Текст книги "Ошибки, которые были допущены (но не мной). Почему мы оправдываем глупые убеждения, плохие решения и пагубные действия"

Автор книги: Кэрол Теврис

Соавторы: Эллиот Аронсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Поняв, что предубежденность – это наш слуга, помогающий самооправданиям, нам легче разобраться, почему некоторые предрассудки так трудно искоренить: они позволяют людям оправдывать и защищать самые важные аспекты их социальной идентичности – их расу, их религию, их сексуальную ориентацию и одновременно преодолевать диссонанс между представлениями о том, что «я – хороший человек» и о том, что «я, действительно, не люблю этих людей». К счастью, мы также можем лучше понять условия, при которых предубежденность снижается. Так происходит: когда экономическая конкуренция ослабевает, когда подписан мирный договор, когда доступ в профессию становится свободным, когда мы с ними лучше знакомы и поэтому чувствуем себя комфортнее, когда у нас есть возможность понять, что они не так уж и отличаются от нас.

* * *

«В нормальных обстоятельствах, – писал пособник Гитлера, немецкий промышленник Альберт Шпеер в своих мемуарах, – людей, которые утрачивают связь с реальностью, быстро ставят на место насмешки и критика окружающих, и они начинают понимать, что утратили доверие. В «Третьем рейхе» не было таких корректирующих факторов, особенно по отношению к тем, кто принадлежал к высшему слою. Напротив, любой самообман умножался, как в зале, где полно кривых зеркал, превращаясь в фантастический мир, не имеющий уже больше никакого отношения к мрачному реальному миру. В этих зеркалах я не мог видеть ничего, кроме своего собственного лица, воспроизведенного много раз» [73]  [73] Albert Speer (1970), Inside the Third Reich: Memoirs. New York: Simon & Schuster, p. 291.


[Закрыть].

Принимая во внимание, что у всех есть какие-то «слепые зоны», наша главная надежда на то, чтобы от них избавиться – позаботиться о том, чтобы вырваться из мира кривых зеркал, в которых мы все видим искаженные отражения наших желаний и убеждений. Нам нужны люди, которые могут сказать «нет», критики, готовые выпустить воздух из нашего пузыря самооправданий и вернуть нас к реальности, от которой мы слишком отдалились. Это особенно важно для тех из нас, кто обладает властью.

По мнению историка Дорис Киарнс Гудвин, Абрахам Линкольн был одним из немногих президентов, понимавших, как важно иметь в своем окружении людей, которые будут с ним не соглашаться. Линкольн создал кабинет министров, включавший четырех его политических оппонентов, трое из которых конкурировали с ним за номинацию в президенты от Республиканской партии в 1860 г. и чувствовали себя униженными, были потрясены и злились из-за своего проигрыша мало кому известному провинциальному адвокату: Уильям X. Сьюард (его Линкольн сделал государственным секретарем), Салмон П. Чейз (министр финансов) и Эдвард Бейтс (министр юстиции). Хотя все они разделяли цели Линкольна сохранить Союз и покончить с рабством, в этой «команде соперников» (как называет их Гудвин) велись яростные споры о способе достижения этих целей. В начале гражданской войны в США Линкольн находился в тяжелой политической ситуации. Ему нужно было не только успокаивать северян-аболиционистов, которые хотели освободить беглых рабов, но также и владельцев рабов из пограничных штатов, таких как Миссури или Кентукки, которые могли в любой момент присоединиться к Конфедерации, а это было бы катастрофой для унионистов. В результате постоянных дебатов со своими советниками, у которых были различные идеи о том, как примирить северян и жителей приграничных штатов, Линкольн избежал иллюзии, будто в его окружении был консенсус по всем вопросам. Он сумел учесть альтернативные точки зрения и, в конечном итоге, заслужить уважение и поддержку своих бывших соперников [74]  [74] Doris Kearns Goodwin (2005), Team of Rivals: The Political Genius of Abraham Lincoln. New York: Simon & Schuster.


[Закрыть].

