Текст книги "Добрые слуги дьявола"

Автор книги: Кармен Посадас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

16. ДЕНЬ НАСТУПИЛ

Мартину не верилось, что наступил решающий момент. Ему казалось неправдоподобным и то, что он стоит сейчас у подъезда дома Инес вместе с молчаливым незнакомцем, тоже одетым в черное.

– Жди меня здесь, Вагнер, никуда не убегай, – сказал напарник Мартина огромному желтоглазому коту. – Сиди спокойно, я скоро вернусь, – добавил он и, захлопнув дверь в подъезд, так же любезно обратился к Мартину: – Простите, я чуть не наступил вам на ногу, здесь так темно.

Однако, кажется, Грегорио Паньягуа нисколько не тяготил полумрак – очевидно, он прожил всю жизнь при искусственном освещении, судя по тому, каким видел его сейчас Мартин, когда тот останавливался перед каждой дверью, чтобы рассмотреть ее, более внимательный к дереву, чем к музыке, доносящейся из-за них и отличающейся необыкновенным разнообразием.

– Простите, что прерываю ваши наблюдения, сеньор Паньягуа, но, скажите, пожалуйста, где вы собираетесь держать крошечную камеру, которую недавно показывали мне, чтобы женщина не догадалась, что мы ее снимаем? Только не говорите, что в петлице… это невероятно, ну и изобретение, она действительно крошечная, ничего не заметно. А что это за символ? Масонский?

– Нет, молодой человек, не масонский, и помолчите, пожалуйста.

Когда они сделали последний поворот, открылась одна из дверей, и из нее, почесывая подбородок, высунулся тип, похожий на русского. По-видимому, это действительно был русский, потому что он сказал: «Наташа, это ты?», но, натолкнувшись на улыбку Паньягуа, вздрогнул, как человек, увидевший вместо своей невесты привидение, и, пробормотав «Черт!», поспешил закрыть дверь, даже не поздоровавшись. В воздухе раздался металлический грохот, будто захлопнувшаяся створка привела в действие целый духовой оркестр.

Мартин Обес тоже не обращал внимания на музыкальное своеобразие коридора, но не потому, что он, как Грегорио Паньягуа, пытался расшифровать некую тайну деревянных дверей, а по той простой причине, что, откровенно говоря, нервничал. «Вдруг сейчас она возьмет и скажет: «Да ты же тот блондин, который клеился ко мне в «Кризисе 40», что ты здесь делаешь в этом дурацком наряде и с перекрашенными волосами?» Нет, нет, это невозможно: как заверил его сеньор Паньягуа, она не может помнить ту ночь, успокойся, старик. Мартин инстинктивно поправил на себе костюм, галстук, купленные на блошином рынке Растро очки… «С какой стати я взял с собой этот кейс? С ним я больше похож на страхового агента, чем на дьявола».

– Смотрите, молодой человек, это здесь, – указал Паньягуа. – Будьте добры, позвоните в дверь, а потом ограничивайтесь тем, чтобы казатьсядемоном, и ничего больше. Скажите начальные слова, как мы договорились, а потом сохраняйте полноемолчание, понимаете меня? Я сделаю все остальное. А теперь вперед. Готовы?

