Текст книги "Спасение Рейн (ЛП)"

Автор книги: Келси Кингсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

КУДА ПОЙТИ

Через шесть месяцев после моего тридцатилетия, через девять с половиной лет после начала моего пребывания за решеткой, я официально получил право на условно-досрочное освобождение. Я получил уведомление о предстоящем слушании, и у меня было неплохое предчувствие, каким будет результат. И, может быть, это было немного самоуверенно с моей стороны. Может быть, мне следовало ожидать худшего – черт, я всю жизнь только этим и занимался. Но, как уже говорил, в свой тридцатый день рождения я проснулся с хорошим чувством, поселившимся в глубине моих костей. Наверное, можно считать, что это было как-то связано с тем, чтобы выбраться отсюда.

Я имею в виду, что это, черт возьми, точно не имело никакого отношения ко второму визиту моей матери за последние девять лет.

Я не понимал, как это возможно, чтобы кто-то постарел на пятнадцать лет всего за три. Но Диане Мэйсон это каким-то образом удалось. Она была похожа на ведьму из старых детских страшилок. Древнюю ведьму, поселившуюся глубоко в лесу. Ее глаза ввалились, щеки впали. Волосы были сухими, как солома у чучела. Я сидел напротив нее и думал, как, черт возьми, эта женщина могла родить меня, ведь я совершенно не был похож на этот мешок с тонкой кожей и костями.

И вот так, впервые за тридцать с лишним лет, я задумался о своем отце и о том, кем он мог быть.

– Так ты все еще принимаешь таблетки или уже перешла на более тяжелую хрень? – обвинил ее я, скрестив руки на груди.

– Что ж, я вижу, ты все такой же умник.

Я незаметно перевел взгляд на столик рядом со мной. Эван – действительно отличный парень, отсидевший двадцать пять лет за то, что выстрелил в спину мужчине, убегавшему из дома Эвана, после того как тот ворвался в дом и жестоко изнасиловал его жену, – сидел с детьми и безутешно плакал из-за того, что его жена не пришла. Он рассказывал, что ей было тяжело видеть его здесь, зная, что, в конце концов, ей придется уехать без него. И я догадывался, что она просто не нашла в себе сил приехать.

Я жалел, что она не пришла, ради него.

А еще жалел, что мама так и не появилась ради меня.

Оглянувшись на нее, я протянул:

– Нет. Мне просто интересно, с каким дерьмом мне придется иметь дело, когда я выберусь отсюда.

Ее поведение неуловимо изменилось. Как грозовая туча, тихо проплывающая по чистому небу.

– Итак, это правда. Ты можешь рассчитывать на условно-досрочное освобождение.

Я кивнул.

– Да. Слушание состоится через неделю.

Мама двинула челюстью, опустив взгляд на стол. Она поковыряла свои обтрепанные кутикулы своими ломкими ногтями, прежде чем сказала:

– Я не хочу, чтобы ты возвращался домой.

Справа от меня Куп – парень, который пытался ограбить банк после того, как узнал, что потерял свой дом, – должно быть, только что сказал своей жене, что у него тоже есть все шансы выбраться отсюда, потому что она вскочила со своего места и бросилась к нему. Охранник позволил им обняться на несколько секунд, после чего попросил их разойтись.

И была моя мама, которая сказала мне, что не хочет, чтобы я возвращался домой.

Наверное, это было здорово, когда кто-то хотел, чтобы тебя выпустили, и можно было обниматься без того, чтобы кто-то говорил тебе остановиться.

Мускул на моей челюсти дернулся.

– Почему нет?

– Потому что… – сжала руки в кулаки мама, словно внезапно разозлилась. Она наклонилась вперед и понизила голос до шепота. – Ты хоть знаешь, что ты сделал с моей жизнью после того, как убил Билли?

Я смотрел на ее скелетное лицо, и словно воздух высосали из комнаты. Эти слова – «убил Билли» – вонзились глубоко, рассекая кости и мышцы, пока не пронзили то, что осталось от моего сердца. Вот только она ошиблась.

Я не убивал Билли.

Я не хотел его смерти и не просил его принимать ее отравленные лекарства. Но Билли все равно сделал это, и мне придется жить с этим всю оставшуюся жизнь.

