Текст книги "Дело о рубинах царицы Савской"

Автор книги: Катерина Врублевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Священник, покончив принимать соль, вошел в церковь. Аршинов поздоровался с ним за руку и заговорил на амхарском, называя того "кес аггафари".[24]24
  Кес аггафари – священник-казначей


[Закрыть]

В глубине, за последней колонной, рядом с алтарем, я увидела необычную картину. Это была не икона, а произведение, стилизованное под иконописную живопись. На переднем плане была нарисована красивая женщина, а сзади нее, в искаженных пропорциях четверо юношей несли на плечах нечто вроде короткого гроба, спрятанного под покрывалом. Голову женщины покрывала диадема из красных точек.

Священник остановился возле меня.

– Шва,[25]25
  Шва – Савская.


[Закрыть] – сказала я. Этому слову меня научил Аршинов.

Священник кивнул, показал на голову царицы.

– Кыбур денгай,[26]26
  Кыбур денгай – драгоценные камни.


[Закрыть] – произнес он. – Руби.[27]27
  Руби – рубин.


[Закрыть]

– Ишь ты, – вдруг подошел к нам Вохряков. – Денег просит. Рублей. И откуда они, души еретические, знают о наших рублях?

Я достала из сумочки несколько рублей и протянула священнику. Он отрицательно покачал головой и отклонил мое подношение. Брикетов соли у меня не было.

Из церкви я вышла немного не в себе. Значит, это не легенда? Значит, это все правда? Хотя картину с рубинами и ковчегом, который несут четыре юноши, тоже могли нарисовать по легенде. Но у священника в глазах была такая вера во все, что нарисовано на картине, что я стала склоняться к мысли: а почему бы и нет? Нашел же Генрих Шлиман 22 года назад Трою на холме Гиссарлык? Об этом много писали в газетах. Почему бы и этой легенде не обернуться былью?

Ко мне приблизился Головнин.

– Аполлинария Лазаревна, красавица вы наша, не хмурьте лобик, вам совсем это не идет. О чем вы задумались?

– А? Что? – я очнулась и посмотрела на охотника. – Так, глупости…

– Будет ли мне позволительно узнать, какая глупость заставила вас нахмуриться? Морщинки останутся.

– Да очень просто, – я решила схитрить. – Вы назвали эфиопов монофизитами, а Вохряков – еретиками. Но они же православные! Ну, черные, но ведь нашей веры?

– Как вам сказать… Эфиопов в своё время забыли позвать на Никейский собор – так с тех пор они и монофизитствуют.

– А что это такое?

– Монофизитство – это… я не большой знаток, лучше у Автонома спросить, но он ликом страшен и рык. Не будем, сами разберемся. Это ересь Евтихия, был такой престарелый архимандрит, которого вызвали на собор и спросили: "Исповедуешь ли ты, что Христос единосущен Отцу по Божеству и единосущен нам по человечеству?", а он взял и ответил вопросом на вопрос: "А где в Писании сказано – два естества?" Если по-простому, то он не признавал Иисуса Христа единосущным нам по человечеству. Его взяли и отлучили, назвав его убеждения ересью. Но до Абиссинии этот приговор не дошел, поэтому они так и остались монофизитами.

– Спасибо, Лев Платонович! Откуда вы это все знаете?

– В молодости хотел в семинарию поступать, вот и остались какие-то крохи в голове.

– А чего не поступили?

– Охоту люблю. А деяния такие несовместимы с духовным саном. Вот я и выбрал охоту.

* * *

Глава пятая

Привал в пещере. Рекогносцировка. Решение спасти принца. Вохряков отказывается. Узурпатор Менелик. План Аршинова. Аполлинария хочет участвовать. Казнь. Нападение. Спасение приговоренных. Погоня. Кто принц? Дрова надо прятать в лесу. Русские идут.

Мы поднимались все выше и выше по высокогорной провинции Шоа. Наконец, на горизонте показались первые мазанки Аддис-Абебы.

– Будем искать ночлег, – распорядился Аршинов.

– Тут нет гостиниц? – брезгливо повел носом Вохряков. – Сколько можно ночевать в курятниках?

– Сколько потребуется, милейший Порфирий Григорьевич, – ответил Головнин. – Мы же просителями сюда пришли. И держаться нам надо скромно и незаметно, пока не сделаем рекогносцировку на местности. Агриппина, когда найдем пристанище, займись, голубушка, обедом, есть охота!

