Текст книги "Ошибки, которые были допущены (но не мной). Почему мы оправдываем глупые убеждения, плохие решения и пагубные действия"

Автор книги: Кэрол Теврис

Соавторы: Эллиот Аронсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Если память – это центральный элемент вашей индивидуальности, выгодные для вас искажения становятся еще более вероятными. Ральф Хейбер, известный когнитивный психолог, любит рассказывать историю о том, как решил поступить в аспирантуру в Стэнфордском Университете, несмотря на возражения своей матери. Она хотела, как он вспоминает, чтобы он продолжал образование в Мичиганском Университете, который находился ближе к дому, а ему хотелось быть от дома подальше, чтобы обрести большую независимость. «Я всегда помнил, что когда Стэнфорд принял меня и предложил стипендию, а я прыгал от радости, с энтузиазмом согласился и готовился к переезду на Запад. Дело в шляпе!». Через 25 лет, когда Хейбер вернулся в Мичиган праздновать восьмидесятилетие своей матери, она дала ему обувную коробку с письмами, которыми они обменивались все эти годы. Прочитав несколько писем, он узнал, что на самом деле тогда твердо решил остаться в Мичигане и отказаться от любых других предложений. «Это моя мама, – рассказал он нам, – настойчиво просила меня изменить решение и уехать. Мне пришлось полностью переписать историю этого сложного для меня выбора, чтобы в моих воспоминаниях не было противоречий, чтобы они соответствовали тому, как я поступил в реальности, оставив мое убежище – дом – тому, каким я хотел себя видеть – человеком, способным уехать из дома, а также моей потребности в общении с любящей меня мамой, хотевшей, чтобы я был рядом». Профессиональная специализация Хейбера, кстати говоря – автобиографическая память.

В случае Ральфа Хейбера искажения воспоминаний помогли ему защитить его я-концепцию: он всегда хотел видеть себя независимым и решительным. Но я-концепция большинства людей подразумевает веру в изменения, улучшения и личностный рост. Некоторые из нас полагают, что нам следует полностью измениться, и мы представляем себя в прошлом совершенно другими людьми. Когда люди меняют религию, выживают в какой-то катастрофе, побеждают рак или избавляются от наркотической зависимости, они часто ощущает себя радикально изменившимися. Они говорят: В прошлом это «был не я». Людям, испытавшим такую трансформацию, память помогает разрешить противоречие между их прошлым «я» и настоящим «я», изменяя воспоминания. Когда люди вспоминают поступки, диссонирующие с их сегодняшними представлениями о себе, например, когда религиозных людей просят вспомнить то время, когда они не посещали религиозные службы, хотя теперь им представляется, что это следовало делать, или когда, напротив, люди, теперь неверующие, вспоминают, как они ходили в церковь, они видят эти ситуации в своих воспоминаниях с точки зрения постороннего, так, будто бы они – беспристрастные наблюдатели. Но, когда они вспоминают о поступках, консонантных их нынешней индивидуальности, они рассказывают историю от первого лица, воспринимая свое прежнее «я» своим собственным взором [86]  [86] Lisa K. Libby and Richard P. Eibach (2002), «Looking Back in Time: Self-Concept Change Affects Visual Perspective in Autobiographical Memory», Journal of Personality and Social Psychology, 82, pp. 167–179. См. также: Lisa K. Libby, Richard P. Eibach, and Thomas Gilovich (2005), «Here's Looking at Me: The Effect of Memory Perspective on Assessments of Personal Change», Journal of Personality and Social Psychology, 88, pp. 50–62. Чем более согласованы наши воспоминания о себе в настоящее время, тем они доступнее. См.: Michael Ross (1989), «Relation of Implicit Theories to the Construction of Personal Histories», Psychological Review, 96, pp. 341–357.


[Закрыть].

Но что случается, если мы думаем, что стали лучше, а на самом деле совсем не изменились? И опять память приходит на помощь. В одном эксперименте Майкл Конвей и Майкл Росс проводили для 106 студентов программу по улучшению учебных навыков, которая, как многие подобные программы, обещала больше, чем давала в реальности. Вначале студенты оценивали свои учебные навыки, а потом их в случайном порядке или допускали участвовать в обучающем курсе, или записывали в лист ожидания. Данная программа не оказывала абсолютно никакого влияния на их учебные навыки или экзаменационные оценки. Как же тогда студенты оправдывали потраченное время и усилия? Через три недели, когда их просили как можно точнее вспомнить их первоначальные оценки своих учебных навыков, они оценивали их значительно ниже, чем это было на самом деле: это позволяло им думать, будто после курса навыки улучшились, хотя они в реальности не изменились. Когда через три месяца их просили вспомнить свои оценки за этот курс, они также ошибались, сообщая, что они были выше, чем в реальности. А студенты, оставшиеся в листе ожидания, которые не потратили ни усилий, ни энергии, ни времени, когнитивного диссонанса не испытывали, и им не нужны были самооправдания. Им не было нужды искажать свои воспоминания, и они верно вспоминали оценки своих учебных навыков и недавно полученные оценки [87]  [87] Michael Conway and Michael Ross (1984), «Getting What You Want by Revising What You Had», Journal of Personality and Social Psychology, 47, pp. 738–748. Воспоминания искажаются различными способами, но чаще всего они искажаются для того, чтобы сохранить наши я-концепцию и представление о себе как о хороших и компетентных людях.


