Текст книги "Восемь"

Автор книги: Кэтрин Нэвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

– Но шахматы Монглана вернулись в мир! – Мирей встала и посмотрела прямо в глаза Летиции. – Хотя ваша история объясняет послание аббатисы и вашу с ней дружбу, больше она не объясняет практически ничего. Вы ожидаете, мадам, что я поверю в эту сказку о поющих камнях и мстительных финикийцах? Может, мои волосы и рыжие, как у Элиссы, но под ними есть мозги! Аббатиса Монглана не более склонна к мистике, чем я. Вряд ли она удовольствовалась тем, что вы сейчас рассказали. Кроме того, в ее послании было кое-что, о чем вы забыли упомянуть. Она сказала вашей дочери: когда вы получите эти известия, то будете знать, что надо делать! Что она подразумевала под этим, мадам Буонапарте? И каким образом это связано с формулой?

При этих словах Летиция побледнела и прижала руку к сердцу. Элиза и Наполеоне привстали со стульев, и молодой человек прошептал в наступившей вдруг тишине:

– С какой формулой?

– С той самой, про которую знали Вольтер, кардинал Ришелье и Руссо и про которую, вне всякого сомнения, знает ваша матушка! – воскликнула Мирей звенящим голосом.

Зеленые глаза девушки горели, словно изумруды. Летиция все еще пребывала в шоке. Мирей пересекла комнату двумя большими шагами и, схватив женщину за руку, заставила подняться на ноги. Наполеоне с Элизой вскочили было, но Мирей знаком остановила их.

– Ответьте мне, мадам! Ведь эти фигуры уже убили двух женщин прямо на моих глазах, я познала уродливую и злобную натуру человека, который разыскивает шахматы, преследует меня и собирается убить за то, что я знаю. Ящик Пандоры уже открыт, и смерть гуляет на свободе! Я видела ее собственными глазами, как видела и шахматы Монглана и символы, которые вырезаны на каждой фигуре! Я знаю, это и есть формула! Теперь скажите, чего хотела от вас аббатиса?

Девушка почти трясла Летицию, ее лицо искажала гримаса ярости, перед ее глазами стояло лицо Валентины, погибшей из-за этих фигур.

Губы Летиции задрожали, и эта железная женщина, которая ни разу в жизни не проронила ни слезинки, вдруг зарыдала. Наполеоне обнял мать за плечи, а Элиза мягко коснулась плеча своей новой подруги.

– Матушка, – сказал Наполеоне, – ты должна рассказать. Давай, скажи ей то, что она хочет услышать. Боже мой, я не понимаю, ведь ты храбро сражалась против вооруженных французских солдат! Что же это за ужас такой, о котором ты даже не можешь говорить?

Летиция попыталась начать, но слезы катились по ее лицу, и рыдания душили ее.

– Я поклялась, мы все поклялись, что никогда не расскажем об этом,—с трудом проговорила она. – Элен… аббатиса знала, что формула существует, еще до того, как увидела шахматы воочию. Она предупредила, что если ей доведется стать первой, кто достанет их из тайника, то она запишет все символы, вырезанные на фигурах, и перешлет их мне!

– Вам? – удивленно спросила Мирей. – Почему именно вам? Вы же были в то время совсем девочкой.

– Да, девочкой, – ответила Летиция, улыбаясь сквозь слезы. – Девочкой четырнадцати лет, которая собиралась замуж. Девочкой, которая впоследствии выносила тринадцать детей и видела смерть пятерых из них. Я до сих пор остаюсь той девочкой, потому что не понимаю всей опасности обещания, данного мной аббатисе.

– Скажите мне, – тихо попросила Мирей, – что вы пообещали сделать для нее?

– Всю жизнь я изучала древнюю историю. Я пообещала Элен, что, когда в ее руках окажутся фигуры, я отправлюсь к народу моей матери в Северную Африку. Там я должна найти старейшего муфтия пустыни и расшифровать формулу.

