Текст книги "Над горой играет свет"

Автор книги: Кэтрин Мадженди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Когда мы уселись за праздничный стол, Энди даже не взял в руку вилку.

– Кушай, Энди, – просила мама, – смотри, сколько вкусненького.

– Я жду папу, – заявил Энди, насупившись и выпятив губу.

– Вот дурак, он же не придет.

– Мика, не смей называть брата дураком.

– Пусть придет папа. – Энди упрямо выставил вперед подбородок, мамина повадка.

– Он хочет сделать нам сюрприз, – сказала я.

– Да не придет он, сестренка. Че-е-ерт! Когда вы с Энди это усечете? – Он сунул в рот так много пюре, что оно вылезало сквозь зубы.

– Он хочет сделать нам сюрприз, – повторила я, поспешив проглотить кусок индюшки, почти неразжеванный.

Мика, вздохнув, закатил глаза и снова набил рот картошкой.

Энди наконец взял со стола вилку.

– Да-а-а, папа придет.

Мама задумчиво потерла нос.

– Послушайте, мы ведь можем позвонить. Хотите?

– Да, мэм, – дружно ответили мы с Энди.

Мика молча отрезал себе еще индюшки.

Мама стиснула губы так, что их задорные уголки почти опустились, и набрала номер Муси-Буси.

– Лаудина, это я, Кэти, – сказала мама, теребя телефонный шнур. – Счастливого, рожа ты и тварь.

Мика так и покатился. Я на него зашикала.

– Я сказала, счастливого Рождества, Лаудина. – Мама подмигнула нам. – Слушай, твой тихоня дома? Дети думают, что он едет к нам. – Она обкрутила шнуром запястье. – Да, они так думают, и никто им этого не внушал, нет. Мы мирно сидим за столом, кутим. Так он у тебя?

Мы замерли в ожидании ответа Муси-Буси, и Мика тоже.

– Ахха. Ясно, ну спасибо. – Она повесила трубку. – Папа не приедет, дети мои. Энди, золотко, успокойся. Папулю сейчас кормит твоя бабушка, иначе ей было бы «совсе-е-ем одиноко». Ай-ай-ай, бедная старушка, с ее-то деньжищами не могла купить себе и сыночку билеты на самолет, навестить нас. Подлая дребедень, вот что я вам скажу.

Зазвонил телефон, но мама не сняла трубку. Он звонил еще пять раз, помолчал, и снова раздались звонки. Мама отрезала кусочки индюшки и тщательно пережевывала, будто это было самым важным в ее жизни. Я думала, Энди заставит ее все же ответить, но он тоже старательно жевал, подражая маме. Мика, пожав плечами, потянулся за подливкой. Я отпила молока, чтобы протолкнуть комок в горле.

Когда телефон окончательно умолк, мама набрала в грудь воздуха и медленно выдохнула.

– Очень жалко, ребятки, но что поделаешь. Давайте радоваться тому, что у нас сегодня есть. Подгнили души в Датском государстве ^[12].

– Мам, спасибо, очень вкусно. – Мика улыбнулся ей перепачканными губами.

– На здоровье, только вытри рот.

Вот так. Мы пировали дальше, уже ни слова не говоря о папе. Меня душила ярость, хотелось громить и крушить все подряд.

Поели, вымыли посуду и прибрались (даже братья вызвались помочь). А потом мы отправились кататься на велосипедах, хотя было холодно. Мама и миссис Мендель сидели на крыльце, пили в честь Рождества. Я представляла, что велосипед – это мой черный конь. И думала, что рядом с мамой должен был сидеть папа. Я вспомнила слова Мики, что мне нужно забыть папу, потому что он забыл нас.

Я внушила себе, что папа хотел приехать, но Муся-Буся не отпустила. А может, не было уже билетов на самолет. Или погода была нелетной. Или заболел сильно, даже не мог сидеть за рулем. Я представила, как он возвращается, один-одинешенек, в свою жалкую комнату с карлицей елкой, никакого сравнения с нашей зеленой красавицей, купленной на деньги Муси-Буси. И нет у него никаких подарков, только которые мы прислали.

Совсем один. Так я тогда считала.

ГЛАВА 12. Папа нашел себе шлюху

1965

Весной, когда ветер стал таким ласковым, что любые неприятные сюрпризы уже казались невозможными, к нам приехал папа, на голубом «корвэйре» с откидным верхом. Без папы нам жилось замечательно, так говорила мама. Дело было так. Я качалась на качелях, обдумывая, что бы такое сфотографировать, и вдруг на дороге раздалось рычание мотора. Когда этот «корвэйр» притормозил, я даже не сразу сообразила, что за рулем папа. И он был не один.