А вот то, что она считала, будто это я его убил… Это было больно, хотя знал, что не должно. Ее мнение не должно было иметь значения. Но оно имело значение. И всегда будет иметь.

– Я никого не убивал, – возразил я, понизив голос.

– Пиздеж, – прошипела мама, усмехаясь. – И не только я так думаю. Мать Билли? Ты когда-нибудь задумывался, каково ей будет видеть, как ты бродишь по городу как ни в чем не бывало? Думаешь, кто-нибудь захочет увидеть твое лицо, зная, что ты сделал? Ты опозорил меня, Солджер. Опозорил всю нашу семью. Боже… – сжала зубы мама, глядя в сторону, и покачала головой. – Я даже не могу представить, что сказали бы сейчас твои бабушка и дедушка, если бы они были живы.

Я мог бы сидеть и принимать все, что она мне давала, даже не пошевелив ни единым мускулом. Но в тот момент, когда мама втянула в это бабушку с дедушкой, все, что я видел перед собой, стало красным.

– Заткнись, черт возьми, – сказал я сквозь слишком сильно сжатые челюсти.

Но мама только сморщила нос и посмотрела мне прямо в глаза, продолжая:

– Дедушка не смог бы даже смотреть на тебя. Ты опозорил его имя. Опозорил его и все, чему он тебя учил. Он бы пожалел, что уговорил меня не делать аборт…

Я хлопнул ладонями по столу, позволив звуку эхом разнестись по комнате. Тяжелая тишина воцарилась как среди заключенных, так и среди посетителей, когда ближайший охранник предупредил меня, чтобы я успокоился, но знаете что? На хрен это.

Я наклонился вперед, почти касаясь своим носом ее носа, и сказал:

– Я должен был дать тебе умереть.

Ее глаза распахнулись. Страх вспыхнул в ее крошечных, как карандашные точки, зрачках, и она открыла рот.

– Что… что ты…

– Все… все, что я когда-либо делал, все, что я сделал с собой… причина, по которой я здесь, – это ты. Чтобы спасти твою задницу. Чтобы защитить тебя. Это то, чему научили меня бабушка с дедушкой – защищать тебя, – ткнул пальцем в ее костлявую грудь.

– Мэйсон, это твое последнее предупреждение, – сказал охранник, подходя ближе к тому месту, где мы сидели.

– Все в порядке. Я закончил, – сказал я, вставая со скамейки.

Но прежде чем уйти, наклонился к матери, намеренно запугивая ее своими габаритами и ростом и всем тем, что, черт возьми, она обо мне думала.

– Просто помни, что ты сейчас жива благодаря мне. Билли мертв из-за тебя. И это я платил за это последние девять с половиной лет, а ты благодаришь меня, говоря, что мне не рады в доме, за который я, блядь, помогал платить? Это ты ебаное позорище, Диана. А не я.

Охранник стоял рядом со мной, держа на всякий случай руку на дубинке. Но я бы никогда не дал ему повода использовать ее. Потом быстро принес извинения за свое недостойное поведение и поспешил уйти от женщины, которая, как я когда-то верил, заботилась обо мне. И знаете что? Может быть, когда-то так и было. Может быть, то время в больнице, когда мне порезали лицо, было последним. Но сейчас ей было на меня насрать – это было чертовски точно, – так почему же я вообще пытался думать о ней?

Вот только я не знал. И от того, что она сказала, не мог отделаться, когда рухнул на пол в библиотеке и обхватил голову руками.

Слушание по моему условно-досрочному освобождению было через неделю. Скорее всего, меня выпустят отсюда, если только им действительно не нравилось мое общество.

Куда мне было идти? Если я не смогу вернуться домой, что, черт возьми, со мной будет? Неужели весь город действительно ненавидит меня так сильно, как она сказала? Какое, черт возьми, у меня будущее в месте, где я никому не нужен – даже собственной матери?

Если только я никогда не уеду.

Здесь у меня была жизнь.

У меня был кров, еда, друзья.

С какой стати я должен был уезжать?