– Вы знаете людей, которые могут помочь? – волнуясь, воскликнула Мирей. – Мадам, именно это я и пытаюсь сделать! Позвольте мне заняться секретом шахмат. Это мое единственЯое желание! Я знаю, что больна сейчас, но я молода и быстро выздоровею…

– Сначала мы должны связаться с аббатисой, – сказала Летиция, к которой вернулась прежняя уверенность. – Кроме того, за один вечер невозможно рассказать то, что я изучала в течение сорока лет! Хотя вы и считаете себя сильной, но не настолько же, чтобы отправляться в путешествие уже завтра. Думаю, я видела много болезней такого рода, чтобы с уверенностью предсказать: не пройдет и шести-семи месяцев, как она пройдет сама собой. Этого срока вполне достаточно, чтобы изучить…

– Шесть или семь месяцев! – закричала Мирей. – Это невозможно! Я не могу оставаться на Корсике так долго!

– Боюсь, вам придется, – заметила с улыбкой Летиция. – Видите ли, вы не больны. Вы ждете ребенка.

Лондон, ноябрь 1792 года

В тысяче километров к северу от Корсики отец ребенка, которого носила Мирей, Шарль Морис Талейран-Перигор удил рыбу на холодных берегах Темзы. Он расстелил на пожухлой траве несколько шерстяных шалей и промасленную ткань, чтобы сидеть было теплее. Кюлоты его были засучены до колен и подвязаны тесемками. Туфли аккуратно стояли рядом. На нем был надет кожаный жакет и отороченные мехом сапоги, широкополая шляпа предохраняла от снега, чтобы не сыпался за воротник.

Позади Талейрана под заснеженными ветвями большого дуба стоял Куртье. В одной руке слуга держал корзину для рыбы, в другой – бархатный плащ хозяина, вывернутый наизнанку. Дно корзины было устлано листами из французской газеты двухмесячной давности. Ее вывесили только этим утром.

Куртье знал, о чем писали в газете, и испытал облегчение, когда Талейран внезапно сорвал ее со стены и засунул в корзину, объявив при этом, что собирается идти ловить рыбу. Его хозяин был непривычно спокойным с тех пор, как из Франции до него дошли первые новости. Они вместе прочли их.

«РАЗЫСКИВАЕТСЯ

ЗА ГОСУДАРСТВЕННУЮ ИЗМЕНУ

Талейран, бывший епископ Отенский, эмигрировал… получить сведения о родственниках и друзьях, которые могут укрывать его. Описание внешности… вытянутое лицо, голубые глаза, нос с легкой горбинкой. Талейран-Перигор хром как на правую, так и на левую ногу…»

Куртье не отрываясь следил за темными баржами, которые сновали по черной воде Темзы. Льдины, оторвавшиеся от берега, уносились быстрым течением. Блесна от удочки оказалась затянута течением прямо в камыши. Она застряла между покрытыми сажей льдинами. Куртье даже на морозном воздухе ощущал запах свежей рыбы. Зима наступила слишком скоро.

Почти два месяца назад, 23 сентября, Талейран приехал в Лондон и поселился в маленьком домике на Вудсток-стрит, который приготовил для него Куртье. Еще чуть-чуть, и он бы опоздал с отъездом, поскольку днем раньше Комитет принял решение открыть «железный шкаф» во дворце Тюильри. Там обнаружили письма от Мирабо и Лапорта, в которых говорилось о крупных взятках членам Национального собрания, занимавшим высокие посты. Взятки были от неизвестных персон из России, Испании и Турции и даже от Людовика XVI.

«Счастливчик Мирабо, – думал Талейран, вытаскивая удочку. – Он умер до того, как правда вышла наружу». Морис сделал знак Куртье подать ему еще наживки. Мирабо был великим политиком, на его похоронах присутствовало триста тысяч человек. Но теперь его бюст в Национальном собрании закрыли чехлом, а прах Мирабо вынесли из Пантеона. Для короля все сложилось и того хуже. Жизнь его висела на волоске. Члены королевской семьи томились в башне тамплиеров – рыцарского ордена, учрежденного масонами, которые добивались суда над Людовиком.

