Текст книги "Как продать душу: Краткое руководство для светской львицы"

Автор книги: Кэйтлин О'Райли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

После третьего мартини звонит мобильник. Это Люси. Конечно, во время разговора с дьяволом связь отличная.

– Ви, на следующей неделе я устраиваю званый ужин. Приглашены лучшие литераторы Нью-Йорка. Ты тоже должна прийти. И приведи Меган: я приготовила подарок для ее будущего ребенка.

Я выдавливаю фразу, которая должна звучать как: «Поцелуй меня в зад и сдохни, сучка парнокопытная», однако звучит несколько иначе:

– Конечно, я приду.

– Ваш парень? – интересуется бармен.

– Мой босс, – отвечаю я.

Бармен кивает с таким видом, будто его собственный босс тоже дьявол. Ох, мальчик, мне бы твои проблемы.

После четвертого мартини я решаю, что на сегодня хватит, и оставляю парню, который не хочет стать актером, щедрые чаевые – пусть заплатит вперед за свои бухгалтерские курсы.

На улице такси нагло едут мимо – конечно, потому, что мое платье испачкано сажей. Похоже, в нашем дивном городе невозможно выжить без магии или денег, в идеале и того и другого.

Я с помощью заклинания привожу в порядок платье и для большей убедительности наколдовываю себе сережки и колье «Тиффани», что равносильно повторному подписанию контракта с Люси. Такси тут же выстраиваются в очередь.

Впредь буду умнее. А чтобы закрепить результат, процитирую: «Программа улучшения качества жизни проста и успешна, потому что она работает».

Я звоню Меган. Услышав о званом ужине, она приходит в восторг и выкладывает последние новости. Она была у врача. И каков вердикт? Невероятно, но у нее здоровая матка, и будет здоровый ребенок.

– Ви, ты была права. Нужно чаще тебя слушаться.

Еще бы. Ради таких слов стоит жить. Я утаиваю от Меган обещание Люси насчет подарка. Могу представить, что она приготовила: как минимум ребенку Меган светит алое крестильное платьице «Версаче».

Я вешаю трубку и плетусь в гостиную. Там, на моем диване, с сигаретой в руке восседает мамуля. Она уткнулась в телевизор – показывают рекламу салона магии.

– Смотри, что я сегодня купила.

Мамуля демонстрирует самый безобразный дерьмофакт, какой мне когда-либо приходилось видеть, – небольшую приплюснутую чашу с изображением обнаженных фигур.

– Это еще что?

– Магический кристалл.

(А вы знаете, что такое магический кристалл? И если он магический, то на кой черт на нем такие рисунки?) Я смотрю на мамулю новыми глазами.

– Мам, ты что, гадать умеешь?

– Этот кристалл я купила у гадалки.

Удачное завершение удачного дня.

– Ты ходила к гадалке?

– Я решила узнать, что ждет меня в будущем, – ну, вдруг я выиграю в лотерею или получу в подарок норковую шапку, какую видела в «Блумингдейл». Нужно жить дальше. Мне нравится в Нью-Йорке. Я хочу остаться. Навсегда.

(Только что вы слышали вопль агонизирующего существа. Так вот, это я билась в агонии.)

– Гадалка тут не поможет. Тебе нужен туроператор. Мам, переехала бы ты куда-нибудь поближе к океану.

– Ви, я живу во Флориде. У меня этот океан уже в печенках сидит. Вдобавок я намерена начать новую жизнь без твоего отца.

– Мама, ты должна за него бороться. Знаешь, не далее как вчера он о тебе спрашивал.

– Да ты что?

В мамулином голосе столько радости и надежды, что мое титановое сердце дает крохотную, почти незаметную, но трещину.

– Представь себе, – вру я, усаживаясь на диван рядом с мамулей.

Хорошо бы сейчас быть на седьмом уровне, чтобы уметь управлять поведением людей, – тогда бы я вернула папу в мамулины объятия. Разрыв уже дает о себе знать: у мамули появились мешки под глазами. Такой (только повыше ростом) я была в двадцать пять лет.

