Текст книги "Как продать душу: Краткое руководство для светской львицы"
Автор книги: Кэйтлин О'Райли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
Глава 5
Ах, до чего же хорошо весной в Хэмптонсе [11]11
Курортная зона на Лонг-Айленде, очень популярное место отдыха.
[Закрыть] ! А какая весна без новых баров и клубов, в которых в честь ее прихода будут зажигать ньюйоркцы? Вчера вечером состоялось открытие клуба «У Сальмы». Одна печально известная тусовщица по такому случаю танцевала на столе, бросая предметы гардероба зевающим зрителям. В следующий раз, милочка, придумай что-нибудь посвежее – стриптизом сейчас никого не удивишь.
Я была права, тысячу раз права! Я вам говорила! Разве я не говорила вам, что в Голливуде появился один не в меру темпераментный шотландец, который нашел весьма оригинальный способ получить «Оскара», а лучше четырех? Четвертый «Оскар» светит горячему горцу от ведущей сценаристки «Уорнер бразерс», которая (как и еще три влиятельные особы) сейчас ждет от него ребенка. Что это – выборочное оплодотворение или его величество случай?
На днях у меня состоялся разговорс представительницей политической элиты Нью-Йорка. Меня интересовало, фигурирует ли в планах этой жди Белый дом. Помучив меня ровно столько, сколько в Вашингтоне принято мучить корреспондентов, леди созналась (после двух коктейлей), что подумывает об этом. Слишком давно, по ее словам, ньюйоркцы не появлялись в Белом доме. Пора показать этим техасцам, что не они одни знают, как управлять страной!
Проснувшись утром, я, как обычно, привожу себя в порядок. Сегодня я завтракаю с Натаниэлем. Черт, нужно было встать часа на четыре раньше, чтобы все успеть. Вы, обладатели душ, наверное, сейчас подумали: «Ви, тебе ли жаловаться! Подумай, сколько людей вынуждены ежедневно вставать ни свет ни заря!» Да, я об этом думала. Скажу больше: я продала душу в том числе и ради того, чтобы не вставать ни свет ни заря. Потому что я не хочу быть как все. Так что, уж пожалуйста, перестаньте ныть.
Сегодня я завтракаю с Натаниэлем – событие особенное, и выглядеть нужно соответственно. После долгих раздумий я останавливаю выбор на белом брючном костюме («Дольче и Габбана», стопроцентный лен). Жакет с глубоким вырезом – не развратным, но провоцирующим. Я беру такси до кофейни «У Эндрю» и всю дорогу рявкаю на водителя. На месте выясняется, что он не понимает по-английски. Я зря старалась. Вот блин.
Я захожу в кофейню. Натаниэль уже там.
Повторю последнюю фразу, это важно.
Натаниэль уже там! Ждет меня.
Я резко сбавляю скорость и пытаюсь унять сердцебиение. Натаниэль – всего лишь мужчина. Простой смертный. Он не стоит моих волнений.
Говорить легко! Вот если бы Натаниэль был не такой сексуальный, если бы он не раздевал меня глазами, если бы в его присутствии я не чувствовала себя такой чертовски привлекательной… Господи, да мне даже безразлично, какой на нем прикид – от или из. Правда, последние два года все мужчины при моем появлении пускают слюну, но не на всех я так бурно реагирую.
Для поддержания имиджа «Круче только яйца» я улыбаюсь (220 киловатт Ви-лучей, заряд направлен на Натаниэля), и оценивающий взгляд делается… как бы это сказать поприличнее… похотливым. Есть! Натаниэль, как воспитанный человек, встает, отодвигает мой стул и помогает мне усесться. А вот от Гарри такого не дождешься.
Появляется официантка, мы делаем заказы (сто лет не ела яичницу-болтунью), и тут я вспоминаю о предлоге для нашей встречи.
– Возвращаю вашу куртку.
Ничего остроумного или игривого в голову не лезет, мозгов хватает только на эту банальщину. Привет тетехе из Нью-Джерси!