[Закрыть].

Конвей и Росс назвали эти «своекорыстные» искажения памяти «получением того, что хочется, с помощью пересмотра того, что у вас есть». В более длительные периоды жизненного цикла многие из нас делают следующее: мы занижаем наши качества и достижения, завышая оценку того, каких улучшений мы добились, и это помогает нам позитивнее оценивать себя в данный момент [88]  [88] Эн Уилсон и Майкл Росс показали, как ошибки самооправданий в воспоминаниях помогают нам создавать психологическое ощущение собственного прогресса. Мы психологически отдаляемся от наших более ранних «инкарнаций», если это позволяет нам почувствовать, как мы растем, учимся, становимся более зрелыми. Но, подобно Хейберу, мы не забываем о том, что считали своими достижениями в прошлом. В любом случае мы не проигрываем. См.: Wilson and Ross, «From Chump to Champ», примеч. 4.


[Закрыть]. Конечно, мы все растем и взрослеем, но обычно в меньшей степени, чем нам представляется. Такие ошибки памяти помогают каждому из нас чувствовать, будто мы сами глубоко и существенно изменились, а наши друзья, враги и любимые люди остаются теми же старыми друзьями, врагами и любимыми, какими они были раньше. Мы общаемся с Гарри на встрече школьных друзей, и пока Гарри рассказывает, сколько он узнал и как он вырос после окончания школы, мы киваем, а про себя думаем: «Все тот же Гарри, только чуть растолстел и облысел».

Механизмы самооправдания памяти были бы просто еще одним интересным, хотя часто и раздражающим аспектом человеческой при роды, если бы не тот факт, что мы живем своей жизнью, принимаем решения, относящиеся к другим людям, формируем философию, которой руководствуемся, и сочиняем целые нарративы-повествования на основе воспоминаний, часто верных, но нередко и абсолютно ошибочных. Довольно неприятно уже то, что какие-то события происходили, а мы о них не помним, и страшно, что мы помним о том, чего в реальности не происходило. Многие наши ошибочные воспоминания неопасны, как воспоминания о том, кто нам читал книгу «The Wonderful О», но иногда они влекут за собой и более глубокие последствия не только для нас, но и для наших семей, наших друзей и для общества в целом.

Истинные истории о ложных воспоминаниях

В 1995 г. в Германии Биньямин Вилкомирски опубликовал книгу «Фрагменты» («Fragments») – мемуары о своем ужасном детстве в концентрационных лагерях Майданек и Биркенау. Его книга – воспоминания маленького ребенка о жестокостях нацистов, его освобождении и переезде в Швейцарию, была встречена восторженными похвалами. Рецензенты сравнивали ее с книгами Примо Леви и Анны Франк. Газета New York Times назвала книгу «поразительной», а газета Los Angeles Times охарактеризовала ее как «классическое свидетельство очевидца холокоста». В Соединенных Штатах «Фрагменты» получили в 1996 г. «Национальную премию за еврейские книги» в номинации «Автобиография и мемуары», а американская Ортопсихиатрическая Ассоциация присудила Вилкомирски свою награду имени Хаймана за исследования холокоста и геноцида. В Британии книга получила литературную награду имени Уингейта журнала Jewish Quarterly, во Франции ей присудили награду Prix Memoire de la Shoah, учрежденную Французским фондом иудаики. Мемориальный музей холокоста в Вашингтоне послал Вилкомирски в турне для сбора пожертвований по шести городам США.

Потом оказалось, что «Фрагменты» были выдумкой с первой до последней страницы. Автор, настоящее имя которого было Бруно Гросьен, не был евреем, и у него не было еврейских предков. Он был швейцарским музыкантом, его родила в 1941 г. незамужняя женщина, Ивон Гросьен, а потом усыновила бездетная швейцарская супружеская пара но фамилии Доссекер. Он никогда не был узником концлагеря. Источником его вдохновения были исторические книги, фильмы, а также сюрреалистический роман Ежи Косинского «Раскрашенная птица» («The Painted Bird») о жестоких испытаниях, пережитых мальчиком во время холокоста [89]  [89] Полный текст книги «Fragments» и реальная история жизни Вил– комирски приводится Stefan Maechler (2001) в «The Wilkomirski Affair: A Study in Biographical Truth (translated by John E. Woods)». New York: Schocken. Мехлер обсуждает, каким образом Вилкомирски использовал роман Косински. Еще одно исследование жизни Вилкомирски и проблем реальных и придуманных воспоминаний: см.: Blake Eskin (2002), «A Life in Pieces: The Making and Unmaking of Binjainin Wilkomirski». New York: W.W. Norton.


