Текст книги "Ремонт человеков"

Автор книги: Катя Ткаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Хотя он может пойти снова, как может пойти и дождь.

Я дохожу до магазина и ныряю под еще не освещенную вывеску.

Буквы зажгутся часа через два, когда начнет темнеть.

И когда мне надо будет быть дома, куда мне пока совершенно не хочется.

В магазине странно пахнет, пылью и чем–то кисловатым, наверное, так пахнет бумага.

Магазин большой и я не понимаю, как мне в нем искать.

Много стеллажей и каждый из них уставлен книгами.

Не могу же я подойти к продавцу и сказать: – Вы знаете, я хочу найти книгу, на которой может быть фотография вот этого человека! – и достать из сумочки фотографию, и показать ее.

«Внимание! Розыск!»

Я иду мимо стеллажей и чувствую, как опять начинает болеть голова.

Скорее всего, это тот запаха.

Книг много, очень много и все они враждебно смотрят на меня, будто таят в себе какую–то угрозу.

Поэтому я стараюсь не читать.

Мне хватает своей жизни, чтобы впускать в нее еще и чужие.

Внезапно демоны начинает вести себя совсем уж нагло и я останавливаюсь возле углового стеллажа.

Он забит книгами до предела, нет пустого места.

Они все смотрят на меня корешками.

Я читаю надписи и думаю, что вся эта затея обречена на неудачу.

Что я так ничего не найду, что все это не имеет никакого смысла.

И надо смириться.

Смириться, успокоиться и ждать, пока меня убьют.

Хотя этого мне не хочется, совсем не хочется, а значит, надо копошиться дальше.

Пытаться выжить.

Выстоять.

Или хотя бы – убежать.

Я машинально достаю с полки одну из книг, она называется очень странно: «Упущенный Тунис».

И автора ее зовут так же, как моего отца, Николаем.

А фамилия мне ничего не говорит, но я ведь не знаю его фамилии.

Я открываю книгу и вижу, что в ней нет фотографии.

По крайней мере, в том месте, где их обычно печатают – в самом начале, еще перед самим текстом.

И я закрываю ее и вижу, что с обратной стороны обложки на меня смотрит то самое лицо, которое я впервые увидела с помощью кубика Седого, а потом и на старой черно–белой фотографии.

Точнее говоря, на двух старых, черно–белых фотографиях, на одной из которых этот мужчина снят один, а на второй – с моим мужем.

Тогда еще совсем мальчиком.

И эти фотографии сейчас у меня в сумочке.

Я открываю ее, я достаю черный пакетик для фотобумаги.

И сравниваю фотографии.

Я смотрю на ту, на которой он один, и смотрю на ту, что на обложке книги.

Это тот же человек, только на обложке книги он старше, хотя моложе, чем в жизни.

Сейчас в жизни, когда он в кресле–каталке и ему явно за шестьдесят.

Но на обложке книги все тот же хищный нос и все те же полные и чувственные губы.

Демоны совсем взбесились, но я лишь мстительно улыбаюсь, прислушиваясь к их возне.

Я убираю фотографии обратно в сумочку, беру книгу и иду к кассе.

Расплачиваюсь, беру пакет с книгой из рук продавщицы и выхожу на улицу.

Подхожу к обочине и начинаю ловить машину – теперь мне можно поехать домой, теперь мне туда даже хочется.

Мне есть чем заняться в ожидании собственного мужа.

Я буду читать.

В конце концов, чтение иногда – это тоже подглядывание.

17

УПУЩЕННЫЙ ТУНИС

совсем не то же самое, что упущенная выгода.

Хотя никакого Туниса так и не случилось, но кого я могу в этом винить, кроме себя? А как я хотел, чтобы это произошло, и – после сколько–то там томительных часов перелета – самолет, наконец–то, пошел на посадку и коснулся своими шасси взлетной полосы аэропорта «Карфаж»…

«Карфаж» – скорее всего, производное от Карфагена.

Карфагена, который никогда не будет разрушен, и который давно уже разрушен, и я никогда никому не говорил, как мне хочется походить по его развалинам, ибо только развалины дают мне понять, что я все еще жив, и – более того – что я жил.

В Тунис мы должны были улетать в самом начале июня, когда там еще не так жарко, но уже можно купаться в море – ты сам настоял на этом, когда еще зимой мы выбирали место, куда отправиться.

– Тунис, – сказал ты, – только Тунис!