17. ИНЕС ГОТОВА ПОКЛЯСТЬСЯ

Инес готова поклясться, что в тот день она ничего не пила. Она утверждает (или утверждала бы, если бы ей было с кем сейчас поделиться), что ничего не пила с той самой ночи в «Кризисе 40», от которой не осталось ни хороших, ни плохих воспоминаний – одна лишь черная дыра, укрепившая давно принятое решение до конца своих дней забыть о спиртном. Однако именно поэтому (потому что Инес была абсолютно трезва) трудно поверить, что она говорит правду. Но Инес настаивает: в тот день около шести часов вечера, когда она спокойно наслаждалась созерцанием нового факса от Игнасио де Хуана с пылкими признаниями в любви, в дверь позвонили, и, открыв, она остолбенела, увидев двух мужчин. И не потому, что оба были в зловеще-черной одежде, не потому, что у них в руках были дипломаты, делавшие их похожими на страховых агентов из фильмов шестидесятых годов, и даже не потому, что один из них был необыкновенно хорош собой, а другой похож на клячу, а потому, что, как показалось Инес, она уже видела обоих, хотя это было невозможно. Оба были незабываемы, каждый в своем роде, а Инес всегда считала, что может похвастаться фотографической памятью. Именно из-за этого странного ощущения, как уверяет Инес, она не смогла среагировать должным образом, когда красивый мужчина («Боже, какая улыбка! Поистине нечеловеческая!») сказал ей с уругвайским («да, да, уругвайским») акцентом: «Мне очень жаль, сеньорита, но мы пришли взыскать с вас по уговору». Инес спросила: «Взыскать что?» И тот мужчина с необыкновенной улыбкой ответил: «Вашу душу, сеньорита, вы продали ее нам». Он произнес это в унисон с другим типом, похожим на клячу, и с того момента уже исключительно он вел весь разговор: «Да, сеньорита, вы продали ее. Это произошло на прошлой неделе в баре, возможно, вы несколько перебрали, но, как бы то ни было, меня удивляет, что вы ничего не помните. Подобные вещи не так-то легко забываются. К тому же вы подписали договор своей кровью: смотрите, у вас до сих пор не зажил надрез на запястье. Видите? Договор есть договор, а условия были изложены совершенно ясно: в обмен на вашу душу, за которой мы придем, когда сочтем нужным, мы обеспечиваем исполнение всех ваших желаний до расчетного дня, то есть до сегодняшнего». – «Как?.. Когда?.. О чем вы говорите… я ничего не помню». – «Пожалуйста, не усложняйте, сеньорита, вы прекрасно знаете, как и когда, так что не перебивайте. Мы, как я уже сказал, обязались исполнять все ваши желания до дня нашей следующей встречи, напрягите свою память, таков был уговор. Конечно, время пролетело очень быстро, но, если клиент не уточнит, сколько лет он хочет еще прожить, мы имеем право взыскать с вас долг в любой день. Как кто-то сказал: «Бодрствуйте, ибо не знаете ни дня, ни часа и так далее…» – такова судьба человека, хрупкая, непредсказуемая. Однако хватит на сегодня дешевой философии. Вы сформулировали свои желания, мы их исполнили – вот и весь разговор». «Какие желания? – спросила Инес, начиная думать, что к ее частым кошмарам добавилась теперь еще и новая глупость. – О чем вы?» Услышав это, человек заметно скривил лицо, но тем не менее очень терпеливо сказал со вздохом: «Ну что ж, давайте вспомним вместе, что произошло с вами за последние дни, сеньорита. Какие желания выражали вы после нашей встречи в «Кризисе 40» вплоть до этого вечера? Чтобы вам позвонили из Соединенных Штатов с предложением о работе? Сделано. Добиться любви не ценившего вас мужчины? Пожалуйста. Чтобы ваша матушка исчезла из вашей жизни? Тоже исполнено. Только не говорите мне, что вы забыли. «Нажать на кнопку» – это были ваши собственные слова. «Если бы заставить человека исчезнуть было бы так же легко, как нажать на кнопку, – сказали вы, а потом добавили: – Прощай, мамочка».

Инес клянется, что именно в этот момент у нее стали дрожать коленки и все тело и она рухнула на ближайший стул. Этим моментом и воспользовались те двое, чтобы войти и, как ни в чем не бывало, усесться на софу. В этот момент, размышляя, как эти типы смогли прочитать ее самые бредовые мысли, она увидела, как умопомрачительный красавчик наклонил свою прекрасную голову, словно сочувствуя Инес. Однако Лошадиная Морда тем временем продолжал свою безжалостную речь, перечисляя все ее бредовые желания за последние дни. Подобные глупости постоянно приходят в голову каждому человеку, никто о них потом даже не помнит. Инес готова поклясться: если бы она действительно заключила договор с дьяволом, то ей бы не пришли в голову подобные желания. Она, несомненно, подумала бы о чем-нибудь более интересном и стоящем. Так она и сказала Лошадиной Морде, но тот лишь прищелкнул языком и ответил: «Ваши проблемы, сеньорита. Нас тоже удивило, что вы просили такую ерунду, тогда как могли сделать все, что вам заблагорассудится. В вас нет коммерческой жилки, скажем так, но, как бы то ни было, вы сделали свой выбор, а мы выполнили свои обязательства. Оцените наш профессионализм, ведь мы удовлетворили даже ваше экстравагантное желание отрезать руки ни в чем не повинной даме, хотя нам и показалась странной ваша прихоть. И как вам такое пришло в голову, сеньорита?»