Выскочил из машины в кожаной куртке, в ковбойской шляпе, при усах. Я кинулась его обнимать. Папа чмокнул меня в щеку, губы у него были холодные, а усы щекотались. Он во весь рот улыбался и обшаривал глазами двор.

– А где мой малыш Энди? Где Мика?

Ответить я не успела, потому что папа взбежал по ступенькам крыльца и постучался. Я сразу забыла, как бесилась на Рождество из-за того, что он не приехал.

Женщина осталась в машине. Она стащила с головы зеленый шарфик, рыжевато-русые волосы тут же растрепал вдруг взбрыкнувший ветер. Увидев меня, она улыбнулась, зубы у нее были с щербинкой. Она сняла темные очки, глаза под ними оказались того же цвета, что шарфик. Лицо такое, будто она сама доброта и искренность, прямо никаких темных тайн за душой. Но я-то знала, что тайны есть у всех и у нее точно тоже были.

– Ты, наверное, Вирджиния Кейт, – сказала тетенька.

Я вытаращила глаза.

– Я знаю все про тебя и твоих братьев. – Она посмотрела на заднее сиденье, потом снова на меня. – Я купила вам подарки. Ты любишь книжки? Мике я привезла книгу про живопись, тебе «Черного Красавчика» ^[13], а Энди раскраску и краски.

Я подошла ближе и глянула на заднее сиденье.

Женщина протянула мне упаковку жвачки «Джуси фрут». Руки у нее были не лучше моих. Руки, которые имеют обыкновение копаться в земле, залезать внутрь всяких коробочек, в дупла на деревьях, обустраивать могилки для мертвых птичек. Жвачку я не взяла, и женщина опустила руку.

– Ну, хорошо. Вот здесь вы все и живете.

Я кивнула, вороша ногой траву.

– А я Ребекка.

Сзади подошел Мика, встал рядом и очень громко произнес:

– Мама сказала, что папа нашел себе шлюху. Это про вас?

Женщина распрямила плечи.

– Давай подождем твоего папу, пусть он ответит на твой вопрос.

Мика наклонился к окошку машины:

– А что оно означает?

– Прости, дорогой?

– Что означает слово «шлюха»?

– Полагаю, оно означает, что твоя мама сейчас не очень счастлива с твоим папой.

– Мама сказала, что вы разрушительница семьи.

Я ущипнула Мику за руку, чтобы заткнулся наконец.

– Понятно. – Ребекка протянула ему пачку жвачки.

Мика изъял три пластинки, распаковал и, слепив их вместе, сунул в рот, все разом.

Вышел из дому папа и двинулся к нам, по-петушиному вскидывая ноги.

– Ну что, Ребекка, я вижу, ты уже познакомилась с мисс Вирджинией Кейт и с мистером Микой.

– Да, мы очень мило побеседовали.

– Букашечка, Мика, это ваша мачеха. – Он положил руку на ее плечо. – Моя новая жена.

Мне стало нечем дышать, такое уже было однажды, когда оборвалась веревка у качелей и я с лету ударилась спиной об землю. Мика, резко развернувшись, выплюнул жвачку папе под ноги.

Папины пальцы быстро-быстро постукивали по плечу его новой жены.

Я повернулась к Мике, но он уже убежал.

Папа что-то шепнул Ребекке на ухо, потом она ему, потом он вернулся в дом.

Я бросила Ребекку и осторожно подобралась к окну.

Мама бушевала.

– …Вали отсюда, дерьмо поганое, убирайся вместе со своей шлюхой, которую ты привез в шикарной тачке. Это мамочка купила своему масенькому новую бибику, да?

– Прекрати говорить о Ребекке в таком тоне. Это раз. А во-вторых, тебя не касается, что делает или не делает моя мать.

– Ну да, не касается, кто бы сомневался.

– Я приехал сюда не цапаться с тобой, а повидаться с детьми.

– Мистер Гордец. А кто тайком завел другую жену, не сказав мне и детям?

– Я хотел сообщить им самолично. И тебе.

– Почему ты так, Фред? Почему?Я любила тебя.

Стало очень тихо. Я слышала собственное дыхание. Что думал обо всем этом папа? Может, он сейчас скажет, что тоже ее любил? Я с надеждой ждала. Папа вернется, скажет той, в машине, чтобы простила его, у него уже есть семья в Западной Вирджинии.