– Мама, все гадалки и иже с ними – просто шарлатаны.

Мамуля затягивается и начинает выпускать кольца дыма – явный признак, что все скверно. Глаза у нее подозрительно блестят. Да мамуля плачет!

– Не знаю, почему мне вздумалось заглядывать в будущее.

– Ну так больше не ходи туда.

– Поздно, Ви. Не могу поверить в то, что сказала гадалка.

– Мама, это все чушь собачья.

Мамуля словно застыла.

– Так что она тебе сказала?

– Ты скоро умрешь.

Голос у мамули дрожит, так что на секунду можно даже представить, что она относится к виду Homo sapiens. Но страх ее вполне понятен. Я тоже ужасно боюсь смерти. Я пытаюсь взглянуть на ситуацию с практической точки зрения.

– Мама, конечно, ты умрешь, но если бросишь курить, то, пожалуй, протянешь еще годика два.

И тут до меня доходит, что колокол звонит далеко не по мамуле.

Он звонит по мне!

В тот же миг ад чуточку шире раскрывает в зевке свою пасть. Каким-то чудом удается выдавить смешок.

– Мам, неужели я похожа на человека, который одной ногой стоит в могиле?

– Вроде нет, но ты столько пьешь…

Я не говорю мамуле, что моя печень давным-давно законсервирована и в ближайшие пару миллионов лет волноваться не о чем.

– Лучше пить, чем курить.

– Вот только не надо читать проповедей, – говорит мамуля, однако сигарету гасит.

– Ты первая начала.

– Ви, я тебя люблю. Знаю, я не идеальная мать…

Мягко говоря…

– …но ты моя единственная дочь.

– Мам, давай сменим тему. Поговорим лучше о гадании. Как именно тебе гадали – на кофейной гуще или на картах?

Мамуля всхлипывает. Я еще надеюсь, что она просто вспомнила сцену из сериала, но всхлипы переходят в рыдания. Я молчу как дура, с каждым новым всхлипом чувствуя себя все более набитой, и наконец не выдерживаю.

Я глажу мамулину руку. Вроде ничего особенного, но рыдания становятся тише.

Черт, что я делаю? Зачем я касаюсь ее плеча?

Мамуля реагирует немедленно: она обхватывает меня, как карликовый (если такие бывают) медведь гризли – человеческую жертву. Я терплю. Ладно, скажу честно: мне это нравится, но виду я ни за что не подам, а то в мамулиных лапах окажется козырь, и я еще раскаюсь в своей минутной слабости.

Наверное, мамуля чувствует, что приступ дочерней любви меня отпустил, иначе зачем, вставая с дивана, она фыркает?

– Спасибо, Ви.

– Ладно, проехали, – отвечает Черствая Ви.

Глава 11

Набоков как-то выразился в том смысле, что критика – это один шаг от фанфар до освистания. Если перефразировать писателя, критика – это полшага от освистания до хорошей закуски. На последнем благотворительном званом обеде для литературного бомонда Нью-Йорка случился скандал между небезызвестным критиком из «Таймс» и небезызвестной, а правильнее сказать, «раскрученной» писательницей. Последняя выразила недовольство тем, что в прессе недостаточно освещается творчество женщин-писателей. Однако простая констатация факта переросла в перепалку, которая приобрела особую пикантность, когда леди автор схватила критика за руку (правую, можно сказать, натруженную) и сунула эту руку в гору запеченных в тесте яблок, возвышавшуюся на блюде. Следующая книга этой писательницы появится в продаже в августе. Мы уверены, что «Таймс» раскритикует ее в дым, но на запах жареного, несомненно, сбегутся толпы покупателей и разберут новинку, как горячие пирожки.

Последнее слово в пластической хирургии – подтягивание бровей. Под кожу вживляются крючки из специального сплава, который затем рассасывается и полностью усваивается организмом. Прощайте, нависшие брови а la Брежнев! К сожалению, два самых известных в Нью-Йорке пластических хирурга никак не могут определить, кто же из них изобрел эту в высшей степени и во всех смыслах полезную процедуру. Мы с нетерпением ждем, когда истец станет в очередь на операцию – это поможет узнать, кто же настоящий автор ноу-хау.