– Это самое малое, что я мог для вас сделать. Вы так замерзли… то есть я хочу сказать, вы и зубами клацаете обворожительно, но все же вы могли простудиться.
– Да, озябла я здорово. Денек тогда выдался – не дай бог.
Я украдкой щупаю восстановленную в правах задницу.
Натаниэль интересуется, чем я зарабатываю на жизнь. («Пост» он не читает, тут двух мнений быть не может.) Я честно отвечаю, что держу бутик сумок и аксессуаров. Он явно предполагал что-то другое, однако священного трепета не чувствует – ее величеству дамской сумочке мужчины никогда не присягали.
– Так вы, значит, дизайнер?
– Нет, я занимаюсь торговлей. Но мне нравится думать, что, если бы не я, даже самые красивые сумки так и пылились бы на полках.
– Теперь понятно, почему вы так выглядите.
– Как?
– Как девушка с обложки.
– Спасибо.
Натаниэль получает мою улыбку.
Он смеется – не надо мной, а от радости, что видит меня. Голова идет кругом.
– А что военный делает в Нью-Йорке?
– Я приехал на встречу выпускников военной академии. Она через пару недель. В этом году пятнадцать лет, как я закончил. Удачно получилось – встреча пришлась на отпуск.
– Так вы закончили военную академию? Впечатляет, – вру я. – А ваша жена приехала с вами?
Вот уж воистину: язык мой – враг мой. Я поспешно набиваю рот яичницей – не хватало еще что-нибудь ляпнуть. Куда подевалась моя неприступность? Почему на лбу у меня больше не светится: «Смотрите, пока бесплатно»? Да, на этот раз ты серьезно запала, подсказывает внутренний голос Высокомерной Ви из Уэст-Сайда.
– Я разведен. Ей надоело быть женой военного, к тому же я слишком много пил.
Так он пил! Теперь все ясно! Но я почему-то рада это слышать: значит, Натаниэль тоже страдал, значит, и он не слишком правильный.
– Порой алкоголь – лучшее лекарство.
Я стараюсь дать понять, что в моих глазах алкоголизм не порок.
– Я завязал.
Значит, он сумел побороть свою слабость. Но мне хочется за что-нибудь да пожалеть Натаниэля.
– А чем вы занимаетесь, пока ждете встречи выпускников?
Ви, хватит цитировать фильмы для семейного просмотра, выдай что-нибудь артхаусное!
– Гуляю, осматриваю достопримечательности. Вот поучаствовал в Забеге за здоровье нации. Кое-что купил. – Натаниэль со смехом указывает на куртку. – Не думал, что в апреле будет так холодно.
– Да, весна в этом году отвратительная. Ума не приложу почему. Вот, помню, лето в восемьдесят третьем…
Я прикусываю язык – не хватало, чтобы Натаниэль вычислил мой возраст. Пора закрыть тему погоды.
– Вы хотели рассказать о лете восемьдесят третьего, – мягко напоминает Натаниэль.
– Такая ерунда, что и говорить не стоит, – перебиваю я.
Натаниэль смотрит на меня (глаза у него, кстати, темно-карие) так, словно пытается заглянуть туда, куда заглянуть уже в принципе невозможно, и весь подается вперед.
– Побывали бы вы летом в Афганистане! Днем жара сорок пять градусов, ветер бешеный, тучи песка.
Да что ж это такое? Мало того что мы говорим о погоде, так еще о погоде в стране, о которой я даже не слышала.
– Вы, наверное, много путешествовали?
Я изо всех сил стараюсь казаться вежливой. Сама я видела только Нью-Джерси, Нью-Йорк и Пенсильванию. Остальной мир меня не интересует. Я давно превратилась из убогой гусеницы в восхитительную бабочку, но сейчас мне хочется завернуться в кокон, хоть это и противоречит законам природы, и всю оставшуюся жизнь провести в Нью-Йорке. Ничего не хочу видеть и знать, кроме двенадцати миль Манхэттена, на которые хватает шелковой нити. Мне и тут хорошо.