«Что же, – подумал я, – это почти изысканно и почти экзотично, это то, что – в конце концов – мне по силам подарить тебе напоследок, ведь кто знает, сколько я еще проживу, да и не в этом дело, а в том, что врачи постоянно предупреждают меня об одном: поумерьте прыть, не напрягайтесь так в вашем возрасте, работайте поменьше и поменьше пейте, а то, знаете ли, может быть инсульт, хороши же вы будете в кресле–каталке, вам это явно не понравится…»

Не люблю врачей, и никогда не любил. Другое дело – думать о том, чтобы поехать с тобой в Тунис, рассматривать все эти проспекты, которые я захватил с собой как–то под вечер, и ты, приняв ванну и включив свою любимую Каллас, перебирал их глянцевые плоские тушки, похожие на маленьких засушенных скатов, долго всматриваясь в прекрасно отпечатанные фотографии отелей и подбирая для нас тот, который – по твоему разумению – отвечал бы всем нашим потребностям, вплоть до тех, о которых мало кто кому признается…

И все это было еще зимой, и почти три месяца оставалось до твоего вечернего звонка, когда ты сказал мне, что никакого Туниса не будет… Три месяца или четыре? Скорее всего, три, с февраля по май, если считать до звонка, и четыре – если по тот самый день, когда я ночью стоял у окна, смотрел на дождь и ждал машину, которая должна была отвезти меня в аэропорт.

Сегодняшней ночью, под проливным дождем, который зарядил еще с утра – вчерашнего утра, впору подметить, еще каких–то несколько часов назад я стоял у окна и смотрел, как под жесткими струями проносятся запоздалые ночные машины и в абсолютном равнодушии поджидая того момента, когда одна из них свернет во двор и затормозит у подъезда.

И совсем не в Тунис полетит тот самолет, чтобы поспеть на который мне надо не спать целую ночь – есть ли что более глупое, чем в моем возрасте так быстро менять решения, хотя на этот раз все зависело не от меня…

«Ты твердишь: «Я уеду в другую страну, За другие моря. После этой дыры что угодно покажется раем…»

Я читал тебе Кавафиса, а ты слушал Каллас и листал проспекты. Отель «Империал Мархаба». Слишком помпезное название, сказал ты, мне не нравится слово «империал», оно громоздкое и давящее, как зима, что там есть у нас еще?

Смотри, смотри, здесь много, и все это я могу подарить тебе – пусть не на вечность, а всего на две недели, но выбирай…

Из–за тяжелых струй дождя на дороге внезапно появилась неуклюжая женская фигура, какая–то запоздавшая ночная бабочка, решившая пренебречь светофором. Покачиваясь, она сделала несколько шагов, а потом раздался резкий визг тормозов, удар, я отрешенно смотрел в окно, думая, что с такой картиной в памяти мне никогда еще не доводилось пускаться в путешествие, хотя по иному и быть не могло: скорее всего, это последний раз в моей жизни, вот только почему я отношусь к этому так спокойно?

Наверное, из–за того твоего звонка, когда все уже было готово, все куплено и даже чемоданы упакованы.

– Что случилось? – спросил я веселым голосом, слушая, как ты молчишь на той стороне трубки.

– Я должен тебе что–то сказать! – произнес ты, и вдруг что–то заныло в груди, возникла сухая, неприятная боль, губы пересохли, хотя еще каких–то пять минут назад я чувствовал себя превосходно и даже не думал о том, что всего–то две недели назад мне исполнилось шестьдесят…

– Что? – переспросил я, пытаясь ухватиться рукой за краешек стола и не ощущая собственных пальцев, сжимающих трубки: они онемели и стали белыми, и я заметил, как у меня постарела кожа.

– Понимаешь, – сказал ты и опять замолк.

– Продолжай! – совершенно не своим голосом ответил я, он стал резким и гортанным, готовым сорваться на крик, тот самый крик, после которого возникает лишь мертвая тишина, и это не просто фраза, это самая точная характеристика того, что должно было произойти: мертвая тишина. Тишина смерти, распад, разложение, гниющая осенняя листва, завалившая квартиру и мои ноги утопают в ней по щиколотки, а я брожу в этом царстве тлена, даже не зомби и не живой труп, а нечто бесплотное и бескостное, собственная тень, пережившая то, чего не стоило переживать…

Из темноты, из–под все так же размеренно и беспощадно поливающих ночной асфальт струй дождя, возник неприятный и душащий звук сирены. Моей машины все еще не было видно и я стоял, курил и смотрел на то, как вслед за звуком возникла и сама машина – это была «скорая», а за ней, с запозданием минуты на две, появилось и милицейское авто, резко затормозившее и вставшее на обочине, чуть наискосок от трупа.

