Текст книги "Восемь"

Автор книги: Кэтрин Нэвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 43 страниц)

– Он живет один? – уточнила Мирей в возбуждении.

– Он делит комнаты со своей сестрой Альбертин и Симоной Эврар, его гражданской женой. Ты же не собираешься отправиться туда? Если ты назовешь свое имя или если они хоть что-нибудь заподозрят, тебя тут же схватят…

– Я не буду называть свое имя, – с улыбкой ответила Мирей. – Я назову твое!

Солнце уже садилось, когда извозчик, которого наняли Мирей и Шарлотта, остановил кабриолет на аллее перед домом Марата. Небо отражалось в окнах домов кроваво-красными отблесками, заходящее солнце окрасило камни мостовой в цвет меди.

– Я должна знать, какую причину вы назвали в письме, договариваясь о встрече, – сказала Мирей.

Я написала, что приехала из Кана, чтобы сообщить о противоправительственной деятельности жирондистов, – ответила Шарлотта. – Я написала, что знаю о зреющих там заговорах.

– Дайте мне ваши бумаги, – сказала Мирей, протягивая руку. – На случай, если мне понадобятся доказательства, чтобы пройти внутрь.

– Я буду молиться за тебя, – сказала Шарлотта, отдавая бумаги, которые Мирей спрятала за корсаж, рядом с ножом. – И ждать твоего возвращения здесь.

Мирей перешла улицу и поднялась по ступенькам на крыльцо каменного дома. Она помедлила перед дверью, где была прибита табличка с надписью:

ЖАН-ПОЛЬ МАРАТ, ВРАЧ

Затем девушка сделала глубокий вдох, взялась за металлический дверной молоток и постучала. Звук от ударов эхом отразился от стен внутри. Наконец она услышала шаркающие шаги, приблизившиеся к двери. Дверь приоткрылась.

Перед Мирей стояла высокая женщина, ее большое бледное лицо было испещрено морщинами. Одной рукой она смахнула прядь волос, выбившуюся из неряшливой прически, и вытерла испачканные в муке руки о полотенце, висевшее на ее необъятной груди. Женщина оглядела Мирей с ног до головы, задержавшись взглядом на отделанном воланами платье в горошек и локонах, которые падали на кремовые плечи девушки, выбиваясь из-под капора.

– Что вам нужно? – рявкнула женщина.

– Мое имя Корде. Гражданин Марат ждет меня, – сказала Мирей.

– Он болен, – прогнусавила ее собеседница.

Она стала закрывать дверь, но Мирей помешала ей.

– Я настаиваю на встрече с ним!

– Что происходит, Симона? – раздался голос другой женщины, появившейся в конце длинного коридора.

– Посетительница, Альбертин, к твоему брату. Я сказала ей, что он болен…

– Гражданин Марат захотел бы встретиться со мной, – выкрикнула Мирей, – если бы знал, какие новости я привезла

из Кана и из Монглана.

Сквозь приоткрытую в холл дверь раздался мужской голос:

– Посетительница, Симона? Веди ее ко мне немедленно!

Симона пожала плечами и знаком велела Мирен следовать за ней.

Мирей оказалась в большой комнате, отделанной изразцовой плиткой. Единственное окно располагалось под самым потолком, сквозь него было видно только небо, цвет которого уже превращался из закатного розового в сумеречный серый. Комната вся провоняла какими-то лекарствами и смрадом разложения. В углу стояла медная ванна на ножках. Там в тени, нарушаемой лишь светом единственной свечи, держа на коленях доску для письма, сидел Марат. Его голова была повязана влажной тряпкой, дряблая кожа казалась неестественно белой в скудном свете. Он склонился над бумагами, которые были разложены на доске вместе с перьями.