Инес клянется, что, услышав это, была так ошеломлена, что не могла не то что говорить, даже пошевелиться. Воспользовавшись ее замешательством, Лошадиная Морда придвинул к ней свое лицо, как на завоеванную территорию, на расстояние нескольких сантиметров, так близко, что она смогла заглянуть в самую глубину его глаз. Они были как колодцы, как туннели в пустоту, уверяла она впоследствии. Потом, снова отдалившись от Инес, этот тип, словно делая уступку, произнес: «Ну что ж, если честно, то пока мы еще не исполнили одноваше желание, но можете не беспокоиться, мы привыкли держать свое слово, так что…»

«Я могу, могу просить?» – с облегчением выпалила Инес, решив просить, чтобы, если это кошмар, она поскорее проснулась, ради Бога и всех святых, в которых никогда не верила до этого момента.

«Мне жаль, – сказал Ослиная Морда, – мне очень жаль, сеньорита, но вы уже сформулировали это желание несколько дней назад: оно касается вашего соседа, кларнетиста…»

«Пожалуйста, пожалуйста, пусть я проснусь!» – воскликнула Инес и отчаянно ущипнула себя за ногу, надеясь прекратить кошмар. Однако это не помогло. – Соседа-кларнетиста, сказали вы? А что с моим соседом-кларнетистом?»

«Дело в том, что если мы не исполнили до сих пор вашего желания относительно этого несчастного человека, то лишь потому, что вы почти одновременно пожелали ему две различные вещи: сначала чтобы он свалился с пятого этажа, а потом – чтобы подавился своей проклятой свистулькой (полагаю, вы имели в виду мундштук его кларнета). Однако, поскольку между двумя этими желаниями существует очевидное противоречие, осталось неясным, как вы хотите покончить с ним, и лишь по этой причине мы до сих пор не удовлетворили вашего желания. Как бы то ни было, можете не беспокоиться, мы, как я вам уже говорил, не нарушаем обязательств, но необходимо получить небольшое уточнение, сеньорита…»

Инес клянется, что не очень хорошо помнит, что же произошло дальше: Чудовищная Морда поднялся с дивана, и она решила, что он собирается выйти в коридор, чтобы привести в исполнение ее последнее желание. Инес вскричала: «Нет, нет!», ей показалось, что Обладательсамойпрекраснойвмиреулыбки не находил себе места и кусал губы, как будто вся эта сцена и паника Инес вызвали напряженный внутренний конфликт, словно в его душе происходила борьба Долга с Необходимостью, Жалости с Прагматизмом, Каина с Авелем. Инес готова поклясться в этом, хотя, вероятно, не следовало бы, ведь это были всего лишь ее домыслы, но едва ли тот момент был подходящим для психологических наблюдений.

«Нет, подождите! Стойте! – сказала она человеку с черт-знает-чьей мордой. – Пожалуйста, что вы собираетесь сделать?»

«Исполнить ваше желание, – ответил ей тип и добавил: – Надеюсь, вы наконец сделали выбор? Как вы предпочитаете покончить с кларнетистом: пятый этаж или проклятая свистулька?»

Инес утверждает – или утверждала бы, если бы ей было кому это рассказать, – что вот уже несколько часов размышляет обо всем произошедшем. По меньшей мере три часа прошло с того момента, как, окутанные черной тучей – возможно, это была не туча, а ее собственные застилавшие глаза слезы (Инес сама не знает), – оба гостя попрощались с ней совершенно различным образом. Один – со словами: «Слушайте, сеньорита: чтобы доказать вам, что мы настоящие кабальеро и не хотим воспользоваться вашим теперешним состоянием духа, мы зайдем в понедельник, чтобы до конца разъяснить вам условия договора и вручить вам ваш экземпляр. Однако будьте готовы к этому, пожалуйста. Хорошо?» «До свидания, Инес, до скорого», – произнес другой, но его голос был так нежен, что, несмотря на свое состояние или, возможно, именно по этой причине, Инес захотелось прикоснуться к нему, как к божеству.

