Текст книги "Спасение Рейн (ЛП)"

Автор книги: Келси Кингсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

РЕЙН

Повзрослев, я обнаружила, что невозможно не замечать Солджера Мэйсона.

Парень не был популярен в том смысле, в каком знаменитости прокладывают себе путь вверх по социальной лестнице, пока каждая семья в Америке не будет знать их имя. На самом деле, он вообще не был особо популярен, особенно в толпе, которую привлекала «Яма».

Солджер был известен просто тем, что существовал.

Он был добрым. Был поразительно привлекателен в детстве и, несомненно, великолепен во взрослой жизни. Солджер был щедрым. Был внимателен и обладал неослабевающим комплексом героя. И каждая из этих черт способствовала тому, что его существование затрагивало каждого, кто когда-либо с ним соприкасался.

Так что, да, не заметить его было невозможно, и я никогда не забуду, как он впервые обратил на меня внимание.

Была обычная среда, и мы с мамой после школы ходили за продуктами. Я была ребенком, всего двенадцать лет или около того, и не могла дотянуться до бутылки оливкового масла на верхней полке. И с каждой попыткой дотянуться до последней бутылки, засунутой в самый дальний угол, все больше расстраивалась и боялась, что придется возвращаться к маме с пустыми руками, пока невероятно высокий мальчик не протянул руку над моей головой и не схватил ее, не потупив взор.

– Вот, – сказал он, опуская бутылку перед моими глазами.

Я оглянулась через плечо, открыв рот, как одна из золотых рыбок, которых Сторми выиграла на карнавале несколько месяцев назад.

– Спасибо, – прошептала я, удивляясь, что вообще смогла найти свой голос – он был так хорош собой.

И, о Боже, он вообще был таким. Лицо парня выглядело так, словно его можно было увидеть в одном из моих подростковых журналов, рядом с другими юношескими сердцеедами нашего времени, с его волнистыми темными волосами, завидным строением костей и глазами цвета меда. И он был выше даже моего отца, которого раньше считала самым высоким и сильным мужчиной из всех, кого я знала, но там, в одиннадцатом проходе, я уже не была так уверена.

И также не была уверена в том новом чувстве, возникшем, набухающем и согревающем область внизу моего живота при виде его улыбки.

– Да, без проблем, – ответил он. – Хорошего дня, ладно?

И на этом все закончилось. Это был первый раз, когда я по-настоящему познакомилась с Солджером Мэйсоном, первый раз, когда он скрасил мой день и заставил меня усомниться в своих эмоциях.

А он даже не подозревал об этом.

Сейчас я сидела в кресле в приемном отделении больницы, одетая в чистые треники и футболку, которую жена Патрика Кинни, Кинси, принесла мне в приемный покой. Мой сын был рядом со мной, его тяжелая голова прижалась к моему плечу, когда он наконец-то – каким-то образом – нашел сон после пережитого кошмарного испытания в доме 1111 по Даффодил-лейн.

По другую сторону от меня сидел Гарри, который приехал сразу же, как только я написала сообщение. И как мне удалось собрать воедино связные слова – «Солджера ранили, и это выглядит не очень хорошо», – не могу сказать. Полагаю, я просто сделала то, что всегда делала раньше – то, что должно было быть сделано.

Потом был Патрик, сидевший по другую сторону от Ноя. Пока Ной спал, никто из них не разговаривал, и мне оставалось только вспоминать о том времени – о том, как я впервые по-настоящему познакомилась с Солджером Мэйсоном. И мне стало интересно, как я смогу жить дальше, не имея возможности рассказать ему об этом.

Что, если так и не смогу рассказать ему, что действительно писала ему? Дважды я написала ему письма во время его пребывания в тюрьме, но потом оба раза передумывала и выбрасывала их, чувствуя себя глупо из-за мысли, что он вообще захочет меня услышать.

«Боже, почему я еще не сказала ему об этом?»

