Текст книги "Дело о рубинах царицы Савской"

Автор книги: Катерина Врублевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

За факелоносцами шли барабанщики и музыканты с тимпанами и бубнами в руках, за ними еще семеро священников, дующих в длинные трубы. Они бренчали, били в бубны и барабаны, и все это вместе составляло такую какофонию, что мне захотелось зажать уши. Но это было бы неприличным, и поэтому я воздержалась.

Наконец, когда терпение ожидающих было уже на пределе, из церкви вышла процессия из двенадцати крепких мужчин-послушников. Они несли на плечах носилки, на которых находилось некое сооружение, покрытое зеленым парчовым покрывалом с алой оторочкой. Видно было, как тяжело носильщикам: в холодную погоду с них градом тек пот.

– Малькамо, – спросила я, – почему они надрываются? Положили бы ковчег на волов и везли бы.

– Нельзя по традиции, – серьезно ответил он. – Это еще повелось с тех времен, когда иудеи странствовали по пустыне. Сначала в палатку, она же Святая Святых входил Аарон, и укутывал ковчег покрывалом. Потом разбирали святилище, потом подходили левиты-прислужники, и его переносили всегда на плечах, в отличие от остальной храмовой утвари, которую ставили на повозки, а повозки тянули быки или верблюды. Когда приносили ковчег на место, то его вначале ставили завернутым, потом вокруг него возводили стены святилища, ту самую походную палатку, потом разворачивали.

– Понятно, – кивнула я. – дань традиции…

За ковчегом следовал почетный караул. Солдаты были вооружены пиками и длинными кинжалами. Они шли босыми, пританцовывая на ходу. За ними толпой валили женщины. Они что-то выкрикивали, завывая во весь голос, и я не поняла, они плачут или радуются.

Ожидающие перед воротами расступились, дали пройти процессии и принялись шумно выражать свое восхищение. Многие пошли вслед, мы со спутниками тоже.

Идти оказалось недалеко. В полуверсте от часовни, где хранился ковчег, священники разбили палатку. Ковчег, или то, что было под покрывалом, торжественно внесли внутрь, занавесили вход, и почетный караул встал вкруг временного жилища. Наступила ночь и перерыв в празднике Тимката. Завтра утром будут массовые крещения, а пока ковчег стоял в палатке, и доступа к нему не было.

Мы вернулись в свой временный лагерь за упавшей стеллой. Процессия произвела на меня огромное впечатление, но уверенности в том, что в палатке хранился настоящий ковчег, у меня не было.

– Что будем делать, господа? – спросил Аршинов на нашем импровизированном "совете в Филях", когда мы в полной темноте собрались в нашей палатке.

– Мы на финише, Николай Иванович, – резонно заметил Головнин. – Неужели отступать? Ни за что!

– Столько времени и сил потрачено! Наши товарищи жизни положили и все напрасно? – добавил Нестеров.

– Но там же караул! Да и люди кругом. Как добраться до ковчега?

Тут совершенно дикая мысль пришла ко мне в голову.

– Малькамо, – обратилась я к юноше. – Помнишь ту старуху из племени оромо?

– Конечно, – кивнул он.

– Она дала тебе травки в дорогу. Ты сказал, что это пряности для вашей еды, но ни разу за время нашего путешествия ты не предложил их нам. Почему?

Если бы сын негуса мог краснеть, он бы запунцовел. Малькамо опустил голову и произнес:

– Это не пряности, а снадобье для общения с духами радости.

– Как это? – удивились мы.

– Помните, когда мы сидели на площади и праздновали, то женщины подбрасывали горсти этой травы в костер. От этого сидящим у костра становилось весело и спокойно. Люди начинали танцевать, а потом у них просыпался любовный пыл. В том племени всегда используют эту траву на праздниках. Она растет только в низовьях Голубого Нила и почти неизвестна в других районах Абиссинии. Оромо хранят ее происхождение в большой тайне.

– Тогда почему тебе старуха отсыпала от щедрот своих? – спросил Аршинов.

– Что за вопрос? – хохотнул Головнин. – Понравился наш парень ведьме.

– Можно мне посмотреть, что это за трава? – Нестеров протянул руку и Малькамо вложил в нее мешочек. Арсений Михайлович понюхал ее, потер сухие листья пальцами и объявил: – Это тропическая разновидность дурман-травы, или по-простому – белены, из семейства пасленовых. Ее применяют против астмы, а из семян получают атропин, не зря у танцующих вокруг костра были такие неестественно огромные зрачки, я обратил внимание.