«Мы еще дадим о себе знать», – были последние слова ужасного типа. После того как оба ушли, Инес не пришло в голову ничего, кроме как броситься в коридор, к двери соседа-кларнетиста. Она стучала десять, двенадцать, пятнадцать, тысячу раз, но никто не открыл, поэтому теперь она лежала на кровати, молясь всем святым, в которых никогда не верила, о том, чтобы был жив этот Владимир, Дмитрий, Иван или Алеша, кларнетист. Пока она могла быть уверена только в том, что он не свалился с пятого этажа, – на улице не было ни машин «скорой помощи», ни шумной суеты. Но где же он? Может быть, к нему пришла его девушка и они теперь пьют где-нибудь кофе (дай Бог, чтобы так!). А если это не так, что означает эта тишина? Почему он не открыл? О Святой Иуда и Святая Рита (или Святая Маргарита? Не знаю, к кому обращаются в этом случае…)! Может быть, он по какой-то другой причине вышел из дому? Дай-то Бог, потому что иначе… Ведь если он не открывает (о Боже, это невозможно, я не прощу себе этого), если он не подает никаких признаков жизни и из его квартиры уже давно не слышно ни одной примитивной гаммы, то… (о Боже, если я сплю, пожалуйста, пусть я проснусь!) то неужели все-таки… проклятая свистулька?

18. ВЕЛИЧАЙШАЯ ГЛУПОСТЬ

На следующий день Мартин Обес поднялся рано и, как всегда перед важным делом, всячески оттягивал его. Сначала он приготовил себе завтрак и, пока варился кофе, минут пятнадцать намыливался под тонкой струйкой душа, словно пытаясь смыть с себя грязное пятно. Удалось ему это или нет – сказать трудно, но все же он почувствовал после этого некоторое облегчение и твердо решил пойти в офис «Гуадиана Феникс филмз» и сообщить хозяйкам, что отказывается от участия в съемках, и даже от платы за вчерашнюю шутку, и вообще от работы с ними, если ему не могут предложить что-нибудь более безобидное.

А где же была в это утро Фло? С кляпом во рту, связанная по рукам и ногам, загнана в самый темный угол сознания Мартина, побежденная единственной силой, способной ее сломить (что, кстати, случалось неоднократно). Сама Флоренсия называла эту силу «Величайшей Глупостью», а Мартин – влюбленностью, хотя в последнее время он уже не осмеливался произносить это слово.

Человек, подверженный приступам Величайшей Глупости, способен распознавать ее самые ранние симптомы: причуды, мании и суеверия, которые у каждого свои. У Мартина ранняя стадия Величайшей Глупости проявлялась в необходимости повторять имя любимой в самых различных вариациях. Раньше он так же обожал другие имена, но теперь для него существовало лишь одно. «Инес», – торжественно сказал Мартин, проснувшись в половине девятого. «Инес», – задумчиво произнес он, взглянув в зеркало и обнаружив на своем лице последствия бессонной ночи. «Инес», – отчаянно повторил он, решив, что должен пойти поговорить с хозяйками фирмы и отказаться от работы. «Инес», – сказал Мартин чашке кофе и крану с горячей водой, пакету корнфлекса и «Фейри ультра». Инес была повсюду, словно ему необходимо было кричать ее имя на всю Вселенную или, наоборот, повторять в одиночестве, наслаждаясь каждым его звуком, привыкая к ним: сначала колючее «и», потом «н», «е» и «с», и сводящий с ума взлет ударения.

Мартин шел медленно. Любовь живет в другом темпе, ей некуда торопиться. Флоренсия осталась с кляпом во рту в мансарде, и некому было подгонять его или поучать: «Что ты делаешь, Мартинсито? С какой стати отказываться от такой хорошей работы? Что ты от этого выиграешь? Подумай сам: разве эта женщина может ответить тебе взаимностью, идиот несчастный? Ты что, забыл, что она считает тебя самим дьяволом или, в лучшем случае, его помощником?»