Что, если у меня никогда не будет возможности признаться, что с того момента, как он спас меня в тот первый раз в «Яме», я молилась ему, как молятся своему богу? Молилась, чтобы он вернулся и все снова стало хорошо. Чтобы еще раз доказать, что некоторые мужчины бывают хорошими и достойными и сами заслуживают хороших и достойных вещей.

Что, если у меня никогда не будет возможности сказать ему, что я полюбила его задолго до того, как произнесла эти слова вслух? Что, если у меня больше никогда не будет возможности произнести эти слова?

Боже, как же я сейчас ненавидела свой мозг. Ненавидела за то, что не могу остановить поток своих мыслей, за то, что не могу контролировать панику и беспокойство, которые окружали ниточку, на которой держалась его жизнь.

Я зажмурилась, а сердце бешено заколотилось, когда вспомнила те последние мгновения перед приездом полиции…

ХЛОПОК!

Первый выстрел разнесся по дому, с силой ударив по моим барабанным перепонкам.

Я громко, слишком громко вздохнула и закрыла рот рукой, не позволив себе закричать от ужаса.

Кот спрыгнул с кровати и юркнул под нее, съежившись и уставившись на меня своими светящимися желтыми глазами. Он искал у меня утешения, но не находил его.

– Что это было? – прошептала я Элевен пронзительным голосом, но, конечно, вопрос остался без ответа.

Мое сердце гулко стучало в грудной клетке и отдавалось в костях. Мне хотелось вскочить и убежать. Я хотела выйти из комнаты и убедиться, что с Солджером все в порядке.

Все, о чем я могла думать, – это Солджер, Солджер, Солджер, Солджер, его имя, повторяющееся бесконечно и неистово.

Но он приказал мне оставаться здесь, молчать и прятаться, а сам отправился противостоять злобному, ужасному, ненавистному человеку, которого я когда-то – так много лет назад – желала.

До того, как начались годы насилия, извинений и нападений.

До страха перед тем, что случится со мной и моим сыном, если я осмелюсь обратиться в полицию.

Но теперь мужчина, которого я любила больше, чем себя, был где-то там. Боролся с этим злым человеком. Смотрел в дуло пистолета Сета. Был храбрее, чем когда-либо в своей жизни.

И все ради того, чтобы спасти меня после того, как он уже спас моего сына.

– Что… – Я задыхалась, пытаясь отдышаться, а мои руки тряслись, обхватив пистолет. – Что, если он мертв?

Боже, Боже, о Боже… Я не могла дышать. Не могла думать. Не могла смотреть в мир без Солджера. Больше нет. Только не снова. Что мне делать? Как мне жить дальше?

Господи, как бы я жила, зная, что он пожертвовал собой ради моего выживания?

Как кто-то мог так сильно любить меня?

ХЛОПОК!

Я отшатнулась назад, глубже вжимаясь в угол комнаты.

Глазами уставилась на дверь, мой разум и тело достигли совершенно нового уровня страха, которого я никогда раньше не испытывала.

Солджер. О Боже, Солджер.

Затем я поднялась на ноги и побежала. Хотя знала, что он сказал мне не отпирать дверь. Знала, что он сказал не уходить. Но, о Боже, я не могла позволить ему сделать это одному.

Я не могла позволить ему умереть в одиночестве.

Боже, Боже, Боже, пожалуйста, не дай ему умереть.

Я с трудом повернула замок, а затем выскочила за дверь и побежала по коридору, крепко сжимая в руках пистолет.

Звериный рык вырвался из моего тела при виде Сета в гостиной, нависшего над обмякшим телом Солджера.

Он вовремя вскинул голову, когда я подняла пистолет, целясь прямо в его холодный, бездушный взгляд, устремленный прямо на меня.

А затем, не раздумывая ни секунды…

Я выстрелила.

Именно тогда я стала свидетелем смерти двух человек, за несколько мгновений до прибытия полиции и парамедиков.

Человека, которого я любила, и человека, который отнял его у меня.

Я сжимала руку Солджера, пока он ускользал от меня. И столько раз говорила ему, что люблю его, но этого было недостаточно. И, глядя ему в глаза, молила бога, который, как мне казалось, меня уже не слышит, вернуть его мне, не забирать его, просто сделать его лучше и не дать ему уйти.