Дочь одного сенатора из Коннектикута теперь ест за двоих. В отцовстве подозреваются трое: знаменитый гонщик НАСКАР, шеф полиции Нью-Йорка (его жена, пожалуй, будет не в восторге), а также маленький зеленый человечек. Мы постараемся держать вас в курсе…

Всю среду я провозилась в бутике, уничтожая последствия пожара. И зачем было так надрываться – в пятницу, когда бутик вновь открывается, у нас ни единого покупателя. Меня это напрягает, я подозреваю козни Люси. Эй, люди, вы разве забыли, что сумки «Соната» – самые модные сумки в Нью-Йорке? Почему вы не берете бутик штурмом? Хоть бы кто-нибудь зашел!

Все утро я пытаюсь решить головоломку относительно отсутствия покупателей, потому что это гораздо проще, чем придумать, как поступить с ребенком Мегс.

У меня жирная задница, а моя протеже Шелби обскакала меня на пути к девятому уровню. Я решаю поговорить с Люси о своем моратории на вербовку душ. Если она хочет, чтобы я осталась на втором уровне, я это переживу, но пусть перестанет издеваться над нами с задницей.

Как это ни странно, избавиться от переживаний помогает Паоло. Он так долго и однообразно острит по поводу моих габаритов, что становится понятно – моя испорченность ни в какое сравнение не идет с испорченностью Паоло. Я отсылаю его в свой кабинет, где он тотчас утыкается в компьютер. В Интернете две отчаянные домохозяйки совращают юного разносчика пиццы. Как видите, Паоло отвечает всем требованиям Программы.

– Может, мы мало делаем для раскрутки бренда? Может, надо давать агрессивную рекламу, как «Гуччи»?

– У нас и так раскрученный бренд. Мы продаем отличные сумки, черт возьми! Это наш бренд.

Довод неубедительный. Я уже начала читать газеты. Мы не проводим маркетинговые исследования, а если я скачусь со второго уровня на первый и перестану быть Успешной Ви, без маркетинга нам не обойтись. Может, Паоло стоит придумать педикюр под названием «Соната» и внедрить услугу в какой-нибудь элитный салон красоты?

– Ви, ты ведь никогда не занималась маркетингом?

– Нет, только бухучетом.

Паоло оглядывается и выпучивает глаза:

– О господи, ты загораживаешь солнце! Ах нет, прости, это твоя задница. – Паоло говорит сочувственно, как лучшая подружка. – Знаешь, тебе следует носить колготки с утяжкой.

Я как ошпаренная отскакиваю от окна.

– Очень смешно, Паоло. Ты ведь знаешь, я ненавижу колготки с утяжкой. И вообще, круглые попки – это стильно, а моя попка совсем не большая, а просто… – я пытаюсь подобрать определение с положительной коннотацией, – аппетитная. Может, я хочу ввести новые стандарты красоты.

Тут, слава богу, над дверью звенит колокольчик, и обмен любезностями на время прекращается.

– Покупательница! – подпрыгиваю я.

– Смотри не напугай ее, – шипит Паоло. Мы идем в торговый зал.

Увы, никакая это не покупательница – это мамуля.

– Ты зачем пришла?

– Я велела Генри сдать одежду в химчистку. Я правильно сделала?

– Какому еще Генри?

Входит высокий крашеный блондин, оранжевый от автозагара. Он улыбается во все семьдесят семь фарфоровых зубов. Мамуля наняла жиголо.

– Это мой личный шофер и по совместительству помощник по хозяйству.

Паоло бросает на Генри страстный взгляд, но Генри знает, кто его кормит. Рисуясь в новенькой шоферской униформе, он подходит к мамуле и берет ее под руку.

– Мама, он разобьет тебе сердце. Прогони его.

В глазах Генри мелькает беспокойство.

К несчастью, мамуля непоколебима.

– Я просто хочу заставить ревновать твоего отца.