[Закрыть]. (Ирония заключается в том, что утверждения Косинского о том, что его роман – автобиографический, также оказались ложью).

Давайте переберемся из Швейцарии в богатый пригород Бостона, где живет Уилл Эндрюс [90]  [90] Историю Уилла Эндрюса можно найти в книге: Susan Clancy (2005), «Abducted: How People Come to Believe They Were Kidnapped by Aliens». Cambridge, MA: Harvard University Press. О психологии веры в похищение инопланетянами см.: Donald P. Spence (1996), «Abduction Tales as Metaphors», Psychological Inquiry, 7, pp. 177–179. Спенс интерпретирует воспоминания о похищении как метафоры, выполняющие две важные психологические функции: они блокируют страхи и опасения, широко распространенные в сегодняшнем политическом и культурном климатах, страхи, которые они не готовы преодолеть, и создают общую идентичность для «уверовавших», таким образом помогая «уверовавшим» справиться с чувствами своего отчуждения и бессилия.


[Закрыть]. (Этим вымышленным именем его назвал интервьюировавший его психолог). Уилл – красивый, элегантный мужчина, ему за сорок, у него счастливый брак. Уилл верит, что его похищали инопланетяне, у него яркие воспоминания о том, как они проводили на нем медицинские, психологические и сексуальные эксперименты, продолжавшиеся не менее десяти лет. Он рассказывает, что его наставница-инопланетянка забеременела от него и родила мальчиков-близнецов, которым сейчас уже по восемь лет. Он печально сообщает, что уже не увидит их, но они играют важную эмоциональную роль в его жизни.

Виновны ли в обмане эти два человека? Выдумал ли Бруно-Беньямин Гросьен-Доссекер-Вилкомирски свою историю, чтобы стать мировой знаменитостью, сочинил ли Уилл Эндрюс свои воспоминании о похищении инопланетянами, чтобы попасть в телешоу Опры Уинфри? Мы так не думаем и полагаем, что их не следует обвинять в обмане, так же, как и Тома Брокау. Что же, возможно, они психически больны? Совсем нет. Они живут абсолютно нормальной жизнью, действуют разумно, работают, поддерживают взаимоотношения с другими людьми, оплачивают свои счета. На самом деле, они очень похожи на тысячи других людей, которые помнили и рассказывали об ужасных страданиях, пережитых ими в детстве или в период взрослости, но в реальности этого, как позже было убедительно доказано, с ними никогда не происходило. Психологи, исследовавшие многих из этих людей, сообщают, что у них не было шизофрении или других психических болезней. Если у них и были какие-то психологические проблемы, то они не выходили за пределы диапазона обычных проблем, таких как, депрессия, тревожность, расстройства пищевого поведения, одиночество или потеря ориентации в жизни (экзистенциальная аномия).

Итак, ни Вилкомирски, ни Эндрюс не были сумасшедшими или обманщиками, но их воспоминания были ложными, и для этого были особые причины – самооправдания. Их истории, на первый взгляд такие разные, похожи, так как в их основе лежат общие психологические и неврологические механизмы, способные создавать ложные воспоминания, но, тем не менее, очень яркие и насыщенные реальными эмоциями. Эти воспоминания не возникают мгновенно, как внезапное озарение. Обычно проходят месяцы, иногда годы, и для их развития требуется последовательность стадий, которая теперь хорошо известна психологам.

По свидетельству швейцарского историка Стефана Мехлера, интервьюировавшего самого Вилкомирски, его друзей, родственников, бывшую жену и практически всех людей, как-то с ним связанных, мотивами Бруно Гросьена были не корысть и эгоизм, но самоутверждение. Гросьен потратил более двадцати лет, трансформируя себя в Вилкомирски: написание книга «Фрагменты» было последним этапом его метаморфозы в новую индивидуальность, а не первым шагом на пути просчитанной лжи. «Видеозаписи выступлений Вилкомирски и свидетельства очевидцев создают впечатление о нем как о человеке, испытывающем эйфорию от своего повествования, – писал Мехлер. – Он по-настоящему расцвел в роли узника концлагеря, потому что он, наконец, нашел в ней самого себя» [91]  [91] Maechler, «The Wilkomirski Affair», p. 273. См. примеч. 14.


[Закрыть]. Новая индивидуальность Вилкомирски как человека, пережившего холокост, дала ему действенную цель и смысл существования, а также обеспечила восхищение и поддержку бесчисленных читателей. Разве мог бы он получить иным способом все эти награды и приглашения выступать с лекциями? Ни в коем случае, если бы гак и остался второразрядным кларнетистом.

