Текст книги "Лекарство от измены"

Автор книги: Кэролайн Роу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Я не знаю, – ответила сестра Агнета. – Но вскоре я узнаю. У нее есть эта слабость…

– И многие знают об этой слабости?

– Да, – сказала аббатиса нетерпеливо. – Она боролась с нею много лет. Но если кто-то принес ей вино… – Она остановилась. – Сестра Агнета будет освобождена от своих обычных обязанностей, чтобы помочь вашей дочери.

– Хорошо, госпожа, – сказала сестра Агнета.

– И к ним никто не должен входить, кроме нас, – сказал Исаак. – Меня беспокоит этот странный пузырек в одежде фальшивой монахини.

Юсуф сидел в тени стены около ворот женского монастыря, рисуя в пыли картинки и задаваясь вопросом, почему он согласился остаться с лекарем. Может, стоит встать и убежать? Маленькая дверца, используемая для обычных хозяйственных нужд, была открыта; жирная монахиня, охранявшая ворота, вряд ли побежит за ним. Все же он остался, рисуя картинки, охваченный странной усталостью, сковавшей его члены и сделавшей голову тяжелой. В последние двенадцать часов мальчик спал и ел больше, чем за много предыдущих дней, и тем не менее его тело, казалось, больше не могло жить без еды и отдыха. Он вспоминал о деревянном столе под виноградной лозой во внутреннем дворике мастера Исаака, нагруженном изысканной едой – финиками, инжиром и абрикосами, мягким сыром, смешанным с медом и рубленными орехами. Картинка распалась и превратилась в большой праздничный стол, прогибающийся от еды: тонкие пряные пироги, истекающие медом, желе, источающее аромат роз, конфеты, сладкие и липкие, высокие горки риса, ярко-желтые и пахнущие шафраном, маленькие жареные пирожки с мясом, имбирем, кардамоном и другими специями, названия которых он не мог припомнить….

– Юсуф! – произнес голос над его головой. – Пришло время отправить тебя в бани и помыть, иначе мы вернемся домой слишком поздно и опоздаем к обеду.

Мальчик быстро проснулся и с испугом вскочил на ноги. Некоторое время он не мог понять, где он находится.

– Да, господин, – сказал он.

Улицы города понемногу начинали пустеть из-за дневной жары. Стихли скрежет колес по булыжникам и крики коробейников. Торговцы складывали свои товары и закрывали лавки. Отовсюду доносился запах еды, варившейся и жарившейся на огне. Когда Исаак и Юсуф подошли к баням, Большой Йохан закончил освобождать и чистить центральную ванну и готовился нарезать себе на обед хлеб и кусок сыра.

– Эй, Йохан!! – позвал Исаак с верхней ступени лестницы, ведшей к баням. Его голос отозвался эхом в прохладном зале, залитом мягким светом. – У меня здесь мальчик, которому надо хорошенько вымыться.

– Добрый день, мастер Исаак, – сказал Йохан, выступая из темноты. – Большая ванна закрыта…

– Епископ сказал мне, – ответил Исаак. – Разве мы не можем все же вымыть его?

– Есть маленькая ванна. И горячая вода. Этого мальчика зовут Юсуф?

Юсуф посмотрел вверх на человека, возвышающегося над ним.

– Да, господин. Я Юсуф.

– У меня здесь новая одежда, которую послала ваша хозяйка.

– Отлично. Возьми его и вымой, – бодро сказал Исаак. – И одень в чистое. Я отдохну, если вы найдете для меня скамью.

Мирные размышления Исаака были прерваны протестующим криком.

– Я не буду снимать это! – Слова отразились пронзительным эхом от сводчатого потолка и ударили по плиткам. За ними последовала низкая басистая ругань.

Исаак нащупывал путь, ведя рукой и палкой по стене, и пошел под аркой в направлении голосов. Когда он решил, что его уже могут услышать, он прервал скандал.

– Юсуф? Йохан? Что случилось? Тебе надо снять одежду, чтобы вымыться, Юсуф. В этом нет никакого позора.

– Не в этом дело, – сказал Юсуф, в его голосе звенели слезы.