– А ты храбрая, Кэти.

Сердце мое ухнуло в пятки.

– А что ты хотел? У меня на руках наши дети и заботы об этом доме.

– Позволь тебе напомнить, что не всенаши дети у тебя на руках.

– Ублюдок!

Кто-то громко заплакал, и отец спросил:

– Энди, что ты делаешь под столом?

– Марш в свою комнату, Энди, сейчас же, – приказала мама.

Я услышала, как Энди, топая, убегает и сквозь слезы кричит:

– Энди сам убегит! Я очень грустный!

Папа снова заговорил:

– …приехал повидать детей, а не ссориться с тобой.

– Ха! Долго же ты собирался.

– Надо было обустроиться.

– Обустроиться? Ну ты и говнюк.

– Я обязан был твердо встать на ноги, подумать о будущем детей.

– Раз так… мистер Говношекспир, покажите, какой вы отец. Забери с собой Мику.

В голове моей зажужжали шершни.

– Забрать Мику?

– Да.

– У меня теперь жена. Она пока не ко всему привыкла.

– Выбирать тебе, Фред.

– Да погоди же ты. Дай поговорить с Ребеккой.

– Это ведь и твои дети. И остаются ими, даже если ты решил целиком сменить семью, а свою бросить.

– Ты не очень-то логична.

– А ты? Говоришь, что хочешь быть хорошим отцом. Одна трепотня. Ля-ля-траляля.

– Ладно. Считай, что договорились. Мика поедет с нами. Довольна?

– Еще бы. Я была так счастлива, когда ты уехал, а теперь вот и Мика. Отгрызайте от меня по кусочку, пока всю не сгложете.

– Только не строй из себя мученицу.

– Твоя новая с визгом умчится туда, откуда ты ее взял, сразу, как только ты предъявишь ей сына.

– «Ослам привычна тяжесть». ^[14]

– Пошел ты на фиг со своим долбанутым Шекспиром.

Раздался тяжелый топот папиных ботинок.

Мама позвала Мику, потом открыла заднюю дверь и снова громко его позвала. Голова моя раскалывалась, виски будто сдавило обручем. Я вбежала в дом. В спальне братьев Мики не было. Я залезла в шкаф, свет из скважины для ключа был слишком ярким. Я закрыла глаза. И верхом на Фионадале стала подниматься на свою любимую гору. Кто-то позвал меня по имени. Я понеслась галопом, копыта стучали все громче. И снова прозвучало мое имя. Я прижалась лицом к атласной потной шее. На землю меня вернул скрип двери черного хода и надрывный вопль Мики:

– Ви! Ви! Скорее!

Я опрометью бросилась к черному ходу, брат был уже во дворе, с огромным зеленым чемоданом. Мика подошел к клену, отломил веточку и сунул ее в карман. Он переоделся в чистые джинсы и клетчатую рубашку, пуговицы были аккуратно застегнуты. Оглянулся, нашел взглядом меня. В черных глазах мерцала тревога. А я вдруг увидела, каким красавцем станет мой старший брат, когда вырастет. Мы вместе обогнули дом и вышли на газон перед крыльцом. Подошел откуда-то сбоку Энди и остановился перед нами. У меня перехватило горло.

– Почему ты уезаешь? – спросил Энди.

– Так надо, – только и сказал Мика.

Я обняла его и не отпускала. Он не отталкивал меня и не обзывал приставалой. Поверх его плеча я глянула на Ребекку и решила, что должна ее возненавидеть. Папа, наклонившись, что-то ей говорил, а она смотрела на нас, только на нас. Лицо у нее было грустным, но меня это не трогало. Подошел папа, взял чемодан. Энди обвил руками папины ноги.

– Папа, ты тока не убегай, не нада-а.

Я теснее прижалась к Мике. Представила, как на нас смотрит из окошка миссис Мендель и сердце ее разрывается на части. Еще бы, тут вон что творится…

Я увидела перепуганные глаза Мики, никогда еще не видела своего брата в такой панике. Ладони его были мокрыми от пота. Папа опустил чемодан на землю и стал отрывать от себя Энди, уговаривая:

– Сынок, прости, папе пора уезжать, прости.

Энди побежал прочь, изо всех силенок, взрыхляя ногами прошлогодние листья. Папа растащил нас с Микой и, крепко обхватив его за руку, повел. Мой сильный, рослый брат упирался, но папа был выше и сильнее и заставил его подойти к машине.

