Текст книги "Добрые слуги дьявола"

Автор книги: Кармен Посадас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

14. ПОСЛЕДНИЕ ИНСТРУКЦИИ

«К сведению Мартина Обеса.

Дорогой друг!

Во вторник должен состояться наш маленький розыгрыш Инес Руано, и мы снимем на пленку тот момент, когда вы явитесь требовать ее душу. В отдельной записке я назову вам место и час встречи с вашим напарником, Грегорио Паньягуа. Он оператор, и, если у вас есть хоть немного наблюдательности, вы без труда узнаете в нем человека, ассистировавшего вам в «Кризисе 40» несколько дней назад. До настоящего момента вы не общались, и, думаю, в этом не будет необходимости и в дальнейшем. Обывательская привычка брататься с коллегами и постоянно пить вместе кофе в данном случае совершенно неуместна. Когда придет время и вы приступите к исполнению своей роли, вам необходимо всего лишь следовать указаниям Паньягуа. И запомните главное: никаких комментариев.В действительности у вас не будет возможности делать их. Ваш напарник все устроит сам. Паньягуа – человек незаурядный, артист и настоящий мастер фарса».

В этом месте Грегорио Паньягуа вынужден был прерваться. Кто-то звонил в дверь. Паньягуа терпеть не мог, когда его отрывали от работы, и, вернувшись в Мадрид через столько лет, поселился в этом квартале именно для того, чтобы избежать нежелательных приятельских визитов (и в особенности для того, чтобы отдалить встречу, которая, как он теперь понял, была неизбежна… впрочем, это была часть его жизни, тоже пропущенная пьяным стенографистом). Так что будем считать, что Паньягуа стремился избежать именно назойливых визитов, отнимающих столько времени и столь досадных для человека, желающего вести спокойную жизнь, посвятив себя ученым штудиям. На данном этапе существования Грегорио Паньягуа (несмотря на работу, с которой он связался сейчас вопреки своему желанию) не нужно было другой компании, за исключением его книг, иногда – кота и нежного отсутствия Лили.

– Можно, сеньор?

В приоткрывшуюся дверь потянуло легким сладковатым запахом, однако из темноты коридора появилась не фигурка девушки, как, возможно, желала часть сердца Паньягуа, а другой, очень похожий силуэт, с черными волосами и осторожной манерой двигаться короткими шажками. Писателю очень нравилось наблюдать ранним утром, как Лили и ее товарищи крадучись выносили приготовленные десерты из подвала и передавали их у подъезда в другие, не менее осторожные руки.

– Чего тебе, мальчик? – спросил Паньягуа, когда его сердце (с разочарованием или, может быть, облегчением) убедилось, что это не Лили. – Если хочешь что-то сказать, говори быстрее, я работаю.

Паренек, назвавшийся Хасинто и другом Лили, принялся крутить в руках воображаемую шляпу – этот старомодный жест привлек внимание Паньягуа, но он не знал, как его интерпретировать. Помявшись некоторое время, гость наконец выдавил из себя три слова:

– Ваш кот, сеньор.

«Вагнер напроказничал», – ни капли не удивившись, заключил писатель. Кот в последние дни сделался особенно наглым и своенравным; проявлялось это так: он вился у ног Паньягуа, крутя хвостом и словно говоря: «Видишь меня?», а потом презрительно удалялся, всем своим видом показывая: «Ну так больше не увидишь и приготовься к худшему».

Паньягуа решил, что, вероятно, по вине Вагнера у подпольной кулинарии возникли санитарные проблемы. Возможно, в некоторые меренги попали клочки его шерсти или только что приготовленные пирожные стали жертвой безудержного аппетита, уже начинавшего беспокоить Паньягуа: кот грыз и лизал все, что попадалось ему на пути.

Хасинто продолжал мять собственные пальцы, но это не помогло ему разговориться, и Паньягуа почувствовал, что должен ответить.

– Не беспокойся, мальчик, – сказал он, – если Вагнер что-то натворил у вас на кухне, я готов оплатить убытки, только скажи.

В этот момент за окном послышалось мяуканье, сопровождавшееся до неприличия веселым смехом, и Паньягуа заметил, что Хасинто завертел воображаемую шляпу с еще большей скоростью, словно не от смущения, а от страха.