– У мальчика кошелек на шее, мастер, – объяснил Йохан. – Он кожаный и может пропитаться водой. А он не хочет дать его мне подержать.

– Можешь дать его мне, пока ты моешься и сохнешь? – мягко спросил Исаак. – Я очень внимательно буду следить за ним. – Он подошел поближе к голосам, нащупывая дорогу по стене.

Возникла пауза.

– Клянетесь ли вы торжественно Единым Богом, которому мы поклоняемся, хотя и по-разному, и в соответствии с правдой и честью ваших предков, что вы возвратите его мне, не открывая, как только я попрошу?

– Это несколько сложная присяга, но я клянусь, – сказал Исаак, с трудом пытаясь сдержать веселье в голосе. – Я верну это тебе, как только ты попросишь, не открывая, клянусь Господом. И моими предками. Могу ли я спросить: то, что мне предстоит хранить, настолько ценно?

– Ценно не для всех, но для меня, господин, – сказал Юсуф тонким голосом. – Просто запись на моем языке, которую я не хотел бы потерять.

Когда мальчик ухватился за кожаную сумку, висевшую у него на шее на крепком кожаном ремешке, Большой Йохан смог увидеть, что в нем нет ничего ценного – ни круглых золотых монет, ни выступающих, искрящихся драгоценных камней, – и его любопытство испарилось, как летняя роса. Исаак наклонился и позволил Юсуфу надеть сумку себе на шею; мальчик повернулся и пошел назад к Йохану.

– Стой здесь, я сейчас сполосну с тебя грязь, – сказал хранитель. – Затем мы вымоем тебя дочиста. – Он облил Юсуфа прохладной водой, которую набрал из ванны, а затем снял два больших кувшина с огня, разведенного в дальнем углу. Он поставил их около маленького фонтана, из которого бежал упругий поток чистой холодной воды. Он подтянул свою тунику и сел на край маленькой ванны.

Юсуф залез в ванну и встал, дрожа, перед Большим Йоханом. Аромат и касание воды высвободили новую волну воспоминаний о лете, звуке плещущейся воды и женском смехе; теплое солнце, ласкающее кожу, и шелест высоких пальм, отбрасывающих легкую прохладную тень. На глазах выступили слезы, и он отчаянно старался загнать воспоминания как можно глубже.

Йохан тер Юсуфа губкой с мягким мылом, пока его кожа не запылала и на волосах не образовалась шапка пены.

– Постой тут, – сказал он и подошел к кувшинам, взял ковш и опытной рукой долил в кувшин холодную воду.

Горячая вода, вылившаяся на голову, обожгла Юсуфа, как дыхание печи, смывая мыло и грязь. Он смотрел вниз на свою голую кожу, очищенную от покрывавшей ее грязи, и видел тонкие руки и ноги с явно проглядывающими костями, покрытые царапинами и синяками. На коже чередовались светлые и темные участки в тех местах, где солнце добралось до нее через дыры в одежде. Никогда, даже в самые мрачные дни его странствий, он не ощущал себя таким жалким и грязным.

– Ну вот, парень, – сказал Большой Йохан. – Ты оказал мне честь. Чистый, дальше некуда: от макушки до пяток. Я бы сунул тебя в холодную воду, чтобы освежить немного, но ты такой маленький и тощий, что я боюсь, что это будет для тебя чересчур. Теперь давай сушиться, и посмотрим, подходит ли тебе новая одежда.

Йохан обернул его большой льняной простыней и подхватил аккуратный сверток.

– Ваша одежда, молодой господин.

Юсуф рукой коснулся голой шеи и простыня упала.

– Но мой… – Он остановился. – Моя сумка, – закричал он с ужасом в голосе. – Господин, моя кожаная сумка все еще у вас?

Исаак подошел, протягивая руку, пока не коснулся влажных волос мальчика. Он очень серьезно снял кожаную сумку со своей шеи и надел ее на шею Юсуфу.

– Видишь, – сказал он, – я выполнил свою клятву. Теперь одевайся, пока ты не замерз.