Беньямин Вилкомирски, он же Бруно Гросьен, провел первые четыре года своей жизни, постоянно переезжая с места на место. Его мать видела его только иногда, а потом вообще отказалась от него, отдав в детский дом, где он жил, пока его не усыновили Доссекеры. Встав взрослым, Вилкомирски решил, что его детские годы были источником его нынешних проблем, и, возможно, так и было. Очевидно, однако, что такая обычная история: мать-одиночка, которая не могла о нем позаботиться, потом усыновление доброй, но не чуткой супружеской парой, не могла достаточно драматично объяснить его сложности. Но, что если его не просто усыновили, а спасли после войны, а потом заменили им мальчика по имени Бруно Гросьен в приюте? «По какой иной причине, – думал Вилкомирски, по словам его биографа, – он был подвержен внезапным приступам паники? И откуда у него шишка на затылке и шрам на лбу? Или ночные кошмары, которые его постоянно мучают?» [92]  [92] Maechler, «The Wilkomirski Affair», p. 27.


[Закрыть].

Почему? Приступы паники – это нормальная реакция на стресс у тех, кто ему подвержен. Почти у каждого человека есть какие-то шишки или шрамы: действительно, у собственного сына Вилкомирски была шишка на затылке на том же самом месте, и это предполагает, что, возможно, дело в генетике. Ночные кошмары бывают у многих людей, и, как это ни удивительно, совсем не обязательно отражают какие-то реальные события. У многих переживших травмирующие ситуации взрослых и детей ночных кошмаров не бывает, но они бывают у многих из тех, кто такие ситуации не переживал.

Но Вилкомирски не был заинтересован в подобных объяснениях. В поисках смысла своей жизни, он начал спуск со своей пирамиды, решив, что найдет настоящую причину для симптомов, приобретенных им в первые четыре года жизни. Сначала он не помнил ни о каких ранних травмирующих событиях и чем больше он погружался в свои воспоминания, тем более ускользающими становились его ранние годы. Он начал читать о холокосте, в том числе воспоминания тех, кто его пережил и выжил. Он начал считать себя евреем, повесив на дверь мезузу (кусочек пергамента с отрывками из Торы), и стал носить звезду Давида. В возрасте 38 лет он познакомился с Элицуром Бернстайном – израильским психологом, живущем в Цюрихе, который стал его ближайшим другом и советником в его путешествии в прошлое.

Охотясь за своими воспоминаниями, Вилкомирски поехал в Май-Данек с группой друзей, включавшей Берстайнов. Когда они приехали, Вилкомирски заплакал: «Это был мой дом! Здесь был карантин для детей!». Группа посетила историков в архиве лагеря, но, когда Вилкомирски спросил их о карантине для детей, они посмеялись над ним. «Маленькие дети умирали или их убивали, – сказали они, – у нацистов не было для них никаких детских яслей в специальных бараках». Но к тому времени Вилкомирски уже зашел так далеко в поисках своей идентичности, что его не могли остановить доказательства его ошибки, так что его реакцией было ослабить диссонанс, утверждая, это историки ошибались: «Из-за них я выглядел глупцом. Это было очень мерзко с их стороны, – сказал он Мехлеру. – Начиная с этого момента, я знал, что скорее могу положиться на свою память, а не на го, что говорят так называемые историки, которые никогда не задумывались о детях в своих исследованиях» [93]  [93] Maechler, «The Wilkomirski Affair», p. 71. Вилкомирски объясняет свой «синдром беспокойных ног», рассказывая ужасную историю: когда он был в Майданеке, он, будто бы, научился двигать ногами во сне «иначе их бы грызли крысы». Но, по словам Томаса Кранца, руководителя исследовательского отдела музея Майданека, в концлагере были вши и блохи, но не было крыс (как в других лагерях, таких как Биркенау). Maechler, р. 169.


[Закрыть].

Следующим шагом Вилкомирски было обращение к психотерапевту, чтобы он помог ему избавиться от ночных кошмаров, страхов и приступов паники. Он нашел психотерапевта психодинамической школы Монику Матта, которая анализировала его сны и использовала невербальные техники, такие как рисунки и другие методы, позволявшие «лучше узнать о телесных эмоциях». Матта убедила его записывать воспоминания. Для людей, которые постоянно помнят о травмирующем или тайном опыте, действительно, может быть полезным их записывать: это часто помогает страдающим людям увидеть свой неприятный опыт в новом свете и начать избавляться от него [94]  [94] О физиологической и психологической пользе ведения дневников, о секретах и травмах, которые ранее скрывались, см.: James W. Pennebaker (1990), «Opening Up». New York: William Morrow.


[Закрыть]. Но для тех, кто пытается вспоминать нечто, чего никогда не происходило в реальности, записывать сны, анализировать их и рисовать, несмотря на то, что эти методы служат верой и правдой многим психоаналитикам, непродуктивно: это быстро приводит к тому, что конфабуляции, фантазии смешиваются с реальностью.