– Да, путешествовал, только далеко не по курортам, – смеется Натаниэль. – Все больше по Афганистану, Усамабаду да по райским уголкам вроде Юго-Восточной Азии.
– Я видела в новостях.
Сплошное вранье. Попав случайно на новости, я тут же переключаю канал. Последний раз я смотрела новости еще до того, как стала участницей Программы улучшения качества жизни.
Натаниэль рассказывает такое, о чем ведущие ток-шоу никогда и не заикнутся. О рейдах и перестрелках. О смерти. Ненавижу разговоры о смерти. Я слушаю и думаю: «Хорошо, что это не у меня». Конечно, мне чертовски повезло – ведь меня выбрала Люси, – однако мне и в голову не приходило, что я и раньше, до продажи души, была счастливицей. Я носила дешевую обувь и без толку потела в спортзале, но ведь не голодала в хижине без ванной и не попадала под бомбежки в какой-нибудь четвертой стране, у которой и название-то не поевши не выговоришь.
Я кошусь на свои плетеные босоножки («Джимми Чу») и качаю головой. Нет, до встречи с Люси мне плохо жилось. В обществе потребления бухгалтерша не может считать себя счастливой.
– Расскажите о своих родных.
Я стараюсь перевести разговор в другое русло – надоело слушать о смерти.
– Знаете выражение «В семье не без урода»? Так вот я и есть этот самый урод.
Хм, уже неплохо. Он может пригодиться.
– И за что вас отлучили от семейного очага?
– За то, что я стал военным.
А где же убийство или хотя бы нанесение тяжких телесных повреждений? Стал военным, подумаешь! Такой поступок даже с натяжкой нельзя приравнять к продаже подруг за тряпки или за упругие сиськи.
– А ваши родители живы?
– Только мать.
– Она, наверное, беспокоится за вас – ведь вы можете погибнуть.
Относительно собственной мамули я почти уверена: если бы мне пришлось оказаться в подобной передряге, этому Макиавелли в юбке даже не понадобились бы таблетки от бессонницы.
– Моя мать считает, что карьера военного – недостойное занятие, – говорит Натаниэль.
– Но вы ведь думаете по-другому?
– Пока в мире идут войны, моя профессия востребована.
– Вы считаете, что война – это грязное средство, которое оправдывает благородная цель?
– Нет, я считаю войну просто средством восстановить справедливость.
У нас с Натаниэлем противоположные взгляды на жизнь. Видимо, он противоречит мне, потому что пытается справиться с неизгладимым впечатлением, которое я на него произвела, а может, это его способ ухаживать. Хотя, пожалуй, дело в другом: Натаниэль – хороший человек. Чего не скажешь обо мне.
– А когда вы уезжаете?
Я уже не стараюсь казаться вежливой. Натаниэль – как рождественская игрушка, которую я видела только на витрине, такой же чудесный и недосягаемый. Воображение разыгралось: вот мы с Натаниэлем прогуливаемся за ручку, вот он в моей постели…
– Месяца через два. Потом меня куда-нибудь зашлют.
– Хорошо, – говорю я.
А что хорошо-то? Сейчас Натаниэль должен назначить мне следующее свидание, но он молчит как рыба. Почему, ну почему мне не удалось логически подвести его к приглашению меня? Я тоже тупо молчу.
Молчание затягивается. Натаниэль раздевает меня взглядом – так какого черта он не назначает свидание? Ох, до чего же мне хочется еще раз увидеть, как при моем появлении у него вспыхнут глаза!
Нужно ему помочь. Совсем чуть-чуть. Пока приходилось использовать только тяжелую артиллерию – заклинания из категории «Утро после бурной ночи». Они не в счет – это жизненно необходимые чары. Другие мужчины сами приглашали меня на свидание, без дополнительных усилий с моей стороны.