«Как ни бьюсь, здесь я вечно судьбой обираем. Похоронено сердце мое в этом месте пустом. Сколько можно глушить свой рассудок, откладывать жизнь на потом!»

– Зачем ты мне это читаешь? – спросил ты, сладко потягиваясь в постели и откладывая проспекты на тумбочку.

– Мне кажется, тебе это должно нравиться! – сказал я.

– Мне это нравится, но не сейчас!

– Ты выбрал отель?

– Да, вот этот! – и ты показал на один из проспектов.

«Отель «Ориент Палас», – начал читать я, – гостиница расположена на берегу в 2 километрах от центра города Сус и в 4 километрах от фешенебельного яхт–клуба с причалом. 242 номера с видом на море или сад. В каждом номере есть кондиционер, телефон, спутниковое телевидение, балкон или лоджия, ванная комната, мини–бар, туалет и радио. К вашим услугам 6 ресторанов, 5 баров, пиццерия, мавританское кафе, ночной клуб, прокат автомобилей, нянечка, конференц–зал, обмен валюты, парикмахерская, медпункт, сейфы, торговая галерея, детские анимационные программы, бассейны, водные виды спорта, теннисные корты.»

– Почему? – спросил я.

– Ты же знаешь, – рассмеялся ты в ответ, – что я очень люблю пиццу, особенно с салями или тунцом. И потом – мне нравится название. Это очень дорого?

– Потянем, – улыбнулся я в ответ, прикидывая в уме, сколько может обойтись двухнедельное пребывание в пятизвездочном отеле. Но я хотел сделать ему подарок, я как знал – что это моя последняя любовь, гроссе либен, произнес я про себе по–немецки, великая любовь, и если ему хочется именно в отель «Ориент Палас», то почему бы и нет?

Вскоре за «скорой» и милицейским авто появилось и мое такси.

Я включил сигнализацию, закрыл квартиру, спустился по лестнице и вышел во двор. Мне не хотелось раскрывать зонт, дождь проникал под воротник плаща, голова сразу намокла, но мне было все равно – я убегал, я уносил ноги, мне не довелось побродить по развалинам Карфагена, но я оставлял за спиной развалины собственной жизни, хорошо помня тот вечер, когда началось землетрясение.

– Понимаешь. – сказал ты, – я раздумал ехать в Тунис.

Я замолчал, я слушал твой голос и понимал все, что произошло. Ты мог ничего не говорить дальше, все и так было ясно. Мне хотелось лишь одного: спросить у тебя, как ты мог, но я этого не сделал. Мне было все равно, как зовут твоего нового приятеля и сколько ему лет. То, что он не беден – это понятно, как понятно и то, что он намного моложе меня. Он должен быть намного моложе меня, иначе ты бы никогда не отказался от этой поездки, от вечерних прогулок по Сусу, от купания в Средиземном море, про которое я тебе так много рассказывал, ведь я, в отличие от тебя, не раз уже нырял в его воды.

Но ты отказался ехать в Тунис, и сейчас ты говоришь мне об этом, а я стою и чувствую, как все сильнее и сильнее болит сердце и виски наливаются невыносимой, обжигающей болью.

Я сел на заднее сидение такси, мы выехали со двора, труп женщины уже положили на носилки и сейчас носилки как раз грузили в «скорую».

– Не повезло! – сказал шофер.

Я промолчал, у меня не было никакого желания поддерживать разговор.

– Сколько до самолета?

На этот раз я ответил, и попросил, чтобы мы ехали не быстро, если уж что–то и должно произойти со мной, то пусть это будет не на мокрой дороге, под жестокими и равномерными струями дождя.

«Здесь куда ни посмотришь – видишь мертвые вещи, чувств развалины, тлеющих дней головешки. Сколько сил тут потрачено, пущено по ветру зря.»

Я вспоминал эти строки Кавафиса, те самые строки, которые читал ему тогда, когда мы еще думали, что поедем вместе в Тунис и когда я был уверен, что он любит меня.

Я вспоминал эти строки, когда такси пересекало город, вспоминал и в тот момент, когда город оказался позади и мы выехали на трассу, ведущую в аэропорт.

Гроссе либен, великая любовь, последняя любовь моей жизни…

Порою мне кажется, что я сглупил, что мне не стоило отказываться от этой поездки и менять ее в последний момент на очередное турне в Испанию, ведь я сам безумно хотел в Тунис, может быть, все из–за того же Кавафиса, хотя тогда уж надо было бы ехать в Александрию или в Бейрут, но Ливан сейчас – не лучшее место для отдыха, а в Египте я бывал неоднократно, хотя всегда миновал Александрию стороной.