– У меня на родине, сеньор, – наконец выдавил он, указав подбородком туда, откуда доносилось мяуканье и смех, – про такое говорят: «Чертовщина, козни мандинги [15]15
  Так в Латинской Америке называют дьявола. – Примеч. пер.


[Закрыть]».

И Хасинто рассказал своему соседу, что вот уже несколько недель девушка не расстается с котом, спит с ним в одной постели и ест из одной тарелки, отгораживаясь смехом от всего остального мира:

– Это моруба, сеньор, уж вы-то, такой ученый человек, знаете, что это значит. Ваш кот…

– Это не мой кот, – поспешил уточнить писатель, чувствуя, что у него дрожат коленки. «Так значит, они спят вместе и едят из одной тарелки», – подумал он и ощутил в пальцах ног резкую боль – ту самую необъяснимую, неотвязную боль, пронзавшую его, когда он случайно встречался с девушкой на лестнице. «Так вот что вытворяет Вагнер, наглый бродячий кот, подобранный мной на улице», – подумал Паньягуа, но тотчас решил, что сейчас прежде всего нужно попытаться успокоить паренька.

– Что за глупости, мальчик, забудь об этом, – улыбнулся писатель и, предварительно выяснив, какие отношения связывали Хасинто с Лили («дружеские, сеньор, какие же еще, мы друзья с самого детства»), по меньшей мере в течение двадцати минут успокаивал его. Паньягуа сказал, что в последние дни он как раз занимался изучением этой темы по работе, и если раньше он не верил в оборотней, то теперь и того меньше. – Согласно научным данным, оборотни и тому подобные феномены – просто способ объяснения совпадений или странностей жизни, иногда весьма причудливой. Не существует ни бесов, ни оборотней, и никто ни в кого не вселяется, понимаешь, Хасинто? Все это сказки, старушечьи выдумки. В глубине души люди сами склонны к подобным объяснениям, ведь намного интереснее верить в сверхъестественное, чем в рациональное. Но я должен тебя разочаровать: все в мире намного проще, чем кажется, это скучно, но такова правда.

– Слушаю? Да, это Паньягуа. – Когда зазвенел телефон, Хасинто хотел было удалиться, но писатель задержал его. – А, это вы, девушки. Ну что, закончили собирать сведения о жизни нашей… – Паньягуа секунду помедлил, – нашей подопечной?

– …

– Интересный материал?

– …

– Правда? А как вам удалось узнать про пальцы с красными ногтями, например? Любопытный факт.

– …

– Да, я знаю, что скрытой камерой можно заснять все, что угодно, но откуда, черт возьми, такие подробности?

– …

– Блоги? То есть он-лайн дневники? Я о таком даже не знал. Ой-ой-ой, как, оказывается, опасно иметь виртуальных друзей в Саусалито. Да и в любом другом месте, конечно.

Слушая этот разговор, Хасинто спрашивал себя, чем же занимается их сосед. В квартале поговаривали, будто, прежде чем поселиться здесь, этот человек работал в театре; другие рассказывали, что он был врачом в Южной Америке, а может быть, химиком или по меньшей мере аптекарем. «В любом случае он, безо всякого сомнения, богат и нечист на руку», – говорили соседки, которым казалось очень странным, что такой человек, как он, поселился в этом квартале. «Наверняка за ним водятся грешки», – говорили они.

Хасинто не знал, что и думать о сеньоре Паньягуа, но несомненным было одно: сосед напоминал ему одного человека, виденного им в детстве в Лиме. Тот господин жил в одном из немногих хороших домов их бедного квартала, и все называли его «Человек в Окне». Конечно, он привлекал к себе еще больше внимания, чем дон Грегорио, потому что никогда не выходил из дома, лишь выглядывал на улицу из-за занавесок. Говорили, что он не выносит дневного света; у него были белые глаза, белые волосы, бледно-розовое лицо и желатиновые ногти. «Он был то ли альбиньол, то ли альбарин… что-то в этом роде», – Хасинто не помнил точно, как называли эту болезнь, но знал, что такое существо, хрупкое и очень уязвимое, мог буквально испепелить один луч солнца. «И дон Грегорио тоже такой», – подумал он, хотя у соседа волосы были не бесцветные, напротив, угольно-черные, так же как и глаза. К тому же он вовсе не боялся свежего воздуха: Хасинто не раз видел, как сосед прогуливался по улицам со своим мерзким котом. Однако, несмотря ни на что, Паньягуа продолжал казаться ему похожим на того человека в окне – альбинони или альбиони, – который не мог выйти на свет Божий даже на несколько минут, без того чтобы не покрыться язвами.