Пока мы убеждены в своей абсолютной объективности, в том, что у нас иммунитет к коррупции и предубежденности, многие из нас будут обнаруживать, что начали путь в свой «Сент-Эндрюс», а некоторые – что уже сидят в самолете, летящем в Бангкок. Джеб Стюарт Магрудер, в предыдущей главе описывалось, как он увяз в политической коррупции и Уотергейтском скандале, был ослеплен своей верой в необходимости любыми путями, даже противозаконными, сделать все возможное, чтобы победить «их» – т. е., политических соперников Никсона. Но, когда его поймали, у Магрудера хватило мужества честно взглянуть на себя. Это шокирующий и мучительный момент для всякого человека: как будто вы взглянули на себя в зеркало и обнаружили у себя на лбу безобразный прыщик. Магрудер мог бы сделать то, к чему склонно большинство из нас: густо намазать лоб тональным гримом и сказать: «Какой еще прыщик?» – но он сумел противостоять подобному побуждению. В конечном итоге, Магрудер признал, что никто не заставлял его и других нарушать закон. «Мы могли возражать против того, что происходит, или уйти в знак протеста, – писал он. – Вместо этого мы себя убедили, что ложь – это правда, и ринулись вперед» [75]  [75] Jeb Stuart Magruder (1974), An American Life: One Man's Road to Watergate. New York: Atheneum, p. 348.


[Закрыть].

«Нельзя оправдать взлом, подслушивание, лжесвидетельство и другие попытки все скрыть… Я и другие оправдывали незаконные действия, ссылаясь на „обычную политику“ на „сбор сведений“, или на „соображения национальной безопасности“. Мы были абсолютно не правы, и только после того как мы признали это и заплатили публично за свои ошибки, мы можем ожидать, что широкая публика будет верить нашему правительству или нашей политической системе».

Глава 3. Память: историк, поставляющий самооправдания

«То, что мы… уверенно называем памятью… на самом деле – форма пересказа историй, который постоянно происходит у нас в мозгу, и в процессе пересказа истории часто меняются».

мемуарист и издатель Уильям Максвелл

Много лет тому назад, когда президентом был Джимми Картер, писателя Гора Видала интервьюировал в телепрограмме Today ее ведущий, Том Брокау.

По словам Видала, Брокау начал с такого вопроса: «Вы много писали о бисексуальности…», но Видал прервал его, сказав: «Том, позвольте мне высказать вам мнение об этих утренних телешоу. Это слишком раннее время, чтобы говорить о сексе. Никто не хочет о нем слышать в этот час, а те, кто хотят, в это время им занимаются. Не начинайте этот разговор». – «Да, но, Гор, вы много писали о бисекс…». Гор снова прервал ведущего, сказав, что в своей новой книге он не затрагивает тему бисексуальности и хотел бы поговорить о политике. Брокау еще раз попытался поднять эту тему, а Видал снова отказался, заявив: «Давайте теперь поговорим о Картере… Чем он занимается с этими бразильскими диктаторами, притворяющимися, будто бы они любящие свободу, демократичные лидеры?». После этого темой интервью был Картер. Через несколько лет, когда Брокау стал ведущим телепрограммы Nightly News, журнал Time готовил о нем большую статью, и Брокау был задан вопрос об особенно трудных интервью, которые он проводил. Брокау выделил свою беседу с Гором Видалом: «Я хотел говорить о политике, – вспоминал Брокау, – а он хотел говорить о бисексуальности».

Все было «абсолютно наоборот», сообщил Видал, «но он сделал меня козлом отпущения» [76]  [76] Цитируется в: George Plimpton (1997), Truman Capote. New York: Anchor/ Doubleday, p. 306. Мы принимаем версию этой истории Видала, поскольку он всегда был готов обсуждать обе темы: и политику, и бисексуальность, поэтому у него не было мотива, чтобы искажать свои воспоминания.


[Закрыть].

Намеревался ли Том Брокау представить Гора Видала в негативном свете? Лгал ли он, как намекает Видал? Это маловероятно. В конце концов, сам Брокау выбрал эту историю, чтобы рассказать ее репортеру журнала Time – а он ведь мог выбрать любую другую историю из своей длинной карьеры для обсуждения, а не ту, которая нуждалась в приукрашивании или лжи. Кроме того, он, конечно, знал, что репортер проверит первоначальную стенограмму интервью Видала.

Брокау исказил то, кто и что сказал, неосознанно: не для того, чтобы выставить Видала в невыгодном свете, но для того, чтобы самому хорошо выглядеть. Ему как новому ведущему программы Nightly News не подобало задавать вопросы о бисексуальности, и поэтому он верил (и помнил), что всегда предпочитал высокоинтеллектуальный разговор о политике этой сомнительной теме.