– Все это, конечно, познавательно, – Аршинов нетерпеливо прервал Нестерова, готового часами рассказывать о растительном мире, – но для чего вы, Аполлинария Лазаревна, завели этот разговор?

– Николай Иванович, не сердитесь, – остановила я раздосадованного казака. – Вспомните лучше свои ощущения, когда вы надышались дымом этой травки-белены. Что с вами произошло?

– Да мне море по колено было, – ответил Аршинов, – хотелось на все махнуть рукой и пуститься вприсядку…

– Что, впрочем, вы и сделали, – резюмировал Головнин.

– Неужели?! – удивился бравый казак.

– В том-то и дело! – подтвердила я. – Так что у меня есть идея. Посмотрите вокруг. Вы видите, везде зажигают костры, чтобы греться в эту морозную ночь. Поэтому давайте подойдем как можно ближе к палатке, где хранится ковчег, и зажжем костер с наветренной стороны. Бросим в костер дурман-траву так, чтобы ветер отнес дым на стражей, охраняющих палатку. А уж сладить, хоть и с двенадцатью, но одурманенными воинами, думаю, вам будет по плечу. Как вам план?

Все молчали, обдумывая.

– Что ж… – Аршинов хлопнул себя по коленкам, как бы подводя итог совету. – За неимением гербовой пишем на простой. Будем выполнять! Кстати, Малькамо, дружище, ты нам откроешь, почему тебя так тянет к ковчегу? Пришла пора узнать. Иначе, зачем нам стараться?

Малькамо вздохнул, словно перед тем, как броситься в ледяную воду и произнес:

– Эта тайна переходит в нашей семье из поколение в поколение – от самого Менелика Первого. А он узнал ее от своего отца, царя Соломона. Только в самые трудные для страны дни можно воспользоваться проверкой, ибо жестоко карает ковчег всех, кто осмелится приблизиться к нему, а тем более – прикоснуться. Говорят, что еще до моего рождения нашелся безумец, который проник в часовню. Что с ним стало – неизвестно. Наверняка ковчег испепелил его на месте. Когда существовал Храм, то только первосвященник мог входить в него. А теперь, когда Храма нет, то тот, кто владеет тайной. ашей семье из поколение в поколение – от и произнес:

по плечу. с наветренной сторонывный пыл. ��������

– Да не ходи ты кругами, скажи, что делать-то надо?

– А… Это просто. Надо вставить рубины в очи херувимов на крышке ковчега. Если они подойдут к глазницам, значит, корона подлинная. Только вот никто не знает, как ковчег себя поведет, если это произойдет.

– Не в людном месте такими опытами заниматься, – заметил Головнин. – Надо забрать ковчег и выйти с ним подальше в поле. Иди знай, что он сотворить может.

Пока вокруг обсуждали, меня привлекло поведение Автонома. Он кусал губы, хмурился, даже мычал, когда говорил Малькамо, сжимал кулаки, вел себя странно и даже вызывающе.

– Автоном, брат наш во Христе, – спросила я, – что тебя так гнетет? Ты знаешь, что нас ждет? Расскажи, сделай милость!

– Он уже что-то вещал про наросты, которые поразят каждого притронувшегося к ковчегу, – предупредил Головнин.

– Да, я знаю, – кивнула я. – Но, может, кроме наростов и моровой язвы, еще что-нибудь будет? Автоном, что же ты не отвечаешь, не молчи!

– Помянухом рыбы, яже ядохом в земле Египетской втуне, и огурцы, и дыни, лук и червленый лук, и чеснок. Ныне же душа наша изсохла, ничто же…[78]78
  Мы помним рыбу, которую в Египте мы ели даром, огурцы и дыни, и лук, и репчатый лук и чеснок; а ныне душа наша изнывает; ничего нет… (Числа 11:5,6)


[Закрыть] – Автоном внезапно оборвал речь, как и начал.

– Ничего, Автоноша, потерпи, – Аршинов хлопнул монаха по плечу. – Все есть хотят. Вот закончим с ковчегом, купим еды и поедим, что Бог пошлет. А сейчас давайте собираться – переберемся поближе к палатке и зажжем костер. Перед рассветом выйдем, когда у стражников самый сон будет. Тогда и травы в огонь подбросим.

* * *

Так и сделали. Хотя и трудно было найти место около главной палатки праздника, все же добрые паломники потеснились и мы разбили лагерь в нескольких шагах от стражников.

Небольшой ветерок дул от нас к палатке и далее к реке, поэтому мы не сомневались, что выбрали правильное направление.