Юсуф взял льняную рубашку и натянул ее через голову. Лентами он завязал под коленями огромные штаны и надел свободную тунику из тонкой коричневой ткани. Затем он надел башмаки, которые были ему немного великоваты, и он туго зашнуровал их, чтобы те держались на ногах. Он покачал головой: госпожа была странной женщиной, раз так хорошо одевала того, кого так сильно ненавидела.

– Какое прохладное и приятное место, – сказал Исаак. – Епископ говорил мне, что ты содержишь его в невероятном порядке и чистоте.

– Епископ – очень добрый и щедрый человек, – сказал Йохан, – раз он так сказал. Именно поэтому, когда я нашел мертвую монахиню в ванне, у меня просто перехватило дыхание, так сказать…

– Обычно они не приходят сюда? – спросил Исаак. – Монахини?

– Никогда, – быстро ответил Большой Йохан. Исаак почти услышал, как тот вспотел.

– Когда ты вытащил ее из воды – это было вскоре после prime, не так ли?

– Немного позже, мастер.

– Примерно на час?

– Солнце стояло высоко и было ярким, мастер.

– Она была полностью окоченевшей?

Большой Йохан расслабился. Он не двигался и не произносил ни слова, но облегчение, испытанное хранителем, было настолько ощутимым, что Исааку показалось, что он может его пощупать.

– Да. Вокруг головы. Там это начинается. Я помогал переносить мертвых и обряжать их к погребению, так что я знаю.

– Итак, примерно через час или больше после prime она начала коченеть. Она умерла после laud, возможно, за час или два. Он подумал, что как раз в это время обычные веселые пирушки превратились в яростный разгул. И епископ видел Большого Йохана, также пьяного, настолько, что тот лыка не вязал.

Послышался легкий быстрый топот по твердому полу.

– Моя новая одежда просто замечательная, господин, – сказал Юсуф. – Мне жаль, что вы не можете увидеть ее.

– Эй, давай твои старые тряпки, – сказал Большой Йохан. – Я брошу их в огонь.

– Пожалуй, я сохраню их, – ответил Юсуф. – Вдруг они мне однажды понадобятся?

Граф Хьюго де Кастельбо обыскал деревню, состоявшую из пяти или шести лачуг, прижавшихся к стенам замка, и теперь прочесывал поля между замком и Жироной, но именно дон Эмерик со своими помощниками, благодаря острому нюху Петронеллы, нашел няню Марию. Та лежала в небольшой яме около дороги, скрытая высокой травой. У нее было перерезано горло. Рядом с ней был небольшой сверток, обернутый ярким платком. Владелец замка, дон Эмерик, поднял его и размотал ткань. В свертке обнаружилась чистая одежда для ребенка, немного хлеба и фруктов.

Охотник из отряда кастеляна осмотрел одежду.

– Выглядит так, как будто она хотела сбежать и взять ребенка с собой.

– С Хайме? – спросил дон Эмерик. – Я не могу в это поверить.

Охотник кивнул.

– Если это сделал Хайме, на нем будут отметки от ее ногтей и зубов, – рассудительно сказал он. – Мария не была нежной скромницей. Когда кое-кто из наших парней попытался залезть ей под юбки, она как следует разукрасила им лица. Они быстро прекратили свои попытки.

– Никаких следов ребенка? – спросил кастелян безо всякого выражения на лице. Чем дольше шли поиски от берега реки в сторону леса и довольно дикой местности, составляющих его владения, до дороги в город, тем более невыразительным становилось его лицо из-за безнадежности, сковывающей его сердце холодом.

– Господин, – позвал его голос сзади, от дороги. – Я кое-что нашел здесь. – Это был Мигель, надежный парень, вернувшийся после бесплодного преследования Хайме, грума. Он протянул руку.

– Деревянная лошадка? – приглядевшись, спросил дон Эмерик.

– Я сам вырезал ее в воскресенье, – сказал тот. – И дал инфанту Йохану.

Кастелян повернулся к своему охотнику.

– И что, каждый знает, кто этот ребенок? – бесцветным голосом спросил он.

– Боюсь, что да, сеньор, – сказал охотник. – Мария пыталась было запутать, но она слишком привыкла звать его Йоханом. И мы вскоре поняли, кто это.