Однако теперь Мартину ничто не досаждало, даже воспоминания, обычно сидевшие перед ним на барной стойке, как озорные мальчишки на заборе, и болтавшие ножками. Раньше они обязательно напомнили бы ему имена всех его прошлых любовных неудач (а их было немало даже для такого красавца такого возраста). Ana, Amalia, Berta, Bruna, Carmen, Cora, Dina, Diandra… – вот эти катастрофы в алфавитном, порядке (можно классифицировать их по датам или степени разрушительности)… Eisa, Elisa, Fanny, Greta и, наконец, Хельга с ребенком, которого он никогда не видел. Мартин даже не знал, какого он пола, но теперь этому ребенку должно быть около тринадцати, и, может быть, у него такие же светлые глаза и такая же улыбка, как у самого Мартина. Или – кто знает? – возможно, он вовсе и не похож на отца внешне, но вместо этого так же, как Мартин, подвержен Величайшей Глупости и скоро начнет губить себя, доверяясь людям, очарованным лишь его внешней красотой.

Однако сейчас Мартину никто не читал нотаций – ни Фло, ни воспоминания, – и он был счастлив, а потому и красив, как ангел, если только ангелы бывают влюбленными («Эх, стоп: эти волосы а-ля Мефистофель… нужно было снова перекрасить их в свой цвет. Хотя ладно, есть вещи поважнее, так что можно побыть пока брюнетом. К тому же ведь именно в таком виде я познакомился с Инес. В общем, хватит нести взор, нужно пойти в офис и распрощаться с ними раз и навсегда».)

Дорога в «Гуадиана Феникс филмз» была приятна, и Мартин решил отправиться туда пешком. На этот раз с ним не было сумки для покупок, поэтому он шел, засунув руки в карманы и тихонько, мечтательно насвистывая. Мартин думал о своем и не замечал влюбленных вздохов стольких женщин, знавших его в лицо, – соседок, которые, также, как донья Тересита, были способны устроить наводнение исключительно ради того, чтобы он явился на помощь со своим английским ключом. С Мартином всегда происходило одно и то же. Чувства, пробуждаемые им в женщинах, исчезали также быстро, как легколетучие химические вещества, испаряющиеся при первом контакте с воздухом, словно их любовь к нему не могла выдержать даже первого раунда боя с действительностью. «Какое-то проклятие», – подумал Мартин: пускай он ничего не смыслил ни в химических веществах, ни боксе, но слишком часто приходилось наблюдать подобное явление в своей собственной личной жизни. Мартин никогда не мог понять, почему, когда женщины сходили по нему с ума, он сам ничего к ним не чувствовал, но стоило все-таки выбрать одну из них, и – раз! – вся любовь к чертям собачьим (прости, мама, я хотел сказать «насмарку»). Список неудач можно было продолжить: Гортензия, Герминия, И… вполне возможно, этот ряд пополнит еще и имя Инес. Однако Мартин, уже обнаружив в себе симптомы ВГ (Величайшей Глупости), надеялся, что на этот раз все будет иначе: по-настоящему и навсегда. И какое совпадение, что он как раз дошел до буквы И – такой замечательной, не похожей на все остальные!

«Бедный малыш Тинтин, ты, видать, в бабку пошел», – заметила однажды няня, мама Роса, когда Мартину было двенадцать лет и он был прекрасен, как принц из сказки. «Точь-в-точь как бабушка Магдалена, прямо беда… и погубишь себя, как она», – добавила няня, с невыразимой тоской гладя Мартина по красивой головке, похожей на голову девушки с фотографии, которая стояла у его отца на тумбочке рядом с кроватью. О ней говорили исключительно шепотом, и Мартин знал лишь то, что его бабушка по отцу умерла в молодости и какой-то нехорошей смертью, потому что, когда он заговаривал об этом, мама Роса начинала что-то бормотать, креститься и в конце концов говорила: «Нет, нет, малыш, не спрашивай» – и осыпала его поцелуями со словами: «Бедный Тинтин, точь-в-точь как донья».

Мартину так и не удалось ничего добиться от мамы Росы, зато он узнал кое-что от тети Росарио, сестры его матери. Однако та, будучи ревностной католичкой, не только цедила слова сквозь зубы, но и изъяснялась иносказательно. Едва ли что-то можно было понять из следующего рассказа.