Вот только как бы я выдержал там один, без тебя, когда все было рассчитано на то, чтобы открывать это не столько себе, как тебе?

Мы приехали вовремя, я мог не торопясь пройти таможню и паспортный контроль, мог покурить спокойно перед посадкой и даже выпить кофе, хотя стоит ли пить кофе в такую бессонную ночь, когда дождь и впереди еще шесть часов перелета?

Я удивился тому, как много народа собирается лететь этим рейсом. Семейный отдых, молодежный отдых, отдых влюбленных и отдых любовников. Одинокий отдых – разве такое возможно?

Пожилой мужчина, летящий на одинокий отдых в Испанию, брошенный любовником и решивший зализать раны, хотя как это сделать – он этого не знает.

Пожилой мужчина, протягивающий билет и паспорт с визой, а потом уверенно идущий в сторону ближайшего таможенника.

Пожилой мужчина, у которого сегодня пусто внутри и жизнь которого подходит к концу.

Это не зачем знать таможеннику, которого интересует лишь то, сколько долларов этот мужчина везет с собой и нет ли у него чего–то, запрещенного к вывозу.

Разве что воспоминания, хочется сказать мне ему, те воспоминания, в которых обычно никто не признается – воспоминания о любимом теле и о том, что оно больше не принадлежит тебе.

Я прохожу таможню, прохожу паспортный контроль и направляюсь в свободную зону, которая уже заполнена ночными ожидающими самолета на Барселону.

Когда–то я очень любил прилетать в Барселону, когда–то я вообще очень любил этот город. Больше Парижа и больше Лондона, не говоря уже о Мадриде или Цюрихе.

Прямо в аэропорту я всегда брал такси и велел везти меня в центр, на площадь Каталонии, мне казалось, что именно там, в том месте, откуда начинается Рамбла, происходит некое смещение зрения и жизнь твоя становится не то, что более насыщенной, но как бы более рельефной, ты начинаешь видеть что–то не только вокруг, но и в себе самом, что такое, чего раньше ты просто не замечал.

Я решаю покурить и иду в сторону туалета.

Наверное, это действительно мое последнее путешествие.

Вместо Туниса, вместо всех тех мест, где я так и не побывал.

«Не видать тебе новых земель – это бредни и ложь. За тобой этот город повсюду последует в шлепанцах старых. И состаришься ты в этих тусклых кварталах, в этих стенах пожухших виски побелеют твои.»

Как состарился я и как побелели мои виски, хочется сказать мне в ответ Кавафису. Пожилой мужчина, брошенный молодым любовником – история старая, как мир. Развалины Карфагена сродни множеству любых других развалин, мы носим в себе развалины наших романов и отношений, мы пытаемся что–то надстроить над ними, но обязательно наступает какой–нибудь очень уж одинокий и безжалостный день, когда ослепительное солнце своим белесоватым от жаркого марева светом, именно белесоватым, а не желтым, это просто надо подчеркнуть, так вот, когда это ослепительное солнце лишает мир всех нюансов и полутонов и ты видишь то, что есть: первоначальный город, который уже давно превратился лишь в тупую гору булыжников.

Женщина средних лет смотрит на меня каким–то очень уж подозрительным взглядом. Впрочем, я привык к этому, есть женщины, которые сразу понимают, кто есть кто рядом с ними, как есть и те, кто чувствует в таких, как я, врагов.

Но я не враг ей, хотя этого не объяснить. Я смотрю на нее и могу сказать ей вслух, что она мне нравится, что я даже вижу в ней определенную красоту. Это не правда, что такие, как я, не замечают женщин, мы просто смотрим на них по другому, а в этой женщине я подмечаю то, что сейчас есть во мне самом – она одна.

Она одна летит в Барселону.

И самое забавное, что в самолете мы оказываемся с нею рядом.

Я предлагаю ей сесть у окна, она соглашается, хотя смотрит на меня все так же подозрительно.

Или печально.

У нее большие глаза, она могла бы быть его матерью.

Я решаю почитать и открываю портфель – там должна быть книжка, захваченная в дорогу.

И вместе с книжкой я случайно вытряхиваю на колени те самые тунисские проспекты, на которых все еще, наверное, сохранились отпечатки твоих пальцев. Отель «Империал Мархаба», отель «Ориент Палас», тот самый, который ты выбрал тем февральским вечером.