Место для ночлега мы нашли не в курятнике, а в пещере в небольшой расщелине справа от дороги на Аддис-Абебу. Казаки и Сапаров распрягли лошадей, расстелили кошмы на сухом земляном полу. Нестеров достал купленные на рынке в Дебре-Берхане дрова – здесь они большая редкость. Агриппина принялась за кашу, а Аршинов сказал:

– Вы тут устраивайтесь, а нам с Али надо в город, разведать обстановку.

Они вернулись через три часа. У Аршинова лицо и кисти рук были вымазаны ваксой. Он привез с собой восемь бурнусов и странных мохнатых шапок, украшенных по краю витой вышивкой.

– Что это? – спросила я.

– Национальные одежды дервишей, врагов Менелика Второго.

– Вы что-то замыслили, Николай Иванович?

– Да, Полина. Одну небольшую операцию. Господа! Подойдите все сюда! Григорий, Прохор, Георгий, вы тоже!

Мы все подошли и сели на кошму в центре пещеры. Агриппина принесла две миски перловой каши, но Аршинов сделал нетерпеливый жест рукой, и она отошла.

– Диспозиция следующая. Сегодня на закате состоится казнь Малькамо, младшего сына Иоанна Шестого, и двух его товарищей, которые подняли бунт против Менелика Второго с целью захвата власти. Малькамо надо освободить. И мы это сделаем.

– Как? – вскричал Порфирий Григорьевич. – Это бунт! Сопротивление властям! Я, как уполномоченный правительством его Императорского Величества, категорически против этой затеи, а так же своего в ней участия!

– Ну что ж, вольному воля. Поедем без вас. Кто еще не согласен?

– Хотелось бы узнать, зачем нам это делать? – Нестеров снял очки в круглой железной оправе и принялся их протирать. – Не вмешиваемся ли мы в частное, внутреннее дело суверенного государства?

– Нет! – отрубил Аршинов. – Менелик узурпировал власть, ведь когда Иоанна смертельно ранили в сражении при Метемне, власть должна была перейти к его старшему сыну, Расу-Ареа Салазье. Но он был тоже убит в этом же сражении. Перед смертью Иоанн успел назначить своим преемником своего племянника Мангашиа до тех пор, пока из Франции не вернется младший сын Малькамо. И пока осуществлялась передача власти, решали, какими правами будет наделен временный властитель Мангашиа, Менелик просто взял и объявил себя негусом. Смелость города берет! Уставшие от смуты и безвластия абиссинцы охотно пошли ему навстречу, потому что на его стороне была сила и самоназвание – его зовут так же, как и соломонова сына, которого народ чтит.

– А для чего нам нужно спасение царского сына? – спросил Головнин.

– Для выживания колонии!

– Не понимаю, поясните ваши слова, г-н Аршинов.

Аршинов начал ab ovo.[28]28
  Ab ovo (лат. – с яйца), с самого начала.


[Закрыть] Он рассказал о царице Савской и Соломоне, о рождении Менелика Первого, о краже ковчега и рубинов. Потом объяснил, что при Иоанне рубины пропали, и тот очень волновался – ему нужно было, чтобы его сын короновался законно, как все цари династии Соломонидов. Но внезапная смерть оборвала его планы. Малькамо в это время находился в закрытой школе во Франции, и когда вернулся в Абиссинию, делать было нечего: власть захватил Менелик с помощью своих воинов.

Мы слушали как зачарованные – Николай Иванович обладал несомненным даром рассказчика. А он воодушевлялся все более:

– Многие верные покойному негусу соратники не захотели смириться с властью узурпатора. Потому что они считали: только потомок Соломона и царицы Савской, которую сами абиссинцы называли Шва, Македа, Азэб, может стать царем царей, избранником Бога, а именно Негусом негестом.

Менелик Второй, а на самом деле Сахлэ-Марьям, правитель области Шоа, мечтал о власти давно. Как губернатор, он не получал жалованья и военной помощи от императора, а содержал собственную армию, что, как вы понимаете, было слишком накладно: жалование, фураж, обмундирование. Кроме того, Сахлэ-Марьям казнил и миловал в своей провинции, и ежегодно отправлял к царскму двору часть собранных налогов.

Но ему мало было губернаторской должности. Он хотел стать царем. Он очень умный, образованный и хитрый человек. Языки знает.