«Да, мой мальчик, это очень грустная история, и все проклятая красота виновата», – произнесла тетя, подняв глаза к небу, словно благодаря его за свое полное уродство и две бородавки на лице, уставившись на которые, Мартин спросил: «А что же произошло, тетя Росарио?» «Тебе не следует этого знать, мой мальчик, но не забудь, что я тебе сейчас скажу, – добавила она и с бесконечным состраданием продолжала: – Слушай же: любая красота – любая! – все равно что горная круча, понимаешь меня? Это бездонная пропасть, как тот обрыв на мысе Бурь, к которому запрещено приближаться, помнишь? Красота так же опасна, только в большинстве она губит других,тех, кто влюбляется в вас, красивых. Но иногда гибнете и вы сами —из-за своего безрассудства. Понимаешь, мой мальчик? Это просто справедливая плата за то, чем господь Бог одарил вас».

Мартин ничего не понял, однако намного позже, когда Фло рассказала ему (конечно же, потихоньку) историю о бабушке Магдалене, аллегория с пропастью стала ему более понятной. По словам Фло, необыкновенной красоте бабушки в их семье приписывали все несчастья и в особенности ужасный скандал, случившийся из-за ее любви к двоюродному брату. Тот соблазнил ее и уехал в Бразилию, оставив Магдалену, привыкшую к безусловному обожанию, в величайшем недоумении. Однако красавица была уверена, что в конце концов он вернется. К счастью, муж не узнал об ее измене, именно поэтому его выводило из себя то, что Магдалена целыми днями сидела у окна на верхнем этаже, глядя на приходящие в порт корабли. Она ждала своего возлюбленного с упрямым нетерпением, не понимая, почему жизнь обошлась с ней так жестоко.

«Я тоже этого не понимаю», – заметил Мартин, и Флоренсия взорвалась. «Конечно! – закричала она. – Конечно, ты не понимаешь, потому что вы, красавцы, никогда ничего не понимаете. Куда уж вам понять, когда все в жизни создано для вас? У людей лицо расплывается в улыбке, когда они видят вас, всем нравится на вас смотреть. Все любят делать подарки красивым, угождать им, вас балуют, вам позволено все, даже самое запретное, будто небесная красота – ваша личная заслуга, будто лицо – это зеркало души. Какая глупость, Мартинсито! Лицо – это всего лишь доказательство того, насколько обманчива внешность. Посмотри на себя – ты так красив, что выглядишь просто дурачком…»

Через несколько дней, после того как Мартин неоднократно упрашивал, задабривал сестру и успешно притворялся дурачком, она наконец согласилась рассказать историю до конца. Тогда он узнал, что однажды бабушка Магдалена устала ждать у окна своего возлюбленного, устала от своей красоты и, не понимая, за что судьба к ней так несправедлива, решила искать утешения тремя этажами ниже, на мостовой внутреннего двора.

«Вот она, красота», – заключила пятнадцатилетняя Фло, и эти слова стали с тех пор его приговором и проклятием. Мартин так и не понял, почему его красота имела такое влияние на других, в особенности на женщин, которых он любил. Фло, у которой на все был ответ, могла бы в этом случае сослаться на народную мудрость, гласившую, что «недостаточно иметь орудие, нужно еще и уметь пользоваться им». Она могла бы также повторить какую-нибудь из любимых присказок мамы Росы, которые та с такой грустью произносила, поглаживая Мартина по голове: «Мандинга ничего не дает даром, Тинтин… с мандингой, малыш, ввек не расплатишься». Однако теперь Фло сидела с кляпом во рту, связанная по рукам и ногам Величайшей Глупостью, которая, как известно, никого не способна слушать, заставляя свою жертву чувствовать себя непобедимой, делая ее слепой, глухой и бесчувственной ко всему, что не связано с любимым человеком.

«С Инес все будет по-другому», – поклялся себе Мартин: воспоминания обо всех любовных кораблекрушениях (случавшихся всегда по одной и той же причине: он не умел употреблять свой «дар» себе на пользу) были загнаны в угол и не могли испортить ему настроение.