Кастелян отвернулся от конюшего.

– Он любит лошадей, – сказал парень. – Я брал его покататься на сером пони, и вырезал ему это, когда он был болен. Наверно, это был пони.

– Спасибо, Мигель. У вас острый глаз и доброе сердце, – в отчаянии произнес кастелян. – Теперь мне необходимо ехать в Барселону и все рассказать его величеству.

– Один из нас поедет с вами, сеньор, – сказал охотник.

– Нет, – ответил кастелян. Он тряхнул головой. – Он доверил мне безопасность принца.

Глава пятая

Педро, король Арагонский, граф Барселонский, сидел в личных покоях своего дворца в этом приморском городе и беседовал с одним из своих министров. Льстецы любили упоминать его скульптурно высеченный, высокородный нос – нос Карла Великого. Он с презрением глядел на взволнованного человека, неловко взгромоздившегося на стул около дальнего горца стола.

– Он уже во дворце, сир. Его свита из двенадцати человек расположилась во внутреннем дворе, и еще по крайней мере пятьдесят конных и пеших остались на окраине города.

– Вы слишком волнуетесь, Арно. Почему бы нашему брату не посетить Барселону, чтобы выразить свои соболезнования? – спросил дон Педро, сардонически поднимая одну бровь.

Его министр внутренне застонал, но продолжил.

– Дон Фернандо не всегда был другом вашему величеству, – подчеркнул он очевидное. – В этом посещении может наличествовать какая-то опасность для вас.

– Мой дорогой Арно, или вы принимаете меня за дурака… – Он позволил голосу угаснуть.

– Сир, я знаю, что вы не дурак, – торопливо произнес Арно, однако слишком хорошо зная, что сейчас это именно так. Он начинал потеть, несмотря на вечерний бриз, охладивший комнату.

Он тихо и пылко помолился о чудесном возвращении из-за моря дона Берната де Кабреры. По крайней мере, дона Берната его упрямое величество послушал бы.

– Мы достаточно давно знакомы с настроениями дона Фернандо, Арно. Королевство не разрушится из-за встречи двух братьев. Мы примем дона Фернандо, расспросим его о здоровье его матери и пожелаем ему доброго пути назад, к черту, или туда, куда ему заблагорассудится отправиться. Будь спокоен, мой дорогой Арно. Ты не будешь сослан в свои дальние владения за то, что не сумел защитить нас. Видишь, я знаю о твоих опасениях, – на его губах замерцала улыбка.

Когда брат короля вошел во внутренний, или личный, зал, в котором дон Педро принимал стратегически важных посетителей, король удобно сидел на тяжелом резном кресле, которое неприятно напоминало ему трон. В комнате также стояла скамеечка для ног, резной аналой с подушкой для королевских коленей и тяжелый стол. Других сидений не было.

Дон Фернандо огляделся и заметил, что ему предложили выбор: встать на колени, сесть в ногах у брата или стоять. Он сжал челюсти и поклонился.

– Как дела у вашего величества? – спросил он.

– Превосходно, я здоров духом и телом, хвала Господу, – ответил он. – А как ваши дела, брат наш Фернандо?

– У меня всё хорошо, сир.

– Прекрасно. А донья Леонора, наша уважаемая мачеха?

– Ее здоровье в полном порядке.

– Превосходно, – сказал дон Педро. – Я молюсь за нее и прошу передать ей наши пожелания спокойной и счастливой старости.

Фернандо вздрогнул. Его мать, донья Леонора Кастильская, была отнюдь не старой женщиной, но амбиции и жестокость делали ее самой неспокойной женщиной в королевстве. Она не поблагодарила бы посыльного, принесшего ей такие пожелания от пасынка, которого она ненавидела.

– Обязательно, сир, – сказал он. – Позволено ли мне будет спросить о здоровье инфанта Йохана, моего юного племянника? Моих ушей достигли весьма тревожные новости о болезни, перенесенной герцогом Жироны.

– Болтовня, мой дорогой брат, всего лишь болтовня. Пустяковое детское недомогание, которое было быстро вылечено на свежем воздухе.