– Слышишь меня, мальчик? Мы говорили с тобой о бесах.

Воображаемая шляпа Хасинто снова завертелась в его руках, показывая, что его мысли вернулись из Лимы, Перу, в прихожую квартиры Паньягуа.

– Да, сеньор, вы убеждали меня, что их не существует.

Остальная часть разговора проходила в совершенно другом тоне: что-то, очевидно, изменилось в поведении Хасинто. Паренек уже не казался робким, потому что он стал испытывать некоторую жалость к соседу – такому образованному, живущему в окружении книг и знающему, наверное, все о бесах и прочих вещах, но казавшемуся ему таким слабым и к тому же почти таким же некрасивым, как и Человек в Окне.

– Тебе не о чем беспокоиться, ничего подобного в мире не существует, – увещевал Паньягуа, и Хасинто, больше озабоченный теперь альбиносами, чем бесами, заметил, что его тон стал каким-то напряженным – возможно, это была боль или чувство ответственности, трудно было определить точно, что именно.

– Надеюсь, мне удалось убедить тебя, сынок.

– Спасибо, что нашли для меня время, сеньор, – сказал Хасинто и, словно желая сделать последнее уточнение, добавил: – Не хочу докучать вам, но, видите ли, падре Вильсон говорит, что…

– А кто такой падре Вильсон, мальчик?

– Наш местный священник, тоже перуанец, но очень образованный. Он тоже не верит в дьявола, по крайней мере не с рогами и копытами, но говорит, что в мире, как будто в насмешку над нами, есть его след.

И Хасинто, как мог, изложил писателю теорию священника Вильсона: хотя сам по себе дьявол – всего лишь старушечья выдумка, в мире существует его след, который можно почувствовать во многих случаях, потому что он реальный и одновременно призрачный, как тень. Холодок в затылке – так называют это знающие люди, он почти неуловим, иногда, говорит падре Вильсон, мы чувствуем лишь что-то странное в некоторых людях, играющих необъяснимую роль в нашей жизни. То же самое бывает и с животными, при виде которых неизвестно откуда как бы веет холодом. «Это интуиция», сказал Хасинто, собираясь добавить что-то еще о дыхании дьявола, и вдруг заметил, как вытянулось лицо Паньягуа, словно тот был слишком озабочен земными проблемами, не оставлявшими ему времени интересоваться теориями падре Вильсона и прочей чепухой.

– Надеюсь, я не слишком вам надоел, сеньор, но, честное слово, просто не знаю, что делать, мне не хотелось вам докучать, но, понимаете, сеньор, Лили ведь такая красивая девушка…

– Да, мальчик, даже слишком красивая, в этом-то вся и проблема, – обронил Паньягуа, уже не знавший, как завершить затянувшийся разговор. Вдруг раздалось спасительное мурлыканье, и у его ног появился Вагнер: кот будто подслушал их разговор с Хасинто и теперь уставился на писателя своими карамельными глазами.

Несколько поспешно выпроводив Хасинто («Да, да, мальчик, не думай больше про эти глупости и держи меня в курсе того, что происходит с крошкой Лили»), Паньягуа сказал коту:

– Что ты натворил, Вагнер? Во что опять впутался? Ты начинаешь утомлять меня, проказник.

Писатель, альбинос, аптекарь, актер, химик, врач – кем бы он ни был, но он настоящий профессионал и не мог оставить работу незаконченной, несмотря на поздний час. Однако что-то говорило Паньягуа, что следует обдумать историю про Лили и кота – и не только потому, что красота девушки будила в нем некие другие воспоминания. «Я подумаю об этом, – пообещал он себе, но через несколько минут уже забыл о своем намерении: нужно было написать еще целый ряд подробнейших инструкций для Мартина Обеса. – Что ж, приступим, где моя чернильница?»