Солнечное утро было таким безоблачным, что Мартин решил верить во все хорошие предзнаменования. А их было немало, потому что день выдался действительно великолепный: запела птичка на ветке – и Мартин воспринял это как добрый знак, таксист уступил ему дорогу, что опять показалось ему предвестием удачи, а когда часы на улице Ареналь подарили ему замечательное симметричное число – 13.31, – Мартин сказал себе, что жизнь прекрасна. «К черту мандингу», – решил он; ему никогда не составляло труда уверить себя в том, в чем хотелось. «Видишь? Что я тебе говорил? – спросил он себя и с уверенностью, с какой люди осуждают ошибки других, заключил: – У меня с бабушкой Магдаленой ничего общего, кроме красоты, ничего».Ведь он продолжал верить миру и людям, тогда как бабушка позволила победить себя той силе, которую тетя Росарио и мама Роса называли… Как же они ее называли? Пропастью, куда толкают других или падают сами? Даром? Проклятием красоты? Местью мандинги? «Чепуха», – ответил себе Мартин, и все вокруг – и воздух, и солнце, и симметричное число – с ним согласилось: чепуха.

Сначала Мартин подумал, что ошибся этажом. Он снова посмотрел на номер: все было правильно, только исчезла бронзовая табличка с выгравированным на ней названием «Гуадиана Феникс филмз» и изящным петушиным пером.

«Решили сменить дизайн, – подумал Мартин, – ну и правильно, этот логотип с пером никогда мне не нравился». Дверь была открыта, и Мартин вошел, репетируя про себя речь, которую намеревался произнести перед Кар и Ро. Он собирался заявить, что этот розыгрыш кажется ему слишком жестокой шуткой и он отказывается от платы за работу, достаточно аванса. «Не нравится мне вся эта затея, так что на меня больше не рассчитывайте. В общем, пока, красотки. Вернее, прощайте!» Мартин был так поглощен своей мысленной речью, что не сразу заметил, что в офисе чего-то не хватает. В действительности там не просто чего-то не хватало, а вообще ничего не было. Ни литографии Бэкона на стене слева, ни Барсело – справа. Ни дорогой бирманской мебели, ни даже вазочки эпохи Мин. В этой конторе, показавшейся в первый раз Мартину логовом Али-Бабы (не из-за разбойников, а из-за сокровищ), теперь не было ничего, кроме следов, оставленных на ковролине торопливыми ногами: видимо, «Гуадиана Феникс филмз» решила исчезнуть, никого не поставив об этом в известность.

Мартин обошел все помещение: там, где была комнатка ожидания с дорогой мебелью, теперь лежала лишь пыль, в туалете кто-то сорвал даже бра. Единственным свидетельством того, что когда-то здесь был офис процветающей фирмы, был горшок с завядшими фиалками в бывшем кабинете Кар и Ро. «Все ясно, обанкротились, – подумал Мартин. С ним уже случалось такое в восьмидесятые годы в Лондоне: подобные фирмы исчезали также быстро, как появлялись. – Вот тебе раз, придется звонить в модельное агентство и узнавать, куда они переехали. Хотя… наверняка у консьержа есть их телефон… да, это будет быстрее и рациональнее всего».

Лишь через несколько часов Мартин наконец осознал, что в этой истории нет ничего рационального. За это время он успел переговорить с Пепой, секретаршей из модельного агентства, через которую получил эту работу. («Ой, красавчик, понятия не имею… как это бесследно исчезли? Ой, да что ты говоришь? Консьерж литовец и с трудом изъясняется по-испански? Что? Говорит, что этот офис свободен вот уже несколько месяцев? Ой, котик, приезжай, я тебя быстро утешу… ладно, ладно, извини, парень, я просто хотела тебя ободрить, хорошо, хорошо, только не обижайся».) Кроме этого, Мартин поговорил еще с консьержем из дома напротив, который в отличие от литовца по крайней мере говорил по-испански и подтвердил, что действительно несколько раз видел на этой улице описанных им женщин. Однако ничего больше от него добиться не удалось, хотя Мартин и попытался стимулировать его память деньгами. «Хотя… – сказал консьерж, заполучив двадцать евро, – …хотя… нет, все равно ничего больше не помню. Какие, говорите вы, они были? А? Рыжие? Ну не знаю, не знаю, точно сказать не могу».

Несколько часов спустя Мартин сидел в своем обычном баре с вечерним бокалом виски. Было четверть одиннадцатого, и звук музыкального автомата вызвал в воображении картину, никогда прежде не посещавшую его: из окна верхнего этажа их фамильного особняка в Монтевидео выглядывала бабушка Магдалена и смеялась над ним.