Когда два человека совершенно по-разному вспоминают об одном и том же событии, наблюдатели обычно предполагают, что один из них врет. Конечно, некоторые люди действительно изобретают или приукрашивают истории, чтобы манипулировать аудиторией или обманывать ее, как поступил Джеймс Фрей со своим бестселлером «A Million Little Pieces» [§]  [§] Джеймс Фрей в этой автобиографической книге о том, как избавиться от наркотиков, выдумал ряд эпизодов. Подробнее об этом рассказывается в Главе 8. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Но большинство из нас часто как не говорит правду, так и не обманывает сознательно. Мы не лжем: мы оправдываем себя. Все мы, когда мы рассказываем наши истории, добавляем детали и пропускаем неудобные для нас факты, немного искажаем события, чтобы лучше выглядеть, и это так хорошо у нас получается, что в следующий раз мы еще что-то добавляем и приукрашиваем, мы оправдываем эту небольшую «белую ложь» тем, что история благодаря ей становится лучше и яснее – пока не оказывается, что то, что мы помним, на самом деле происходило не так или вообще не происходило.

Таким способом память становится нашим личным, поставляющим нам самооправдания историком. Социальный психолог Энтони Гринвальд описал, как «тоталитарное эго» управляет нашим «я», безжалостно уничтожая информацию, которую не хочет слышать и, как все фашистские лидеры, переписывает историю с точки зрения победителя [77]  [77] Anthony G. Greenwald (1980), «The Totalitarian Ego: Fabrication and Revision of Personal History», American Psychologist, 35, pp. 603–618.


[Закрыть]. Но, если тоталитарный правитель переписывает историю для будущих поколений, «тоталитарное эго» делает это для самого себя. Историю пишут победители, и, когда мы пишем наши собственные истории, мы делаем это подобно завоевателям, чтобы оправдать наши действия, чтобы хорошо выглядеть в собственных глазах и позитивно оценивать то, что мы сделали или не сделали. Если были допущены ошибки, память помогает нам помнить, будто их сделал кто-то другой, а если и мы там были – то только в роли невинных наблюдателей.

На простейшем уровне память сглаживает диссонанс, позволяя включиться механизму «ошибки подтверждения», благодаря которому мы избирательно забываем информацию, противоречащую нашим взглядам. Например, если бы мы были совершенными рациональными существами, мы бы старались помнить только умные и здравые идеи не загружали бы наш мозг всякими глупостями. Но теория диссонанса предсказывает, что мы обычно забываем как убедительные доводы наших оппонентов, так и глупые аргументы наших сторонников. Глупый аргумент в поддержку нашей собственной позиции запускает диссонанс, поскольку вызывает сомнения в мудрости этой позиции или в интеллекте людей, согласных с ней. Сходным образом, здравый аргумент оппонентов также вызывает диссонанс, потому что возникает возможность, боже упаси, что другая сторона может быть права, или что проблема требует серьезного обдумывания. Поскольку и глупые аргументы нашей стороны, и убедительные аргументы оппонентов вызывают диссонанс, теория предсказывает, что мы или не поймем эти аргументы, или быстро их забудем. Именно это и было показано в классическом эксперименте, проведенном Эдвардом Джонсом и Рикой Кохлер в 1958 г., в котором исследовалось отношение к десегрегации в Северной Каролине [78]  [78] Edward Jones and Rika Kohler (1959), «The Effects of Plausibility on the Learning of Controversial Statements», Journal of Abnormal and Social Psychology, 57, pp. 315–320.


[Закрыть]. Каждая сторона запоминала разумные аргументы в пользу собственной позиции и слабые аргументы другой стороны, но забывала слабые аргументы своих сторонников и сильные аргументы оппонентов.

Конечно, наши воспоминания также могут быть очень подробными и точными. Мы помним наши первые поцелуи и наших любимых учителей. Мы помним семейные истории, фильмы, свидания, бейсбольную статистику, детские унижения и триумфы. Мы помним главные события своей жизни. Но, если мы что-то неправильно запоминаем или не помним – наши ошибки неслучайны. Повседневные ослабляющие диссонанс искажения воспоминаний помогают нам понимать мир и защищать наши решения и убеждения. Искажения еще сильнее, если они мотивированы желанием сохранить устойчивую и последовательную я-концепцию, желанием быть правым, потребностью сохранить самоуважение, потребностью оправдать наши ошибки или плохие решения, или потребностью найти объяснение, желательно, не из отдаленного прошлого, наших текущих проблем [79]  [79] См., например, Michael Ross (1989), «Relation of Implicit Theories to the Construction of Personal Histories», Psychological Review, 96, pp. 341–357; Anne E. Wilson and Michael Ross (2001), «From Chump to Champ: People's Appraisals of Their Earlier and Present Selves», Journal of Personality and Social Psychology, 80, pp. 572–584; and Michael Ross and Anne E. Wilson (2003), «Autobiographical Memory and Conceptions of Self: Getting Better All the Time», Current Directions in Psychological Science, 12, pp. 66–69.