Над Талейраном тоже состоялся суд, заочный. Его признали виновным. Хотя прямых доказательств его вины не было, в конфискованных письмах Лапорта содержались предположения, что его друг, бывший епископ и председатель Национального собрания, был бы не прочь служить королю за деньги.

Талейран насадил на крючок кусочек нутряного жира и снова забросил его в темные воды Темзы. Он приложил столько усилий, чтобы перед отъездом из Франции достать для себя дипломатический паспорт, но это ничем не помогло ему. Для того, кто объявлен в розыск на родине, двери британского высшего общества были закрыты. Даже соотечественники, эмигрировавшие в Англию, проклинали Талейрана за то, что он предал свое сословие и поддержал революцию. Самым неприятным было то, что у него почти совсем закончились средства. Любовницы, к которым он обратился за помощью, тоже нуждались в деньгах и занимались тем, что делали на продажу соломенные шляпки или же писали романы.

Дни его были полны уныния. Талейрану казалось, что на его глазах тридцать восемь лет жизни бесследно тонут в воде Темзы, словно наживка. Но он по-прежнему высоко держал голову. Хотя он редко говорил об этом вслух, Талейран никогда не забывал своих предков начиная с Карла Лысого, внука Карла Великого, и Адальбера Перигора, который посадил на французский трон Гуго Капета. Тайфер Железоруб был героем в битве при Гастингсе, Элия де Талейран помог взойти на папский престол Папе Иоанну XXII. Морис Талейран происходил из славной династии «делателей королей», чей девиз был «Reque Dieu» – «Мы служим лишь Богу». Если жизнь становилась унылой, Талейраны-Перигоры бросали ей вызов, а не отбрасывали надежду.

Морис выбрал леску, срезал наживку и бросил ее в корзину Куртье. Слуга помог ему подняться на ноги.

– Куртье, – произнес вдруг Талейран, – ты знаешь, что через несколько месяцев мне исполнится тридцать девять лет?

– Разумеется, – ответил слуга. – Не желает ли монсеньор, чтобы я подготовил празднование?

Услышав такое, Морис от души расхохотался.

– К концу месяца мне придется освободить дом на Вудсток-стрит и переехать в Кенсингтон. К концу года, если не найду источника дохода, я вынужден буду продать библиотеку…

– Возможно, монсеньор чего-то не замечает, – осторожно Произнес Куртье, помогая Морису складывать вещи. – Чего-то, что предназначено самой судьбой разрешить трудную ситуацию, в которой оказался монсеньор. Я имею в виду одну из тех вещиц, что спрятаны за книгами в библиотеке на Вудсток-стрит.

– Не проходит и дня, Куртье, чтобы я сам не думал об этом, – признался Талейран. – Однако я не могу поверить, что их можно продать.

– Осмелюсь заметить, – сказал Куртье, подавая Морису одежду и туфли, – разве монсеньор получал известия от мадемуазель Мирей?

– Нет, – признался тот. – Но я еще не готов писать ей эпитафию. Она храбрая девочка и выбрала правильный путь. Я имею в виду, что сокровище, которое она оставила мне, ценнее того золота, из коего оно сделано. Иначе оно просто не смогло бы просуществовать так долго. Для Франции время иллюзий закончилось. Король потерял власть, и, разумеется, подданные тут же возжелали его крови. Суд над ним – простая формальность. Но анархия не сможет заменить даже слабого управления страной. В чем сейчас нуждается Франция, так это в вожде, лидере, а вовсе не в правителе. Когда этот лидер появится, я первым узнаю его.

– Монсеньор, вы имеете в виду человека, который будет служить воле Господа и восстановит долгожданный мир?

– Нет, Куртье, – вздохнул Талейран. – Если бы Господь хотел мира, мир бы уже давно воцарился на земле. Спаситель сказал однажды: «Не мир принес я вам, но меч!» Человек, который придет, поймет всю ценность шахмат Монглана, а она заключена в одном слове – «власть »! Именно это я предложу человеку, который однажды возглавит Францию.