Я прислушался к шарканью обутых в кроссовки ног, входящих в библиотеку. И, опустив руки, увидел, как Джин – пожилой чувак, который, потеряв работу, решил, что это хорошая идея – вломиться в несколько домов, – направился к стеллажу неподалеку от того места, где я сидел. Затем, не задумываясь, встал, схватил самую тяжелую книгу, до которой смог дотянуться – прости, Стивен Кинг, – и быстро подошел к нему.

Я собирался обрушить эту книгу ему на голову. И молился, чтобы не убить его, но если так, то мои извинения Джину, но, по крайней мере, так я точно обеспечу себе место здесь до конца своей дерьмовой жизни.

Я уже высоко занес книгу, готовый обрушить ее, когда Джин повернулся и увидел меня, нависшего над ним, как ангел смерти. Его глаза сразу стали огромными, и он поднял руки, чтобы закрыть лицо.

– Солджер, что за?..

– Эй, эй, эй! – поспешил в библиотеку Гарри. – Ладно, Солджер, положи книгу.

Я уставился прямо на своего друга, с трудом сфокусировав взгляд на его серебряных очках, и покачал головой.

– Гарри, я должен. Я… я не…

– Солджер, отдай мне книгу. Мы поговорим, хорошо? Ты же не хочешь ничего сделать с Джином.

Он был прав. Я не хотел ничего делать с Джином. Вообще никому ничего не хотел делать – и никогда не хотел. Моя решимость быстро рухнула, и я уронил «Противостояние» на пол. Гарри велел Джину, чтобы тот убирался к черту, когда я повернулся и уперся лбом в полку и тут почувствовал теплую руку Гарри на своей спине.

– Что случилось, сынок?

«Сынок».

Никто, кроме дедушки, никогда не называл меня сыном. И никто другой никогда не относился ко мне как к сыну. Я не знал, каково это – иметь биологического отца, но знал, каково было равняться на дедушку первые двенадцать лет моей жизни. А последние восемь лет знал, каково это – обращаться к Гарри. И тогда повернулся к нему, не заботясь о том, что должен был быть большим и крутым парнем, и позволил ему обнять себя, когда я согнулся в талии и пролил несколько тихих слезинок ему на плечо.

– Что случилось? – повторил Гарри тихим шепотом. – Ты можешь мне рассказать.

Я собрал свои проклятые эмоции и отступил от него на шаг, поспешно вытирая глаза рукой.

– Она не хочет, чтобы я возвращался домой, – признался ему, зная, что он точно поймет, о ком я говорю. – Она сказала, что я гребаный позор и что разрушил ее жизнь.

Выражение лица Гарри окаменело, когда он покачал головой. Но он был также из тех, кто любил давать людям фору, как тот сделал это для меня, когда мы впервые встретились много лет назад. И Гарри сказал:

– Ну, иногда людям нужно время, чтобы справиться со своими эмоциями. Твоя мама уже давно не была с тобой дома, так что, возможно… возможно, ей просто нужно еще немного времени, чтобы привыкнуть к твоему возвращению.

– О, ты веришь в нее гораздо больше, чем я, старик, – проворчал я, качая головой и засовывая руки в карманы брюк. – Ты не знаешь мою маму.

– Нет, – согласился Гарри, кивнув. – Но я знаю тебя и знаю, что твоя мама была бы просто сумасшедшей, если бы не хотела видеть тебя в своей жизни. Так что дай ей немного времени, ладно? Слушание по твоему делу состоится, кажется, на следующей неделе?

Я кивнул.

– Хорошо. Значит, у нее есть целая неделя на раздумья. Ты выйдешь, Солджер, я это знаю. Ты заслужил это. А когда выйдешь, ты вернешься домой, и я готов поспорить, что она будет петь совсем другую песню.

Я поднял глаза к флуоресцентным лампам, тянущимся по всему потолку библиотеки, и на мгновение прикусил нижнюю губу, прежде чем ответить:

– Что ж, Гарри, надеюсь, ты прав. Но прости меня за то, что я реалист.

* * *

Через неделю у меня было слушание, и я ждал новостей, как ребенок на Рождество.

Через два месяца после этого комиссия приняла решение о моем возвращении в мир, и прошло еще два месяца, прежде чем я стал получать удары кулаками, рукопожатия и даже объятия от друзей, которых обрел в тюрьме. Я пообещал писать им письма и взял с них обещание навестить меня, если и когда они сами выйдут на свободу.