Вот когда пригождаются возможности третьего уровня. Я на скорую руку сооружаю заклинание.
Резвый Амур, прохиндей и распутник,
Ну-ка, припомни-ка все свои плутни.
Пусть этот парень не сможет проти…
Чарам Прелестной Испорченной Ви.
На секунду мне кажется, что я промахнулась и вместо Натаниэля на свидание меня сейчас пригласит старый хрен, который давно уже пускает слюни за соседним столиком. Сердце чуть не выпрыгивает. Но нет, все получилось. Я легко-легко, нежно-нежно касаюсь руки Натаниэля.
Он вздрагивает, темные глаза становятся еще темнее и глубже, я в них тону.
Натаниэль сжимает мои пальцы, словно включает рубильник. По позвоночнику бегут миллионы электрических мурашек. О-о-о-о-о!!! Я могла бы и привыкнуть – в конце концов, я продала душу и за это ощущение тоже.
Натаниэль улыбается – смущенно, одним уголком рта.
– Простите, засмотрелся.
– Все нормально, – лепечу я.
– Когда я увидел, как вы бросились в пруд, у меня в душе все перевернулось. Никогда не встречал такой отважной девушки.
Черт, как стыдно! Девяносто процентов электрических мурашек моментально исчезают.
– Не будем об этом.
Натаниэль гладит меня по щеке.
– Не надо скромничать, Ви.
Впервые в жизни мне хочется показаться скромной.
– Неужели мой прыжок произвел на вас такое впечатление?
Я спрашиваю главным образом потому, что на самом-то деле я совсем не скромная.
– Конечно! Вы даже не хотели назвать свое имя журналистам!
Натаниэль придвигается ближе, я ощущаю запах его мыла, его зубной пасты, его разыгравшихся гормонов.
– Не люблю публичности, – вру я.
– Давайте сходим куда-нибудь. Прогуляемся по парку или пойдем в кино? Хотя бы просто посидим на скамейке, поговорим?
У меня едет крыша. Мне страшно. Предложение Натаниэля звучит так банально. Так обыденно. Так соблазнительно.
– Мне нужно на работу, – лепечу я, чтобы окончательно не потерять голову.
Натаниэль не отвечает – он просто целует меня. И конечно же, это волшебный поцелуй – ведь у нас не что-нибудь, у нас Настоящая Любовь. Мне сорок лет, я в разводе, до продажи души я носила сорок восьмой размер. Согласно статистике, вероятность гибели Натаниэля в какой-нибудь горячей точке выше, чем мои шансы найти настоящую любовь. Неужели эти мелочи меня остановят?
Конечно нет. Я тянусь к Натаниэлю, я отвечаю на его поцелуй со всей страстью, на какую способна (жаль, не могу вложить в поцелуй душу), – это мой миг, я его не упущу.
Я успеваю стряхнуть чары прежде, чем Натаниэль открывает глаза. К сожалению, заклинаний хватает ненадолго и приходится их экономить, не то вообще лишишься волшебной силы.
Итак, Натаниэль открывает глаза. Куда что девалось? Я больше не его Единственная Любовь – я просто девушка, с которой надо вести себя учтиво, потому что больше в Нью-Йорке никого не знаешь. Натаниэль отстраняется, смешком пытаясь скрыть смущение.
– Простите. Не знаю, что на меня нашло.
Мне немного стыдно, но я не могу отделаться от ощущения, что больше не увижу Натаниэля, поэтому стыд успешно вытесняется мыслью: «Теперь будет что вспомнить».
А что могло бы произойти? Я избегаю смотреть Натаниэлю в глаза и вообще делаю вид, что никакого поцелуя не было. У меня получается – видите, какая я все-таки лживая по природе? Никогда прежде я не думала о том, что могло бы произойти. Пожалуй, потому, что ничего стоящего произойти все равно не могло. А вдруг не поэтому?
По дороге к выходу я краем глаза замечаю, что официантка смотрит на меня почти с благоговением Знакомое выражение лица. Я улыбаюсь девушке: да, сестренка, я тоже через это прошла.