Элизабет Лофгус, ведущий ученый в сфере исследований памяти, называет этот процесс «инфляцией воображения», потому что, чем больше вы фантазируете о чем-то, тем более вероятно, что плоды вашего воображения будут смешиваться с вашими реальными воспоминаниями и становиться все более детальными [95]  [95] Об «инфляции воображения» см.: Elizabeth F. Loftus (2004), «Memories of Things Unseen», Current Directions in Psychological Science, 13, pp. 145–147; and Loftus (2001), «Imagining the Past», in Psychologist, 14 (British Psychological Society), pp. 584–587; Maryanne Garry, Charles Manning, Elizabeth Loftus, and Steven J. Sherman (1996), «Imagination Inflation: Imagining a Childhood Event Inflates Confidence That It Occurred», Psychonomic Bulletin and Review, 3, pp. 208–214; Giuliana Mazzoni and Amina Memon, «Imagination Can Create False Autobiographical Memories», Psychological Science, 14, pp. 186–188. О сновидениях см.: Giuliana Mazzoni, Elizabeth F. Loftus, Aaron Seitz, and Steven J. Lynn (1999), «Changing Beliefs and Memories through Dream Interpretation», Applied Cognitive Psychology, 2, pp. 125–144.


[Закрыть]. (Ученые исследовали механизмы «инфляции воображения» на нейронном уровне с помощью МРТ – магнитно-резонансной томографии [96]  [96] Brian Gonsalves, Paul J. Reber, Darren R. Gitelman, et al., «Neural Evidence that Vivid Imagining Can Lead to False Remembering», Psychological Science, 15, pp. 655–660. Они обнаружили, что в процессе визуального представления какого-то привычного объекта возбуждаются области коры головного мозга, что может привести к ложным воспоминаниям об этих объектах, присутствовавших только в воображении.


[Закрыть]). Например, Джулиана Мазони с коллегами просила участников эксперимента рассказать свой сон, а взамен предлагала им (фальшивый) персонализированный анализ этого сна. Половине участников они говорили, будто сон означает, что, когда им было три года, их обидел задира, или что они потерялись в людном месте и испугались, или что произошел какой-то другой сходный неприятный эпизод. В сравнении с теми, кто служил контрольной группой (им не предлагались такие интерпретации), многие из тех, кому они были предложены, начинали верить, что сон связан с реальными событиями из их прошлого, и примерно половина потом пересказывала детальные воспоминания об этом якобы произошедшем в их детстве событии. В другом эксперименте людей просили вспомнить о том, как школьная медсестра брала у них кусочек кожи с мизинца для общенационального медицинского исследования (в реальности такое исследование никогда не проводилось). Предложение просто представить эту несуществующую процедуру приводило к тому, что участники эксперимента начинали верить, будто с ними это действительно произошло. И чем более они становились уверенными в этом, тем больше конкретных деталей появлялось в их ложных воспоминаниях (например, «там был ужасный запах») [97]  [97] Mazzoni and Memon, «Imagination Can Create False Autobiographical Memories», примеч. 20.


[Закрыть]. Исследователи вызывали «инфляцию воображения» и косвенно: просто прося людей объяснить, как маловероятное событие могло с ними произойти. Когнитивный психолог Марианна Гэрри обнаружила, что, когда люди говорят вам о том, как событие могло бы произойти, они начинают ощущать его как реальное. Особенно внушаемы дети [98]  [98] Эффект называется «инфляцией объяснения»; см.: Stefanie J. Sharman, Charles G. Manning, and Maryanne Garry (2005), «Explain This: Explaining Childhood Events Inflates Confidence for Those Events», Applied Cognitive Psychology, 19, pp. 67–74. Еще плохо разговаривающие маленькие дети могут произвести визуальный эквивалент того, что делают взрослые: они рисуют картинку абсолютно невозможного варианта событий, например, того, как они пьют чай в корзине воздушного шара или плавают в глубинах океана вместе с русалкой. Нарисовав такую картинку, они часто «импортируют» ее в память. Через неделю они в этом случае чаще отвечают «да» на вопрос о том, действительно ли происходило это нереальное событие. См.: Strange, Maryanne Garry, and Rachel Sutherland (2003), «Drawing Out Children's False Memories», Applied Cognitive Psychology, 17, pp. 607–619.


[Закрыть].

Записывание превращает мимолетные мысли в факты истории, и для Вилкомирски записи его «воспоминаний» превратились в доказательства их подлинности. «Моя болезнь подсказала мне, что пришло время записать все это для меня самого, – говорил Вилкомирски, – записать так, как это хранилось в моей памяти, проследить каждый неясный намек до его истока в прошлом» [99]  [99] Maechler, «The Wilkomirski Affair», p. 104. См. примеч. 14.