[Закрыть]. Измышления, искажения и простое забывание – это «рядовые солдаты» памяти, которых она призывает на передовую, когда «тоталитарное эго» хочет защитить нас от боли и смущения, возникающих, когда наши действия диссонируют с важными для нас аспектами нашего я-образа: «И я сделал это?». Вот почему исследователи памяти любят цитировать Ницше: «„Я это сделал“, – говорит моя память. „Я этого не делал“, – говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов, память сдается».

Ошибки памяти

У Кэрол есть любимая детская книга, написанная Джеймсом Тербером «Замечательное О» («The Wonderful О»), которую, как она помнит, ей в детстве подарил отец. «Ванда пиратов захватывает остров и запрещает его жителям произносить слова, в которых есть буква О, или пользоваться предметами, в названиях которых она есть, – вспоминает Кэрол. – Я хорошо помню, как мой папа читает мне книгу, и мы вместе смеемся, думая о робкой Офелии Оливер, которая называет свое имя и фамилию, пропуская О, и получается „Фелия Ливер“. Я помню, как храбро пыталась вместе с островитянами догадаться о четвертом слове с буквой О, которое никогда нельзя терять (первые три это love – любовь, hope – надежда и valor – доблесть), а мой папа поддразнивает меня: Орегон? Орангутанг? Офтальмолог? А потом недавно я нашла мое первое издание „The Wonderful О“. Книга была впервые опубликована в 1957 г. – через год после смерти моего отца. Я смотрела на дату в недоумении и не верила своим глазам. Очевидно, кто-то другой дал мне эту книгу, кто-то другой читал ее мне, кто-то другой смеялся вместе со мной над Фелией Ливер, кто-то другой хотел, чтобы я поняла, что четвертое О нужно было искать в слове freedom – свобода. Кто-то, кого я забыла».

Эта история иллюстрирует три важных качества памяти: во-первых, то, как трудно осознавать, что яркие воспоминания, наполненные эмоциями и подробностями, ошибочны, во-вторых, что, даже если мы абсолютно, совершенно уверены в точности наших воспоминаний, это не означает, что так и есть на самом деле, и, в-третьих, что ошибки нашей памяти поддерживают наши сегодняшние чувства и представления. «У меня есть ряд воспоминаний о моем отце, – замечает Кэрол, – каким он был добрым человеком, веселым и преданным отцом, любившим мне читать, копаться вместе со мной в книгах, играть со мной в слова. Поэтому для меня было логично предполагать, нет, помнить, что это он читал мне „The Wonderful O“».

Метафоры памяти соответствуют исторической эпохе и технологии. В прошлых столетиях философы сравнивали память с мягкой восковой табличкой, которая сохраняет все, что на ней отпечаталось. С приходом печатного станка люди начали думать о памяти как библиотеке, хранящей события и факты для последующего извлечения и использования. (Те из нас, кто достиг определенного возраста, так и думают о ней, бормоча о том, что мы «архивировали» информацию в нашем переполненном мозговом архиве). С изобретением кино и магнитофонов люди стали думать о памяти как о видеокамере, которая включается при рождении и автоматически записывает все, что происходит впоследствии. Сейчас мы думаем о памяти, используя компьютерную терминологию, и хотя некоторые из нас хотели бы иметь больше «оперативной памяти», мы предполагаем, что почти все происходящее с нами «сохраняется». Наш мозг может не просматривать все эта воспоминания, но они в нем сохранены и ожидают, когда вы их извлечете и, запасшись попкорном, просмотрите, как в кинотеатре.

Эти метафоры памяти популярны, они обнадеживают, но они неверны. Воспоминания вовсе не похоронены где-то в мозгу подобно костям на местах археологических раскопок, и мы не можем их выдергивать из земли как редиску, а если мы все-таки «раскопали» воспоминания, их трудно сохранить так, чтобы они не теряли качества. Мы не помним всего, что произошло с нами – мы выбираем лишь основные факты. (Если бы мы не забывали, наш мозг не смог бы работать эффективно, так как утонул бы в психологическом мусоре – сведениях о температуре в прошлую среду, скучной беседе, случайно подслушанной в автобусе, телефонными номерами, которые мы когда-либо набирали). Более того, извлечение воспоминаний из памяти вовсе не похоже на считывание файла или проигрывание магнитофонной записи: это больше похоже на просмотр отдельных кадров из фильма и попытку сообразить, как могла бы выглядеть вся сцена. Мы можем механически запоминать и воспроизводить поэзию, шутки и другие виды информации, но, чтобы запомнить сложную информацию, мы организуем ее, выстраивая историю.