– Я рад. Надеюсь, его хорошо охраняют, сир. А как моя дорогая сестра, наша королева? Как ее дела? Я надеялся выразить ей свое почтение.

– Она просит извинить ее, но приготовления к ее переезду в Риполь занимают все ее время. В ее нынешнем положении ей советуют путешествовать не торопясь. Если она задержится с отъездом, даже по такой приятной причине, она не сможет прибыть на место до наступления самой жестокой летней жары.

Дону Фернандо потребовалось несколько мгновений, чтобы понять смысл слов дона Педро. С обеих сторон от переносицы появились белые пятна ярости. Они были столь же ощутимым доказательством того, что удар достиг цели, как пятно крови, расползающееся на льняной рубашке. Дон Педро улыбнулся.

– Я буду молиться за мою сестру и надеюсь на то, что ее путешествие окажется для нее безопасным, – сказал дон Фернандо напряженным тоном. – Я надеюсь, что она не найдет поездку слишком обременительной. Или опасной.

– Мы благодарны вам за ваши молитвы, – сказал дон Педро. – Но королева находится в прекрасном здравии, духом и телом.

– Я желаю вам обоим всего наилучшего, – дон Фернандо посмотрел на потолок и улыбнулся. – Насколько я знаю, донья Исабель д'Импури должна выйти замуж, – сказал он.

– Женская сплетня, – сказал дон Педро с нарастающим беспокойством.

– А разве ее не обещали выдать замуж? Ходит множество слухов.

Дон Педро заколебался.

– Мы не спешим избавиться от нее посредством брака.

– В этом, как во всем остальном, ваше величество действует очень мудро, – сказал дон Фернандо и улыбнулся. Его тонкогубая, самодовольная улыбка всегда приводила его брата в сильнейшее раздражение.

После того как дон Фернандо распрощался, дон Педро остался сидеть на месте. Он обдумывал скрытую угрозу своему наследнику и задавался вопросом, каким может быть интерес его брата в браке Исабель. Возможно, или даже вполне вероятно, Фернандо надеялся, что тревога вынудит брата совершить какое-то неблагоразумное и поспешное действие. Но почему? Раздавшийся звук нарушил течение его мыслей; он поднял голову и сказал.

– Вылезайте оттуда.

Гобелен на стене позади него сдвинулся, и из широкой ниши вышел дон Арно в сопровождении двух вооруженных охранников.

– Необходимо отправить два срочных сообщения, – сказал король. – И лучше вам отправиться самому, Арно. На рассвете вы поедете на север и передадите наши приветствия и письмо епископу Жироны.

Фернандо вышел из дворца, вскочил на коня и на бешеной скорости поскакал в предместье Барселоны, где он спешился около входа в большой дом и ворвался внутрь, сопровождаемый задыхающейся свитой. Дон Перико де Монтбуй и розовощекая молодая женщина сидели, уютно устроившись, в главной комнате за кувшином вина. Они вскочили на ноги. Молодая женщина бросила взгляд на лицо Фернандо, все еще белое от гнева, поклонилась и торопливо покинула комнату. Дон Фернандо повернулся к Монтбую.

– Почему вы не сказали мне, что эта сука снова беременна?

– Я не знал, ваша светлость.

– Вы не знали! Это знает каждая служанка и распутная девка во дворце, а вы не смогли узнать.

– Это так важно? – неосторожно спросил дон Перико.

– Это ключевой момент, идиот. Мы должны сделать так, чтобы мой брат остался без охраны, и немедленно начать действовать. Его надо прикончить до того, как он успеет завести еще одного сына.

Дон Томас де Бельмонте наконец добрался до дворца в Барселоне, измученный жарой, утомленный и в крайнем раздражении. Пять или даже больше часов дороги из Жироны, и уставший, взмыленный, еле дышащий Арконт споткнулся и захромал. Так они и закончили путешествие – еще пять или шесть часов, – двигаясь бок о бок медленным шагом, как старые друзья, которыми они и были. После длинного и сложного обсуждения превосходства одной припарки над другой и важности в этом случае особого питания он передал седло и заботу о коне своему конюшему и вошел внутрь дома, чтобы вымыться и переодеться для визита к королеве.