И тут в конце очереди, в свой выходной день, появился Гарри.

В одно мгновение нахлынули воспоминания почти десятилетней давности. Тогда я был гораздо моложе, задиристее и гораздо, гораздо, гораздо более напуганным, но таким же высоким, когда вошел в эти ворота и неохотно посмотрел в глаза этому же человеку, прежде чем он провел меня в приемник-распределитель. И тогда же заметил, что, в то время как остальные охранники обращались к нам с рукоприкладством и говорили снисходительным тоном, Гарри никогда этого не делал. И хотя я никогда не считал других плохими людьми за то, что они смотрели на нас свысока, я всегда считал Гарри лучше, потому что он никогда так не делал.

Сейчас я стоял перед ним – не в тюремной одежде, а в джинсах и простой черной толстовке – и впервые мы чувствовали себя равными, хотя Гарри никогда не относился ко мне иначе.

– Я не прощаюсь с тобой, – предупредил я его, демонстративно забрасывая на плечо мешок.

Он насмешливо хмыкнул, несмотря на то, что тяжело сглотнул.

– Я тоже с тобой не прощаюсь, – настаивал Гарри, ухмыляясь, прежде чем заключил меня в крепкие медвежьи объятия. – Мне было приятно узнать тебя, сынок. Ты хороший человек.

– А ты – самый лучший.

Гарри выпустил меня из объятий и похлопал по плечу.

– Я буду скучать по тебе.

Я не мог произнести эти слова в ответ, не поперхнувшись, но кивнул. Потому что тоже буду скучать по нему. Больше, чем он мог себе представить.

Я уже чертовски устал скучать по людям.

– О, подожди секунду. – Гарри поднял палец и засунул руку в сумку, которую принес с собой. Он достал завернутую коробку размером чуть меньше моей руки и протянул ее мне. – С Рождеством, Солджер.

– Гарри, какого хрена? – Я повертел коробку в руках. – Ты не должен дарить мне дерьмо.

Он беззаботно пожал плечами.

– Теперь ты свободный человек. Я могу делать все, что, черт возьми, захочу. Но, эй, не открывай его сейчас, хорошо? Подожди, пока не окажешься в машине, или дома, или еще где-нибудь.

Дома. Черт, я не мог поверить, что действительно еду домой.

Я ненавидел то, как тряслись мои ноги и руки, когда снимал с плеча мешок и клал в него подарок. Гарри не понял… или, черт возьми, может, и понял – что, блядь, я знал? Но дело было в том, что я не получал подарков – настоящих, честных, завернутых в бумагу и все такое – с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет. Маме было не до того, чтобы наряжать елку, не говоря уже о том, чтобы купить мне подарок и завернуть его. С этой штукой в мешке я едва ли знал, что делать со своими эмоциями: поэтому закинул мешок на плечо и кусал себя за щеку, пока желание плакать или прыгать, как маленький ребенок, не утихло.

Я прочистил горло и посмотрел в сторону двери. Машина была здесь и ждала, простаивая на стоянке.

Гарри проследил за моим взглядом и глубоко вздохнул, прежде чем сказать:

– В любом случае, еще увидимся, хорошо?

Я кивнул, не зная, увижу ли я его когда-нибудь снова. И не зная, что буду делать без него.

– Да.

– Я горжусь тобой, сынок, – сказал Гарри, когда другой офицер сообщил мне то, что мы уже знали – что за мной приехало такси. – У тебя хорошая жизнь, понимаешь?

Я протянул руку, чтобы схватить его за плечо и сжать, чтобы он понял, что я это имел в виду, когда говорил:

– Спасибо, Гарри.

Затем, поскольку я не собирался больше прощаться, только не с ним, повернулся и прошел через двери, ворота и все то, что отделяло меня от внешнего мира в течение почти десяти лет. Потом сел в машину, впервые с тех пор, как был гораздо моложе, и назвал водителю адрес того дрянного многоквартирного дома, в котором когда-то жил с матерью.