Поскольку намять реконструирует факты и события, она подвержена конфабуляциям: мы можем путать то, что произошло с кем-то другим, с тем, что произошло с нами, или верить, будто помним что-то, чего никогда не происходило в реальности. Реконструируя воспоминания, люди опираются на многие источники. Когда вы вспоминаете о своем дне рождения в пять лет, вы можете помнить, как ваш младший братик засунул палец в ваш праздничный торт и испортил его, но вы также дополните это воспоминание информацией, которую вы узнали позже из семейных историй, фотографий, домашних видео о празднованиях дней рождения, которые вы видели по телевизору. Вы объедините все это в целостное воспоминание. Если кто-то вас загипнотизирует, и вы вернетесь под гипнозом в прошлое, когда вам было пять лет, вы расскажете, как праздновали тогда свой день рождения, и эта история покажется яркой и подлинной, но в ней будет много деталей, описывающих то, чего в реальности не происходило. Через некоторое время вы уже не сможете различать ваши реальные воспоминания и добавленную к ним когда-то информацию. Этот феномен называется «ошибкой источника» или проблемой «когда же я об этом узнал?» [80]  [80] Marcia K. Johnson, Shahin Hashtroudi, and D. Stephen Lindsay (1993), «Source Monitoring», Psychological Bulletin, 114, pp. 3-28; Karen J. Mitchell and Marcia K. Johnson (2000), «Source Monitoring: Attributing Mental Experiences», in E. Tulving & F. I. M. Craik (eds.), The Oxford Handbook of Memory. New York: Oxford University Press.


[Закрыть] Я читал об этом? Видел это? Или кто-то мне рассказал об этом?

Мэри Маккарти блестяще использовала свое понимание природы конфабуляций в написанной ею книге «Мемуары девочки-католички» («Memories of a Catholic Girlhood»): это редкое исключение из нашей обычной практики историй-воспоминаний. В конце каждой главы Маккарти подвергала свои воспоминания проверке и искала доказательства, подтверждающие или опровергающие их, даже если это могло разрушить интересную историю. В главе «Бабочка из фольги» Маккарти ярко вспоминает и описывает то, как ее строгие дядя Майерс и тетя Маргарет – родственники, заботившиеся о ней и ее братьях, после того как их родители умерли, обвинили ее в том, что она украла приз, принадлежавший ее маленькому брату – яркую бабочку из цветной фольги. Она этого не делала и, когда бабочка пропала, хотя в доме все обыскали, бабочку так и не нашли. Но через несколько дней бабочку нашли под скатертью на обеденном столе рядом с тем местом, где сидела Мэри. Дядя и тетя очень рассердились и сильно выпороли Мэри за эту якобы совершенную ею кражу – дядя ремнем, а тетя – щеткой для волос, но как игрушка попала под скатерть, так и осталось тайной. Через много лет уже взрослые сестра и братья предавались воспоминаниям об ужасном дяде Майерсе. «Тогда мой брат Престон сказал мне, – пишет Мэри Маккарти, – что в тот знаменитый вечер пропажи бабочки, он видел, как дядя Майерс прокрался в столовую, поднял скатерть, а в руке у него была бабочка».

Конец главы. Замечательно! Драматическая концовка и блестяще рассказанная. А потом Маккарти добавляет постскриптум. Когда я писала эту историю, признается она: «Я неожиданно вспомнила, что в колледже начинала писать пьесу на эту тему. Могло ли быть так, что идея, будто это дядя Майерс подложил бабочку на мое место, была мне подсказана моей учительницей? Я слышу, как она говорит мне взволнованно: „Наверное, твой дядя сам сделал это!“». Мэри позвонила своим братьям, но ни один из них, включая Престона (ему тогда было семь лет), не помнил, что видел дядю Майерса с бабочкой в руке или что рассказывал об этом на семейной встрече. «Я боюсь, что, скорее всего, – делает вывод Маккарти, – я объединила два воспоминания: историю о пропавшей бабочке и объяснение того, что могло произойти, предложенное позже учительницей» [81]  [81] Mary McCarthy (1957), Memories of a Catholic Girlhood. San Diego: Harcourt Brace & Co. «…а в руках у него была бабочка», с. 80; «Я неожиданно вспомнила», с. 82; «Я боюсь, что, скорее всего…», с. 83.