И это ему удалось. Для того, чтобы убрать из памяти подданных, что он ненастоящий царь, Сахлэ-Марьям подписал контракт с итальянцами на поставку в Шоа двух тысяч винтовок «Ремингтон». Этими винтовками он вооружил своих амхарских и тиграйских воинов и захватил власть.

Итальянцы почувствовали себя при нем привольно, так как именно они помогли ему прийти к власти. Поэтому так нагло и вели себя с нами моряки с канонерки.

Менелик колеблется. Ему нужны макаронники, и поэтому он против России. Вот почему нам и нужен сын законного негуса Иоанна. Спасая Малькамо, мы спасаем российскую колонию, и помогаем нашей родине.

Все молчали, осмысливая услышанное. А я восхищалась тем, что Аршинов ни слова не сказал о пергаменте Фасиля Агонафера. Хоть нас было и мало, но лишние уши никому не нужны.

– Неужели нельзя договориться с Менеликом? – спросил Вохряков. – Вы как хотите, господа, но у меня нет полномочий на такие авантюры. Я послан с четким и недвусмысленным поручением: подготовить почву для российской делегации на самом выском уровне, и считаю, что ваша бессмысленная затея только нанесет урон престижу Российской империи.

– А о людях вы подумали, Порфирий Григорьевич? – спросил его Нестеров. – Они там, под пушками итальянских канонерок. Женщины и дети. А мы будем дожидаться российской делегации? Да скорее рак на горе свистнет!

– А как вы себе представляете операцию по спасению принца, г-н Аршинов? – спросил Головнин, попыхивая трубкой. – Ведь «Ремингтоны» – не игрушки. Они стреляют.

– Мы с Али все высмотрели. Казнить осужденных будут на главной площади. Там уже стоят три виселицы. Вокруг оцепление. Но позади виселиц площадь переходит в узкую улочку, на которой будет стоять четверо-пятеро солдат, не больше. План такой: сначала Али пойдет один. Он не вызовет подозрения. Мы же отправимся на рынок, и будем рассматривать лошадей. Только лошадники не пойдут на казнь – им некуда будет поставить свой товар. А когда забьют барабаны и выведут осужденных, Али подаст сигнал – свистнет, как я его научил. Мы вскочим на лошадей и рысью помчимся, сметая пешую охрану. Схватим заключенных, и будет таковы.

– А винтовки? – спросил Нестеров. – Охрана же стрелять будет.

– Вся операция займет не более нескольких секунд, они даже вскинуть винтовки не успеют, если мы, конечно, не замешкаемся.

– Я против! Я – категорически против! – тонким фальцетом завопил Вохряков. – Именем Его Императорского Величества…

– Заткнитесь, Вохряков, дайте слово сказать, – Головнин даже не вытащил трубки изо рта. – Николай Иванович, я лично согласен. Но вам надо опросить всех.

– Конечно! Ваше слово, господа.

– Я поеду, – кивнул Нестеров.

Братья-казаки и осетин тоже подтвердили свое участие.

– Очень хорошо, – сказал Аршинов, – вот вы и схватите по осужденному и посадите к себе на лошадь. А мы будем вас прикрывать. Лев Платонович, у нас достаточно оружия?

– Хватит, – кивнул тот.

– Я тоже с вами! – воскликнула я.

Все удивленно посмотрели на меня, а Агриппина даже охнула и перекрестилась.

– Полина, да вы что! Куда вам с нами?

– Как куда? Вместо этого, – я так глянула на Вохрякова, что он сжался весь и опустил голову.

– Не пущу! – отрубил Аршинов.

– Ах, так? – в запальчивости крикнула я. – Как все тяготы пути выдерживать – так я могу. Как помочь в чем-то – тут же Полину зовете. А я, между прочим, не хуже вашего в седле сижу. И по-мужски! Не возьмете меня, не будем вам больше от меня пользы! Так и знайте.

Головнин снова невозмутимо пыхнул трубкой.

– Главное, чтобы ваксы хватило – арапа из вас сделать.

– Так, значит, согласны? – я не поверила своим ушам.

– А что? Я за то, чтобы взять Аполлинарию Лазаревну с собой. По крайней мере, под присмотром будет. Что скажете, Николай Иванович?

Вместо ответа он повернулся к Агриппине, и громко произнес:

– Ты, любезная, будешь вот этого стеречь, – он показал на Вохрякова. – Чтоб не удрал никуда. Тебе его поручаю, больше некому. А мы скоро вернемся. Господа, давайте одеваться. И ваксы, ваксы не жалейте!