Девушка не могла оторвать глаз от этого человека. Он так и не взглянул на гостью, когда Симона привела ее и жестом велела ей садиться на деревянную табуретку рядом с ванной. Он продолжал писать. Мирей наблюдала за ним, и ее сердце оглушительно колотилось. Она подобралась, готовая прыгнуть на него, утопить его голову под водой и держать там, пока… Но Симона продолжала стоять за ее спиной.

– Как вовремя вы появились! – сказал Марат, не поднимая головы от бумаг. – Я как раз готовлю список жирондистов, которые продолжают агитировать в провинции. Если вы из Кана, вы можете дополнить его. Однако вы сказали, что у вас есть новости из Монглана…

Он поднял взгляд на Мирей, и глаза его расширились. Какое-то время он молчал, затем взглянул на Симону.

– Можешь оставить нас, мой дорогой друг, – сказал он ей. Некоторое время Симона не шевелилась, но потом все же

не выдержала пронизывающего взгляда Марата, повернулась и вышла, закрыв за собой дверь.

Мирей все так же молча смотрела на Марата. Как странно, думала она. Вот он, перед ней: живое воплощение зла, человек, чье безобразное лицо так долго преследовало ее во сне. Сидит в медной ванне, наполненной ароматными солями, и гниет, словно кусок тухлого мяса. Иссушенный старик, умирающий от собственной злобы. Она бы простила его, если бы у нее в сердце осталось место для жалости. Однако такого места там не было.

– Итак, – прошептал он, все еще не отрывая от нее взгляда, – наконец-то ты пришла. Когда исчезли фигуры, я понял – рано или поздно ты вернешься!

Глаза его лихорадочно блестели. Кровь застыла у Мирей в жилах.

– Где они? – спросила она.

– Тот же самый вопрос я собирался задать тебе, – невозмутимо ответил Марат, – Ты сделала большую ошибку, явившись сюда. Под вымышленным именем или нет, это уже не важно. Ты не уйдешь отсюда живой, пока не скажешь мне, что стало с теми фигурами, которые ты вырыла в саду Давида.

– То же касается и вас, – сказала Мирей, внезапно успокаиваясь и вытаскивая нож из корсажа. – Пятеро моих сестер пропали. Я хочу знать, постигла ли их участь моей кузины.

– А, ты пришла убить меня, – проговорил Марат с ужасной улыбкой. – С трудом верится, что ты сделаешь это. Видишь ли, я умираю. Мне не нужны доктора, чтобы сообщить об этом, я сам врач.

Мирей потрогала пальцем острие ножа. Взяв с доски для письма перо, Марат коснулся им своей обнаженной груди.

– Я советую тебе нанести удар сюда – слева, между вторым и третьим ребрами. Ты попадешь в аорту. Быстро и наверняка. Но ты ведь хочешь узнать, что сталось с фигурами. Не с пятью, как ты считаешь, – их было восемь. Между нами, мадемуазель, мы можем контролировать половину доски.

Мирей пыталась не подать виду, но ее сердце снова отчаянно забилось. Адреналин струился по ее жилам, словно дурманное зелье.

– Я не верю вам! – вскричала она.

– Спроси свою подругу мадемуазель де Корде, как много монахинь приходило к ней в твое отсутствие, – посоветовал Марат. – Мадемуазель Бомон, мадемуазель Дефресне, мадемуазель д'Арметье – их имена тебе знакомы?

Все перечисленные женщины были монахинями из аббатства Монглан. Что он сказал? Никто из них не добрался до Парижа – никто не писал писем, которые Давид передавал Робеспьеру…

– Они отправились в Кан, – сказал Марат, читая мысли Мирей. – Хотели разыскать Корде. Как печально! Они быстро поняли, что женщина, которая перехватила их по дороге, не была монахиней.

– Женщина?! – воскликнула Мирей.

За дверью раздался топот, и она распахнулась. Вошла Симона Эврар, неся блюдо с дымящимися почками и сладкими хлебцами. С суровой миной на лице она пересекла комнату, краем глаза следя за Маратом и его посетительницей. Симона поставила блюдо на подоконник.