Целый день я торчу дома, смотрю Си-эн-эн и разговариваю по телефону с Меган, пытаясь убедить ее не ходить на аукцион. Где там! Меган не соблазнишь перспективой зажигать всю ночь по клубам в компании Доброжелательной Ви – ей гораздо больше хочется посмотреть на Джейми Макгрегора, горячего горца. Что ж, я сделала все, что могла.
После многочасовых раздумий (ладно, небольшая гипербола – на раздумья ушло не больше часа) я поняла, почему не хочу, чтобы Меган забеременела. Причин две. Во-первых, мне не нравится поведение Люси. Она возомнила, будто ей все дозволено. Я ведь даже не знала, что она умеет предсказывать будущее. Я слышала о теории хаоса: моя жизнь – прекрасная к ней иллюстрация. А Люси уверена, что без нее и Земля вертеться перестанет. Можно подумать, Люси управляет миром! Я-то знаю: это не так. Да, я отправлюсь в ад – премного благодарна. Люси, конечно, очень могущественна, но я свой выбор сделала сама. На меня никто не давил.
Вторая причина носит гораздо более альтруистический характер (что-то часто я стала употреблять это словечко). Родить – самая заветная мечта Меган, однако к каким последствиям приведет появление на свет ребенка Люси? Кое о чем я догадываюсь, но обо всех планах Люси, конечно, не знаю. Ясно одно: от отпрыска дьявола добра не жди. Не зря же говорится: бойтесь заветных желаний – они иногда сбываются. Меган – слишком хрупкое существо, ей с последствиями своего желания не справиться. И теперь, когда я снова на третьем уровне, я могу состряпать подходящее заклинание, чтобы спасти Меган. Да, я ее спасу, и пусть Люси не думает, что все всегда будет только по ее велению.
Как же все-таки утомительно думать! Я снова включаю Си-эн-эн и старательно смотрю, подавляя зевоту. Пока мне удалось запомнить, что мистер Гринспен – очень важная персона, демократы спят и видят, как бы надрать задницы республиканцам, а Усамабад – по-прежнему одна из самых отстойных стран в мире. Теперь я понимаю чувства Марии-Антуанетты: живи она в двадцать первом веке, предложила бы голодающим усамабадцам напасть на китайцев.
А я не описывала свою квартиру? Как же это я забыла! Квартирка у меня что надо. Тридцать седьмой этаж, «Трамп гранд пэлас». Три комнаты, вид на парк. Конечно, у меня не так уютно, как у Люси, зато жить там очень престижно. Мне повезло.
И тут звонит мать. В животе начинаются жестокие спазмы – обычная реакция на любимый голос. Если у вас похожие отношения с мамулей, вы меня поймете.
– Я твоего отца пристрелю! Ты у него единственная наследница, надеюсь, не выкинешь родную мать на улицу?
Мамулин голос дерет перепонки.
– Может, для начала поздороваешься, божья коровка?
Я называю мамулю божьей коровкой, потому что в ней всего четыре фута десять дюймов роста, и она продолжает усыхать. Мамуля, впрочем, никогда не позволяла моим выпадам портить себе кровь.
– На этот раз все серьезно. Твой отец ничего не выбрасывает, хранит всякий хлам. Весь дом завален запчастями от газонокосилок Соседи уже жалуются. Они не потерпят грязи и шума, а Дороти Пауэлл говорит, что от отцовой мастерской только грязь и шум.
– Не волнуйся, мама, тебя из дома не вышвырнут. Это ведь твой дом. Они права не имеют.
Я говорю уверенно, хотя понятия не имею, как решаются подобные тяжбы. Мамуля считает, что кучка соседей сильнее, чем Господь Бог.
Наверное, это убеждение уходит корнями в желание подчиняться и мечту бесконечно лобызать хоть чью-нибудь задницу, типичные для женщин дофеминистской эпохи. Не знаю. Не понимаю. Остается только повторять: хвала Господу, что я унаследовала не слишком много мамулиных генов.