* * *

Солнце еще стояло высоко, когда мы выехали на дорогу, ведущую к Аддис-Абебе. Все в тяжелых халатах дервишей, мохнатых шапках, надвинутых на самые уши. Особенно нелепо сидел халат на монахе Автономе – его широкие плечи, казалось, вот-вот разорвут ветхую одежонку. Головнин дал каждому по пистолету и приказал спрятать за пояс. Мне было непривычно – пистолет бился о живот, и я боялась, что он выстрелит. А еще было жарко, и только ветер обвевал раздраженное от ваксы лицо.

Дорога обезлюдела. Либо все с утра ушли в город, либо сидели в своих хижинах и не высовывали носа наружу. Аршинов перевел лошадь с рыси на галоп, все последовали его примеру.

Как и ожидалось, на рынке народ остался только около лошадей. Да и то это были мальчишки, стерегущие товар. Взрослых не наблюдалось.

Али пошептался с Аршиновым, соскочил с лошади и убежал в сторону главной площади. Он придерживал на бегу шапку, хотя ему прятаться не надо было, его же не намазали ваксой.

Мальчишки смотрели на нас и шушукались. Наконец, осмелели и подошли поближе. Аршинов рыкнул на них, и они стремглав бросились обратно.

Ко мне приблизился Головнин.

– Ух, как курить охота! Спасу нет! – прошептал он мне.

– Потерпите, Лев Платонович, не ровен час, выдадите всех.

– Да я-то что? Нестерову еще хуже, чем мне, он же без очков.

И вот где-то далеко зазвучали барабаны. Она все усиливалась, нарастала и тревожила душу пугающей дробью.

– Готовсь! – приказал Аршинов.

Вдруг раздались два длинных пронзительных свистка. Аршинов пришпорил коня и понесся вперед. Мы за ним. В арьергарде следовали Автоном, братья-казаки и осетин Сапаров.

Увидев нас, отскочили в сторону воины из первого ряда заграждений, стоявшие на входе на площадь. Они были вооружены только копьями.

На площади тем временем все было готово к казни. Я впервые видела так близко от себя три помоста с болтающимися петлями. Трое с завязанными руками стояли напротив пышного балдахина, под которым сидели важные особы, вокруг осужденных стояли рослые воины в львиных шкурах на плечах.

Аршинов направил коня на цепь солдат, те в панике бросились прочь от смерти, несущейся на них. Некоторые пытались вскинуть ружья, но Головнин меткими выстрелами уложил их на месте.

Народ убегал с площади, голосили женщины. Чиновных особ загородили телохранители. Казаки и Сапаров подскочили к помосту, каждый схватил по человеку и перекинул через коня. Автоном прикрывал их с тыла. Выстрелы раздавались все чаще, надо было спешить.

– За мной! – крикнул Аршинов, видя, что спасенные в наших руках, развернул коня и направился вновь на улочку, ведущую к рынку.

И тут я заметила, что Нестеров кружит, не видя ничего перед собой. Его уже ухватили за стремена и пытались свалить с лошади. Не задумываясь, я выхватила пистолет и выстрелила в того солдата, который тянул Нестерова за ногу. Он упал, я выстрелила во второго, схватила под узды коня полуслепого медика и пришпорила свою лошадку. Нестеров опомнился, тоже пришпорил коня, и я отпустила его. Выстрелы продолжались, поэтому пришлось сильно нагнуться и обнять лошадиную шею. При этом мохнатая шапка дервиша упала с головы.

На выходе из города к нам присоединился Али. Он ждал там, Аршинов приказал ему только подать сигнал, и не вмешиваться. Мы поскакали к ущелью, где можно было укрыться в нашей пещере.

Коней завели в укрытие и распрягли. Троих спасенных эфиопов сняли и развязали им руки. Оказалось, что один из них тяжело ранен – пулевое ранение в спину. Нестеров тут же водрузил на нос очки и раскрыл свой медицинский саквояж. Агриппина бросилась ему помогать, а Вохряков даже не показывался – наверное, ему было стыдно за то, что он не поехал с нами. А может, я просто думала о нем хорошо.

– Кто из вас Малькамо? – спросил Аршинов на амхарском. – Кто сын негуса Иоанна?