Потом папа вернулся за чемоданом Мики. Подошел, приподнял пальцем мой подбородок.

– Прости, Букашечка. Я страшно виноват.

Я с размаху его стукнула. Папа схватился за живот.

– Букашка моя, нет…

Даже не взглянув на него, я подбежала к машине.

Но Мика выставил вперед ладонь и помотал головой. Я почувствовала себя глупенькой, перепуганной насмерть малявкой.

– Скажи Бастеру, что мне пришлось уехать, – распорядился он.

Он забрался на заднее сиденье и уставился прямо перед собой. А я все смотрела и смотрела на своего брата, мысленно укоряя его за то, что так легко поддался. За то, что бросает меня и Энди на маму. Папа положил чемодан рядом с Микой и снова повернулся ко мне. Я сделала вид, что не заметила слез у него на глазах. Мама так и не вышла из дома. Мне хотелось возненавидеть и ее.

Папа сел за руль, завел мотор и подал назад. Мика взглянул на меня и поднял вверх большой палец. По глазам брата я поняла, что он уже далеко отсюда. Я помахала ему ставшей вдруг чужой рукой. Чужими были ноги, скрытые по щиколотку травой. Все тело стало не моим. Когда машина отъехала, я вспомнила, что эта женщина так и не отдала мне книжку. И еще я вспомнила тот день, когда кричала Мике, что он никогда-никогда не уедет.

Мика уехал. И я забрала себе его альбом для рисования, повесила на стенку под пасхальной открыткой. Мама велела не кукситься, хватит уже, от этого становилось еще хуже.

Чуть позже я услышала ее разговор с Мусей-Бусей.

– Одного увезли, можешь радоваться. – Она постукивала ногтями по столу. – Да, сделка есть сделка, черт возьми. Деваться мне было некуда, и ты теперь терзаешь меня, как стервятник, дорвавшийся до падали. – И снова стук-стук-стук ногтями. – Что ж, надеюсь, теперь ты довольна, бессердечная сука. Погоди, они вернутся ко мне. Вот увидишь. – Стук-стук-стук. – Так и знай. – Мама швырнула трубку.

Ночью я слышала, как плачет в своей комнате мама, и Энди тоже – в своей.

В голове моей носились рои шершней, заглушая зловещим жужжанием эти рыдания.

ГЛАВА 13. И кого у нас тут не хватает? Тебя!

Появлялся призрак Мики, будто его больше не было на свете. Преодолев страх, я начинала всматриваться, и оказывалось, что это кудесили солнечные лучи, падавшие из окна, или тень на полу.

Со временем Энди перестал спрашивать, когда вернутся папа с Микой, что было еще больнее, лучше бы уж спрашивал. Когда ему ночью становилось одиноко и страшно, он шел ко мне. Подойдет к кровати и ждет, когда проснусь. Иногда я спала на кровати Мики, так Энди было спокойнее. Однажды слышу, шмыгает носом, уткнувшись в подушку. Прилегла рядом, стала гладить по спине, и он вроде уснул. Но нет.

– Сестра?

– Да?

– Можно я буду звать тебя сестренкой? Как Мика.

– Сестренкой… Глупо вроде.

– А вот и нетушки. – Он глубоко вздохнул. – Сестренка?

На это я тоже вздохнула:

– Что, Энди?

– Здесь кто-то ходит.

Я рывком села и посмотрела ему в глаза.

– Кто?

– Кто-то. Я всегда сразу про него знаю.

– Наверное, он – это я, прихожу посмотреть, как ты тут.

– Нет, это не ты. – Он сел на кровати, скрестив ноги, как это делала я. – Он страшный.

– А может, это бабушка Фейт? Разве она страшная? Она со мной разговаривает, я часто ее вижу.

– Не хочу, чтоб тут ходили привидения.

– Это же ветер. Видишь, как шевелятся занавески?

Он некоторое время наблюдал за пляшущими занавесками, потом улегся и быстро уснул. Я снова перекочевала к Мике, но мне долго не спалось. В школе была квелая, слипались глаза. Мне поставили за разбор слов «хорошо» вместо обычного «отлично».

Накануне каникул увалень Эдсель сунул мне в руки самодельный цветок и шоколадные конфеты, сообщил, что едет к себе в Теннесси, и еще что-то нес, он никак не затыкался, одноклассники хихикали, я умирала от стыда. Наконец он отвалил, весь сияя, потому что я сказала:

– Ой, спасибо, Эдсель. Хорошо тебе повеселиться в Теннесси.