Пока они шли вдоль берега Темзы, Куртье все сомневался, стоит ли задавать еще вопросы, хотя они так и вертелись у него на языке. Вопросы касались той самой газеты, лежавшей в корзине под таявшим льдом и рыбой.

– Каким образом, монсеньор, вы планируете узнать этого человека, если обвинение в измене мешает вам вернуться во Францию?

Талейран улыбнулся и хлопнул слугу по плечу, хотя подобная фамильярность была совершенно не в его духе.

– Мой дорогой Куртье! – сказал он. – Измена – это все-го лишь вопрос времени.

Париж, декабрь 1792 года

На календаре было 11 декабря, тот самый день, на который был назначен суд над королем Людовиком XVI по обвинению в государственной измене.

Клуб якобинцев уже закрылся, когда Жак Луи Давид вошел в парадную дверь. Другие, кто так же, как он, опоздал на слушание дела, пристроились позади него. Некоторые хлопали Давида по плечу. Он улавливал обрывки разговоров. Дамы в ложах пили ликеры, разносчики продавали в зале Конвента лед, любовницы герцога Орлеанского шептались и хихикали, прикрываясь кружевными веерами. Король притворялся, что впервые видит письма, которые извлекли из его «железного шкафа». Он отрицал, что подпись принадлежит ему, и ссылался на плохую память, когда ему предъявляли доказательства его вины в измене государству. Он заправский шут, признали якобинцы. Большинство из них знали, как будут голосовать, еще до того, как переступили порог дубовых дверей якобинского клуба.

Давид шел по выложенному плитками полу монастыря, в котором якобинцы проводили свои собрания. Внезапно кто-то тронул его за рукав. Он обернулся и встретился взглядом с Максимилианом Робеспьером. Зеленые глаза Робеспьера

горели холодным огнем. Волосы его были тщательно напудрены, на плечах ладно сидел всегдашний серебристо-серый сюртук с высоким воротником. Правда, лицо Робеспьера казалось бледнее, чем в прошлую их встречу с Давидом, и, пожалуй, суровей. Максимилиан кивнул художнику, затем вынул из кармана коробочку с пастилками, открыл ее, взял одну пастилку и протянул коробочку Давиду.

– Мой дорогой друг, последние месяцы вас не было видно, – сказал он. – Я слышал, вы работали над картиной «Клятва в зале для игры в мяч». Знаю, вы великолепный художник, но не следует исчезать так надолго. Революция нуждается в вас.

В такой манере Робеспьер обычно давал понять, что для революционера больше небезопасно уклоняться от активной деятельности. Это могло быть расценено как отсутствие интереса.

– Конечно, я слышал о судьбе вашей воспитанницы в тюрьме Аббатской обители, – добавил Максимилиан. – Разрешите выразить вам глубокие соболезнования, хотя они и запоздали. Вы, должно быть, знаете, что жирондисты обвинили Марата на глазах у всего Собрания. Когда они стали кричать, требуя наказать его, он поднялся на трибуну, достал пистолет и приставил дуло к виску. Отвратительное представление, но оно купило Марату жизнь. Может, и королю стоит последовать его примеру?

– Вы думаете, Конвент проголосует за смертную казнь для короля? – спросил Давид, стараясь увести разговор от болезненной для него темы – смерти Валентины, которую он безуспешно пытался забыть в течение долгих месяцев.

– Живой король – опасный король! – сказал Робеспьер. – Хотя я и не сторонник крайних мер, но ведь его корреспонденция совершенно однозначно подтверждает его вину в государственной измене. Если в случае с вашим другом Талейраном еще могли быть какие-то сомнения… Теперь-то вы видите, что мои предсказания относительно Талейрана сбылись.

– Дантон прислал мне записку, требуя, чтобы я присутствовал сегодня на собрании, – произнес Давид. – Похоже, есть сомнения относительно того, стоит ли решать судьбу короля всеобщим голосованием.