Открыв пакет, Мартин Обес обнаружил рукописные инструкции, содержавшие указания относительно того, как он должен вести себя во вторник в доме Инес Руано, а также материал сродни тому, что был в предыдущих папках. Опять подробности из жизни святых отцов? Или дальнейшие рассуждения о дьяволе, написанные готическими буквами и зелеными чернилами? «Нет, это уж слишком», – подумал Мартин: как ему казалось, Мальфас или Абраксас – в общем, автор содержимого этих папок, каким бы именем он себя ни называл – перегнул палку. «Кто бы ни стоял за этим розыгрышем, – подумал Мартин, – он явно перестарался в своем стремлении к правдоподобию». Однако несколько секунд спустя Мартин обратил внимание на заглавие одного из документов – «Облачение сатаны», и детское любопытство заставило его скользнуть глазами по первым строкам текста. После этого он уже не мог оторваться от чтения – так происходило всегда, когда он получал эти странные папки.

ОБЛАЧЕНИЕ САТАНЫ

(Интересные сведения, которые помогут вам правильно подобрать костюм для своей роли)

«Следует заметить, что люди с незапамятных времен записывали предполагаемые факты появления дьявола в различных обличьях, однако никогда не обращали внимания на его исключительный вкус в вопросах моды. («В вопросах моды? Кажется, сегодня сценарист еще более экстравагантен, чем обычно».)Люди невежественны и примитивны. Даже величайшие мыслители, вроде святого Августина или святого Антония, думали и писали, что дьявол предпочитает принимать облик отвратительных существ – таких как змеи, гиены, петухи, козлы и скорпионы, – но это совершенно неверно. В большинстве случаев зооморфные явления дьявола были связаны с белой горячкой и не имели никакого отношения к князю тьмы. Имя «Люцифер» – здесь я должен сделать небольшое отступление, чтобы просветить вас, дорогой невежда, первоначально не было нечистым, а стало таковым в гораздо более поздние времена. Люцифер буквально означает «несущий свет», от латинского lux(«свет») и ferre(«нести»), были даже священнослужители (например, епископ Кальяри, 370 г.), носившие это имя. Впоследствии в результате ошибки в переводе Вульгаты славное имя Люцифер было приписано дьяволу (более подробно см. далее)…»

Сценарист отсылал Мартина Обеса и ко многим другим страницам, как будто взятым из Интернета, но текст был очень длинным, и Мартин, несмотря на то что автор называл его невеждой, – а может, именно поэтому – предпочел читать дальше про дьявола и моду.

«Средневековая иконография, – говорилось в тексте, – всегда была несправедлива к демонам и, следуя примеру святых отцов, изображала их как уродливых зооморфных существ или зачастую в виде чудовищ – полулюдей-полуживотных. Лишь в период Возрождения изображения дьявола стали антропоморфными, то есть такими, как (обратимся к более позднему примеру) на иллюстрациях к «Фаусту», демонстрирующих изысканный вкус сатаны в отношении одежды».

«Сценарист не просто большой оригинал, у него, похоже, не все дома», – подумал Мартин, но тем не менее задержал взгляд на красивой иллюстрации Морица Реча, прилагавшейся к тексту: на ней был изображен Мефистофель в камзоле и панталонах, коротком плаще и шляпе с длинным изящным пером, уже хорошо знакомым Мартину. «Надеюсь, этот тип не хочет, чтобы я вырядился так же?» – подумал он и тут же получил ответ на свой вопрос.

«В действительности если про дьявола и можно сказать что-то с полной уверенностью, так это то, что он прекрасно умеет приспосабливаться к обычаям каждого времени. Так, с начала периода Возрождения и до конца века Просвещения Люцифер вел себя как настоящий дворянин, каким описывают его Кристофер Марло в 1564-м и Гете в 1773-м. Можно привести множество примеров того, с какой легкостью дьявол приспосабливался к существующим канонам, но, чтобы не утомлять вас своей эрудицией, я сразу обращу ваше внимание к другой эпохе, о которой вы, без сомнения, знаете, по крайней мере по фильмам. Вот доказательство моих слов: во времена пуритан Люцифер одевался и вел себя так же, как они, и был одним из них: огонь и соблазн внутри, траур и фарисейство снаружи. В латиноамериканской культуре мандинга представляется в образе сельского демона, который…»

В этот момент Мартин Обес вынужден был оставить чтение. Раздался торопливый стук в дверь, и в комнату влетела старательно растрепанная сеньора Тересита с просьбой о помощи. Ей срочно нужно было закрыть водопроводный вентиль: парикмахерскую затопило, и спасти ее могло лишь участие столь приятного соседа.