Коробка оказалась вскрытой, без нескольких конфет, а цветок был из старого ершика. Дома я все это выбросила.

Другим девчонкам Эдсель не посмел бы ничего рассказывать, только мне. В нашем классе только у меня родители были в разводе. Только у меня брат уехал из дому. Только у меня была не просто мама, а такая вот мама.

Поклонники у мамы водились, но к дому она их не подпускала. Говорила по телефону, что будет ждать у дороги. И стояла там вдалеке, при полном параде, на высоких каблуках. Это тетя Руби пусть знакомится с ухажерами где попало, в продуктовом магазине, у мужской парикмахерской, в лавчонке мясника. А сама мама отыскала Тимоти в более цивильном заведении, в магазине «Файв энд дайм».

Знакомство состоялось в тот день, когда мы с мамой отправились в библиотеку за свежими любовными романами. Их она глотала за неделю, иногда и по два. Это радовало, потому что мне тоже нужно было менять книги. Мы залезали в розовый «рам-блер» и летели по дороге, клубя пылью. Прядки маминых волос вырывались из окна и реяли на ветру, я тоже распускала волосы, но они спутывались, реять не желали. Мама высовывала руку наружу и кричала:

– Эге-ге-гей!

Мы с Энди хохотали. В эти библиотечные дни мы любили ее еще сильней.

В тот четверг мама решила зайти в «Файв энд дайм».

– Хочу посмотреть на эту Кимберли. И кое-что ей сказать.

Мы с Энди рысцой трусили сзади. Брат сразу рванул к полкам с конфетами, а я не отходила от мамы, интересно было, что она затевает. Платье мама надела красное, самое любимое, помада тоже красная, взбаламученные ветром волосы разметались по плечам. Мама наша точно затмила бы любую кинозвезду. Она плыла по магазину своей скользящей походкой, норовисто откинув голову, в черных глазах клубилась мгла, но что за ней скрывается, догадаться было невозможно.

У аптечного прилавка стояла желтогривая рыхловатая девица. На приколотой к лацкану бирке было написано «Кимберли». Рядом с мамой девица сразу поблекла и пожухла. Мама тряхнула взбаламученными волосами.

– Ну что, скушала, дурища набитая? И тебе не удалось удержать моего мужа?

– О чем это вы? Я не понимаю, – жеманно возмутилась Кимберли.

Мама фыркнула:

– От моего мужика постоянно воняло твоими духами.

– Полагаю, вам следует покинуть магазин, – сказала Кимберли, надменно задрав голову, но руки у нее еле заметно тряслись.

– Пэки-и-и-нуть мэгэзи-и-ин, – передразнила мама, и губы ее мелко задрожали, как у бойцовой собаки. – И что мой Фредерик нашел в такой замухрышке? Теперь уж никогда не узнаю. Может, размечтался, что ты и есть чума Джульетта из книжек его Шексперчика?

Она оттопырила зад и страстно почмокала губами:

– Ромео, где ж ты, чертов хрен, Ромео? Я Джульетта, сучонка из лавчонки «Файв энд дайм».

Я разинула рот, вороне наверняка ничего бы не стоило туда залететь.

Кимберли вскинула подбородок:

– У вас определенно что-то с головой.

Тут мама, сделав мощный рывок, толкнула ее на витрину, пузырьки с лекарствами от простуды разлетелись в разные стороны.

Я прыснула, зажав рот ладонью. Но это было так смешно, что смех прорвался.

У Кимберли хлынули слезы из глаз, потекло из носу, она яростно причитала. На шум прибежал Энди, тыча пальцем в поверженную Кимберли, радостно захихикал. Подошли трое дядек и тетка в бигуди.

Мама с младенческой безмятежностью заявила:

– С тобой он не был счастлив. Ни одна не сможет тягаться в этом со мной.

– У нас с ним ничего не было! – Кимберли утерла ладонью нос.

Подскочил сотрудник с майонезным пятном на губе и погладил Кимберли по спине.

– Что тут вообще устроили?

Кимберли уткнулась лицом в его белую форменную курточку:

– Джон, она ненормальная.

– Да видел я. Хуже кошки моей соседки, совсем бешеная.

Мама повернулась к сопернице спиной и, взяв нас с Энди за руки, надменно вскинула голову и двинулась к выходу, воистину королева Западной Вирджинии.