Вокруг переговаривались люди, плакали дети за спинами матерей, иногда раздавался звериный вой. Но к трем часам ночи стан притих, все вокруг погрузилось во тьму и тишину, и лишь тлеющие угли и белые шаммы выделялись размытыми пятнами.

– Пора! – шепнул Аршинов.

Малькамо достал кисет с сушеными листьями и стал осторожно подбрасывать их в еле теплившийся костер. Угли посинели, густой дым молочного цвета стал подниматься над нашими головами. Ветер относил его к палатке.

– Зажмите носы, – приказал Малькамо. – А то надышитесь и уснете.

Мы замотали головы тряпками. Прошло несколько минут. Дым поредел, вокруг мирно спали паломники. Из главной палатки-скинии не доносилось ни звука.

Первым короткими перебежками, нагнувшись, побежал Головнин, сжимая в руках винчестер. За ним Аршинов и Автоном. Потом остальные. На мгновение обернувшись, Аршинов приказал мне сидеть и охранять вещи. Разве это справедливо? И только лишь потому, что я женщина!

Я сидела, закутанная по глаза в шамму, и нетерпеливо дергалась. Все мои помыслы были там, с друзьями. Что они делают? Все ли у них в порядке? Нет, я должна это увидеть собственными глазами. А вещи… Да что вещи? Все спят, да и не жалко их, когда там, в палатке, самый настоящий Ковчег Завета! Я себе не прощу, если не увижу это чудо света!

Накинув на себя темную накидку, я тоже пригнулась, и стараясь быть незаметной, побежала к вожделенной палатке. Спрятаться было негде – она стояла в чистом поле, позади обрыв и река.

Только подойдя поближе, я увидела, что мои друзья укладывают рядком на землю стражников, одуревших от дыма, связывают их и заталкивают им кляпы в рот.

– А, вы здесь, – недовольно сказал Аршинов, увидев меня. – Ничуть не сомневался. Подержите сундучок, мешает.

Обрадованная тем, что все идет так, как и было условлено, я схватила сундучок и отошла в сторонку понаблюдать, как разоружают стражников. Некоторые из них пытались сопротивляться, но вскоре были уложены рядом со своими товарищами. Захват Скинии Завета произошел на удивление быстро и легко.

Мне было непонятно, почему нам так сопутствует удача. Где все священники, участвовавшие в праздничной церемонии? Неужели они вернулись обратно в церковь, оставив ковчег под охраной только двенадцати стражников? Почему?

Ответ пришел сам собой. Я вспомнила, как Малькамо рассказывал мне о ковчеге. Каждый эфиоп уверен, что с главной святыней страны не может произойти ничего плохого. Ковчег защищает сам себя – ему не нужны запоры, толстые стены и вооруженные охранники – даже те, кто стоял вокруг палатки, напоминали, скорее всего, почетный караул, а не действительную охрану. И эти легкость и простота тревожили меня больше всего, хотя ничего дурного мы причинить ковчегу не хотели. Всего лишь проверить достоверность короны царицы Савской.

– Посчитайте, сколько их? – спросил Аршинов.

– Дюжина, – Николай Иванович, – ответил Головнин.

– Отлично! А теперь все внутрь!

Мы вошли гуськом, отогнул полог палатки. И что же предстало перед нами?

В мерцающем свете масляных лампад посреди палатки, там, где самый высокий потолок, стояли грубо сколоченные козлы, а на них сооружение, покрытое знакомыми покрывалами. Золотая парча поблескивала, отражая огоньки.

А перед ковчегом сидел монах Автоном. Без рясы, в странной одежде, похожей на латы, и с двумя пистолетами в руках, направленных на нас.

Последним зашел Нестеров с фотографической камерой. Щуря подслеповатые глаза, он громко спросил:

– Николай Иванович, без магниевой вспышки ничего не видно будет. Как же я тут магний зажгу… – и осекся, увидев Автонома.

– Голубчик, как прикажете это понимать? – спросил Аршинов. Автоном не отвечал.

Хотя мне было страшно от наведенных на меня пистолетов, я с жадным любопытством рассматривала монаха. На нем были даже не латы, а некое подобие нагрудника первосвященника, который свисал до середины живота. Руки до плеч были обнажены, и что меня поразило – они от кистей до локтей были белыми, а выше, до плеч – темнокоричневыми, причем с пятнами. Или мне так показалось в темноте?

Не переставая наводить на нас пистолеты, Автоном произнес что-то на амхарском языке. Малькамо встрепенулся:

– Ты абиссинец? – спросил он.

– Да, – кивнул монах. Или он был лже-монахом?

Малькамо принялся упрашивать Автонома. Тот не соглашался и сделал взмах рукой по направлению к Головнину, чтобы тот отбросил в сторону ружье. Головнин нехотя повиновался.