[Закрыть]. Так же, как он отверг аргументы историков в Майданеке, поставивших под сомнение его «воспоминания», Вилкомирски отверг мнение ученых, говоривших ему, что память не работает подобным образом.

Когда книга «Фрагменты» уже готовилась к публикации, издатель получил письмо от мужчины, утверждавшего, что история Вилкомирски не была правдивой. Встревоженный издатель связался с Вилкомирски и попросил его подтвердить подлинность мемуаров. Элицур Бернстайн и Моника Матта также послали письма в его поддержку. «Читая рукопись Бруно, я никогда не испытывал сомнений в ее так называемой „аутентичности“, – писал Бернстайн издателю. – Я беру на себя смелость утверждать, что, по моему мнению, только тот, кто испытал подобные вещи, мог о них так написать». Моника Матта, плетя свою собственную сеть самооправданий, также не высказала никаких сомнений в аутентичности мемуаров Вилкомирски и его личности. Вилкомирски, писала она, был одаренным, честным человеком, обладающим «экстраординарной и точно работающей памятью», на которого глубоко повлияли его детские испытания. Она писала, что надеется: «абсурдные сомнения будут отброшены», потому что публикация книги была очень важна для душевного здоровья Вилкомирски. Она желала, чтобы судьба не нанесла Вилкомирски еще один коварный удар, «еще раз продемонстрировав ему, что он – никто» [100]  [100] Bernstein's letter: Maechler, «The Wilkomirski Affair», p. 100; Matta's defense of Wilkomirski, p. 97; выделение наше.


[Закрыть]. Издатель, убежденный этими свидетельствами и уверениями экспертов, опубликовал книгу в намеченный срок. «Никто», наконец стал «кем-то».

* * *

Когда 8 августа 1983 г. Майкл Шермер ехал на велосипеде в сельской местности в штате Небраска, его похитили инопланетяне. Приземлился огромный космический корабль, вынудив Шермера съехать на обочину. Пришельцы вышли из корабля и похитили его на полтора часа, но он не мог вспомнить, что именно потом произошло. Случай с Шермером не был чем-то необычным: миллионы американцев верят, что они сталкивались с НЛО или инопланетянами. С некоторыми из них это происходило, когда они долго ехали по скучной дороге, обычно ночью. В какой-то момент они «отключались», теряя ощущение времени и расстояния, а потом не могли вспомнить, что с ними произошло в эти минуты или часы, когда они себя не осознавали. Некоторые люди, включая профессиональных пилотов, видели таинственные опт, парящие в небе, которые не могли объяснить. У большинства такие ощущения возникали, когда они испытывали странное состояние полусна-полубодрствования, а потом они вдруг внезапно просыпались и видели привидений, пришельцев, тени или духов рядом со своей кроватью. Часто они были физически парализованы и не могли двигаться.

Велосипедист, водитель, спящий человек находятся на вершине пирамиды: что-то таинственное и тревожное произошло с ними, но что это было? Вы можете жить, не зная, почему вы сегодня проснулись в ворчливом настроении, но не сможете жить, не узнав, почему вы проснулись и увидели сидящего на вашей кровати гоблина. Если вы – ученый или принадлежите к какой-то другой разновидности скептиков, вы проведете исследование и узнаете, что есть вполне обнадеживающее объяснение этого пугающего события: во время самой глубокой стадии сна, когда сны наиболее вероятны, определенная часть мозга отключает ваши телесные движения, чтобы вы не метались в кровати, преследуя тигров (или убегая от них). Если ваше сознание пробуждается на этой стадии раньше, чем ваше тело, вы, на самом деле, будете на какой-то момент парализованы, а, если ваш мозг в это время еще продолжает генерировать образы ваших сновидений, вы несколько секунд будете видеть сны наяву. Вот почему эти создания, сидящие на вашей кровати, такие фантастичные и даже кошмарные: вы действительно спите, но с открытыми глазами. Такой сонный паралич, говорит Ричард Дж. Макнелли, психолог и врач из Гарварда, исследующий память и психологические травмы, «не более болезненное явление, чем икание». Он вполне обычен, говорит он, «особенно для людей, сон которых нарушен из-за перелетов в разные часовые пояса, работы в ночную смену или утомления». Примерно 30 % людей испытывали сонный паралич, но только 5 % также видели галлюцинации при пробуждении. Почти все, испытавшие сонный паралич, сопровождающийся галлюцинациями при пробуждении, сообщили, что это вызвало у них ужас [101]  [101] Richard J. McNally (2003), «Remembering Trauma». Cambridge, MA: Harvard University Press, p. 233.


[Закрыть]. Мы отважимся назвать это «инопланетными» ощущениями.