Эфиопы молчали. Даже не переглядывались. Один лежал и дышал со свистом, двое сидели возле него и никак не реагировали на вопросы Аршинова.

Мне надоело это запирательство.

– Ingrat comme les chats,[29]29
  Ingrat comme les chats (франц.) – в высшей степени неблагодарный (букв. неблагодарный, как кот) – французская поговорка.


[Закрыть] – выкрикнула я в сердцах. – Ради этих людей мы рисковали собственной жизнью, а они не хотят даже рта открыть.

– Нет, мадам, – вдруг по-французски ответил один из эфиопов, самый молодой из них, – мы умеем быть благодарными и признательны вам от всего сердца, особенно за то, что вы лечите нашего друга, но мы не знаем, кто вы? Вы странные люди, говорящие на странном языке и носящие одежды дервишей – заклятых врагов моего покойного отца.

У юноши было породистое лицо, тонкий нос с горбинкой, умные глаза, которые запали от перенесенных страданий. Он был высок ростом, тонок костью, и выглядел статуэткой эбенового дерева.

– Разве ты не видел людей, говорящих, как мы, при дворе твоего отца? – спросила я. – Это были монахи из России.

– Нет, меня тогда не было дома. Я учился во Франции.

Я повернулась к своим спутникам:

– Ну вот, господа, позвольте представить вам наследного принца Малькамо, сына Иоанна Шестого.

– Здорово! – воскликнул Головнин. – Как это вам удалось?

– Очень просто, ведь Николай Иванович рассказывал, что Иоанн отправил сына учиться в закрытую школу во Франции. Поэтому я и сказала по-французски фразу, способную задеть того, кто поймет, о чем я говорю.

– Хитра, Аполлинария Лазаревна, ох, хитроумна! – погрозил мне пальцем Аршинов и обратился к Малькамо на своем ужасном французском:

– Уважаемый принц, мы – твои друзья. Мы из России и пришли…

– Николай Иванович, дайте, лучше я скажу, – остановила я его.

– Ну, как хотите, Полина, мне легче скакать и шашкой биться, чем так гундосить.

– Как сказал наш друг, мы из России, и той же веры, что и ты, Малькамо, – сказала я. – Мы очень уважали твоего покойного отца. Ведь это именно он разрешил г-ну Аршинову построить колонию на берегу Красного моря. А потом к власти пришел Менелик. Сначала нас в море остановила итальянская канонерка, а потом Менелик призвал нас к себе – очень ему не по нраву разрешение негуса Иоанна. Мы уже было собрались к нему, но на рынке в Дебре-Берхан услышали о готовящейся казни, поэтому решили повременить с визитом и сначала спасти тебя, а уж потом и к негусу можно на прием.

– Понятно, – кивнул Малькамо. – Вы рисковали, и я рад, что вы решились на эту вылазку. Вот только жаль Абебо, он очень плохо выглядит.

– Я делаю все возможное, – вступил в разговор Нестеров, – но рана очень тяжелая. Лихорадит его.

Из дальнего угла вылез Вохряков и склонился перед Малькамо:

– Мое почтение, ваше высочество, позвольте поздравить вас с исполнением божественной справедливости – вашим освобождением от неминуемой смерти.

– Вот только вы, Порфирий Григорьевич, не имеете к этому никакого отношения, – скривился Головнин. – Дама вместо вас поскакала, да еще Нестерова спасла. Стыдно вам должно быть.

– Я фигура государственная! – взизгнул Вохряков.

– А вот если государственная, так и ведите себя по– государственному, а не как глиста бесхребетная.

– Да как вы смеете?! – опять вспыхнул Вохряков.

– Ох, да подите вы прочь! Просто вы, действительно, нужны нам, пока от Менелика не выйдем, а уж после того я побрезгую плюнуть в вашу сторону!

– Господа, господа, утихомирьтесь, не до этого нам. Нужно думать о том, как и когда предстать перед Менеликом. А для этого надо въехать на постоялый двор, чтобы соглядатаи негуса знали: в город въехала российская делегация, и доложили бы ему это известие.

– Как вы думаете, нас не узнают? – спросил Нестеров.

– Не думаю. Тем более, что мы должны сделать это немедленно. Дрова надо прятать в лесу. Поэтому нам лучше всего быть на виду, а не отсиживаться в этой пещере, которая хоть и удобное убежище, но не думаю, что слишком надежное для столь большой компании, как наша. Да еще с лошадьми.