Тетка в бигуди обернулась, дядьки расступились. Но один из них, присвистнув, преградил маме дорогу.

– Женщина, твой муж недоумок. – Он протянул ей руку. – А я – Тимоти.

Она схватила его лапищу, вытащила из сумки ручку и написала наш телефон прямо ему на ладони.

– Пока, Тимоти, кстати, теперь уж он точно не схватит трубку первым.

Она бросила дядькину лапищу, снова взяла нас за руки, и мы отправились в библиотеку.

Тимоти позвонил на следующий день, они болтали почти час. Звонил четырежды, потом состоялось свидание, мама позволила ему зайти. Здороваясь, Тимоти вежливо прикоснулся к шляпе, но зыркал злобно. В следующий раз (второе свидание) он ужинал у нас. Меня и Энди почти не замечал.

Ради третьей встречи мама нарядилась в черное платье с пышными фалдами. Волосы собрала наверх и вдела в уши новые серьги. Тимоти целовал ее и тискал, тошно было смотреть.

– Вирджиния Кейт, мы с Тимоти едем в Чарлстон потанцевать. Присмотри за Энди, ладно? Если что, миссис Мендель тут, в двух шагах.

– Да, мэм. – Я искоса глянула на Тимоти, он на меня. Я уже поняла, что этот дядька Типичное-не-то, но меня никто не спрашивал.

На ужин приготовила нам с Энди сэндвичи с ореховым маслом и повидлом, а после мы долго пялились в телик, пока не начали слипаться глаза. Я укутала Энди одеялом, хотя он ворчал, что он уже большой мальчик и закроется сам. Мамы все не было и не было. Я волновалась.

Позвонила миссис Мендель:

– Ребятки, как вы? Если что понадобится, зовите. Хорошо? Я же вот она, рядом.

Я сказала «хорошо» и повесила трубку, забралась под бабушкино одеяло и вмиг уснула, хотя думала, что не сомкну глаз. Когда проснулась, рядом с кроватью стояла мама.

– С добрым утром, дочка.

– С добрым утром, мама.

И тут я увидела ее лицо. Под глазом был огромный синяк, губа вздулась.

– Ма-а-ам?

Она прижала к моим губам палец.

– Завтрак готов. Оладушки с ежевикой.

Только это и сказала. А Тимоти мы больше ни разу не видели.

Я мечтала уехать на лето к папе и Мике. Папа слал мне открытки и письма, в которых писал о Шекспире, о своей учебе, о том, что Муся-Буся доводит Ребекку до умопомрачения. Они улыбались мне с фотографий, я воображала, что я там, рядом с ними. Муся-Буся прислала фото всех троих, папы, Мики и Ребекки, на фоне своего дома. Дом был кирпичным, вытянутым в длину, обнесенным железной оградой. Мне трудно было представить, что можно жить вот так, за черной решеткой. Во дворе росли основательные коренастые деревья, там, где им повелели. Папа обнимал Мику за плечи, а с другого бока к брату придвинулась Ребекка и смотрела на него. Оба стиснули Мику, как повидло в сэндвиче.

На обороте карточки Муся-Буся написала: «И кого у нас тут не хватает? Тебя!»

Я смотрела на них с тяжелым сердцем. Захотелось кричать от ярости, но это было бы уже слишком, а как же гордость?

Вошла мама, застав меня, предательницу, врасплох.

– Немедленно убери эту гадость, а то порву и сожгу! Это ведь надо, просто зло берет!

Я спрятала фото в Особую коробку, хотя мне и самой хотелось разорвать его на мелкие кусочки.

А вскоре мама получила от папы письмо, в котором он сообщил, что его семья (так и написал, «моя семья») переезжает в Луизиану, чтобы он мог учиться дальше.

Читая, мама пророчила:

– Не думаю, что его овца будет долго терпеть разъезды по Луизианам и надоест ей нянчиться с чужим ребенком.

Она вскочила и, приплясывая, стала размахивать письмом, потом снова плюхнулась на диван и продолжила читать. Торжествующая улыбка тут же исчезла.

– Та-а-ак, этаего из Луизианы. Видишь? – Она показала мне слова «родилась в Луизиане».

Мама медленно опустила письмо на колени, разодрала на три части, скомкала и швырнула в корзину, позже я, конечно, этот комочек выудила.

– Ладно, еще посмотрим. Наверняка ей все это осточертеет, сбежит, никуда не денется.

– Мам, а что ей осточертеет?