Я смотрел, как исчезает из виду исправительная колония «Уэйуорд», и по мере того, как расстояние увеличивалось, странное, сокрушительное чувство тоски по дому все глубже оседало в моем нутре. Понимал, что должен был радоваться тому, что вышел на свободу, что уехал, и, наверное, в какой-то мере так оно и было. Но не мог ничего поделать с тем, что мне было грустно и более чем страшно от того, с чем я столкнусь на улице. Мир никогда не был очень добр ко мне, и я не ожидал, что он начнет это делать сейчас. Особенно теперь, когда у меня на спине была приклеена большая и толстая табличка с надписью «ОСУЖДЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК», набранной жирным красным шрифтом.

Но я не собирался думать об этом сейчас. Не сейчас, когда у меня в сумке лежал подарок, и я был слишком взволнован, чтобы не открыть его.

Поэтому, разорвав бумагу, я обнаружил небольшой конверт, приклеенный к белой коробке. У меня перехватило дыхание, когда я отодвинул конверт и увидел, что держу коробку от долбанного айфона – то, что я никогда раньше не держал в руках, не говоря уже о том, чтобы владеть им

– Какого хрена, Гарри? – пробормотал я, нахмурил брови и вскрыл конверт руками, которые так сильно не тряслись с тех пор, как охранник впервые велел мне нагнуться и развести их.

Солджер,

Прежде чем ты начнешь думать, что это слишком экстравагантный подарок, позволь напомнить тебе, что ты теперь свободный человек, и я могу подарить тебе все, что, черт возьми, захочу. Так что прими его и двигайся дальше.

Кроме того, он активирован и оплачен. Так что об этом тоже не беспокойся.

Мой номер – единственный, который сейчас на нем. Используй его. Я сказал тебе, что не прощаюсь, и я это имел в виду. Если понадоблюсь тебе, я буду рядом, днем или ночью – не сомневайся.

О тебе заботятся, Солджер, и пока я рядом, ты никогда не будешь одинок в этом мире. Тебе всегда будет куда пойти. Помни об этом.

Гарри

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

НЕПРОШЕНЫЙ СЮРПРИЗ

Исправительное учреждение «Уэйуорд» находилось в двух часах езды от места, где я вырос, на южном побережье Коннектикута, и всю дорогу я проверял свой новый телефон, пока таксист вел назойливую светскую беседу.

– Ты был заключенным, да? – спросил он.

– Да, – ответил я, включив телефон и удивляясь гладкому и яркому экрану.

– И как долго ты сидел в тюрьме?

– Э-э… девять лет и несколько месяцев.

– Ничего себе. Что ты натворил? – Его глаза метнулись к зеркалу заднего вида и встретились с моими.

– Убил своего лучшего друга, – пробормотал я, нажимая указательным пальцем на иконку, похожую на телефон. На экране появился список избранного, и единственным именем в нем было Гарри.

Таксист пробормотал потрясенное: «Черт», – пока я с трудом отправлял сообщение своему единственному живому другу.

«Я только что избавил себя от двух неловких часов светской беседы», – напечатал я с торжествующей ухмылкой, когда водитель включил радио погромче. – «Кстати, спасибо за телефон. Знаю, ты не хочешь, чтобы я говорил, что тебе не следовало этого делать, но, блин, не следовало».

«А я тебе сказал, чтобы ты не волновался», – почти сразу же ответил Гарри. – «Надеюсь, ты не слишком напугал водителя. Сообщи мне, когда доберешься до дома».

Я улыбнулся его сообщению, впервые с детства почувствовав, каково это – отчитываться перед кем-то.

Приятное ощущение.

Такси подъехало к тротуару возле жилого дома, который я когда-то знал. Но теперь все выглядело по-другому.

Вот что было забавно в течении времени. Вокруг нас все постоянно менялось, но когда мы активно наблюдали за этими изменениями, они были незаметны. Мы не замечали этого, пока спустя годы не сидели и не думали: «Что, черт возьми, произошло с этим местом?» Но если вы уезжали на какое-то время, ваш разум обманывался, заставляя поверить, что перемены произошли сразу, по щелчку пальцев, в одночасье, потому что для вас так оно и было. И такое потрясение… оно действительно выбивало тебя из колеи.

– Ни хрена себе, – пробормотал я себе под нос при виде мусора, зарослей травы и граффити, размалёванных по фасаду здания.