– Но что делать с раненым?

– У него есть родственники в Дебре-Берхан, – ответил Малькамо. – Дайте нам одну лошадь, надо отвезти Абебо.

Тут Абебо что-то сказал. Малькамо выслушал и повернулся ко второму товарищу.

– Мулё, останешься с Абебо пока он не выздоровеет. Вот только кто вернет лошадь обратно?

– Так… – Аршинов долго не раздумывал. – Али, собирайся, поедешь в Дебре-Берхан, потом приведешь лошадь назад. Малькамо, ты наденешь одежду Али, будешь моим слугой, пока не спрячемся в гостинице. А вы, господа, оттирайте ваксу с лиц и переодевайтесь в цивильное платье. Пусть видят, что русские идут!

* * *

Глава шестая

Испорченный саквояж. Расследование. Торжественная делегация. Самовар и другие подарки. Менелик Второй, Негус негест. Переговоры. Побоище. Плен. Что делал Монте-Кристо? Ночная прогулка. Встреча наедине. Полина обещает помочь. Итальянские насильники. Подкоп. Освобождение.

Я взяла в руки саквояж и вскрикнула: он был безнадежно испорчен – поперек шел большой надрез, из которого вывалилась половина моего носильного платья. Замок на саквояже оказался неповрежденным.

– Агриппина! – закричала я что есть мочи. – Что это?!

На мой крик прибежали все, находящиеся в пещере. Агриппина, увидев изуродованный саквояж, упала на колени, и завопила:

– Не виновата я, матушка! Не знаю, как вышло.

– Не ври мне, Агриппина, – погрозила я ей. – Если не ты, то кто же ко мне в саквояж залезть хотел? Порфирий Григорьевич?

– Вы, мадам Авилова, говорите, да не заговаривайтесь! – выступил вперед Вохряков. – Да что это получается? Кто меня только не обвинял за последнее время?

– Пока ясно только одно: саквояж взрезан и изрядно испорчен, – произнес Головнин. – А как это сделано и чем, сейчас глянем.

Не выпуская изо рта трубки, Лев Платонович покрутил саквояж, тщательно прощупав края надреза.

– Нож. Я было подумал, что за острый край его зацепило. Так нет, не камень. Такой ровный надрез даст только хороший нож. Кожа добротная, ее с размаху не возьмешь.

– Агриппина! – рявкнул Аршинов. – А ну рассказывай, подлая твоя душа, что ты искала у Аполлинарии Лазаревны? Своровать хотела? Признавайся!

Несчастная женщина от страха упала на колени и принялась мелко креститься. Ее лицо выражало такой ужас, что мне даже стало ее жаль, но, вспомнив, во что превратился мой саквояж, я задавила в себе жалость.

– Говоришь, не ты? А кто тогда? Он? – Аршинов ткнул пальцем в сторону Вохрякова.

Тот возмутился в очередной раз.

– Позвольте! Я вообще все время спал и не желаю иметь к этому делу никакого отношения! А вот она, представьте себе, дважды подходила ко мне и наклонялась. То ли высматривала, сплю я или нет, то ли присоединиться намеревалась.

Мне стало неприятно на душе от такого беспардонного заявления чиновного сморчка. Уж что-то, а заподозрить пышную Агриппину в сиих намерениях было просто смешно. Тем более, что братья-казаки, стоявшие рядом, при этих словах одновременно схватились за ружья. Аршинов жестом остановил их.

– Хорошо, – кивнул он. – Не ты виновата, ни Вохряков. А саквояж порезан потому, что вор не смог вскрыть замок. В нем рылись. Значит, был кто-то третий? Или ты тоже спала и ничего не видела?

– Не видела, – запричитала она, – вот вам истинный крест, не видела. Я кашу варила, за огнем следила, может, и не заметила арапа какого-нибудь.

– Почему арапа? Здесь был эфиоп?

– Где ж тут православному оказаться? Одни черные кругом.

– Эфиопы тоже православные, ты не подумала об этом?

– Да ничего я не думаю, ваше благородие! Не знаю, не видела, не мучьте меня, Христом-богом прошу!

Поняв, что от Агриппины ничего не добьешься, Аршинов приказал Григорию, Прохору и Сапарову обыскать окрестности – нет ли следов, не спрятался ли кто чужой.

Они вернулись ни с чем. Почва в ущелье каменистая, следов никаких не осталось, да и наши лошади если и были какие следы, то затоптали.