– Именно поэтому мы и встретились, – заметил Робеспьер. – Жирондисты скрепя сердце поддерживают идею о голосовании. Однако боюсь, если мы позволим всем этим провинциалам голосовать, то со временем снова скатимся к монархии. К слову о жирондистах: мне хотелось бы познакомить вас с молодым англичанином, приехавшим к нам, другом поэта Андре Шенье. Я пригласил его на этот вечер, так что его романтические иллюзии могут исчезнуть, когда он увидит левое крыло в действии!

Давид увидел приближающегося к ним долговязого молодого человека. У него была нездоровая желтоватая кожа, редкие прямые волосы, то и дело падавшие ему на лоб, и привычка при ходьбе наклоняться вперед, словно иноходец на выгоне. Молодой человек был одет в тесный коричневый жакет, который выглядел так, словно его откопали в мусорном ведре. Вместо фуляра на шее у него был повязан черный платок. Несмотря на непрезентабельный внешний вид, глаза юноши сияли и были ясными, слабый подбородок уравновешивался крупным выступающим носом, ладони были в мозолях, как у человека, который живет в деревне и все делает своими руками.

– Это молодой Уильям Вордсворт, он поэт, – сказал Робеспьер, когда юноша подошел к ним и пожал протянутую Давидом руку. – Уильям в Париже уже больше месяца, но это его первый визит в клуб якобинцев. Представляю вам гражданина Жака Луи Давида, бывшего председателя Национального собрания.

– Мсье Давид! – воскликнул Вордсворт, тепло пожимая руку Давида. – Я имел честь видеть вашу картину «Смерть Сократа» в Лондоне, когда приезжал туда на каникулы из Кембриджа. Ваше искусство вдохновляет таких, как я, чье самое сильное желание – запечатлеть ход истории.

– Вы писатель? – спросил его Давид. – Тогда я согласен с Робеспьером, что вы прибыли во Францию как раз вовремя. Вы станете свидетелем очень важного события – падения французской монархии.

– Наш британский поэт, мистик Уильям Блейк, в прошлом году опубликовал поэму «Французская революция», в которой, как в Библии, было пророчество о падении королей. Возможно, вы читали ее?

– Боюсь, я предпочитаю Геродота, Плутарха и Ливия, – с улыбкой произнес Давид. – Они не мистики и не поэты, но у них я нахожу подходящие сюжеты для своих картин.

– Странно, – заметил Вордсворт. – Мы в Англии думали, что за французской революцией стояли масоны, которые определенно являются мистиками.

– Это правда, – перебил его Робеспьер. – Большинство из нас принадлежит к этому обществу. В действительности изначально якобинский клуб был основан Талейраном как масонская ложа. Однако во Франции масоны едва ли относятся к Мистикам…

– Некоторые – да, – вмешался Давид. – Например, Марат.

– Марат? – спросил Робеспьер, приподняв одну бровь. – Вы, конечно, ошибаетесь. С чего вы так решили?

– На самом деле сегодня я пришел сюда не из-за приглашения Дантона, – неохотно признался Давид.—Я пришел, чтобы встретиться с вами, подумал, вы сможете помочь мне. Вы тут вспоминали о несчастье, которое произошло с моей воспитанницей в Аббатской обители. Вы знаете, что ее смерть не была случайностью. Марат целенаправленно подверг ее пыткам, а затем, когда она ничего не сказала, казнил… Вы слышали когда-нибудь о шахматах Монглана?

При этих словах художника Робеспьер побледнел. Молодой поэт в полной растерянности переводил взгляд с одного собеседника на другого.

– Вы понимаете, о чем говорите? – спросил Робеспьер. Он оттащил Давида в сторону, но Вордсворт заинтересованно последовал за ними.

– Что могла знать ваша воспитанница о подобных вещах?

– Обе мои воспитанницы – бывшие послушницы аббатства Монглан…– начал Давид.