– Боже, – говорит женщина, глядя на эти проспекты, падающие с моих колен.

Я подбираю этих маленьких засушенных скатов, я торопливо впихиваю их обратно в портфель.

– Боже! – вновь повторяет женщина и я замечаю, что у нее на глазах появляются слезы.

– Вам плохо? – заботливо интересуюсь я.

Она не отвечает, она просто сидит рядом и плачет, и я чувствую, что в этот самый момент самолет начинает разгон, а значит совсем скоро мы оторвемся от взлетной полосы и начнем набирать высоту, если, конечно, ничего не случится.

Каждый раз, когда я сажусь в самолет, я ожидаю, что что–то произойдет, и каждый раз я благополучно взлетаю и так же благополучно приземляюсь, хотя это совсем ничего не значит, пока не значит, лишь пока я благополучно взлетаю и лишь пока благополучно приземляюсь, вот только никогда мне еще не доводилось взлетать рядом с плачущей женщиной.

– Сус, – говорит она мне, вытирая глаза, – простите, но я две недели назад должна была лететь в Сус.

– В начале июня, – говорю я, – когда там еще не жарко, но уже можно купаться.

– Да, – отвечает она, – когда там еще не жарко, но уже можно купаться…

– Но вам позвонили, – отчего–то говорю я, – и сказали, что не могут лететь с вами, а одна вы не решились отправляться туда, куда планировали вдвоем…

– Вечером, – сказала она, – он позвонил вечером… Мы должны были остановиться в «Ориент Палас».

– Мы тоже должны были остановится в «Ориент Палас», – говорю я, – и мне тоже позвонили вечером, они всегда звонят вечером, им плевать, что потом – бессонная ночь, когда даже снотворное не помогает, остается лишь пить, много пить, больше, чем положено…

– Я хочу выпить, – тихо говорит она и смотрит на меня как на единственного ей близкого человека, на меня давно так никто не смотрел, особенно – женщины, последний женский взгляд такого рода я чувствовал так много лет назад, что если бы у меня были дети, то им бы сейчас было уже за тридцать. Что сыну, что дочери, хотя что толку говорить о том, чего нет, не было и уже явно никогда не будет…

Самолет уже набрал высоту, так что я подзываю стюардессу и прошу принести выпить.

Она тоже предпочитает немного коньяка. Чуть–чуть, граммов пятьдесят, не больше.

А я удивляюсь тому, какую шутку играет со мной судьба в очередной раз: такого не может быть, чтобы в одном самолете рядом оказались два человека, пережившие практически одно и то же. Мы оба собирались в Тунис, в город Сус, в отель «Ориент Палас». И оба – с любовниками. И наши любовники нас бросили. И два брошенных человека решили лететь в Барселону, и оказались в самолете рядом. И если бы это был сюжет, то нам тоже надо бы стать любовниками, по крайней мере, чтобы заполнить возникшую пустоту. Но мы можем пить коньяк и не можем заниматься любовью, ибо я давно уже не занимаюсь любовью с женщинами, да и она еще в аэропорту поняла, кто я такой.

«Город вечно пребудет с тобой, как судьбу не крои. Нет отсюда железной дороги, не плывут пароходы отсюда. Протрубив свою жизнь в этом мертвом углу, не надейся на чудо: уходя из него, на земле никуда не уйдешь.»

Но она рассказывает мне о том, кто ее бросил, она знает, что мы расстанемся в аэропорту Барселоны и больше никогда не увидимся, вот только вдруг у нее обратный билет на то же число, что и у меня, хотя какая разница, думаю я, и решаю, что можно выпить еще пятьдесят граммов коньяка, по крайней мере, я действительно верю, что это полезно для моего давления, и потом – так приятнее лететь, слушая о том, что кого–то бросил любовник и стараясь забыть, как то же самое произошло с тобой.

И уже в аэропорту Барселоны, быстро миновав по южному безалаберный паспортный контроль и нырнув в «зеленый» коридор, я последний раз посмотрел на нее, отрешенно идущую в ту же, что и я, сторону, и мне в голову опять пришла эта странная мысль про то, что упущенный Тунис совсем не то же самое, что упущенная выгода, и что каждый из нас всю жизнь таскает за собой развалины своего собственного Карфагена, пусть даже первоначальный и был разрушен так давно, что об этом уже можно забыть.

Я посмотрел, как она садится в большой туристический автобус, повернулся и пошел к стоянке такси.

Между прочим, именно сегодня мы с тобой должны были возвращаться из Туниса.