– У меня от всего этого бессонница. Я теперь выпиваю только две чашки кофе в день.
– А курить ты, случайно, не бросила?
– Представители моего поколения считают, что женщина с сигаретой выглядит изысканно.
Конец этой великолепной фразы тонет в мамулином кашле.
Я знаю, что курение вызывает рак легких, сокращает жизнь, а значит, может приблизить меня к геенне огненной. То есть курить – плохо. Но сейчас речь о моей матери, поэтому я только пожимаю плечами и рассматриваю свои туфли. Не сходить ли в салон красоты? Пожалуй, мне сейчас не повредит обертывание с экстрактом из лепестков розы.
– Только в папу не стреляй, ладно? – говорю я в трубку, а сама делаю пометку в календаре.
– Ох, не знаю! Мне нужно от него отдохнуть, а то я за себя не ручаюсь. Вообрази, твой отец постоянно куда-то ездит на автобусе.
– Но ведь врач не советует ему водить машину.
– А мне плевать. Еще он постоянно якшается с какими-то стариканами.
– Тебя, мама, тоже девушкой не назовешь.
– Женщине столько лет, на сколько она себя чувствует.
– Ну вот ты уже рассуждаешь спокойнее. Молодец, мама.
– Я к тебе приеду.
Срабатывает условный рефлекс – я вешаю трубку.
Мамуля тут же перезванивает:
– Ты что трубку бросаешь? Не хочешь с матерью разговаривать?
– Извини, мама, это что-то на линии, – вру я.
Одним обертыванием из розовых лепестков не отделаешься – придется и на массаж сходить. Да, обязательно схожу на массаж.
– Я уже еду. Прохожу регистрацию в аэропорту.
– Мама, ты же боишься летать!
– Ничего, потерплю. Я запаслась успокоительным.
– Ты же не любишь Нью-Йорк! Ты же сама говорила, что лучшее место на земле для тебя – Флорида!
– Я скучаю по нашему старому дому. И хочу встретиться с Эстель Мойерс. Вот бы мы оторвались!
– А разве Эстель Мойерс не умерла?
– Нет, конечно. Это Стелла Майерсон умерла.
– Ладно, раз ты все равно уже едешь, я забронирую номер в «Уолдорфе».
– Не беспокойся. Я поживу у тебя. Ты вот ушла от Марва, и теперь тебе небось одиноко, да?
– Мама, это Марв меня бросил.
– Каждой девочке, даже взрослой, нужна мама.
А вот интересно, где эта мама была, когда девочка разводилась? Еще интереснее: где была мама, когда девочка выходила за кобеля Марва? Эти вопросы я не решаюсь задать вслух, зато раздраженно говорю:
– Мама, у меня даже нет для тебя комнаты.
– Ерунда, я могу спать на диване в гостиной. Все равно с моей спиной особо не разоспишься. Болит ужасно. А все из-за твоего отца. Зачем только я его послушалась? Это додуматься – требовать, чтоб я машину толкала! Никогда, никогда он меня не любил!
– Мама, тебе нельзя у меня жить.
Сочувствия она от меня не дождется. Я вешаю трубку, чтобы последнее слово осталось за мной.
Ни малейшего желания видеть мамулю. У меня с ней ничего общего, вдобавок она постоянно меня контролирует, будто мне пять лет. Ви, ты убрала у себя в комнате? Ви, когда переходишь улицу, смотри сначала налево, потом направо. Ви, удостоверься, что он надел презерватив. Ви, когда ты родишь мне внука?
Жуть. Сейчас я даже рада, что не могу больше читать мысли – не хватало мне мамулиного жужжания. Хотя… как раз мамулино жужжание я слышу постоянно, и возможности четвертого уровня тут ни при чем.
Да, без массажа не обойтись.