– Если остыло, можно перемолоть на котлеты, – сказала женщина, переведя взгляд мутных глаз на Мирей, которая поспешила спрятать нож в складках платья.

– Пожалуйста, больше не беспокой нас, – сказал Марат кратко.

Симона потрясенно уставилась на него, затем быстро вышла из комнаты. На ее уродливом лице застыла обида.

– Запри дверь, – приказал Марат гостье.

Мирей удивленно наблюдала за ним. Его глаза потемнели, он прислонился к стенке ванны, тяжело дыша.

– Болезнь точит все мое тело, дорогая. Если ты хочешь убить меня, тебе лучше поторопиться. Но думаю, куда больше моей смерти ты жаждешь сведений. Как раз то, что мне нужно. Запри дверь, и я расскажу тебе все, что знаю.

Мирей подошла к двери, все еще сжимая в руке нож, и повернула ключ, услышав щелчок замка. В голове у нее все перемешалось. Кто была та женщина, о которой он говорил? Кто отобрал фигуры у ничего не подозревавших монахинь?

– Вы убили их! Вы и эта мерзкая потаскуха! – закричала она. – Вы убили их из-за фигур!

– Я калека, – ответил Марат со зловещей улыбкой, его бледное лицо тонуло в тени. – Однако, подобно королю на шахматной доске, самая слабая фигура может быть самой ценной.

Я убил их, но только благодаря своей осведомленности. Я знал, кто они и откуда, когда появятся и куда отправятся. Твоя аббатиса глупа; имена монахинь Монглана значились в общедоступных списках. Но нет, сам я не убивал их. И Симона не убивала. Я скажу тебе, кто это сделал, а взамен ты скажешь мне, что сделала с фигурами, которые забрала. Я даже скажу тебе, где находятся захваченные нами фигуры, хотя это не принесет тебе ничего хорошего.

Сомнения и страх охватили Мирей. Как может она доверять ему, ведь в прошлый раз он тоже обещал, а потом убил Валентину!

– Назовите мне имя женщины и место, где спрятаны фигуры, – сказала она, пересекая комнату и становясь перед ванной. – Или сделки не будет!

– Ты держишь в руке нож, – сказал Марат, задыхаясь. – Но мой союзник – сильнейший из всех игроков. Тебе никогда не уничтожить ее! Никогда! Твоя единственная надежда – присоединиться к нам и отдать фигуры. По отдельности они ничто. Но вместе они являют собой вселенскую мощь. Спроси свою аббатису, если не веришь мне. Она знает, кто эта женщина. Она понимает ее могущество. Ее имя Екатерина, она – белая королева!

– Екатерина! – воскликнула Мирей, и тысячи мыслей завертелись у нее в голове.

Аббатиса отправилась в Россию! Ее подруга детства… история Талейрана… женщина, которая купила библиотеку Вольтера… Екатерина Великая, царица всея Руси! Но как может эта женщина быть одновременно подругой аббатисы и союзником Марата?

– Вы лжете, – сказала девушка. – Где она теперь? И где фигуры?

– Я назвал тебе имя! – закричал Марат, лицо его побелело от боли. – Но прежде, чем я продолжу, ты должна мне ответить. Где фигуры, которые ты откопала в саду Давида? Скажи мне!

Мирей сделала глубокий вдох, нож так и остался зажатым в ее кулаке.

– Я отправила их за границу, – медленно произнесла она. – Они в надежном месте, в Англии.

Марат просиял. Она наблюдала за тем, как изменялось его лицо, превращаясь в злобную маску, которая преследовала ее в кошмарных снах.

– Конечно же! Я глупец! Ты отдала их Талейрану! Боже мой, это даже больше того, на что я мог надеяться.

Он попытался выбраться из ванной.

– Они в Англии! – кричал Марат. – В Англии! Боже мой, она может добраться до них!