Сет же умер в одиночестве. И хотя парамедикам удалось вернуть Солджеру крошечную искорку жизни – достаточно, чтобы надеяться, – они мало что смогли сделать с пулями в сердце Сета.

Сейчас Солджер находился в операционной. Он был там уже несколько часов, и примерно столько же времени прошло с тех пор, как мы получили хоть какие-то новости. Взгляды врачей говорили мне, что я глупо надеялась, глупо молилась и заблуждалась, веря, что он выживет. Но, черт возьми, что еще я могла сделать?

Все должно было быть не так. Он должен был спасти мне жизнь в последний раз перед тем, как копы увезут Сета, оставив нам свободу, чтобы мы могли наконец спокойно жить вместе. Все должно было закончиться не так. Он не должен был умереть. Я спасла его. После того как тот трижды спасал мою жизнь, я наконец-то спасла его, и Солджер не должен был умереть, черт возьми.

Я резко вдохнула через нос, все еще наполовину заложенный от пролитых ранее слез, а затем прикрыла глаза рукой и снова заплакала.

Гарри положил свою большую, утешающую ладонь мне на ногу.

– Я знаю, милая, – произнес он, его голос был хриплым и хранил глубокую печаль.

– Я не могу жить без него.

В комнате не было воздуха, и я глотала воздух, с трудом переводя дыхание.

– Я не могу… я не могу этого сделать…

Гарри ничего не сказал. Он только кивнул со слезами понимания и оставил руку на моем бедре.

Мои родители приехали через несколько минут, оба бросились в приемную и вызвали новую волну слез в моих глазах.

– О, Рейн. О Боже, милая.

Мама бросилась ко мне первой, а папа пожал руку Гарри, потом Патрику, и все они быстро представились.

– Ты ранена? – Мама держала мое лицо в своих руках, осматривая меня, пока я пыталась покачать головой.

– Я в порядке, – ответила я, но на самом деле это было не так.

Может быть, я не пострадала физически – Боже правый, представьте, что бы случилось, если бы Солджера не было рядом, – но эмоционально? Психически? Удивительно, как я вообще могла держаться на ногах. Учитывая все, через что прошла, после стольких лет… это было чудо, что я вообще могла функционировать.

– После всего, что случилось, милая, – мамины глаза встретились с моими, радужка помутнела от ее собственных слез, – никто не станет винить тебя, если ты развалишься на части. Тебе позволено не быть в порядке.

Напряженные нотки ее голоса осели у меня в горле, образовав твердый, липкий ком эмоций, который грозил задушить меня до смерти.

Всегда есть кто-то, кому нужно, чтобы я держала себя в руках.

Поэтому я прочистила горло, проигнорировала боль, пронзившую мое сердце, и отвернулась от ее полных боли глаз.

– Со мной все будет в порядке, – сказала я ей, прекрасно зная, что, как только приду в душ, дам себе десять минут, чтобы мои осколки упали и рассыпались, прежде чем мне нужно будет встать и снова собрать их воедино.

Так я поступала.

Я всегда так делала.

Ной зашевелился на моем плече, прижался ко мне, как в детстве, а затем резко поднял голову и осмотрел комнату глазами, которые сразу же стали широкими, но все еще оставались мутными от затянувшегося сна.

– Где Солджер?

Бедный мальчик. Из-за того, чему он был свидетелем. Из-за того, чему тот подвергался, когда я так старалась защитить его, сделать все правильно. Теперь я чувствовала, что потерпела неудачу.

Боже, я подвела всех, кого любила.

С трудом сглотнув, я сказала:

– Детка, он все еще в оп…

Краем глаза увидела, как в приемную вошел мужчина в медицинской одежде. Гарри первым вскочил на ноги, и я последовала за ним, ощущая, как с каждым ударом сердца меня охватывает тошнотворная паника.

Ной был рядом со мной, родители и Патрик стояли рядом, когда я спросила:

– Как он?

Доктор переводил взгляд с одной пары глаз на другую, обращаясь ко всем нам с выражением мрачного сожаления, которое с каждой секундой все больше опустошало мою душу.