Я обещала Кимберли поговорить с Марвом. До последнего я оттягивала этот приятный момент. Мы не виделись с самого развода – вот уже два года, три месяца и двадцать один день.
Марв живет теперь в Верхнем Ист-Сайде, в доме довоенной постройки, в двухкомнатной квартирке. И не надо обольщаться, дескать, раз дом довоенный, значит, это красивое старинное здание. Дом, в котором живет Марв, – настоящий клоповник. А главное, там нет швейцара, только домофон.
Я звоню и представляюсь.
– Ви, это ты?
– Да, Ви – это я. Может, впустишь?
Дверь в подъезд открывается. Делать нечего – придется идти к своему бывшему. Господи, за что мне это? Я, однако, вспоминаю о Бланш и продолжаю путь по лестнице.
Марв открывает дверь, и я сразу замечаю, что он начал лысеть.
– Вот кого не ждал, так это тебя!
Марв глупо улыбается, кажется, он рад меня видеть. Я прохожу в комнату и усаживаюсь в кресло.
– Что, Марв, влип? Ребята из Комиссии уже наведывались? Тебе светит электрический стул, в лучшем случае – пожизненное. А в тюрьме ты будешь петухом.
– Ты уже в курсе, – реагирует Марв.
Я разочарована – в его глазах нет страха, только мировая скорбь.
– Конечно в курсе. А иначе зачем бы я потащилась в такую дыру? Ты что, хочешь довести Бланш до инфаркта? Лишить меня лучшей подруги? Не выйдет! А с бедняжкой Кимберли как ты поступил?!
Кимберли из «подстилки» превратилась в «бедняжку» – почувствуйте разницу. Мы, конечно, не помирились, но Марв подложил ей свинью (скрытый каламбур – аплодисменты Остроумной Ви!). Я просто сочувствую Кимберс.
Немножко.
– Ты поиздеваться пришла? – спрашивает Марв.
Хамите, парниша. Брали бы лучше пример с подобострастной Кимберли.
– Вообще-то я хотела помочь. – Я вскакиваю и решительно иду к двери. – Но передумала.
– Ты пришла, чтобы мне помочь?
Хотя Марв удивлен, в его голосе по-прежнему не слышно мольбы.
– Счастливо оставаться, – я делаю Марву ручкой.
Одним прыжком он перекрывает путь к выходу.
– Ви, ты не можешь уйти вот так. Пожалуйста, останься. Вспомни, мы ведь с тобой не чужие. Я знаю, ты меня любила…
Я прячу злорадную улыбку. Справедливость торжествует!
– Что было, то прошло, Марв, – говорю я, потому что мне хочется вцепиться в его яйца и раздавить их, так чтобы скрип пошел.
Думаете, я садистка? Голову даю на отсечение, вы никогда не заставали своего мужа за оральным сексом. Не самое приятное зрелище, уж поверьте мне на слово.
Марв ведет меня обратно в комнату, усаживает в кресло, а сам садится на подлокотник Рука его скользит по моему плечу. Такое у Марва представление о прелюдии Я уплываю. Марв шепчет мое имя. Голос у него глубокий, бархатный – я вспоминаю, почему вышла за него.
– Ви, ты стала настоящей красавицей. Я всегда знал, что ты далеко пойдешь.
Наваливаются воспоминания. Мне уже не особенно хочется мстить, я поостыла. Только слегка поостыла. Пока у Марва не начался кризис среднего возраста, мы были счастливы. Я смягчаюсь.
– Марв, у меня есть кое-какие связи.
Он откидывает мне волосы со лба, и я понимаю, что сейчас он меня поцелует.
И он действительно меня целует, а я пытаюсь определить, нравится мне это или нет. Конечно, поцелуй Марва нельзя назвать поцелуем настоящей любви. С другой стороны, я его не наколдовала, он натуральный.
– Я к тебе пришла не за этим, – поспешно, потому что узнала характерный блеск в Марвовых глазах, говорю я. – Кто ведет твое дело?
– Кэлвин Бассано, – шепчет Марв, целуя меня в шею.