Он силился сбросить доску для письма ослабевшими руками. Вода переливалась через край ванны.

– Моя дорогая! Ко мне! Ко мне!

– Нет! – закричала Мирей. – Вы пообещали, что скажете, где фигуры!

– Ты маленькая дурочка! – рассмеялся он и скинул доску на пол, забрызгав платье Мирей чернилами.

Она услышала шаги, раздавшиеся в холле, и стук в дверь. Девушка толкнула Марата обратно в ванну. Одной рукой она схватила его за волосы и прижала нож к его груди.

– Скажи мне, где они? – закричала она, ее крику вторили удары кулаков в дверь. – Скажи мне!

– Ты маленькая дрянь! – зашипел Марат, с трудом шевеля губами. – Сделай это или будь проклята! Ты опоздала… слишком поздно!

Мирей уставилась на него. Стук в дверь продолжался. Крики женщин достигли ее ушей, и она взглянула в ужасное лицо, которое маячило перед ней. Он хотел, чтобы она убила его, в ужасе поняла она. «Если у тебя не хватает духа заклеймить птицу, как у тебя достанет решимости убить человека? Я чувствую, от тебя исходит запах мести. Так в пустыне можно по запаху найти воду», – раздался в ее голове голос Шахина, заглушив крики женщин и стук в дверь. Что имел в виду Марат, когда сказал, что слишком поздно? Что из того, что Талейран в Англии? Что он имел в виду, когда говорил: «Она может забрать их»?

Удары в дверь означали, что Симона Эврар билась в нее своим тяжелым телом. Трухлявое дерево вокруг замка стало крошиться. Мирей взглянула на лицо Марата, все в язвах. Сделав глубокий вдох, она налегла на нож. Из раны полилась кровь прямо на ее платье. Она всадила нож по рукоятку.

– Мои поздравления, точный удар…– прошептал Марат. Кровь пузырилась на его губах. Голова упала на плечо, кровь била из раны струей при каждом ударе сердца. Мирей вытащила нож и уронила его на пол в тот момент, когда дверь распахнулась.

Симона Эврар и Альбертина ввалились в комнату. Сестра Марата бросила один-единственный взгляд на ванну, вскрикнула и упала в обморок. Когда Мирей в состоянии прострации двинулась к выходу, Симона закричала.

– Боже! Ты убила его! Ты убила его!

Она ринулась мимо девушки к ванне, упала на колени и попыталась остановить кровь полотенцем. Мирей вышла в холл. Входная дверь распахнулась, и несколько соседей вбежали в дом. Мирей прошла мимо них словно в беспамятстве, лицо и платье ее были в крови. Она слышала крики за своей спиной, пока шла по направлению к открытой двери. Что он имел в виду, когда сказал «слишком поздно»?

Она уже взялась за ручку двери, но тут ее могучим ударом швырнуло на пол. Мирей почувствовала боль и звук треснувшего дерева. Куски разбитого стула осыпали ее, лежащую на грязном полу. Голова гудела, девушка силилась встать на ноги. Какой-то мужчина схватил ее за платье, сильно сдавив грудь, и поставил. Он толкнул ее на стену, она снова ударилась головой и упала на пол. На этот раз ей не удалось встать. Она слышала топот ног, пол дрожал, словно по дому носилось множество людей, раздавались стоны, крики женщины и ругань мужчин. Мирей лежала на полу, не в силах пошевельнуться. Спустя какое-то время она почувствовала на себе чьи-то руки, кто-то пытался поднять ее. Мужчина в черном платье помогал ей встать на ноги. Голова раскалывалась от боли, она почувствовала неприятный холодок, пробежавший по шее и спине. Ее подхватили под локти и потащили к двери.