– Иду, – сказал Мартин и поспешил на помощь соседке, отложив последнее сочинение Грегорио Паньягуа, рядом с которым остались лежать брошенные сеньорой Тереситой английский ключ и крестовая отвертка, едва ли необходимая для борьбы с наводнением.

15. ТРИ ВСТРЕЧИ И НИ ОДНОГО ПРИВЕТСТВИЯ

Возможно, во всем была виновата serendipity,или просто случайность, но на следующее утро Мартин Обес встретил всех трех женщин из своей новой жизни, когда направлялся в сторону Растро, чтобы сделать обычные покупки, а заодно и приобрести темные очки а-ля Томми ли Джонс. («Что за глупости, Мартинсито, ты не мог придумать ничего пооригинальнее имиджа «Людей в черном»или «Мартини», чтобы сыграть дьявола?» – «Отстань, Флоренсия, банальные приемы срабатывают вернее всего). Эти женщины появились одна за другой, будто шествие греческого хора, не хватало лишь котурн. И, следует также заметить, – остроты зрения, потому что ни одна из них не увидела Мартина.

Сначала прошла донья Тересита, заливавшаяся слезами и не заметившая Мартина, несмотря на то что они едва не столкнулись на лестнице. С глазами, полными слез, и прижатым к носу бумажным платком, соседка обогнала его, всхлипывая так жалобно, что Мартин, всегда склонный во всем обвинять себя, задумался, не он ли виноват в том, что донья Тереса так убивается. «Может быть, я слишком долго медлил вчера, чтобы бежать ей на помощь, когда затопило парикмахерскую?» – он не мог не вспомнить, каких масштабов достигло стихийное бедствие. Да, это было нечто, и если бы Мартин не верил в домовых, то решил бы, что некто специально открыл вентиль, чтобы устроить потоп.

Мартин быстро остановил поток воды и потом довольно долго держал за руку убитую горем донью Тереситу – по меньшей мере пять-шесть минут, до тех пор пока не появился муж, бросивший на него такой взгляд, который не оставлял сомнений в необходимости срочно удалиться. «Однако, – думает сейчас Мартин, – может быть, нужно было зайти попозже, чтобы поинтересоваться состоянием доньи Тереситы?» Он не сделал этого из благоразумия: около четверти девятого – Мартин опять красил себе волосы в иссиня-черный цвет, как требовала роль – через внутренний дворик стали долетать звуки крупномасштабного супружеского конфликта: «Сумасшедшая баба, вот ты кто, я всегда это знал… поклянись, что это не ты отвернула вентиль, мое терпение лопнуло, чертова старуха, я прибью тебя…» Шум во дворе не позволил Мартину вникнуть во все подробности ссоры, но грубый тон и постоянно повторявшееся «чертова старуха» усилили его сострадание к донье Тересите. Сегодня же, увидев, как соседка, не поздоровавшись, проковыляла вниз по лестнице, прижав к носу бумажный платок, он испытал чувство вины.

«Должно быть, она меня не узнала с черными-то волосами», – сказал себе Мартин, вставив ключ в замочную скважину подъездной двери, и, выйдя из дома, пошел по улице, размышляя об эффективности изменения облика – этот вопрос стал для него актуальным в последнее время. Тихонько насвистывая, он неторопливо шагал по направлению к Рибера де Куртидорес, засунув руки в карманы (вернее, только левую, потому что другой он нес сумку для покупок). В голове Мартина шевелились праздные мысли, всегда выводившие из себя его сестру, когда они были детьми. «Нет, она не могла меня не узнать, – сказал себе Мартин Обес, – кого можно обмануть другим цветом волос? Разве что человека, видевшего тебя один или два раза, но уж никак не парикмахера. Плохо или хорошо, – размышлял он, – но в жизни все не так, как в комиксах: нацепил очки – и дело в шляпе, Супермен превращается в Кларка Кента; надел маску – и дон Диего становится Зорро. Все это чушь. Если мы знаем человека, бесполезно маскироваться, потому что все – и жесты, и фигура, и походка, не говоря уже о голосе, – все выдаст его. Верно, Фло?»