И это моя мать. Господи, сделай так, чтобы я не унаследовала ее гены!

– Я разговаривала с папой. Он приедет через две недели.

Это не совсем верно: я действительно вчера разговаривала с папой, и он обещал забрать мамулю, но не раньше, чем ад превратится в ледяную пустыню. Мне как участнице Программы ясно, что шансы невелики, но я не теряю оптимизма.

Мамуля прижимает ладонь Генри к своей груди. Все отводят глаза, в том числе и сам Генри.

– Вот и славно. Видишь, мой план уже работает.

Я обвожу взглядом пустой бутик. Буду как кремень, как ориентация Паоло (которая непоколебима, несмотря на все его старания казаться голубым).

– Мама, только не вздумай повесить на меня зарплату Генри.

Мамуля становится выше на два дюйма (что нетрудно, ведь на ней ремень от Стюарта Вейцмана шириной в пять дюймов и со стразами).

– Ви, но ведь тебе нужен помощник по хозяйству.

Ловко она выкрутилась. И главное, повернула все так, будто это для моей же пользы. Мамуля выдерживает паузу, улыбаясь, как Мона Лиза.

– Шелби взяла меня на работу. Обещала хорошую зарплату.

Я смотрю на мамулю с высоты своих пяти футов – крыть мне нечем.

– Мама, это ужасно. У меня просто сердце кровью обливается.

Мамуля хитро подмигивает.

– А тебе кое-кто звонил. Я тут все записала. Рольф, Эрик, Джейми и Натаниэль. Я им всем сказала, что у тебя свидание с Тони Данзой [22]22
  Тони Данза – киноактер, снимался в телефильме «Двенадцать рассерженных мужчин» (1997, римейк кинофильма 1957 г.), в кинофильме «Столкновение» (2005) и др.


[Закрыть].

Паоло вертит стойку с ремнями, бросая страстные взгляды на Генри. Чтобы Генри окончательно убедился в его сексуальных предпочтениях, Паоло нараспев обращается к мамуле:

– Тони Данза? Рыба моя, да ведь ты подставила свою дочь. Теперь все эти достойные джентльмены будут считать, что у Ви дурной вкус. Тони Данза – это же мужлан, настоящий мужлан… – Паоло картинно откидывает голову и продолжает: – Он даже не член клуба фанатов Ви. Кстати, Ви, что ты думаешь об этом чемодане? Может, в голубом варианте он будет лучше смотреться?

Мамуля берет розовый чемодан и выносит его в центр торгового зала. Вообще-то чемодан довольно стильный.

– В следующий раз скажу, что Ви встречается с Фрэнком Синатрой. Тогда они точно выпадут в осадок.

С этими словами мамуля идет к выходу, стараясь делать шажки помельче, как принято в Верхнем Уэст-Сайде. В руке у нее сумочка (разумеется, «Соната»), бедра ходят ходуном, как чаши неисправных весов. Генри кидается к двери, чтобы распахнуть ее перед хозяйкой. Когда мамуля исчезает в проеме, Генри одаряет Паоло нежнейшей улыбкой и подмигивает.

Моя мать наняла жиголо-гомосексуалиста. И это меня не удивляет. Интересно почему?

* * *

Сегодня я ужинаю в «Нобу» с Региной, Кэлвином и Эми. Я также пригласила Паоло, потому что я добрая. (На самом деле потому, что он может понадобиться: вдруг создастся ситуация, требующая управления поведением, а я-то всего-навсего на втором уровне.)

Регина и Кэлвин являются с опозданием.

– Мы были тут рядом, – объясняет Регина, как будто это оправдание.

Кэлвин – крупный мужчина, настоящий громозека. У него открытое лицо – сразу видно, что он родом из Нью-Гэмпшира. Я, правда, никогда не бывала в Нью-Гэмпшире, но мне кажется, нью-гэмпширцы должны выглядеть именно как Кэлвин, или Кэл, – он предпочитает это демократичное сокращение.