– Господа, будем переодеваться, – сказал Аршинов, когда вернулся Али, ведя под уздцы вторую лошадь. – Нас ждет Аддис-Абеба.

– А как же Малькамо? – спросила я.

– Изменим внешность, не волнуйтесь, Аполлинария Лазаревна: несколько фальшивых татуировок тигранского племени полностью превратят его из сына амхарского вождя в воина другой губернии. Никому и в голову не придет заподозрить.

* * *

В город мы вступали торжественно и величаво. Аршинов в черкесске с газырями, с переброшенными через плечо волчьими хвостами сидел на лошади подбоченись. Головнин в пробковом шлеме выглядел вылитым англичанином. Сапаров в папахе, братья-казаки в фуражках набекрень. Огромный монах Автоном в рясе и сандалиях, с большим серебряным крестом на груди. Агриппина в цветастой шали. Малькамо с Али ехали позади всех, лицо принца было закрыто синей накидкой, по закону воинов-тиграни. Зрелище было восхитительное. Мы нарочно шли медленно, чтобы сбежавшиеся отовсюду эфиопы могли нас хорошо разглядеть и передать сплетни как можно дальше.

Наша кавалькада остановилась на постоялом дворе около рыночной площади. Мужчины стали вносить тюки во двор, Агриппина зорко смотрела по сторонам, так как юркие мальчишки крутились рядом, якобы помочь. Она отгоняла их, ругая по-русски шельмецами и разбойниками. Мальчишки, к моему удивлению, понимали.

Мне предоставили отдельную комнату с циновками на полу. По моей просьбе принесли бадью с водой, и я с наслаждением вымылась. Агриппина мне помогала. Упав на узкую постель, я забылась глубоким сном.

На следующее утро ко мне постучался Нестеров:

– Аполлинария Лазаревна, какая удача! Сегодня вечером нас примет Менелик Второй.

Я обрадовалась: какой же Николай Иванович молодец! Только благодаря его знанию языка нас пускают в столь рекордные сроки.

– Я же не успею одеться! Агриппина, где ты? Мне нужно нагреть щипцы! Почистить платье! Все равно тут нет утюгов.

– Вы тут готовьтесь, а я пойду, присмотрю за подарками. Аршинов самовар аж из Одессы вез. Не все же только грамоты вручать. Вохряков до этого не додумается, мышиная душа.

Часы, оставшиеся до вечера, я провела за приведением себя в божеский вид. С болью смотрела на свои поцарапанные пальцы, неровные волосы, которые никак не желали укладываться, на синяки под глазами от недосыпа, обветренную кожу. Нет, не красавица… Подурнела Полина. Куда делся твой персиковый цвет лица?

И все же, зачем мне надо красоваться перед негусом? Мы по делам приехали, вот и будем решать эти дела, а не моргать ресницами.

Достав свое единственное выходное платье, я критически осмотрела его. Кружева смялись, буфы висели, словно собачьи брыли, а подол следовало подшить. Достав иголку с ниткой, я усадила Агриппину за шитье, а сама занялась ботинками, которые тоже были не первой свежести.

Когда все мужчины собрались во дворе, я только доканчивала закалывать волосы. Но я быстро завершила свой туалет, натянула перчатки и вышла во двор. Меня встретили восхищенными возгласами.

– В путь, господа! С божьей помощью!

Аршинов вскочил на коня. Мы за ним. Особенно великолепно выглядел Сапаров, у которого к седлу был приторочен самовар. Агриппина накануне начистила его, и он блестел, как золотой.

Подъехав к высокому шатру, величиной с цирк шапито, мы спешились, и Аршинов зычно прокричал что-то по-амхарски. Я услышала только слово «Руссия». К нам подбежала толпа слуг: одни взяли наших лошадей под уздцы и увели. Другим мы вручили тюки с подарками. Сапаров самовар не отдал.

Подошел высокий эфиоп, наряженный в львиную шкуру, зеленое платье и белые узкие штаны. В руках он держал копье и круглый щит буйволовой кожи, украшенный орнаментом. Охранник жестом пригласил нас следовать за нами.

Идти было нелегко – все вокруг было раскопано, мощеной дороги не было.

– Что тут строят? – спросила я Аршинова.

– Дворец негуса, самый большой в стране.

– Понятно. Значит, он надолго решил тут расположиться.