[Закрыть]. Психологически это вполне объяснимо: история о том, как дядя Майерс прячет бабочку под скатерть, соответствовала чувствам Мэри по отношению к этому злому человеку в целом и ее справедливому негодованию, вызванному незаслуженным наказанием.

Когда большинство людей пишут мемуары или описывают прошлое, они, однако, не поступают так, как Мэри Маккарти. Они рассказывают так, как пациенты общаются с психотерапевтом: «Доктор, вот что произошло». Они рассчитывают на то, что слушатель не скажет: «Да? Вы уверены в том, что все именно так и произошло? Вы уверены в том, что ваша мать ненавидела вас? Вы уверены в том, что ваш отец был таким жестоким? И, раз уж мы начали, давайте проанализируем воспоминания о вашем ужасном бывшем муже. Возможно, вы забыли о каком-то пустяке, который мог вызвать у него раздражение, допустим, вполне оправданной с вашей точки зрения интрижке с тем юристом из городка Баг Тасл, штат Оклахома?». Напротив, мы рассказываем наши истории, пребывая в уверенности, что слушатель не станет их оспаривать или задавать вопросы о фактах, им противоречащих, а это означает, что у нас редко есть стимул проверять, насколько наши истории точны. У вас есть воспоминания о вашем отце, которые ярки и отчетливы для вас, они показывают, каким он был, и какие у вас были взаимоотношения. О чем вы забыли? Вы помните, как вы не слушались, и он шлепнул вас, и вас до сих пор злит, что он не объяснил, за что он вас наказал. Но, возможно, вы были таким ребенком, которому было трудно что-то объяснить, потому что вы были нетерпеливы и импульсивны и не слушали то, что вам говорили взрослые? Когда мы рассказываем истории, то обычно прямо себя не упоминаем: мой отец сделал то-то и то-то, потому это он был таким, но не потому, что это я был трудным ребенком. Это самооправдания в наших воспоминаниях. Они – причина нашей реакции, когда мы узнаем, что наши воспоминания неверны: мы удивляемся, чувствуем себя потерянными, будто земля ушла у нас из-под ног. В известном смысле, мы, действительно, теряем опору, потому что в этом случае нам приходится переосмыслить нашу собственную роль в рассказанной нами истории.

Каждый родитель против своего желания участвовал в игре, в которой нельзя победить. Вы требовали, чтобы ваша дочь брала уроки игры на фортепиано, а потом она пожалуется, что вы тем самым погубили ее любовь к этому инструменту. Вы разрешали вашей дочери пропускать уроки фортепиано, потому что ей этого хотелось, а потом она пожалуется, что вам следовало заставить ее продолжать: ведь она так и не научилась играть на фортепиано. Вы требуете, чтобы ваш сын после уроков в обычной школе посещал еще и еврейскую школу, и он обвинит вас в том, что вы ему помешали стать еще одним Хэнком Гринбергом (выдающимся бейсболистом-евреем). Разрешите сыну прогуливать занятия в еврейской школе – настанет время, когда он упрекнет вас в том, что вы не позаботились о том, чтобы он знал культурное наследие своих предков. Замечательный пример – Бетси Петерсен, пожаловавшаяся в своих мемуарах «Танцуя с папой» («Dancing With Daddy») на своих родителей за то, что они ее водили только на занятия плаванием, прыжками на батуте, верховой ездой и теннисом, но не на занятия балетом. «Единственного, чего я хотела, они не дали мне», – писала она. Обвинять родителей – это популярная и удобная форма самооправдания, потому что она позволяет людям меньше переживать по поводу своих промахов и недостатков. Были допущены ошибки – но не ими. Неважно, что я бурно протестовала против этих кружков или занималась в них спустя рукава. Память минимизируют нашу собственную ответственность и преувеличивает ответственность родителей.

Пока мы обсуждали значимые искажения воспоминаний и конфабуляции, которые служат для оправдания и объяснения нашей собственной жизни. Ум – орган, занятый поиском смысла, не интерпретирует наш опыт как рассыпанные по полу осколки стекла – он собирает из них мозаику. Проходят годы – и мы видим эти узоры. Они кажутся материальными, неизменными, мы не способны вообразить, что из кусочков мозаики можно собрать и другие узоры.