Так размышлял Мартин, как вдруг, повернув за угол, увидел у цветочного киоска двух своих знакомых, чьи фигуры, жесты и сюсюкающие голоса он узнал бы где и когда угодно.

– Только посмотри на эти фиалки, Ро. По-моему, этот горшочек будет просто потрясающе смотреться рядом с диваном или на нашем рабочем столе. Что скажешь?

– Супергениально, Кар, скажи, пусть пришлют нам его в офис.

– Эй, привет! – крикнул девицам Мартин с другой стороны улицы и уже собирался подойти поздороваться, но остановился, увидев, что, привлеченная тем же горшком с фиалками, к цветочному киоску приближается другая, менее знакомая фигура. Инес Руано еще не была Мартину так хорошо знакома, как Кар и Ро, поэтому он узнал ее лишь тогда, когда увидел лицо. Что же касалось обеих девиц, то за долгие часы собеседования в офисе все их повадки прочно врезались в память Мартина. И не только сразу бросающиеся в глаза – вроде привычки курить, держа сигарету в уголке рта, или поразительная синхронность жестов, но и многие другие.

– Мне очень жаль, подруга, но мы первые их увидели. – Два указательных пальца нацелились на горшок с фиалками и, прежде чем Инес успела хотя бы погладить цветок или что-то сказать, плечи обеих девиц нарисовали в воздухе угрожающий полукруг (этот жест Мартин заметил еще в первую их встречу).

«Да, эту парочку я узнал бы даже в капюшонах», – сказал он себе.

В то же время облик Инес был еще слишком нов для него. Мартин еще не помнил толком ее походку, не знал оттенки голоса, движения головы… он не был даже уверен, какого цвета ее глаза, хотя помнил, что они ему очень понравились. Какие они? Карие или, быть может, черные?

«А ты не подумал, болван, что тебе вряд ли следует стоять здесь, наблюдая за этой сценой, именно сегодня?И еще размышляешь об эффективности маскировки! Они ведь заметят тебя. Оназаметит, ведь она намного наблюдательнее тебя, и тогда, скажи, идиот, как тебе удастся заставить ее поверить в то, что ты дьявол, если она видела тебя несколько часов назад на улице с сумкой для покупок в руке? К тому же не забывай, она тебя и так уже знает – я имею в виду не только встречу в «Кризисе 40» (будем надеяться, что сильное опьянение оправдает возлагаемые на него надежды), а тот раз, когда она ошалело уставилась на тебя, когда ты заходил в кафе на углу. Да, конечно, на тебе была шерстяная шапка, натянутая по самые глаза, как носят сегодня. Ну и что из того? К сожалению, у тебя слишком запоминающаяся внешность, красавчик. Понял, Мартинсито?»

«Этого еще не хватало», – спохватился Мартин, и, прежде чем он успел сказать что-нибудь в свое оправдание, опять раздался голос сестры – торжествующий, какой всегда, когда она чувствовала, что одержала над Мартином блистательную победу: «Ты ведь такой рассеянный, что не подумал о главном: эта женщина – фотограф, фо-то-граф, Мартинсито, а у них все лица просто отпечатываются в памяти, так что у тебя есть все шансы быть узнанным. Хорошо еще, если она не видела тебя с этой сумкой домохозяйки, а если да, то, считай, все пропало, недоумок».

К счастью, госпожа Удача, обычно не очень благосклонная к Мартину, на сей раз улыбнулась: Инес его не заметила. После небольшой перепалки с хозяйками «Гуадиана Феникс филмз» она с некоторой насмешливостью и равнодушием, которые нормальные люди проявляют по отношению к беспричинно агрессивным субъектам, заключила: «Да какие проблемы, девушки, хоть скушайте этот цветочек, какое мне дело» – и пошла своей дорогой, вниз по улице Толедо, на противоположной стороне которой стоял Мартин. Воспользовавшись тем, что теперь Инес уже не могла его видеть, он долго смотрел ей вслед. Мартин видел, как она шла, останавливаясь то здесь, то там, разглядывая что-то, улыбаясь собакам и детишкам и ни разу ни с кем не заговорив. Когда Инес исчезла из виду, Мартин сказал себе, что уже никогда не спутает ее силуэт ни с чьим другим: у нее была грациозная, немного неуверенная походка, как у моряка, только что сошедшего с корабля на сушу.