Мы вошли под своды шатра, подпертые высокими бамбуковыми опорами. Резкий свет лился из прорезанных в стенках узких окнах. Повсюду висели львиные шкуры, подобные той, которая была надета на нашем сопровождающем. Полы были устланы мягкими коричневыми коврами с желтыми и голубыми геометрическими узорами.

Прямо напротив нас возвышался царский балдахин красного бархата. Балдахин венчала огромная корона, украшенная блестящими красными камнями.

Под куполом, на постаменте высотой в аршин, покрытый красно-золотой парчой, на троне с подушками сидел сам Менелик Второй, Негус негест, повелитель Тиграя и Шоа, Валло, Годжама и Аксума, главный настоятель монастырей Дебре-Дамо, Йемрахана-Кристос и Святой Мирьям в Лалибеле.

Внешне Менелик производил довольно приятное впечатление. Неопределенного возраста и очень темного цвета кожи: ему можно было бы дать и тридцать пять, и шестьдесят лет, на округлом лице не было морщин. Высокий рост несколько скрадывал полноту. На негусе был надет широкий халат, расшитый замысловатыми узорами, а на голове красовался широкий венец из кованых золотых и серебрянных пластин, украшенных резьбой.

Справа от трона стояли придворные в белых одеяниях шамма[30]30
  Одеяние в виде тоги – как для мужчин, так и для женщин.


[Закрыть] из тканой кисеи и в накидках ярко-синего цвета, украшенных длинными висящими полосками кожи. Все они были босиком. А слева выстроились четыре итальянских офицера при полном параде.

Аршинов вышел вперед и громко произнес что-то на амхарском. Потом повернулся к казакам и махнул рукой:

– Давай, ребятушки!

Прохор и Григорий раскрыли тюки и достали оттуда большое расписное фарфоровое блюдо кузнецовского завода, штуку ситца, поставец с головой селезня и дюжину ложек – все хохломской работы, абашевские[31]31
  Абашевская игрушка – русский художественный промысел, сформировавшийся в Спасском уезде, ныне Беднодемьяновском районе Пензенской области.


[Закрыть] расписные свистульки в виде коровок и круторогих баранов, и две бутылки водки.

И, наконец, осетин Сапаров торжественно поставил перед негусом сияющий самовар.

Подарки вызвали некоторое оживление. Придворные вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть невиданные вещи. От вида самовара по шатру пронесся вздох, и начались перешептывания. Даже итальянцы переглянулись.

Менелик сидел на троне, не шевелясь и не реагируя ни на что. Только его выпуклые глаза двигались, переходя от подарков на нас. Довольно часто его взгляд останавливался на мне. Он смотрел на меня пристально, но я не отводила взгляда, так как не собиралась склоняться перед человеком, пославшего на казнь законного принца.

Мы стояли, вытянувшись. Менелик молчал. Пауза затянулась.

Первым не выдержал Вохряков. Отодвинув в сторону Головнина, возле которого он стоял, чиновник вышел вперед, держа в руках письмо из канцелярии Министерства Иностранных дел и, поклонившись, протянул его негусу. Наперерез ему тут же бросился один из телохранителей, отобрал письмо и почтительно склонившись, положил его возле босых ступней Менелика. Вохряков вскипел:

– Приветствие его сиятельства, г-на Гирса! К ногам!

– Тише вы, – прошипел Аршинов. – Не видите, негус размышляет. Вас что, не учили перед поездкой абиссинскому этикету?

Менелик не шевелился. Не смотрел на письмо у своих ног, не обращал внимания на подарки. Только переводил взгляд с одного из нас на другого.

Когда молчание стало вконец невыносимым, вперед выступил монах Автоном и загудел:

– И возвед очи свои, виде мужа путника на стогнах градных, и рече муж старец: камо идеши и откуду грядеши? И рече к нему: грядем мы от Вифлеема Иудина даже до стран горы Ефремли, отонуду же аз есмь; и ходих до Вифлеема Иудина, и иду аз в дом мой; и несть мужа вводящаго мя в дом…[32]32
  (Из книги Судей(Он, подняв глаза свои, увидел прохожего на улице городской. И сказал старик: куда идешь? И откуда ты пришел?
  Он сказал ему: мы идем из Вифлеема Иудейского к горе Ефремовой, откуда я; я ходил в Вифлеем Иудейский, а теперь иду к дому Господа; и никто не приглашает меня в дом.


[Закрыть]