На самом деле, узор – это результат многих лет, в течение которых мы пересказывали свою историю, превращали ее в жизненную повесть со своими героями и негодяями, объясняющую, как мы стали такими, какие мы есть. Поскольку повествование, нарратив – это способ, с помощью которого мы понимаем мир и наше место в нем, оно нечто большее, чем простая сумма элементов. Если одна из деталей-воспоминаний оказывается неверной, и это доказано, людям нужно устранить возникший диссонанс, а, возможно, и пересмотреть всю психологическую категорию: вы имеете в виду, что папа (мама) в целом не были такими уж плохими (хорошими) людьми? Вы утверждаете, что папа (мама) был/а сложной индивидуальностью? По существу ваше жизненное повествование может быть верным: ваш отец или мать могли в реальности быть безнадежно грешными или абсолютно святыми существами. Проблема в том, что когда нарратив становится главным источником самооправдания, на который рассказчик полагается, чтобы оправдывать свои ошибки или неудачи, воспоминания искажаются, чтобы служить этой цели. Рассказчик помнит только примеры, подтверждающие злую волю своего родителя, но забывает о том, хорошем, что он/она делали, диссонирующим с его общим представлением о родителе. По мере того как история приобретает все большую жесткость и определенность, становится все труднее увидеть целостный образ родителя: и плохие, и хорошие качества, и сильные стороны, и слабости, и добрые намерения, и непростительные промахи.

Воспоминания создают наши истории, но и истории создают наши воспоминания. Когда у нас сложился нарратив, мы встраиваем в него наши воспоминания. В серии экспериментов Барбара Тверски и Элизабет Марш показали, как мы «выдумываем наши жизненные истории». В одном из них люди читали рассказ о двух соседях по комнате, каждый из которых совершал как нехороший, так и хороший поступок. Потом они писали письмо об одном из них: в одном случае это была жалоба управляющему зданием, а в другом – рекомендация для вступления в клуб общения по интересам. В этих письмах Участники эксперимента, как выяснилось, добавляли подробности и детали, которых не было в первоначальном рассказе. Например, если они писали рекомендацию, то могли добавить, что «Рейчел – живая и общительная». Потом, когда их просили как можно точнее вспомнить первоначальный рассказ, пересказ оказывался похожим на то, что они писали в письме [82]  [82] Barbara Tversky and Elizabeth J. Marsh (2000), «Biased Retellings of Events Yield Biased Memories», Cognitive Psychology, 40, pp. 1 -38; см. также: Elizabeth J. Marsh and Barbara Tversky (2004), «Spinning the Stories of Our Lives», Applied Cognitive Psychology, pp. 491–503.


[Закрыть]. Они упоминали придуманные ими детали, но забывали диссонантную информацию из рассказа, не включенную ими в письмо.

Чтобы показать, как воспоминания изменяются, чтобы соответствовать нашим историям, психологи изучали их изменения с течением времени: если ваши воспоминания об одних и тех же людях изменяются и становятся позитивными или негативными, в зависимости от того, что сейчас происходит в вашей жизни – то они рассказывают о вас, а не о них. Этот процесс происходит так постепенно, что вы можете испытать шок, когда поймете, насколько изменились ваши воспоминания и оценки. «Несколько лет назад я нашла дневник, который вела, когда была подростком, – написала одна женщина в письме к ведущей раздела психологических консультаций в журнале. – Я была тогда такой неуверенной и обозленной. Я испытала шок, прочитав, что могла такое чувствовать. Я считала, что у меня с мамой были очень близкие взаимоотношения, и не помню никаких серьезных проблем, а дневник свидетельствует о том, что все было иначе».

Причина, по которой автор письма «не помнит никаких серьезных проблем», была выявлена в двух экспериментах, проведенных Брук Фини и Джудом Кэссиди, показавшим, как подростки неверно запоминают и вспоминают свои ссоры с родителями. Подростки с родителями приходили в лабораторию и заполняли анкеты, в которых перечисляли обычные причины своих разногласий: внешний вид подростка, требование вовремя приходить домой, драки с братьями и сестрами. Потом подростки обсуждали в течение десяти минут с каждым из родителей по отдельности свои разногласия и искали решение. Наконец, подростки оценивали свое отношение к этим конфликтам, интенсивность своих эмоций, отношения к родителям и т. д. Через шесть недель их просили снова вспомнить и оценить обсуждавшиеся конфликты с родителями и свою реакцию на них. Подростки, у которых были близкие отношения с родителями, теперь считали разногласия с родителями менее острыми и серьезными, чем в первый раз. Однако подростки, отношения с родителями у которых были сложными и/или негативными, оценивали конфликт как более интенсивный и острый, чем шесть недель назад [83]  [83] Brooke C. Feeney and Jude Cassidy (2003), «Reconstructive Memory Related to Adolescent-Parent Conflict Interactions: The Influence of Attachment-Related Representations on Immediate Perceptions and Changes in Perceptions over Time», Journal of Personality and Social Psychology, 85, pp. 945–955.