Малькамо продолжил уговаривать Автонома. Тот отвечал угрожающе. Надо было что-то предпринять. Я тихонько прошептала Нестерову:

– Арсений, вы сможете сейчас зажечь вашу магниевую лампу?

– Да, – беззвучно произнес он.

– Тогда по моему знаку. Как только я скажу "Автоном, посмотри на меня" – я это скажу на амхарском, зажигайте.

Нестеров чуть заметно кивнул.

Тем временем монах уже поднял пистолет и прицелился в Малькамо.

Я громко произнесла:

– Автоном, посмотри на меня! – тот машинально оторвался от юноши и глянул в мою сторону. В эту секунду у Нестерова вспыхнула магниевая лампа, ослепший монах пошатнулся, выронил один пистолет, закрывая глаза рукой, и выстрелил из другого. Малькамо, увидев это, бросился на меня, толкнул так, что я кубарем покатилась по земляному полу, и ахнул от боли: пуля вонзилась ему в плечо. Нестеров с Головниным накинулись на Автонома, тот рычал, аки раненый зверь, хотя ранен был не он, а Малькамо. Они скрутили его, а я спешно стала отдирать подол своей шаммы, чтобы забинтовать юноше плечо. Ему повезло: на плече была всего лишь царапина, пуля прошла мимо, но крови вылилось предостаточно. Пистолеты Головнин подобрал и сунул под ремень.

– Слушай, Автоном, ты можешь объяснить, в чем дело? – спросил Аршинов. – На нормальном русском языке?

Малькамо, морщась от перевязки, понял последние слова.

– Николя, он не говорит по-русски.

– Как это не говорит? Я же сам слышал.

– У него феноменальная память. Автоном выучил наизусть Ветхий Завет, когда служил послушником в одном русском монастыре.

– Почему только Ветхий? – удивилась я. А Новый? Разве он не христианин?

– В Ветхом Завете рассказывается о Ковчеге Завета – это то, что интересует Автонома больше жизни. Новый он знает хуже.

– Я не поняла, он русский или нет? – спросила я.

– Он эфиоп, такой же, как я, – ответил Малькамо.

– Но он же белый! Или нет, вот тут пятнистый, – я указала на плечи поверженного монаха.

– Он заболел неизвестной болезнью, от которой стал белеть.

– Позвольте мне, – вмешался Нестеров. Он нагнулся над Автономом и потрогал его руку, – это витилиго.

– Что?

– Редкая болезнь, незаразная. На коже появляются белые очаги, которые сливаются в большие пятна. Со временем человек может побелеть весь. Особенно эта болезнь заметна на представителях черной расы.

Автоном что-то пробормотал.

– Он говорит, что его собственная мать считала его сыном дьявола и выгнала из дома, – перевел Малькамо и застонал, держась за плечо.

– Как же это?

– Белые никогда не пользовались доверием у жителей Абиссинии. Слишком много невзгод было от них. А если собственный сын белеет, то что может подумать деревенская женщина?

Аршинов тем временем подошел к козлам и дернул за тяжелое покрывало. Оно не поддалось.

– Нет! – закричал Автоном.

– Спокойно, спокойно… Ничего мы не сделаем, только посмотрим.

– Не открывай! Ковчег убьет тебя! И всех нас! Вон там, в углу нагрудники – все наденьте их!

Малькамо, первым поняв, что кричит Автоном, бросился в сторону, нашел охапку нагрудников и распределил между нами.

Вмешался Головнин:

– Вынести бы это сооружение в чисто поле, чтоб не рвануло сгоряча.

Но Ковчег был таким тяжелым, что поднять его вчетвером не представлялось никакой возможности. Да еще болело плечо у раненого Малькамо.

– Автоном, обещаешь помочь, если мы развяжем тебя?

– Да, – кивнул тот. – Мне все равно не жить. Если меня пощадит ковчег, то убьют Стражи.

– Кто это? – спросил Аршинов.

– Орден, к которому я принадлежу. Стражи Ковчега.

– Кроме тебя есть еще кто-нибудь? Эти, которых мы связали?

– Нет. Это послушники. А Стражи – они скрывают свое предназначение, и никто не знает, кто они. Вот Фасиль Агонафер был Стражем.

– Интересно. Давай об этом после поговорим. А сейчас помоги поднять ковчег.

Мне тоже пришлось поучаствовать. Кряхтя и склоняясь под тяжестью сооружения, мы вынесли его из палатки, прорезав отверстие напротив входа. Задняя сторона выходила на берег реки, поэтому путь был свободен.