– Тебе еще что-нибудь нужно, приятель? – спросил водитель, не удосужившись взглянуть на здание.

– Нет, – ответил я, медленно открывая дверь, не в силах оторвать взгляд от места, которое раньше называл домом. – Спасибо.

Холодный декабрьский воздух окутал меня тяжелым предчувствием, когда я ступил на раскрошившийся тротуар. Порыв ветра поднял волосы на моей шее, как будто Вселенная посылала послание – предупреждение, и я на мгновение задумался: не стоит ли мне прислушаться к нему?

Но я никогда не обращал внимания на предостережения и тревожные звонки и подошел к двери, словно собираясь шагнуть в пропасть безумия.

И вскоре я убедился, что это именно так.

* * *

Крик раздался сразу же, как только я открыл дверь квартиры. И уже почти подумал о том, чтобы убежать, решив, что у меня провал в памяти и что нечаянно вломился не туда. Пока я не заглянул внутрь, мимо кухни и гостиной, и не увидел маму, обнаженную по пояс и спешащую прикрыться.

И тут я вспомнил, что она как-то говорила мне, что у нее есть парень. Глупо с моей стороны было полагать, что это не продлилось бы так долго – если, конечно, это не был другой парень.

Я прикрыл глаза рукой, давая ей возможность скрыть то, что мне не хотелось видеть.

– Привет, извини. Я должен был постучать, но…

– Какого хрена ты здесь делаешь?! – закричала она.

Я бросил сумку на пол в кухне.

– Мне больше негде…

– Привет, Солджер.

После почти десятилетнего отсутствия в моей жизни были голоса, которые был уверен, что не узнаю, если услышу их снова. Я ожидал, что не смогу узнать своего бывшего начальника в продуктовом магазине из очереди, и если бы вы попросили меня узнать мою учительницу в первом классе только по голосу, я бы не смог.

Но были голоса, которые я запомнил навсегда, и когда опустил руку, уже не заботясь о маминой наготе, передо мной возникла злая ухмылка, которую время не давало мне забыть.

– Леви.

Леви Страттон стоял в гостиной моей матери, застегивая брюки. На нем не было ни рубашки, ни ботинок, и, судя по тому, как непринужденно он передвигался, не нужно было быть гением, чтобы понять, что ему здесь комфортно.

Мне захотелось блевануть.

Он подошел ко мне, выставив напоказ все свои татуировки, и оглядел меня.

– Боже, как давно это было? О, – он постучал себя по виску, – точно. Не прошло и десяти лет, не так ли?

Мама повернулась ко мне спиной и поспешила натянуть рубашку, когда я сумел спросить, не поморщившись:

– Ты трахаешь мою маму?

Леви ухмыльнулся и небрежно пожал плечами, в то время как мама поспешила, босиком, прижать руки к моей неподатливой груди.

– Я же сказала тебе не возвращаться! – кричала она в бешенстве.

– И куда же ты хочешь, чтобы я пошел, Диана? – спросил я, переводя прищуренный взгляд с Леви на нее. Женщину, которая не изменила своего мнения, как говорил Гарри. – Мне больше некуда идти.

– Ты думаешь, мне не все равно, куда ты пойдешь? Мне, блядь, все равно, лишь бы тебя здесь не было, – ударила меня в грудь Диана. – А теперь вали нахуй. Проваливай!

– Лучше слушайся свою мать, Солджер, – лениво заметил Леви, проходя мимо нас к холодильнику.

Я проигнорировал его и оттолкнул ее руки, не желая показывать ту боль и мучение, которые испытывал. Я не знал, куда мне идти. Не знал, что буду делать. Но где бы это ни было, она бы не узнала и никогда бы не осознала, что разбивает мне сердце каждым ненавистным словом.

– Мне нужно забрать свои вещи, – сказал я таким же холодным тоном, как и окружающий мир.

Диана скрестила руки на груди.

– Только побыстрее.

Меня уже давно не было в квартире, и большинство людей на моем месте предположили бы, что их вещи уже перевезены, убраны или даже выброшены. Но я знал, что мама и пальцем не пошевелит, чтобы сделать что-то полезное, несмотря на то, сколько времени прошло. И когда протиснулся мимо нее и Леви, направился в свою старую комнату, я понял, что был прав.