– Я с ним поговорю…
И тут Марв снова прикладывается к моему рту.
Пока он целует меня, я вспоминаю, как он возвращался домой за полночь и врал мне, как я допоздна не ложилась спать, ждала его. Я вспоминаю, как после работы сломя голову неслась домой – спешила приготовить ему что-нибудь вкусненькое. И неуклонно стервенею. А Марв целует меня как сумасшедший, попутно успевая раздевать. И бросает мои вещи как попало, а ведь каждая стоит больше, чем он в год зарабатывает.
Наконец на мне остаются только чулки от «Ла Перла» и туфли от Роже Вивье. И, позвольте заметить, я никогда – никогда! – не выглядела так классно, пока была замужем.
Я откидываюсь в кресле и принимаю позу, которую когда-то видела в «Плейбое». Марв аж трясется.
Нет, Ви, не вздумай! Ты ведь не позволишь этому кобелю снова подчинить тебя своей воле!
Хе-хе-хе. Конечно не позволю.
Я улыбаюсь и смотрю на часы.
– О боже, я опаздываю!
Я быстро одеваюсь, почти физически ощущая, как Марвовы яйца скрипят у меня в кулаке. Уже в дверях я нежнейшим голосом говорю:
– Пока, Марвин!
– Ви! Подожди! Ты такая красивая, ты такая… другая, совсем новая.
Я тихо мурлычу себе под нос «It's a wonderful, wonderful life» [12]12
Вероятно, песня в исполнении Гвен Стефани, хотя у «Ase of Base» тоже есть песня с такими словами.
[Закрыть].
Сделка с дьяволом – одна душа. Безупречное тело – две души. Увидеть, как лицо вашего бывшего перекашивается, потому что он больше не может затащить вас в постель, – бесценно. Есть вещи, которые нельзя купить за деньги. Для всего остального есть «MasterCard».
Если вы тоже в разводе, звоните, поболтаем.
Марв плетется за мной в прихожую.
– Знаешь, Ви, я никогда не хотел тебя так сильно. Ты никогда не была такой раскрепощенной.
– Ну-ну, – подбадриваю я.
Кажется, Марв сейчас будет меня умолять – сколько раз я мечтала об этом на сон грядущий! Почти столько же раз, сколько о Ви, Управляющей Миром.
Марв делает честное лицо, и сходство с африканским трубкозубом становится особенно заметным.
– Ви, ты чудо. Как я раньше этого не замечал? Можно тебя кое о чем попросить?
– Проси, – разрешаю я тоном милостивой королевы.
По моим представлениям, Марв должен сейчас пасть на колени. Однако Марв тупой от природы – он хватает меня за руку.
– Давай снимем фильм – ты, я и Кимберли. Кучу бабок можно срубить!
М-да, что-то не получается с мольбами. Ничего удивительного, если имеешь дело с Марвом. Он скотина и никогда не даст мне об этом забыть.
Я вырываю руку.
– Знаешь что, Марвин? В одно прекрасное утро ты проснешься и подойдешь к зеркалу. И знаешь, кого ты там увидишь? Африканского трубкозуба. Ты, конечно, станешь думать: как это я превратился в трубкозуба? И тогда ты вспомнишь. Ты все поймешь. Ви, скажешь ты себе, предупреждала, что я стану трубкозубом. И ты приползешь ко мне на своих трубкозубьих коленях, ты станешь умолять меня. А я буду смеяться над тобой, Марв. Я буду смеяться. Ты просто еще не понял. Ты думаешь, ты пуп Земли. Я угробила на тебя десять лет. Теперь моя очередь радоваться. Я буду радоваться сегодня, завтра и всегда, начиная с этого дня. Наконец-то я отыграюсь.
Я толкаю Марва обратно в его вонючую конуру и захлопываю дверь.
– Так ты не поможешь? – высовывается Марв.
Конечно нет. Завтра же начну учить трубкозубское заклинание.