Робеспьер перебил его:

– Почему вы не упоминали об этом раньше? – Его голос задрожал. – Конечно, теперь понятно, почему епископ Отенский постоянно крутился вокруг них! Если бы вы сказали мне об этом раньше, до того, как он сбежал!

– Я никогда не верил в эту историю, Максимилиан, – произнес Давид. – По-моему, это всего лишь легенда, суеверие. А вот Марат верит. И Мирей тоже. Она не задумываясь бросилась спасать жизнь кузины и сказала Марату, что сказочное сокровище в действительности существует! Мирей призналась, что у них с кузиной есть часть его, что она зарыта в саду. Когда Марат появился на следующее утро, чтобы выкопать…

– Да?

В голосе Робеспьера послышалась ярость, его пальцы почти расплющили руку художника. Вордсворт жадно ловил каждое слово.

– Мирей исчезла, – прошептал художник. – Тайник оказался неподалеку от фонтана, было видно, что землю там недавно разрыли.

– Где теперь эта ваша воспитанница?! – Робеспьер почти кричал. – Ее надо допросить немедленно!

– Как раз об этом я и хотел просить вас, – сказал Давид. – Я уже потерял надежду, что она вернется. Только вы с вашими связями и смогли бы разыскать ее.

– Мы найдем ее, даже если нам придется перевернуть всю Францию, – заверил художника Робеспьер. – Вы должны дать нам ее описание со всеми возможными деталями.

– Я могу сделать лучше, – ответил Давид. – У меня есть ее портрет.

Корсика, январь 1793 года

Но судьба распорядилась так, что та, которая послужила моделью для портрета, не могла дольше оставаться на французской земле.

Как-то в конце января, уже за полночь, Летиция Буонапарте разбудила Мирей, которая делила с Элизой небольшую комнатку в доме. Мирей уже многое узнала от Летиции из того, что ей следовало знать.

– Немедленно одевайтесь, —тихим голосом произнесла мадам Буонапарте.

Девушки терли спросонья глаза. Кроме них в комнате было еще двое детей: Мария Каролина и Гийом. Дети, так же как и мать, были одеты для путешествия.

– Что произошло? – спросила Элиза.

– Мы должны бежать, – спокойным голосом произнесла Летиция. – Здесь были солдаты Паоли, король Франции казнен.

– Нет! – воскликнула Мирей, резко садясь на постели.

– Десять дней назад он был казнен в Париже, – повторила мать Элизы, доставая из комода одежду. – Паоли поднял войска Корсики, чтобы вместе с армиями Испании и Сардинии скинуть правление французов.

– Но, матушка, – закапризничала Элиза, не желавшая покидать теплую постель, – каким образом это может коснуться нас?

– Твои братья Наполеоне и Лучано сегодня в Корсиканской ассамблее выступили против Паоли, – сказала Летиция с кривой усмешкой, – Паоли объявил им вендетту.

– Что это такое? – спросила Мирей, выбравшись из кровати и принимаясь надевать на себя одежду, которую ей подавала Летиция.

– Месть, кровная месть, – прошептала Элиза. – Это в обычае на Корсике: если кто-нибудь наносит вред тебе, то мстят всей семье. Где теперь мои братья?

– Лучано прячется вместе с моим братом, кардиналом Фешем, – ответила Летиция, подавая теперь одежду Элизе. – Наполеоне бежал с острова. Надо идти, у нас мало лошадей, чтобы добраться сегодня до Боконьяно, даже если мы посадим детей по двое. Нам придется украсть еще коней, чтобы добраться до места затемно.

Летиция вышла из комнаты, подталкивая перед собой младших детишек. Они всхлипывали, пугаясь темноты. Мирей услышала, как их мать произнесла суровым голосом:

– Я ведь не плачу, почему же вы плачете?

– Что такого в Боконьяно? – шепотом спросила Мирей.

– Там живет моя бабушка, Анджела Мария ди Пьетра-Сантос, – ответила Элиза. – Все говорит за то, что наши дела плохи!