У Кэла и Регины высокие отношения. Кажется, они изо всех сил стараются игнорировать друг друга, что полностью соответствует моим представлениям о семейных узах. Не дай бог иметь отца вроде Кэлвина. Регину просто жалко. Я бы на ее месте отреклась от такого папы. С другой стороны, мамуля ничуть не лучше, но мне и в голову не приходило от нее отречься. Может, это неспроста.

Целых полчаса Кэл изучает меню и с пристрастием допрашивает официанта. Остается только гадать, сможет ли он отмазать Марвина. Но ведь и я не могу его отмазать, так что мне ли бросаться камнями?

– Как называется этот липкий зеленый соус? Он такой острый, супер!

Очень хочется бросить камень или хотя бы наслать заклинание, чтобы прекратить этот ужас. Но в моем арсенале только выразительные взгляды, да и то для Паоло. Он любезничает с Региной, помощи в управлении поведением Кэлвина от него не дождешься. Эми ничего не замечает, и потом, она ведь не клиент и даже не кандидат, что с нее взять? (Вы не находите, что Нью-Йорк просто придет в упадок, если еще добрая дюжина сценаристов мыльных опер не займется благотворительностью?) Эми не до нас: она высматривает знаменитостей. И кто ее за это осудит?

Официант проявляет чудеса терпения – видно, предвкушает щедрые чаевые. Кэл продолжает допрос. Как же он достал! Ох, если бы я была на третьем уровне! Я пинаю Паоло под столом, но он не реагирует – слишком увлечен Региной.

Наконец, одновременно с моим терпением, у Кэла иссякает запас вопросов к официанту. Заказ сделан. Отомри! Приходится быть любезной с Кэлом, но, видит сами знаете кто, я делаю это только ради Бланш. Я пока не представляю, как помочь Кимберс и Марву, но сегодня, надеюсь, в голове у меня какой-нибудь план да проклюнется.

Если учесть мораторий на вербовку клиентов, а также лишний жир, который приходится на себе таскать, я должна бы особенно тщательно взвешивать все свои поступки. Пусть меня называют эгоистичной, стервозной или даже мстительной, но только не злой. Это принципиально. Кажется, я все уладила для Мегс (а заодно и для остального человечества), но и для Кимберли, и даже для Марва остается надежда. Хотя к этой паре я не испытываю ни малейшей симпатии.

Кэл пытается толкать речь, но я превращаю его слова в жужжание. Помощь приходит в лице официанта – он несет треску в соусе мисо.

Кэл тут же дегустирует блюдо и от удовольствия стонет на весь зал. Эми покрывается пунцовыми пятнами. Кэл продолжает есть, время от времени облизывая свои толстые кольчатые пальцы, – того гляди, проглотит.

– Кэл, не делайте из еды культа, – говорю я.

Никогда не была фанаткой «Фактора страха», и Кэлвиновы манипуляции окончательно отбили у меня аппетит.

Регина и Паоло никого и ничего вокруг не замечают. А Кэлвин слушает да ест. Я тоже поневоле слушаю:

– Мне очень нравится все, что вы делаете, мистер Паоло.

Паоло краснеет:

– Можете называть меня просто Паоло.

– Как я волновалась, когда узнала о пожаре! Вы ведь могли пострадать.

– Паоло не умрет.

Итальянский акцент становится заметнее – верный признак, что Паоло старается произвести впечатление.

Регина, кажется, хочет что-то сказать, но опускает глазки в тарелку и начинает выводить узоры на рисе. Чтоб мне провалиться, если это не пронзенные портняжными иглами сердца.

Все ясно: с этого конца стола помощи ждать не приходится. Я пытаюсь отвлечь Кэлвина от еды (что весьма непросто):

– Скажите, Кэлвин, чем вы занимаетесь?

– Я веду дела о махинациях с ценными бумагами, а также дела инсайдеров, которые нарушили закон, для Комиссии по ценным бумагам.

Кэл произносит эту фразу не без труда – рот у него набит треской.

– Как интересно! – (Вранье.) – Я следила за процессом над Мартой Стюарт. – (Вранье.) – Просто потрясающе! – (Трижды вранье.)