На улице собрались люди, они окружили дом. Глаза Мирей шарили толпу, сотни лиц, которые роились, будто стая лемингов. Все пропало, думала она, все пропало! Полиция разгоняла людей. Она слышала стоны и крики «убийца!». Чуть подальше, через улицу, в темном окошке кареты маячило бледное лицо. Мирей попыталась сфокусировать на нем взгляд На какое-то мгновение она разглядела ошеломленные синие глаза, бледные губы и побелевшие руки, вцепившиеся в дверь кареты, – Шарлотта Корде. Затем Мирей поглотила тьма.

14 июля 1793 года

Было восемь часов вечера, когда уставший Жак Луи Давид вернулся домой из Конвента. Люди уже расходились после фейерверка, по улицам бродили пьяные, когда он въехал в своей карете во двор.

Был День взятия Бастилии. Но художник не чувствовал духа праздника. Этим утром, приехав в Конвент, он узнал, что Марат был убит прошлой ночью. И женщина, которую арестовали за это и препроводили в Бастилию, была вчерашняя посетительница Мирей – Шарлотта Корде!

Сама Мирей тоже не вернулась прошлой ночью. Давид до дрожи переживал за нее. Он тоже был в опасности, длинная рука Парижской коммуны могла добраться и до него, если обнаружится, что заговор был выношен в стенах его дома. Если бы только он мог найти Мирей и вывезти ее из Парижа, прежде чем люди сложат два и два…

Давид вылез из кареты, стряхнул пыль со своей шляпы, украшенной трехцветной кокардой, которую сам же и придумал для делегатов Конвента, чтобы выразить таким образом дух революции. Когда он отправился закрывать ворота, в них проскользнула какая-то тень. Давид застыл от ужаса, когда человек схватил его за руку. В небе разорвался очередной фейерверк, свет которого позволил художнику разглядеть бледное лицо и глаза цвета морской волны, принадлежавшие Максимилиану Робеспьеру.

– Нам надо поговорить, гражданин, – прошептал Робеспьер вкрадчиво и чуть повысил голос, когда ночное небо снова осветил фейерверк. – Вы пропустили сегодняшнее заседание…

– Я был в Конвенте! – испуганно воскликнул Давид, поняв, о каком заседании шла речь. – К чему выпрыгивать из

тени, подобно разбойнику? – добавил он, стараясь скрыть истинную причину своего страха. – Пойдемте внутрь, раз уж вы хотите поговорить со мной.

– То, что я хочу вам сказать, не должно достигнуть любопытных ушей слуг,—спокойно заявил Робеспьер.

– Я отпустил своих слуг по случаю празднования Дня взятия Бастилии, – ответил Давид. – Иначе с чего бы я, по-вашему, стал сам закрывать ворота?

Пока они шли через двор, художник так дрожал, что был благодарен темноте, которая их окружала.

– Жаль, что вы не смогли присутствовать на слушании, – сказал Робеспьер, когда они вошли в темный пустынный дом. – Видите ли, арестованная женщина вовсе не была Шарлоттой Корде. Это была та самая девушка, портрет которой вы показывали мне и которую мы разыскивали по всей Франции долгие месяцы. Мой дорогой Давид, это ваша воспитанница Мирей убила Марата!

Давид отчаянно мерз, несмотря на теплый вечер. Он сидел в маленькой гостиной напротив Робеспьера. Гость зажег масляную лампу и налил художнику немного бренди, найденного в буфете. Давида трясло так сильно, что он с трудом мог удержать в руках чашку.

– Я никому не сказал о том, что знаю. Решил, что прежде надо поговорить с вами. У вашей воспитанницы есть информация, которая меня интересует. Я знаю, почему она отправилась к Марату: пыталась раскрыть тайну шахмат Монглана. Я должен узнать, что произошло между ними, прежде чем он умер, и была ли у нее возможность поделиться своими сведениями с кем-нибудь еще.