[Закрыть].

Подобно тому, как наши сегодняшние чувства по отношению к родителям влияют на воспоминания о том, как они с нами обращались в детстве, наша текущая я-концепция, представления о себе влияет на наши воспоминания о собственной жизни. В 1962 г. Дэниел Оффер, тогда молодой стажер-психиатр вместе с коллегами проинтервьюировал 73 четырнадцатилетних мальчика об их жизни дома, сексуальности, религии, родителях, в том числе о дисциплинарных требованиях родителей, и других эмоциональных темах. Оффер с коллегами сумели взять через 34 года повторное интервью почти у всех первоначальных участников – теперь это были тридцативосьмилетние мужчины, и попросили рассказать, что они помнят из рассказанного ими о себе в подростковом возрасте. «Примечательно, – сделали вывод исследователи, – что доля совпадений не превышала вероятность случайного угадывания». Большинство из тех, кто запомнил себя смелыми и общительными подростками, в четырнадцать лет считали себя робкими. Пережив сексуальную революцию 1970-х и 1980-х гг., эти мужчины «вспоминали», будто были гораздо более сексуально предприимчивыми подростками, чем это было в реальности. Почти половина вспоминала, будто они полагали, когда были подростками, что сексуальные отношения в старших классах школы – это нормально, хотя в реальности в четырнадцать лет так считало только 15 % из них. Сегодняшние я-концепции этих мужчин искажали их воспоминания, приводя их в соответствие с текущим я-образом [84]  [84] Daniel Offer, Marjorie Kaiz, Kenneth I. Howard, and Emily S. Bennett (2000), «The Altering of Reported Experiences», Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 39, pp. 735–742. Некоторые авторы, также опубликовавшие книгу на эту тему. См.: Daniel Offer, Marjorie Kaiz Offer, and Eric Ostrov, Regular Guys: 34 Years Beyond Adolescence. New York: Kluwer Academic/Plenum.


[Закрыть].

Воспоминания искажаются в благоприятном направлении самыми разными способами. И мужчины, и женщины вспоминают о меньшем количестве сексуальных партнеров, чем у них было в реальности, считают, что занимались с этими партнерами сексом чаще, чем в действительности, думают, что чаще пользовались презервативами, чем это было на самом деле. Люди также помнят, как голосовали на выборах, хотя этого не было, «помнят», что голосовали за победившего кандидата, хотя в реальности голосовали за проигравшего, они помнят, будто пожертвовали на благотворительные цели большую сумму, чем в реальности, они помнят, будто их дети начали ходить и говорить раньше, чем это было в действительности… Вы уловили идею [85]  [85] Об ошибках воспоминаний о сексе см.: Maryanne Garry, Stefanie J. Sharman, Julie Feldman, Gary A. Marlatt, and Elizabeth Loftus (2002), «Examining Memory for Heterosexual College Students' Sexual Experiences Using an Electronic Mail Diary», Health Psychology, 21, pp. 629–634. О голосовании и выборах см.: R.P. Abelson, Elizabeth D. Loftus, and Anthony G. Greenwald (1992), «Attempts to Improve the Accuracy of Self-Reports of Voting», in J.M. Tanur (ed.), Questions About Questions: Inquiries into the Cognitive Bases of Surveys. New York: Russell Sage. См. также: Robert F. Belli, Michael W. Traugott, Margaret Young, and Katherine A. McGonagle (1999), «Reducing Vote Overreporting in Surveys: Social Desirability, Memory Failure, and Source Monitoring», Public Opinion Quarterly, 63, pp. 90-108. Об ошибках памяти относительно жертвования денег на благотворительность, см.: Christopher B. Burt and Jennifer S. Popple (1998), «Memorial Distortions in Donation Data», Journal of Social Psychology, 138, pp. 724–733. Воспоминания студентов об их школьных оценках также искажаются в сторону завышения. См.: Harry P. Bahrick, Lynda К. Hall, and Stephanie A. Berger (1996), «Accuracy and Distortion in Memory for High School Grades», Psychological Science, 7, pp. 265–271.


[Закрыть].