Кэлвин прекращает жевать и вытирает пальцы салфеткой. Запомнить на будущее: обедая с Кэлвином, ни в коем случае не заказывать блюда, которые едят руками.

– Мы стараемся пресечь коррупцию на корню.

– Наверное, дела инсайдеров вести очень трудно?

– Отнюдь. Как правило, там все ясно как день. Инсайдеры обычно горят на тайных соглашениях. А я всего лишь выполняю свою работу.

– Выходит, вы охраняете закон и порядок в сфере ценных бумаг?

– Так оно и есть, крошка.

– А бывает, что во время процессов осуждают невиновных?

– Сплошь и рядом.

– И как вы только выдерживаете такую психологическую нагрузку? У меня бы сердце разорвалось. – (Вранье.) – Неужели вы после этого можете спать спокойно?

– Нет, конечно, приходится принимать снотворное, – ухмыляется Кэлвин.

Я натягиваю улыбку.

– А сейчас вы какое дело ведете?

– Некая стриптизерша встречается с неким брокером, а у босса этого брокера есть жена, у жены – парикмахерша, у парикмахерши – двоюродная сестра. Так вот эта сестра работает в парижском доме моделей. Брокер рассказывает своей стриптизерше, что на следующей неделе «Таймс» собирается назвать некий плащ хитом сезона. Стриптизерша рассказывает своему клиенту, тот – своей любовнице. К понедельнику стоимость плаща вырастает на шестьдесят семь процентов. И тут, ни днем раньше, ни днем позже, «Пост» публикует досье на дизайнера злополучного плаща. Он республиканец, придерживается традиционной ориентации и считает, что ОМП [оружие массового поражения (иногда полезно смотреть Си-эн-эн). – Примеч. Ви.]просто необходимо. На складах пылится чертова куча розовых плащей тайваньского производства. Наши проныры устроили демпинг за день до публикации в «Пост». Поганые журналюги никогда не умели держать язык за зубами. Ну ничего, – Кэлвин шарахает себя жирным кулаком по мясистой ладони, – они у меня попляшут!

– Так значит, во всем виноват брокер?

Я делаю вид, что сражена наповал умом Кэлвина.

– Верно. Жаль, конечно, что придется распрощаться со стариной Элом. Он был моим брокером больше двадцати лет. Теперь я вынужден его уволить.

Я пытаюсь запомнить сказанное, несмотря на то что мне совершенно незачем забивать голову такой ерундой. Оказывается, все более чем серьезно. Если бы Кэл принадлежал к моему типу мужчин, я бы просто переспала с ним, а потом устроила бы ему выборочную амнезию. Но Кэл сильно смахивает на Джаббу из «Звездных войн», а у меня отвращение к беспозвоночным, даже куда более мелким. Вдобавок я лишилась способности вызывать какую бы то ни было амнезию, так что придется задействовать мозги.

– Выходит, он не передавал вам конфиденциальную информацию?

В голове уже начинает формироваться план.

Кэлвин засовывает большие пальцы в карманы брюк, и я отвожу взгляд – вдруг он вообразит, что я интересуюсь?

– Нет, не передавал. Думаю, это стриптизерша его подставила и сбила с толку.

Бедняга Кэл, наверное, ему никогда не приходилось иметь дело со стриптизершами. Я делаю глупое лицо законопослушной гражданки – надеюсь, Кэлу это нравится.

– Ах, Кэл, в наше время так легко ошибиться в человеке!

– Это вы верно подметили. А все жадность. Я думал, такого, как в восьмидесятые, уже не будет, но нет – дух Гордона Гекко [23]23
  Гордон Гекко – персонаж из фильма «Уолл-стрит» (1987), ставший символом жадности. Его сыграл Майкл Дуглас.


[Закрыть]живехонек.

– Вы, должно быть, любите свою работу?

Кэлвин кивает.

– Да, моя работа мне по душе. Ви, знаете что? У вас славная компания.

Будь это кто-нибудь другой, я бы приняла такие слова за лесть. Но Кэл? Разве он умеет льстить?

Пора уходить. Я понимаю, что выбора у меня нет.