Майкл Шермер, скептик по складу ума и профессии, почти немедленно понял, что с ним произошло: «Мое ощущение, будто меня похитили, было вызвано тем, что я очень долго не спал и испытывал сильную физическую усталость», – писал он впоследствии. – «Я ехал на велосипеде уже 83 часа почти без отдыха и преодолел 1259 миль на первом этапе Трансконтинентальной безостановочной американской велогонки, общая дистанция которой – 3100 миль. Я в полусне катил по дороге, когда показались огоньки машины, и подъехала моя команда поддержки, предложившая мне сделать перерыв для сна. В тот момент в моем сне наяву появились смутные образы из телесериала о пришельцах «Захватчики» («The Invaders»), который показывали в 1960-х гг… Вдруг члены моей команды поддержки трансформировались в пришельцев» [102]  [102] Michael Shermer (2005, February), «Abducted!», Scientific American, pp. 33–34. Цитата на с. 33.


[Закрыть].

Люди, подобные Шермеру, реагируют на такой опыт общения с внеземными цивилизациями, восклицая: «Боже мой! Какие у меня были странные и страшные видения при пробуждении: разве не удивительная вещь – человеческий мозг?». Но Уилл Эндрюс и более 3 млн. других американцев верят, что они тем или иным образом общались с инопланетянами, т. е. спускаются с пирамиды в противоположном Направлении. Медицинский психолог Сьюзен Клэнси, проинтервьюировавшая сотни людей, верящих в свои контакты с пришельцами, обнаружила, что они со временем все больше и больше верят, будто их похищали. «Все люди, которых я интервьюировала, – пишет она, – Двигались по сходной траектории: как только они начали подозревать, будто их похитили пришельцы, для них уже не было пути назад… Как только зерно веры было посеяно, и у них возникли подозрения, что их похищали, „похищенные“ начинали искать подтверждающие это доказательства. А как только поиски доказательств начинались, такие доказательства почти всегда находились» [103]  [103] Clancy, «Abducted», p. 51. См. примеч. 15.


[Закрыть].

Толчком служит какой-то пугающий опыт. «Однажды ночью я проснулась посреди ночи и не могла двинуться, – говорит одна из проинтервьюированных. – Меня обуял ужас, и я думала, что кто-то проник в дом. Я хотела закричать, но не могла издать ни звука. Все это продолжалось всего один миг, но для меня этого было достаточно, чтобы я боялась снова уснуть». Вполне понятно, что человек хочет разобраться в том, что произошло, и ищет объяснение, которое могло бы также пролить свет на текущие проблемы. «Я был в депрессии все время, сколько я себя помню, – говорит один из участников исследования Клэнси. – Что-то со мной серьезно не так, и я хочу знать, что именно». Другие сообщали о сексуальных расстройствах, борьбе с лишним весом и странных ощущениях или симптомах, которые расстраивали или беспокоили их: «Я не понимала, почему моя пижама оказалась на полу, когда я проснулась»; «У меня так часто кровь текла носом – раньше у меня никогда не было носовых кровотечений»; «Я не знала, откуда у меня эти круглые синяки величиной с монету на спине» [104]  [104] «Однажды я ночью проснулся»: Clancy, «Abducted», с. 34; «Я был в депрессии…», с. 34; «загадочные симптомы, такие как сброшенная на пол пижама или неожиданные носовые кровотечения», с. 33.


[Закрыть].

Почему люди выбирают в качестве объяснения этих симптомов и опасений похищение инопланетянами? Почему они не рассматривают другие более разумные объяснения, такие как «поскольку мне ночью стало жарко, я сняла пижаму» или «У меня появилось брюшко – мне нужно делать физические упражнения», или «Возможно, пришло время принимать антидепрессант Прозак или обратиться к консультанту для семейных пар»? Учитывая все эти возможные объяснения проблем со сном, депрессии, сексуальных проблем и обычных физических симптомов, почему кто-то выбирает такое невероятное объяснение как похищение инопланетянами, удивлялась Клэнси. Как могут люди утверждать, что они помнят события, которые большинство из нас считает невероятными, кроме тех случаев, когда такое в реальности произошло? Объяснение частично связано с особенностями американской культуры, а частично – с потребностями и личными особенностями «переживших это», как называют себя многие люди, верящие, будто их похищали.

«Пережившие это» начинают верить, что похищение инопланетянами – разумное объяснение их симптомов, услышав или прочитав истории других людей о похищении, а также выслушав «свидетельства» верящих в инопланетян «очевидцев». Когда такие истории повторяются достаточно часто, они становятся настолько знакомыми, что преодолевают первоначальный скептицизм, даже если история настолько же невероятна, как попытка убедить других людей, будто некто в детстве видел человека, одержимого демонами [105]  [105] Например, Джулиана Мазони с коллегами показала в своей лаборатории, как люди могут посчитать невозможное событие (будто бы они были одержимы демонами в детстве) вполне возможным воспоминанием. Одним из шагов в этом процессе было чтение литературы об одержимости демонами, и особенно тех мест, в которых утверждалось, будто это гораздо более распространенное явление, чем думает большинство людей, и также приводились свидетельства очевидцев. См.: Giuliana Mazzoni, Elizabeth F. Loftus, and Irving Kirsch (2001), «Changing Beliefs About Implausible Autobiographical Events: A Little Plausibility Goes a Long Way», Journal of Experimental Psychology: Applied, pp. 51–59.