– Уверяю вас, я ничего не знаю об этих ужасных событиях! – закричал Давид, в ужасе глядя на Робеспьера. – Я вообще не верил, что шахматы Монглана существуют, до того дня, когда покинул кафе «Ля Режанс» вместе с Андре Филидором – слышите? Он и рассказал мне о них. Но когда я повторил эту историю Мирей…

Робеспьер порывисто подался вперед и схватил Давида за руку.

– Она была здесь? Вы с ней говорили? Боже мой, почему вы ничего не сказали мне?

– Она сказала, никто не должен знать, что она была здесь, —. промямлил Давид, хватаясь руками за голову. – Мирей появилась четыре дня назад, Бог знает откуда, в чадре, словно арабская…

– Она была в пустыне! – воскликнул Робеспьер, вскочил на ноги и начал бегать по комнате.—Мой дорогой Давид! Ваша воспитанница больше не невинная девочка. Этот секрет восходит к маврам, к пустыне. Это та самая тайна, которую она пытается раскрыть. Чтобы узнать ее, ваша воспитанница хладнокровно убила Марата. Она находится в самом сердце этой могущественной и опасной игры! Вы должны рассказать мне все, что узнали от нее, пока не поздно!

– Я рассказал вам всю правду об этом ужасе! – кричал Давид почти в слезах. – Я покойник, если узнают, кто она. Марата могли ненавидеть и бояться, пока он был жив, но теперь, когда он мертв, его прах поместят в Пантеон – его сердцу будут поклоняться, словно священной реликвии в клубе якобинцев.

– Я знаю, – сказал Робеспьер мягким тоном, от которого по спине Давида побежали мурашки. – К этому я и веду. Мой дорогой Давид, возможно, я сумею сделать что-нибудь для вас обоих, помочь… Но только если вы первым поможете мне. Я полагаю, ваша воспитанница вам доверяет, надеется на вас, тогда как со мной она едва ли будет говорить. Если я тайно проведу вас в тюрьму…

– Пожалуйста, не просите меня об этом! – простонал Давид. – Я готов помочь ей, но из-за того, о чем вы просите, мы оба можем лишиться головы.

– Вы не поняли, – спокойно продолжил Робеспьер, снова усаживаясь, но на этот раз рядом с Давидом. Он взял руку художника в свои руки. – Мой дорогой друг, я знаю, что вы преданы революции. Но вы не знаете, что такое шахматы Монглана. Они являются эпицентром бури, которая свергнет монархию по всей Европе, поможет сбросить ярмо навсегда!

Робеспьер встал, подошел к буфету и налил себе бокал портвейна, затем продолжил:

– Возможно, если я расскажу вам, каким образом я попал в Игру, то вы поймете… Потому как идет Игра, мой друг, – опасная, смертельная игра, которая уничтожит саму власть королей. Шахматы Монглана должны быть собраны в руках тех, кто, подобно нам, использует мощное оружие, чтобы поддержать добродетели, провозглашенные Жаном Жаком Руссо. Именно он ввел меня в Игру.

– Руссо! – в ужасе прошептал Давид. – Он искал шахматы Монглана?

– Филидор знал его, я тоже, – ответил Робеспьер, извлекая из кармана листок бумаги и оглядываясь кругом в поисках карандаша.

Давид покопался в мусоре на буфете и извлек оттуда пастель. Робеспьер продолжил, одновременно делая какой-то набросок на бумаге:

– Я встретил его пятнадцать лет назад, когда был молодым юристом, приглашенным в Генеральные штаты в Париж. Я услышал, что тяжелый недуг заставил известного философа Руссо остановиться в городских предместьях. Наскоро договорившись о встрече, я вскочил на коня, чтобы навестить человека, в шестьдесят шесть лет создавшего закон, по которому все будут жить в будущем. То, что он поведал мне в тот день, без сомнения, определило мою судьбу. Возможно, ваша жизнь теперь также изменится.

Давид сидел молча. За окнами взмывали в темное небо фейерверки, похожие на цветы хризантем. Робеспьер склонил голову над своим чертежом и начал рассказ.