– Кэл, вы ведь поможете с аукционом?

– Конечно! Буду просто счастлив!

Я беру чек, и Кэлвин хлопает меня по заднице.

– Черт меня побери, если у вас не самая классная попка на Восточном побережье. Люблю, когда у женщины есть за что подержаться.

Мне хочется дать ему по рукам, но я сдерживаю порыв. От того, что Кэлвину по вкусу моя задница, ничуть не легче.

В субботу звонит Натаниэль и приглашает на следующий день в кино. Я отказываюсь – я с ума схожу по Натаниэлю и именно поэтому должна прятаться от него, пока моя задница снова не придет в норму (мнение Кэлвина не в счет).

– На днях мы обязательно куда-нибудь сходим.

Я стараюсь говорить беззаботным тоном. Натаниэль, кажется, не очень-то верит.

Всю субботу я рефлексирую по поводу своего второго уровня и задницы объемом тридцать семь дюймов. Жуть. С горя я приглашаю Эми на чай в «Плаза». Официант нас игнорирует. Будь я на третьем уровне, он бы у меня носился, как жесть по ветру, но в моем положении остается только терпеливо ждать. Потом мы с мамулей идем в «Прада». Продавщицы при нашем появлении не выказывают энтузиазма. Я убеждаю себя, что это они от зависти – им ведь известно, кто я такая. Я меряю брюки, и мымра с бейджиком «Менеджер торгового зала» ехидно предлагает эти брюки выпустить в районе задницы. Повезло ей, что я не на третьем уровне. Мы гордо удаляемся.

Вечером я иду в «Замшу» и отрываюсь, словно сейчас 1999 год и задницу еще не разнесло. Должна признаться, у меня нет отбоя от поклонников, и в воскресном выпуске «Пост» появляются четыре фото Обольстительной Ви с четырьмя мужчинами. Еще не все потеряно! Намек на неразборчивость в связях бизнесу только на пользу, а в моем положении нужно радоваться любой возможности повысить уровень продаж.

Я с нетерпением жду следующего дня – у меня партия в шахматы с Бланш. Она – словно сбитые сливки на подмоченном суфле моей жизни.

В парке я сразу замечаю Бланш – больше никто не додумался надеть вдовий траур и нацепить сотню браслетов из черного кварца. Зато сегодня на Бланш никаких колец.

– Бланш, что это с тобой? Черное тебе не идет. Где твое розовое платье?

Бланш плетется, шаркая, к шахматному столику. С прошлой недели она словно постарела на десять лет.

– Ви, я не могу поверить, что его больше нет.

– Зато ты сэкономишь десять баксов.

Бланш бросает на меня взгляд, означающий: «Иди к черту». Знала бы она, что я действительно к нему попаду! Я прикусываю язык.

Мы еле ползем по узкой дорожке, минуем карусель, откуда доносятся восторженные вопли мелюзги.

– Бланш, ты ведь не знаешь наверняка, что он умер. Может, он уехал к родственникам.

– Не ездил, не ездил, а тут вдруг уехал? Ты совсем не разбираешься в мужчинах, Ви.

Впереди маячат шахматные столики. Бланш, кажется, дурно, я поддерживаю ее под локоть – вдруг она упадет? Бланш поднимает голову, я отслеживаю ее взгляд. Юрий на своем обычном месте, ухмыляется, в брежневских бровях запутались солнечные лучи.

В тот же миг Бланш кидается к столику, а доковыляв, шлепает Юрия сумочкой («Соната», мой подарок).

Юрий закрывается руками.

– Сумасшедшая! За что ты бьешь Юрия? – вопрошает Юрий.

– Я думала, ты умер! Чертов коммуняка! Казак! Либерал!

Бланш продолжает лупить Юрия сумочкой.

– А ты так переживала, что теперь готова меня до смерти забить?

От неожиданности Бланш прекращает экзекуцию. Она прижимает к груди крохотный кулачок и делает шаг назад.

– С чего ты взял? – спрашивает она, уже полностью овладев собой.