«Кто знает, может, мне следовало отказаться от этой работы? – подумал Мартин с сострадательным вздохом, не раз бывшим прелюдией к многочисленным экономическим катастрофам. – Как жаль обманывать такую женщину».

Однако на этот раз Мартин опередил Флоренсию и сам назвал себя болваном: «Молчи, Фло, это было всего лишь глупое мимолетное великодушие». Однако романтическое настроение продержалось еще несколько секунд, и в результате опять объявилась Флоренсия. «Что? Похоже, ты совсем спятил, Мартин? Жаль! Тебе жаль всех, кроме себя самого, – сказала она и принялась перечислять все его глупые благородные порывы, из-за которых Мартин отказывался от возможности неплохо заработать – во вред себе и никому не на пользу. – Едва ли мне стоит напоминать тебе, что эта работа, такая легкая и хорошо оплачиваемая, – одна из немногих, которыми ты можешь здесь заниматься. В Монтевидео ты был человеком и мог бы кормиться благодаря своему старинному фамильному гербу, как делаем все мы. А в Европе кто ты такой? Иммигрант, радость моя, пришелец из третьего мира. Ах, Мартинсито, может быть, кто-нибудь и назвал бы твои выкрутасы добротой, альтруизмом, состраданием, бог знает как еще… the milk of human kindness…но в наши дни для этого есть другое название – хро-ни-чес-кий и-дио-тизм, понимаешь меня? Уж и не знаю, с какой ты планеты, недотепа».

Флоренсия продолжала бы свои убийственные обличения, если бы внезапно Мартин, погруженный в размышления, не заметил, что Кар и Ро направились прямо к нему, разговаривая так громко, что их голоса разбудили бы даже камни в пустыне.

– Вот уж нет, я так ему и сказала: слушай, Том, не думай, что мы будем постоянно исполнять любые твои желания, – говорила Кар или, может быть, Ро (Мартин был способен узнать обеих хоть в капюшонах, но это не означало, что он мог отличить одну от другой). – Значит, теперь тебе захотелось власти? Тебе все мало? А твой успех у женщин, и это при том, что ты такой коротышка? А твое положение? Это тоже не в счет, что ли?

– Вот-вот, верно, – ответила другая, прежде чем Мартин сказал им:

– Привет, красавицы, какая встреча!

Девицы были на расстоянии десяти метров от Мартина, но даже не подумали ответить на приветствие; более того, столкнувшись с ним лицом к лицу, продолжали говорить о своем, не замечая Мартина, пройдя сквозь него, как через невидимое бестелесное существо. Мартин в величайшем недоумении смотрел на удалявшихся девиц. («Неужели они разозлились на меня за то, что я только что чуть не засветился перед Инес Руано? Или просто из осторожности не хотят показывать, что мы знакомы, чтобы не рисковать успехом программы?») Вдруг он услышал:

– Черт возьми, похоже, люди думают, что нам больше нечем заняться, кроме как удовлетворять все их капризы по первому желанию.

– Да, черт подери, а хуже всего – они забывают, что в старости мы уже ничем не можем им помочь. Знаешь, что я сказала на днях Аугусто? «Шеф, надо было раньше об этом думать…» – вот что.

Мартин Обес уже едва различал фигуры девиц, которые начинали растворяться вдали, как туман, рассеивающийся под лучами солнца. Однако в последний момент, прежде чем окончательно исчезнуть в шуме, чаду выпечки и утренней сутолоке, одна из них, с более рыжими волосами, вытащила что-то из заднего кармана своих брюк и подняла этот предмет, как указующий перст. Если бы Мартину уже не были хорошо знакомы привычки девиц и их мания постоянно прикладываться к бутылкам с водой, он принял бы этот жест за предупреждение.