И с каждой секундой, каким-то образом зная, что он собирается сказать, я думала о тех последних минутах, которые были у меня с Солджером.

О тех минутах, которые, как я знала, будут преследовать мои сны и все, что между ними, еще долгие годы – да что там, может быть, даже навсегда. Секунды перед тем, как приехали парамедики, вернули его и забрали. Те, в которые я держала его за руку, осознавая, как кровь покидает его тело и скапливается вокруг нас обоих. Поглощая нас в черную дыру, где, возможно, мы оба могли бы жить вместе – там, где нас не коснулась бы никакая беда, никакая боль или страдания. И я сказала ему, что люблю его. Говорила ему это снова и снова, и снова, и снова, потому что, если это было последнее, что Солджер когда-либо слышал, он заслуживал знать это. Каким бы ненавистным он ни был для некоторых, в конце концов, тот был любим.

И всегда будет любим.

Моя решимость держать себя в руках уже рушилась, когда доктор снова поднял взгляд на меня. Мои колени подкосились, но руки крепко держали Гарри и Ноя.

– Как он? – повторила я, желая, чтобы этот человек просто перешел к делу и рассказал нам то, что мы уже знали.

Врач сглотнул и изобразил извиняющуюся улыбку. Улыбка говорила о том, что подобные новости никогда не доставлялись так легко, независимо от того, сколько раз ему приходилось быть посыльным.

– Мне очень жаль, – сказал врач, удерживая мой взгляд. – Боюсь, все выглядит не очень хорошо.

Солджер трижды спасал мою жизнь, прежде чем я однажды спасла его. И когда кирпичи, скреплявшие мои стены, рассыпались, оседая пылью на пол в той комнате ожидания, я поняла, что этого было недостаточно.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ВРЕМЯ УХОДИТЬ

СОЛДЖЕР

В одиннадцать лет у меня развился парализующий страх смерти после того, как я стал свидетелем того, как мой дедушка замертво рухнул на тротуар перед нашим домом, а через несколько лет наблюдал, как моя бабушка внезапно и скоропостижно умерла от рака.

Мое отрицание было сильным – неприступная башня в центре моего сознания и всего, что я делал. И жил верой в то, что если просто сильно этого захочу, то смогу избежать смерти.

Я упорно боролся за себя. Еще больше боролся за свою мать. И я выжил – мы оба выжили, – именно так, как я и предполагал. Несмотря на препятствия, которые встречались на нашем пути. Я убедился в этом.

Но когда в двадцать один год я сидел на обочине дороги и смотрел, как мой лучший друг испускает последний вздох, весь страх перед смертью исчез. Реальность смертности стала неоспоримой, одним ударом опрокинувшая башню, воздвигнутую мной. И меня одолело простое принятие того, что смерть – это просто неизбежная часть жизни. Каким-то образом, наблюдая за смертью Билли, я испытывал странное чувство комфорта. Как будто если он смог это сделать, то и я смогу.

И я крепко держался за эту мысль всю оставшуюся жизнь. Если бы мне в любой момент пришлось встретить конец своей жизни, то я бы боролся до тех пор, пока не смог бы больше бороться. И принял бы свою судьбу с достоинством. Тогда переход был бы простым. Легким и простым – так же, как это было для Билли.

Потому что, как я уже сказал, если он смог это сделать, то и я смогу.

Но в тридцать один год я понял, что разница между мной и Билли заключалась в том, что он считал, что в его жизни нет ничего, ради чего стоило бы жить. Уйти из этой жизни и сделать шаг к тому, что будет дальше, было для него так легко, потому что, черт возьми, что бы там ни было, это должно быть лучше, чем то, что он делал здесь, верно?

Но расстаться с Рэй было нелегко.

Хотя она неоднократно говорила мне, что любит меня, что всегда будет любить, это не могло принести мне того утешения, в котором я нуждался, чтобы привыкнуть к принятию, которое, как я думал, у меня было. Потому что принятие означало сдаться, а сдаваться означало уступить.