Освободившись от дорожной грязи и пыли, немного удовлетворив жажду и голод, Томас решительно направился в покои доньи Элеоноры. У него было тяжело на сердце и в душе скребли кошки; он скорее предпочел бы пешком дойти до Жироны и вернуться назад, чем сказать ее величеству, что ее главная придворная дама исчезла. Бедный Томас! Этот прекрасный пост у доньи Элеоноры обеспечили ему знатная фамилия и приятная улыбка, а не хорошо подвешенный язык, и теперь он понятия не имел, как сообщить ей такие новости. Что он должен ей сказать? Он, Томас, не знал, что донья Санксия умерла. Он не видел ее тела; он не собрал надежных сведений относительно ее смерти. Кроме того, он понятия не имел, что сказала донья Санксия ее величеству относительно своего недельного отсутствия.

Во время долгой езды до Барселоны Томасу пришло на ум, что в последнее время донья Санксия довольно быстро вышла из милости, и уже не так активно участвовала в исполнении замыслов ее величества, как раньше. Он должен был понять еще несколько недель назад, что ее выбор был слишком странным для такой особой и щекотливой миссии. И обращаясь к сочувствующе слушающему его Арконту, он высказал предположение, что совсем не ее величество отдала донье Санксии приказ похитить инфанта Йохана.

Если донья Элеонора хотела переправить инфанта Йохана в более безопасное место, почему она не попросила его об этом сама? И почему якобы ее величество сказала донье Санксии, что он не должен ничего говорить ей об этом предприятии? «Для сохранения тайны», как сказала донья Санксия. В тот момент любой юнец заподозрил бы, что приказ поступил не от ее величества. Только не тот, кто влюблен. Только не глупец Томас де Бельмонте. И теперь, когда у него было время все обдумать, в его душе шевельнулся червь подозрения, подтачивая его веру в огненные волосы и изумрудные глаза. Он был зелен, глуп и легковерен, как новорожденный младенец. Его обманули. От этой мысли он покрылся холодным потом. Арконт кивнул, явно соглашаясь с ним, и храбро захромал дальше.

Стоя в прохладном, широком дворцовом коридоре, Томас начал подыскивать слова, чтобы попросить прощения, – не за участие в прерванном похищении, для этого было не время, – но за его отсутствие без уведомления или разрешения. Если он не был нужен донье Элеоноре, она бы этого и не заметила. Если он был нужен, то все ее добродушие исчезло бы во вполне заслуженном взрыве ее сицилийского горячего нрава. Он задрал подбородок и повернул за угол.

– Дон Томас! – В голосе из-за открытой двери слышались раздражительность и требовательность. Команда, произнесенная этим тихим голосом, была рассчитана только на его уши, но была произнесена так, что ее невозможно было проигнорировать. Дон Перико де Монтбуй вышел в коридор.

– Дон Перико, – сказал Томас, кланяясь. – Я к вашим услугам.

– Войдите.

– Но я должен прислуживать ее величеству, мой господин, – произнес Томас с большим уважением, чем ощущал. – Она ожидает меня. – Его раздражало то, что этот напыщенный, важничающий человечек был настолько богат, что его дядя, брат его матери, дон Хьюго де Кастельбо, был вынужден относиться к нему со всей серьезностью и ожидал, что его племянник сделает то же самое.

– Мне приказано было сказать вам, что ее величество ночью покинула дворец. На рассвете она уезжает в Риполь. День ото дня жара усиливается, и она не хочет терять ни дня.

– О, – встревоженно протянул Томас. – Тогда я должен подготовиться к поездке. Я могу ей понадобиться.

– Нет. – Он приблизил лицо к Томасу. Волны аромата кислого вина и грязного дыхания окутали молодого человека, и он отстранился, уперевшись спиной в стену. – Вы понадобитесь ей в другом месте, – хрипло прошептал Монтбуй. – Теперь слушайте. На рассвете вы должны уехать в Жирону. Там вы должны будете встретиться с неким человеком, который будет назван в документах, которые я вам дам. Он передаст вам – скажем, заложника, или заключенного, который должен быть отправлен в усадьбу доньи Санксии. Обращаться с ним следует с предельным вниманием и учтивостью. Там вы будете ждать дальнейших указаний. Знаете, где это?