– Лично я точно не стала бы возиться с чужими детьми. Твой папа развлекается в этом своем колледже. А она? – Мама считала по пальцам. – Парится у плиты, моет-чистит, пасет Мику. Так на что спорим?

– Лица у них веселые.

– Иди к себе, Вирджиния Кейт. Что-то у меня тяжелая голова, гудит.

В присланной папой энциклопедии я нашла карту Луизианы, оказалось, она рядышком с Техасом.

Мама попросила папу отпустить Мику домой, навестить нас. Но папа не поддался на уговоры.

– Фредерик, ты совсем долбанулся! – крикнула мама, швыряя трубку.

А потом сделала себе ударную дозу выпивки с шерри-бренди и сообщила:

– Папаша твой не отпускает Мику, мне назло. Пусть, говорит, Букашка и Энди приедут сюда. Ни за что. Ни за что! Сказал, что Муся-Буся обещала… – Она осеклась и покачала головой.

Снова позвонила папе и кротко промурлыкала:

– Фредерик, у меня больше нет семьи, разбилась вдребезги. Больно видеть, какими глазами Вирджиния Кейт смотрит на ваши фотографии. Неужели тебя не тянет домой? – и опять швырнула трубку, и уже никакого мурлыканья, рык разъяренной рыси: – Самодовольный ублюдок!

Я пошла к себе, вытащила из-под кровати Особую коробку. Достала давнишние снимки папы и Мики, когда они ездили рыбачить на реку Грин-брайер. Оба с удочками. Папа в резиновых сапогах, у Мики такие же, но они ему здорово широки, ноги еще по-мальчишески худые. Мика гордо держит форель, будто поймал громадного кита. Когда рыбаки ввалились в дом, мама сморщила нос, целуя папу, так от него несло рыбой, но не отстранилась. Мы ели форель с жареной картошкой, и хлеб с маслом, и шоколадки из «Файв энд дайм». Мы набили шоколадом рты, хохоча, радуясь рыбацкой удаче и классному дню.

Я смотрела и смотрела на папу с Микой и, только когда тогдашние их лица стали совсем живыми, снова спрятала снимок в коробку. Спрятала и пошла на кухню за аспирином, проглотив две таблетки, улеглась в постель, хотя только начало темнеть, еще даже не квакали лягушки, и не звенела мошкара. Аспирин разбух в желудке, хотелось его вытошнить. Горло болело, в висках стучало. Я унеслась ввысь на Фионадале, а потом мы с ней блаженствовали среди облаков, я и не заметила, как уснула.

Проснулась оттого, что кто-то вошел. Открыла глаза – никого, но я почувствовала, как почти незаметно опустился матрас. И чье-то легкое дыхание, ласковое, будто летний ветерок.

– Бабушка?

Вспорхнули занавески, впуская свежие бодрящие ароматы. Потянув носом, я сообразила, что уже утро. На подоконнике сидел красный кардинал и блестящими черными глазками с интересом разглядывал комнату. Я села, хотела его рассмотреть, а он взял и улетел. Я пошла в ванную, ополоснула лицо, в доме было тихо. На цыпочках проскользнула на кухню, чтобы вскипятить воду для кофе. Знала, что маме он понадобится, ведь бутылка на кофейном столике была почти пустой.

Наконец, мама проснулась, мы сидели друг против друга, потягивали кофе. Мне нравилось смотреть на нее сквозь струйки пара: мама-ангел, окутанный облачком.

Она взглянула на меня поверх поднесенной к губам чашки.

– Я не хотела, чтобы он уехал с концами. Ты ведь веришь мне, Вирджиния Кейт?

Непонятно было, кого она имеет в виду, Мику или папу или обоих. Она откинула назад волосы.

– Семья вдребезги. Когда, почему? Я и опомниться не успела.

Выпив вторую чашку, она набрала номер папы, обозвала его долбанутым и ублюдком, потом еще и еще, прямо как заведенная, я думала, что не выдержу, чокнусь.

Пришел Энди, стал хрустеть тостом и колотить ногой по ножке стола, бубух-бубух, все громче и громче.

Чтобы успокоиться, я вышла с фотиком прогуляться. (Присланную папой книжку «Искусство фотографии» прочла от корки до корки.) Деньги Муси-Буси я приберегла и купила еще пленки. После проявки подолгу изучала каждое фото, хотела понять, как нужно снимать правильней. Щелкала все подряд, наш дом, свою спальню, садик миссис Мендель, клен, горы, много чего.