Я не сдался. Держался из последних сил за свою жизнь, только чтобы еще раз взглянуть в ее яркие изумрудные глаза. До тех пор, пока у меня не осталось бы выбора, а потом…

Пустота.

Это был первый раз, когда я умер. До того, как меня вернули, но Рэй уже не было. Ее заменили странные голоса, странные лица, странные руки, странные звуки. Они бормотали слова поддержки и заверения, что я у них, что должен остаться с ними и что должен держаться. Как будто у меня было право голоса.

Но я спросил их о Рэй, и незнакомцы заверили меня, что с ней все в порядке, она в безопасности. И это все, что имело значение. Это было все, что мне было нужно.

И я умер второй смертью, зная, что если не смогу быть с ней, если мое тело не позволит мне этого, то я вообще нигде не буду.

И каким-то образом, когда часы пробили одиннадцать-одиннадцать, я смирился с этим.

* * *

Я не знал, где нахожусь, но не чувствовал себя потерянным.

Окруженный ослепительным светом и теплом, похожим на то, как если бы я стоял на причале в середине лета, я был встречен знакомым присутствием. Тот, кто знал мое имя, называл меня дружок и говорил, что рад видеть меня снова.

«Дедуля».

Он был там со мной. Я знал это. Чувствовал его вокруг себя, объятия комфорта и света, но ничего не видел.

– Где ты? – спросил я, спокойно и без страха, ища в белом свете лицо, руку… хоть что-нибудь, что можно было бы увидеть или почувствовать.

– Мой мальчик.

«Бабуля».

– О, мой маленький человечек.

Я рассмеялся, как будто они играли в прятки. И смеялся, потому что во мне не было ничего маленького.

– Я не вижу вас, ребята!

– Мы здесь, дружок.

Голос дедушки окутал меня, сжимая и успокаивая, как одно из его объятий.

Где-то вдалеке залаяла собака.

«Салли».

– Я скучал по вам, – признался я, уже на грани слез. – Мне бы хотелось, чтобы вы с ними познакомились… Хотелось бы, чтобы вы увидели…

– Мы видели, милый.

Я искал их глаза на свету, молясь о проблеске, о доказательстве, о чем угодно, что подсказало бы мне, что они действительно были там, и я не попал в какое-то ужасное чистилище, где меня вечно будут преследовать голоса людей, которых любил, потерял и по которым скучал. Но ничего не нашел. Даже своих собственных рук, поднесенных к лицу. Ничего, кроме света и звука.

– Эй, чувак.

Теперь это был другой голос. Тот, который затронул более глубокую струну и заставил меня задыхаться на пороге отчаяния.

– О Боже, Билли.

Он рассмеялся тем гнусавым смехом, звук которого я уже почти забыл.

– Что ты натворил, черт возьми? Ты серьезно пошел и дал себя подстрелить?

«О, точно. Вот что произошло».

– Агаа… – Я нащупал свое тело и кровь. Мои руки наткнулись на твердую массу моего живота, но не на горячую липкую кровь, которая лилась из меня раньше.

– Всегда нужно быть героем, не так ли?

Я закружился по кругу, отчаянно пытаясь посмотреть ему в глаза

– Но я не спас тебя.

– Чувак, как ты собирался меня спасать, если я сам себя не спасал?

– Но мне жаль, Билли. Я мог бы что-то сделать или кому-то рассказать…

– Я знаю это, чувак. Мы оба были глупыми детьми, делали глупости. Но мы хорошие, ты и я. И всегда были хорошими.

Я продолжал двигаться, плывя по морю из ничего через мир ослепительного света.

– Что это? – спрашивал я Билли, бабушку или дедушку – любого, кто мог бы ответить. – Почему я ничего не вижу? Где…

Мои слова прервала слабая, знакомая мелодия – кто-то пел вдалеке.

«Ты – мое солнышко…»

Я закрыл глаза, слушая текст, позволяя каждому слову обволакивать мое сердце утешением, которого не знал с тех пор, как был маленьким мальчиком, не обремененным правдой, которая, в конце концов, разрушила мою невинность.