Моя комната словно застыла во времени. Все было так же аккуратно убрано, как и всегда, за исключением пустого конверта, в котором когда-то лежали мои сбережения, так и оставшиеся лежать рядом с кроватью, где я их оставил почти десять лет назад. Больше, похоже, ничего не трогали, и я, захлопнул за собой дверь, быстро собрал все, что стоило взять.

Пара ботинок в лучшем состоянии, чем те, что были на мне. Кое-какую одежду, которая, как мне показалось, еще могла подойти. Небольшой тайник с деньгами, который я приклеил под комодом – может быть, с парой сотен баксов – и удивился, что воры в соседней комнате не нашли их первыми. Фотография моих бабушки и дедушки, еще одна фотография Билли и меня, когда мы были еще молодыми и не тронутыми смертью и потерей невинности.

Затем открыл шкаф и достал с верхней полки дедушкину коробку со снастями. Я не открывал ее с того дня, как он умер, и даже не интересовался этим. Но я ни за что на свете не позволил бы Диане оставить ее у себя. Кто знает? Может быть, я даже снова займусь рыбалкой, где бы ни оказался.

Я оставил все остальное и не потрудился выключить свет или закрыть за собой дверь, когда вернулся в гостиную. Проигнорировал Леви и уставился на мать, которая теперь снова сидела на диване.

Это было единственное, что изменилось в этом месте. Этот гребаный диван.

Я догадался, что ей было не наплевать только на то, что ей больше всего нужно – наркотики и место, где можно отлежаться после кайфа.

– Ты больше никогда меня не увидишь, – предупредил я ее, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. Невозмутимый, в то время как мое сердце невероятно болело. – Как только я выйду в эту дверь, я уйду, и ты больше никогда не увидишь меня до конца своей жалкой гребаной жизни. Ты это понимаешь?

Она ничего не ответила.

– Ты не будешь знать, куда я ухожу. У тебя не будет никакой возможности связаться со мной. Вот и все. Скажи мне, что ты это понимаешь, скажи, что тебя это устраивает, и я уйду навсегда.

Тогда Диана посмотрела прямо в мой ожесточенный взгляд, ее зрачки были так расширены, что не видно было радужки, и она сказала:

– Я должна была сделать аборт.

Леви рассмеялся, ухмыляясь так, словно она только что рассказала самую смешную шутку, которую он когда-либо слышал.

– Блин, наша жизнь была бы проще. Подумай, кто бы остался жив. Представь себе.

Я мог бы убить его. И хотел, но знаете что? Может быть, мне следовало. Меня могли бы вернуть в «Уэйуорд». И мне было бы где жить, есть, спать…

Но это было то, чего он хотел.

Ему нужна была реакция, и я не собирался ее ему давать. Потому что, может, Леви и выбрал для себя эту дерьмовую жизнь, но я буду лучше. Я был лучше.

Поэтому, не говоря больше ни слова, не оглядываясь, я вышел в дверь и захлопнул ее за собой.

* * *

– Гарри?

Мой голос надломился на его имени, но я не думал, что Гарри заметил это, потому что он сказал:

– Эй! Я не ожидал, что ты позвонишь мне так скоро. Как дела?

Я вытер сопли, собравшиеся под носом, тыльной стороной замерзшей руки и сказал:

– Она не изменила своего настроя.

– Что? Солджер…

– О-она не хотела, чтобы я там был, и я ушел.

– Ах, парень… – вздохнул Гарри, его голос звучал так далеко. Так далеко, как мне и не хотелось. – Мне жаль, сынок.

Я сидел на обочине дороги, уставившись в грязь. Моя задница замерзла, я не чувствовал пальцев, а зубы стучали от холода. Но не мог перестать пялиться. Я не переставал смотреть с тех пор, как вышел из маминой квартиры больше часа назад.

– Где ты? – спросил Гарри.

– Я позволил ему умереть ради нее, – сказал я, когда очередная порция слез потекла по моему обветренному лицу. – Он был бы жив, если бы я не был так чертовски занят спасением ее проклятой жизни.