Вскоре показалась небольшая лагуна, закрытая сверху нависающей скалой. С облегчением мы опустили тяжелую ношу на песок.

– Ну, с Богом! – выдохнул Аршинов, перекрестился и осторожно приподнял покрывало.

– Николай Иванович, постойте, – молил Нестеров, – я только магний заряжу. Темно ведь!

Но света и не понадобилось. В свете полной луны нашим глазам предстала удивительная картина: на носилках покоился небольшой деревянный сундук, инкрустированный золотыми пластинами. Тончайшая резьба, изображающая буквы древнего алфавита, покрывала их. Крышку ковчега украшали две фигурки крылатых быков с углублениями в глазницах. От Ковчега Завета исходил неясный дрожащий свет, размывающий очертания.

– Боже мой, какая красота! – воскликнула я.

И тут вновь вспыхнул магний. Нестеров перезаряжал пластинки, дрожа от нетерпения:

– Какое счастье, что я не все потратил! Этим снимкам цены не будет! Вернусь домой – сразу засяду за докторскую!

– Не мельтеши, – остановил его Аршинов и попытался приподнять крышку, но она не поддалась. – Нам делом надо заняться. Полина, где венец с рубинами?

Я протянула ему сундучок. Когда Николай Иванович достал корону, мне показалось, что рубины вспыхнули, оказавшись вблизи ковчега. Но как их вытащить из оправы. Ведь она погнута разъяренной губернаторшей? Нож не подойдет – слишком грубый. И тут я вспомнила, что у меня осталась игла дикобраза, воткнутая на счастье в панталоны. Я достала ее и аккуратно поддела рубин. Он поддался. Так я вытащила из оправы все четыре рубина и протянула Малькамо.

– Ты принц, – сказала я. – Тебе и проверять.

Дрожащими руками Малькамо взял рубины, подошел и вложил их в глазницы херувимов. Рубины вспыхнули, глаза крылатых быков налились кровью. Они повернули головы и захлопали крыльями. Раздался неприятный металлический скрежет. Послышался мерный гул, Ковчег задрожал.

Малькамо воскликнул:

– Посмотрите, они как живые! В наших священных книгах написано, что если херувимы обнимутся крыльями, то в народе единство, а если задвинут за спину, то разлад и распри!

К сожалению, после недолгого хлопания херувимы задвинули крылья за спину.

Автоном напряженно следил за действиями принца. И когда Малькамо протянул руку, чтобы открыть крышку, то монах внезапно бросился ему наперерез, оттолкнул в сторону, крикнул: "Всем назад!" и распахнул ковчег. Мы отпрянули.

Из ковчега стали подниматься вверх два цилиндра черного цвета с высеченными на них письменами. Они только поначалу были черными, потом накалились и превратились в светящиеся малиновые, а буквы засветились белым ослепительным светом. Гул усилился. Нестеров фотографировал, а Автоном то приподнимал, то опускал немного крышку, пока стержни вновь не стали черными. При этом он нараспев читал молитвы. Мы с интересом и страхом наблюдали за его манипуляциями.

Когда монах, наконец, закрыл крышку, то вдруг из глаз херувимов выстрелили четыре узких красных луча. Три луча ударили в Автонома, а четвертый задел Малькамо. Оба упали.

– Накройте ковчег покрывалом! – закричал Аршинов.

Головнин и Нестеров с трудом подняли тяжелое покрывало и набросили на ковчег. Лучи исчезли. В ткани палатки, куда они попали, образовались четыре дырочки с обожженными краями.

– Что это было? – дрожащим голосом спросила я.

– Мой дядя, Аниба Лабраг, рассказывал мне удивительные истории. Но я был маленьким и мало что помню. И только сейчас, увидев ковчег в действии, я понял, о чем рассказывал дядя.

Но договорить ему помешали обстоятельства. Резко похолодало. На востоке засветилась заря.

– Надо возвращать ковчег обратно, – сказал Аршинов. – Поторопимся, друзья, скоро станет совсем светло. Малькамо, вынимай рубины обратно. Настоящие они! Иначе бы крышка не открылась – сам пробовал.

Но сколько Малькамо не пробовал, просунув руки под покрывало, рубины не вынимались. Они так и остались в глазницах херувимов. Аршинов хватался за голову и стонал в голос.

С трудом подняв тяжелый ящик на носилки, мы побрели вверх от реки и незаметно внесли ковчег на место, сквозь прореху в палатке. Укрыли его покрывалами, сняли с себя нагрудники, и отправились восвояси, предоставив желающим распутывать стражников.

* * *