«Мое единственное солнышко…»

Голос был уже ближе, и в том месте, где, как я знал, должна быть моя грудь, заныло от тоски: я отчаянно желал вернуться в то время, когда смогу забраться в ее постель, свернуться калачиком рядом с ней и не думать о том, где она была и что делала.

«Ты делаешь меня счастливой, когда небо становится серым…»

Я вспомнил, как она обнимала меня. Вспомнил ее запах, ее голос, ее юношескую улыбку, прежде чем зависимость успела поглотить ее целиком. И понял, что она была прекрасна. Боже, я так долго не признавал этого, но, черт возьми, та была красива. Вторая по красоте женщина, которую я когда-либо знал.

«Ты никогда не узнаешь, милый, как сильно я тебя люблю…»

Этот голос был еще ближе, почти рядом со мной, и я боялся того момента, когда открою глаза и не увижу ее рядом. Мне хотелось посмотреть на ее лицо, чтобы знать, что с ней все в порядке, как и со мной. Хотелось – нет, мне нужно было знать наверняка, что она спаслась, если не в прошлой жизни, то в этой, новой, полной счастья и любви.

Но что, если ее там не будет?

Смогу ли я справиться с сокрушительным горем, потеряв ее снова?

«Пожалуйста, не забирай мой солнечный свет…»

Знакомое ощущение, что я больше не один, охватило меня, и я почему-то знал, что это она.

Но не мог заставить себя открыть глаза.

– Мама?

– Привет, малыш.

Ее голос был бодрым и ясным, как ноябрьский день, а аромат пряных яблок окутал меня, заставляя уголки моего рта изогнуться в меланхоличной улыбке.

Но я все еще не мог открыть глаза.

– Теперь тебе лучше? – спросил я ее.

– Намного, – ответила мама, и я услышал улыбку в ее голосе.

Готов поспорить, что она выглядела именно так, как я запомнил ее в детстве.

– Я хочу посмотреть на тебя, мама. Мне нужно…

– О, малыш, я знаю. – Ее рука, мягкая и теплая, едва коснулась моей челюсти, и я вздрогнул от отчаянного всхлипа. – Но если бы ты увидел меня, если бы ты увидел любого из нас… ты бы никогда не ушел.

– Ушел? – прошептал я.

Боже, почему это так больно? Почему я вообще чувствую боль? Разве это не должно было быть Раем – раем, в котором человек не знает ни боли, ни печали, ни каких-либо других ужасных земных эмоций и болей?

– Но…

– Тебя еще не должно быть здесь, Солджер. Пора уходить.

Я покачал головой, расстроенный тем, что ничего не понимаю.

– Я не понимаю…

– Это не надо тебе понимать, малыш. Пока нет.

Паника охватила меня, когда энергичное притяжение объяло все мое существо, дергая за невидимую цепь. И я отдалялся от нее и этого места.

– Мамочка, – мой голос сорвался, когда я накрыл ее руку своей, – я не хочу уходить.

Это казалось несправедливым. Это было неправильно. Я так упорно боролся большую часть своей жизни, чтобы вернуть себе эту ее версию, и мысль о том, чтобы отказаться от этого сейчас, казалась самым жестоким наказанием из всех.

– Ты всегда был моим солнышком, малыш. Но пришло время стать ее. Больше некого спасать. Теперь я в порядке – мы все в порядке. А теперь иди и живи своей жизнью.

Сильный рывок за цепь отбросил меня назад, навстречу неизвестности, и я умолял свои веки открыться, просто чтобы мельком увидеть мою маму, прежде чем она снова исчезнет. Только мельком. Просто напоминание, прежде чем я отправлюсь в свое путешествие без нее.

Пытался и пытался, но безрезультатно, пока, наконец, мои веки медленно не приоткрылись, и я не увидел яркую белизну теплого света, льющегося со всех сторон. А затем, постепенно, мое зрение приспособилось, и передо мной возникло лицо ангела.

«Рэй», – подумал я, делая свой первый вдох в следующей главе моей жизни.

Было одиннадцать-одиннадцать.