Мирей пришла в смятение от слов подруги. Наконец-то! Она встретится с женщиной, о которой так много слышала, доверенной подругой аббатисы Монглана!

Элиза схватила девушку за руку, и они поспешили в ночную мглу.

– Анджела Мария живет на Корсике всю жизнь. Из братьев, кузенов и внучатых племянников она может собрать целую армию, которая составит половину мужского населения острова. Именно поэтому матушка к ней и обращается. Это значит, что и ей объявлена кровная месть!

Деревня Боконьяно была похожа на крепость: окруженная стеной, она пряталась в горах, на высоте почти в две с половиной тысячи метров над уровнем моря.

Уже светало, когда они верхом на лошадях пересекли последний мост, под которым клубился туман. Стоя на холме, Мирей разглядывала многочисленные острова, словно жемчужины разбросанные в водах Средиземного моря к востоку

от Корсики. Пьяноса, Формика, Эльба и Монтекристо, казалось, плывут в небесах, и совсем рядом из тумана выступило побережье Тосканы.

Анджела Мария ди Пьетра-Сантос вовсе не обрадовалась, увидев незваных гостей.

– Итак! – произнесла похожая на карлицу женщина, когда вышла на порог своего маленького домика и встала, подбоченившись. – Опять у сыновей Карла Буонапарте неприятности! Я должна была предвидеть, что когда-нибудь они доведут нас до беды.

Если Летиция и была удивлена тем, что мать знает о причине их приезда, то не показала виду. Ее лицо оставалось спокойным, а улыбка безмятежной. Женщина соскочила с лошади и подошла обнять свою сердитую матушку.

– Так, так…– бормотала старуха. – Достаточно. Снимайте детей с лошадей, они чуть живые от усталости! Ты что, совсем не кормишь их? Они все выглядят словно заморенные цыплята.

С этими словами старуха ринулась снимать детишек с лошади. Когда она поравнялась с Мирей, то внезапно остановилась и вперила в девушку изумленный взгляд. Недолго думая она шагнула к Мирей, взяла ее за подбородок и повернула к себе лицом, чтобы получше разглядеть,

– Так это и есть та самая девушка, о которой ты столько рассказывала? – бросила она через плечо Летиции. – Та, что ждет ребенка? Из Монглана?

Мирей была уже на пятом месяце беременности. Ее здоровье восстановилось, как и предсказывала Летиция.

– Нам надо уехать с острова, матушка! – сказала Летиция. – Мы больше не можем защищать ее, хотя я знаю, что аббатиса хотела бы этого.

– Как много она узнала? – спросила старая женщина.

– Столько, сколько я смогла рассказать ей за такое короткое время, – ответила Летиция, ненадолго задержав свои светло-голубые глаза на девушке. – Однако этого недостаточно.

– Так, давайте не будем обсуждать наши дела на улице! Не хватало еще, чтобы все узнали! – воскликнула старая женщина.

Она повернулась к Мирей и заключила ее в объятия.

– Ты пойдешь со мной, девочка. Возможно, Элен де Рок и просветит меня, что делать дальше, но для этого ей надо регулярно отвечать на наши письма. Я не получила от нее ни строчки за все то время, что ты была на Корсике. Сегодня, – продолжила она с таинственной улыбкой, – я пойду договорюсь о корабле, который отвезет тебя к моему другу. Там ты будешь в безопасности, пока все не закончится.

– Но, мадам, ваша дочь не завершила мое обучение, – возразила Мирей. – Если я должна все время убегать и прятаться до конца битвы, это повредит моей миссии. У меня нет возможности ждать дольше…

– Кто просит тебя ждать? – Старуха слегка ткнула Мирей в живот и улыбнулась. – Кроме того, мне надо, чтобы ты отправилась туда, куда я тебя посылаю. Не думаю, что ты станешь возражать. Этот человек будет охранять тебя, он уже ждет твоего приезда. Его зовут Шахин. Это лихое имя, по-арабски оно означает «сокол-сапсан». Он и продолжит твое обучение в Алжире.