Но одну карточку я хранила отдельно, в папиросной бумаге. На ней я лечу на качелях, в любимых синих шортах и полосатой маечке. Сзади видна моя гора, в лицо бьет ветер. Я смеюсь, радуясь себе и ветру, Энди щелкнул меня как раз в этот момент. Посмотрев на готовое фото, мама сказала, что пленка попалась бракованная. Но я-то знала. За моей спиной и с боков проявилось тускловатое свечение, похожее на размытый ореол. Я знала, что со мною там бабушка Фейт.

Перед прогулкой вставила новую кассету, но снимать ничего не стала. Решила дождаться чего-нибудь примечательного. Это уже после я сняла горы во время грозы, когда вершины их заволокло тучами, в которых сверкали зигзаги молний. Сняла маму, уткнувшуюся в очередную книжку про любовь, у губ полосатый стаканчик, мизинец оттопырен. Миссис Мендель у нее в садике, с кошкой на руках. Энди вечно нарочно строил рожи. Фотографии я сдам в печать уже тогда, когда то, что на них, станет немыслимо далеким. Ведь тот июнь надолго станет последним моим июнем в родной низине.

ГЛАВА 14. Жизнь иногда слишком жестока, доченька

Классный тогда выдался денек, и я подумала, что все у нас не так уж плохо, мало ли что мне показалось. Была теплынь, и небо словно бы передразнивало мамино платье в крупный белый горошек. Я разомлела, прислонившись спиной к старому морщинистому стволу, Энди кругами носился по траве.

– Энди, давай поиграем?

– Давай, – подбежал, плюхнулся рядом.

– Угадай, что я вижу на небе?

– Воздушную попу? – Он ткнул пальцем в пухлое двугорбое облачко и торжествующе рассмеялся.

– Нет, оно голубое.

– Тогда там моя попа. – Он вскочил и несколько раз перекувырнулся.

– Нет, оно голубое с белыми пятнышками.

– Твоя попа. – Энди бухнулся на землю и начал дрыгать ногами, хохоча как сумасшедший.

– Это же мамино платье, дурачок.

– Да ну, скучная игра. – Он стал искать в траве мошек и жучков.

– А что ты хочешь?

– Ничего-ничего, ни-чичи-чего. – Он подпрыгнул и снова побежал, размахивая руками.

– Энди-и-и, ну хватит уже.

– Энди-диди догони-ни-ни-ни-ни. – Он стал обегать дерево, но я и не думала за ним гнаться.

– Сейчас же прекратите весь этот шурум-бурум.

Мама уже развесила белье на порыжевшей от старости бечевке и теперь подбоченившись смотрела на нас. Волосы, стянутые в хвост, перекинула через плечо, огромный завиток в форме полумесяца. По взгляду я сразу поняла, что ее осенила какая-то идея. Мама зашла в дом и вернулась с синим одеялом, а в левой руке – налитый доверху стакан. Расстелила одеяло под деревом и уселась поджав ноги. Мы тут же подбежали и расселись по бокам. Мама отхлебнула своего тонизирующего и блаженно выдохнула:

– Ах-х-х, самое то.

– Ма-а-ам, может, устроим пикник? – предложила я.

– Мне, чур, сэндвич с червяками, – сказал Энди, – и пирожное из грязи.

– Энди, гадость какая! – возмутилась я и сама же захихикала.

Мама отхлебнула еще, взгляд ее затуманился нежностью.

– Как у нас тут красиво. Нет, из Западной Вирджинии я никуда и никогда.

– И я, – сказала я, осмелившись прильнуть к ее плечу.

– И я! – Энди вскочил и подпрыгнул, силясь достать до нижней ветки.

– Так какие будут пожелания для пикника? Кроме червяков и грязи?

– Гамбургеры с жареной картошкой? – предложила я.

– Или по два горячих песика Сосисика, – заказал Энди, брякнувшись на траву.

Все складывалось замечательно, только бы не поднялся ветер, подумала я, не помешал бы. Но тут выяснилось, что у мамы было совсем другое настроение.

– Ну и как бы я сейчас, если бы не отправила Мику? – Перекинув завиток с плеча на спину, она сделала три глотка подряд. – Продукты бессовестно подорожали.

– Я буду меньше есть. Могу не завтракать.

– И я могу, – заверил Энди.

– Сплошные потери, такая теперь моя жизнь. Все летит к чертям собачьим. – Мама уставилась на донышко стакана, будто там таилось волшебное спасение.