Картинка прелестная – я с нетерпением жду, когда заиграют скрипки или влюбленные поубивают друг друга. Будь у мамули хоть одна десятая доля доброты Бланш, папа бы ее не бросил, сама она была бы сейчас дома, а я была бы на четвертом уровне. Мечтать не вредно.

Я достаю визитку и пишу на ней координаты Бланш – она достаточно страдала. Визитку я протягиваю Юрию.

– Это ее телефон и адрес. И сегодня ты ей позвонишь, или я сделаю так, что ты больше никогда не будешь собирать дань с шахматистов, по крайней мере в Нью-Йорке. Ты меня понял?

Юрий расплывается в щербатой улыбке.

– Да, – отвечает он по-русски.

Я под руку веду Бланш к нашему столику. Она несколько не в себе.

– Ну, что я говорила? Такого не задушишь, не убьешь.

Бланш часто моргает, но не старается скрыть радость.

– Я была почти уверена…

– Это потому, Бланш, что ты старая. Тебе кажется, что все поумирали.

– Мы все смертны, Ви. Никого не минует чаша сия.

Именно этой фразы мне и не хватало для полного счастья. Я передергиваю плечами, мотаю головой, стараясь стряхнуть навязчивую идею.

– Ви, как твои проблемы?

– Какие проблемы?

– Ну, те, с Люси.

– Ах с Люси! – Я тру свою достойную сожаления задницу. – Хвастаться нечем. Вот пожар был в бутике.

– Да ты что! И многое сгорело?

– Так, пустяки. Знаешь, я хотела как лучше – может, впервые в жизни, – а получилось как всегда.

– Хорошие поступки нелегко совершать. Вот, помню, когда мне было… – Бланш возводит глаза, – восемнадцать или около того…

Она погружается в воспоминания, я терпеливо жду.

– Так что случилось, когда тебе было восемнадцать? – не выдерживаю я.

Бланш указывает на шахматную доску.

– Мы играть вообще будем?

– Погоди. Скажи сначала, что случилось, когда тебе было восемнадцать.

Бланш смеется.

– Ви, ты мне льстишь. Разве все упомнишь? Лучше расскажи мне об этой своей Люси.

Неужели у Бланш склероз? Только этого не хватало.

– Бланш, и часто у тебя бывают такие провалы?

Она только машет рукой.

– Да постоянно. Погоди, доживешь до моих лет…

– Очень на это надеюсь, – с чувством отвечаю я.

При нынешнем раскладе хоть бы до сорока трех дожить. Я расставляю фигуры. Как всегда, я буду играть черными.

– Да эта Люси совсем тебя запугала!

– Я думала, что смогу ей противостоять. Покажу, за кем последнее слово.

– И что случилось?

– Мои бедра разнесло на три дюйма.

Бланш поднимает палец, на миг ослепив меня блеском неизвестно откуда взявшегося кольца.

– Это потому, что ты неправильно питаешься.

Если бы! Но спорить с Бланш у меня ни малейшего желания. Фигуры расставлены, мы начинаем игру.

– А что там с Марвом? Как думаешь, его посадят?

– Бланш, я делаю все, что могу. Его не так-то просто отмазать. Он плохо поступил.

И это говорит Королева Проклятых!

Бланш взмахивает рукой, браслеты мелодично звенят.

– Плохо, хорошо… Как это все относительно!

Я смотрю на Бланш новыми глазами.

– Ты правда так думаешь?

– Вот доживешь до моих лет, тогда поймешь, что в мире нет абсолютного добра или абсолютного зла. Мы всего-навсего люди, Ви.

Как здраво Бланш смотрит на вещи! Ее трансцендентальная философия – все равно что избавление от больного зуба. Сегодня такой чудный день, по голубому небу плывут белоснежные облака (на самом деле это желтый смог) – кажется, я выиграю у Бланш как минимум полтинник. Она краем глаза следит за Юрием, с ее лица не сходит довольная улыбка.

Какой там полтинник! Я обыграю Бланш на пару сотен, не меньше. Если кто что мне и должен, так это она, а не Марв, Кимберс или Юрий.