– Солджер, скажи мне, где ты. Я приеду, хорошо? Просто скажи мне, куда прийти, и я буду там.

Я сказал, и он пришел. Прошел час, пока Гарри ехал до меня, но он доехал. Это было больше, чем я ожидал, когда звонил. Хотя мог бы дойти до мотеля за городом и снять комнату с небольшим количеством денег в кармане. Но я позвонил Гарри, чтобы было с кем поговорить, а вместо этого он одарил меня теплом.

Но прежде чем сделать что-либо еще, Гарри сел рядом со мной на обочине дороги и уставился на последнее место, где я прожил в этом дерьмовом городке, прежде чем провести треть своей жизни за решеткой.

– Он умер вон там, – сказал я, указывая на участок грязи, который выглядел почти также. Не такой, как все остальное здесь.

Черт возьми, даже лес был вырублен. «Ямы», слава Богу, больше не было.

«Где дети в наши дни принимают свои таблетки?»

«Как Леви ведет бизнес?»

Я содрогнулся от этой мысли, а потом съежился от мысли, что он, парень всего на несколько лет старше меня, трахал мою маму.

«И почему?»

Гарри торжественно кивнул.

– К сожалению, это случилось, – сказал он, его дыхание создавало клубы серебристых облаков на фоне черного неба.

– Это были ее таблетки.

Это была правда, которую я не говорил ни единой живой душе, кроме своих писем девушке по имени Рейн. И теперь Гарри тоже знал.

– Я крал их у нее годами, чтобы заработать денег на оплату счетов, и чтобы у нее было меньше таблеток.

Теперь я смеялся над этим, качая головой и закатывая глаза.

– Я был таким гребаным идиотом, что не понимал, что она просто купит еще. Я просто… я думал, что делаю доброе дело, понимаешь? Типа, меньшее из двух зол или еще какая-нибудь дурацкая хрень.

Гарри повернулся, чтобы посмотреть на меня, его рот застыл с приоткрытыми губами.

– Нам нужны были деньги на аренду и электричество, и я собирался взять их из своих сбережений, чтобы расплатиться. Но она все украла. Девять тысяч долларов исчезли, – я щелкнул замёрзшими пальцами, – вот так просто. Боже, я даже не подозревал, что она знает об этих чертовых деньгах, а Диана забрала все до последнего пенни. Я собирался использовать их, чтобы уехать, чтобы вытащить нас отсюда, а она забрала их.

Гарри выпустил еще один серебристый вздох, закрыл глаза и опустил голову, покачивая ей.

– Она купила четыре долбанных флакона, полных таблеток, и я забрал их у нее. Но собирался продать только столько, чтобы заплатить за квартиру – и все. Я мог бы жить без света – я делал это раньше, – но нам нужна была крыша над головой. Это все, что я собирался сделать, но этот г-гребаный Билли…

Я подавил всхлип, который, как мне казалось, сдерживал почти десять лет, когда мой желудок сжался и запульсировал.

– Гребаный Билли должен был пойти дальше и взять одну. Потому что у гребаного Билли была проблема. Он принимал таблетки с самого детства, но я никому не говорил. Я ничего не делал, потому что думал, что это нормально. Думал, что пока я контролирую ситуацию, все в порядке. Но все было не в порядке, и я не контролировал ситуацию. Я не мог его спасти. Хотя пытался, и пытался, и, блядь, пытался, но я не смог спасти его дурацкую жизнь.

Я крепче обхватил себя руками и, стиснув зубы от зимнего холода, уставился на участок грязи на другой стороне дороги. Потом представил себе, что призрак Билли был там, навсегда привязанный к последнему месту, где он был жив. Я представил, что он мог видеть меня злым, полным ненависти и таким чертовски взбешенным. Подумал, что бы тот сказал мне сейчас, зная, что при жизни он так и не произнес ничего стоящего, и покачал головой.

– Билли Портер был таким долбанным мудаком, – пробормотал я, опуская подбородок на грудь. – Он был идиотом и неудачником, и если говорить начистоту, то он, наверное, уже был бы мертв. Мне просто хотелось бы, чтобы это не я его убил. Вот и все. Хотелось бы, чтобы это не было частью моей дерьмовой истории.