[Закрыть].

Действительно, истории о похищениях инопланетянами просто вездесущи в американской популярной культуре: в книгах, и фильмах, в телепередачах, в ток-шоу. Эти истории удовлетворяют потребности «переживших это». Клэнси обнаружила, что большинство из них в детстве разделяли традиционные религиозные представления, но потом отказались от них в пользу «модернистских» ориентаций на «нетрадиционные формы энергии» и «нетрадиционных целителей». Они более склонны к фантазиям и внушаемы, чем другие люди, они чаще путают, из какого источника была получена информация: были ли это их собственный опыт или мысли, или они об этом услышали от кого-то другого или увидели по телевизору. (Шермер, в отличие от них, вспомнил, что его пришельцы были персонажами телевизионного сериала 1960-х гг.). Возможно, важнее всего то, что объяснение, основанное на похищении, отражает эмоциональную насыщенность и драматизм пугающих видений, которые появляются у «переживших это» в момент пробуждения. Это объяснение кажется им реальным, говорит Клэнси, а «банальное» объяснение, ссылающееся на феномен «сонного паралича», их не впечатляет.

«Эврика!» – «переживших это» переполняют восторженные чувства, когда они видят соответствие своих симптомов историям о похищениях пришельцами, так же, как это было, когда Вилкомирски обнаружил, что, если он – выжившая жертва холокоста, то это может объяснить его проблемы и трудности. История с похищением помогает «пережившим это» объяснить их психологический дискомфорт, а также избегать ответственности за их ошибки, сожаления и проблемы. «Ко мне нельзя было никому притрагиваться, – сказала одна женщина Клэнси, – даже моему мужу, доброму и деликатному человеку. Вообразите, вам сорок пять, но вы не знаете, что такое хороший секс! Теперь я понимаю: это связано с тем, что эти существа сделали со мной. Я была их сексуальным экспериментом с раннего детства». Каждый из проинтервьюированных Клэнси рассказал ей, что они чувствовали, как их необычный опыт их изменил, что они сами стали лучше, что их жизнь улучшилась и, самое важное, что теперь их жизнь обрела смысл. Уилл Эндрюс рассказал: «Я был готов просто сдаться. Я не знал, что было не так, но понимал, что чего-то не хватало. Сегодня все изменилось. Я отлично себя чувствую. Я знаю, что там что-то есть – гораздо больше, гораздо важнее, чем мы – и по какой-то причине они решили дать мне возможность узнать о своем Присутствии. У меня есть с ними связь… Существа узнают о нас, а мы – о них, и, в конце концов, будет создан новый мир. И у меня в нем есть роль, или непосредственно, или через близнецов». Жена Уилла (на этой планете) подсказала нам дополнительный мотив для изобретения Уиллом его невидимого потомства от инопланетян, пожаловавшись Клэнси: «Может быть, все изменилось бы, если бы мы могли иметь детей?» [106]  [106] «Ко мне нельзя было никому притрагиваться»: Clancy, «Abducted», p. 143. Уилл Эндрюс, «Я был готов просто сдаться», и вопрос его жены, с. 2. См. примеч. 15.


[Закрыть].

На последней стадии, после того как «пережившие это» приняли теорию похищения инопланетянами как объяснение своих проблем и сумели обрести свои воспоминания, они ищут других похожих на них людей и читают только ту информацию, которая подтверждает найденное ими объяснение. Они решительно отвергают любые доводы, вызывающие диссонанс, или другие объяснения того, что с ними произошло. Один из людей, проинтервьюированных Клэнси, сказал: «Клянусь Богом, если кто-то снова заговорит со мной о сонном параличе – меня вырвет. Что-то было в комнате той ночью! Я ворочался… я не спал. Меня забрали» [107]  [107] Clancy, «Abducted», p. 50.


[Закрыть]. Каждый из тех, кого интервьюировала Клэнси, знал о научном объяснении, но с негодованием его отвергал. Несколько лет назад в Бостоне проводилась дискуссия меду Макнелли и Джоном Мэком – психиатром, считающим истории похищенных правдивыми [108]  [108] Richard McNally, личное общение.


[Закрыть]. Мэк привел с собой одну из «переживших это». Эта женщина слушала дискуссию, включая доводы Макнелли, что люди, верящие в то, что их похитили, склонны к фантазиям и перепутали вполне обычные сновидения с визитом инопланетян. Потом она сказала Макнелли: «Разве вы не понимаете, я бы не верила в то, что меня похитили, если бы кто-то предложил бы мне разумное альтернативное объяснение». Макнелли ответил: «Мы только что вам его предложили».