– Да, мой господин.

– Граф, ваш дядя, просил меня передать вам инструкции. Я передам их вам в вашей комнате. Вы поедете еще до рассвета, так что вам необходимо отдохнуть.

– Вам не следует беспокоиться, дон Перико, – сухо произнес Томас. – Я подожду дядю сегодня вечером, чтобы взять отпуск. Он сам может проинструктировать меня.

Монтбуй посмотрел на него сердито. Его губы порозовели от возмущения.

– Граф Хьюго де Кастельбо нездоров, – чопорно сказал он. – Он не желает, чтобы его тревожили.

Томас открыл было рот, чтобы запротестовать, но затем резко развернулся на пятках и вернулся в свою комнату.

– Где же Томас? – донья Элеонора, королева Арагона и графиня Барселонская, раздраженно нахмурилась.

– Я не знаю, госпожа, – ответила ее горничная. – Уже два дня прошло с тех пор, как я последний раз видела его.

– Нужно так много обдумать, прежде чем мы отправимся. Он мне нужен. И где донья Санксия, а, Саурина?

Саурина, расчесывавшая волосы своей госпожи, глянула поверх прически.

– Она не вернулась из Фигуерес. Может быть, ее муж все еще очень болен.

– Из-за этого она не задержалась бы так надолго, – сказала королева с легким сарказмом. – Разве только помолиться за ускорение его кончины. – Она взяла миндаль с блюда, стоявшего перед ней, и разгрызла его. – Больше у нее нет причин отсутствовать. Это возмутительно. Мне надо избавиться от нее. – Королева задумалась. – Почему дон Педро назначил ее придворной дамой? Ты должна знать, Саурина. Ты же все слышишь. Она была его любовницей?

– О нет, – быстро сказала Саурина. – Никогда. Я слышала, что это было вследствие богатства ее мужа, а также потому, что он оказал королю некоторые услуги в Валенсии во время восстания. После доньи Констанцы у него не было любовниц. Ни одной, о которой я бы знала.

– Не говори со мной о донье Констанце, Саурина, – раздраженно сказала ее величество. – Донья Санксия за два года все уши мне о ней прожужжала. Какой красивой да какой опытной она была.

– Не беспокойтесь о донье Констанце, госпожа. Она мертва уже пять лет, – сказала Саурина, которая была практичной молодой женщиной.

– Я устала, Саурина, – сказала королева, внезапно зевнув. – Иди. Помоги мне переодеться и принеси мне горячего вина с пряностями. Я думаю, его величество может освободить для меня час-другой от его разговоров о войне. – И, молниеносно сменив настроение, она разразилась совершенно некоролевским взрывом хохота.

Томас де Бельмонте поставил свечу на стол и вынул лист бумаги. Он отчаянно хотел поговорить с дядей, настолько отчаянно, что решил пережить его возможный гнев, и появился в его апартаментах, но неудачно. Секретарь его дяди, высохший, проницательный, неподвижный и неподкупный человек, отрицательно качнул головой и сказал, что его хозяина нельзя тревожить.

Томас подтянул к себе лист бумаги, окунул перо в чернильницу и мучительно начал составлять письмо, в котором описал неудавшуюся миссию в Жирону, свои сомнения и опасения относительно доньи Санксии. «Мой дорогой дядя, – закончил он, – нет никого в этой стране, в чью мудрость и проницательность я верю больше. Умоляю вас рассмотреть мою ситуацию и быть достаточно щедрым, предложив ваш мудрый совет. Боюсь, что меня втянули в предательство. Что мне делать? Ваш преданный племянник, Томас де Бельмонте».

Он долго смотрел на письмо, изменяя отдельные слова то там то здесь, затем посыпал страницу песком, чтобы высушить чернила, стряхнул его, а потом, аккуратно свернув лист, разогрел палочку воска и запечатал свиток своим кольцом.