Текст книги "Собрание сочинений. Том 1"

Автор книги: Карл Генрих Маркс

Соавторы: Фридрих Энгельс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 55 страниц)

Раз мы устраним частную собственность, то отпадут все эти противоестественные расщепления. Отпадёт различие между процентами и прибылью; капитал – ничто без труда, без движения. Значение прибыли сведётся к значению той гири, которую капитал кладёт на чашу весов при определении издержек производства, и эта прибыль будет в такой же степени присуща капиталу, в какой он сам вернётся к первоначальному единству капитала и труда.

* * *

Труд, главное в производстве, «источник богатства», свободная деятельность человека, оказывается у экономиста в невыгодном положении. Как уже капитал был отделён от труда, так теперь опять-таки труд расщепляется вторично; продукт труда противостоит труду в виде заработной платы, он отделён от труда и, по обыкновению, опять-таки определяется конкуренцией, ибо для определения доли труда в производстве, как мы видели, нет твёрдой меры. Стоит нам уничтожить частную собственность, как отпадёт и это неестественное деление; труд станет своим собственным вознаграждением, и с полной ясностью обнаружится истинное значение прежде отчуждённой заработной платы: значение труда для определения издержек производства какой-либо вещи.

* * *

Мы видели, что, в конце концов, пока существует частная собственность, всё сводится к конкуренции. Она – главная категория экономиста, его любимейшая дочь, которую он не перестаёт ласкать и голубить, – но посмотрите, что за лицо медузы открывается здесь.

Ближайшим следствием частной собственности было разделение производства на две противоположные стороны – природную и человеческую, на землю, которая без оплодотворения сё человеком мертва и бесплодна, и на человеческую деятельность, первым условием которой является именно земля. Мы видели далее, как человеческая деятельность в свою очередь распалась на труд и капитал и как враждебно выступили эти стороны друг против друга. Таким образом, у нас уже получилась борьба всех трёх элементов друг против друга вместо их взаимной поддержки; теперь в дополнение к этому частная собственность несёт с собой дробление каждого из этих трёх элементов. Один земельный участок противостоит другому участку, один капитал – другому капиталу, одна рабочая сила – другой рабочей силе. Другими словами: так как частная собственность изолирует каждого в его собственной грубой обособленности и так как каждый всё-таки имеет тот же интерес, что и его сосед, то землевладелец враждебно противостоит землевладельцу, капиталист – капиталисту и рабочий – рабочему. В этой враждебности одинаковых интересов, именно вследствие их одинаковости, завершается безнравственность нынешнего состояния человечества, и этим завершением является конкуренция.

* * *

Противоположностью конкуренции является монополия. Монополия была боевым кличем меркантилистов, конкуренция же – воинственным кличем либеральных экономистов. Нетрудно увидеть, что эта противоположность в свою очередь совершенно лишена содержания. Всякий конкурент должен желать для себя монополии, будь то рабочий, капиталист или землевладелец. Всякая небольшая группа конкурентов должна желать монополии для себя против всех других. Конкуренция покоится на интересе, а интерес снова создаёт монополию; короче говоря, конкуренция переходит в монополию. С другой стороны, монополия не может остановить поток конкуренции; больше того, она сама порождает конкуренцию, подобно тому как запрещение ввоза или высокие пошлины прямо порождают конкуренцию контрабанды. – Противоречие конкуренции совершенно то же, что и противоречие самой частной собственности. В интересах отдельного человека – владеть всем, в интересах же общества – чтобы каждый владел наравне с другими. Таким образом, общий и частный интересы диаметрально противоположны. Противоречие конкуренции состоит в том, что каждый должен желать для себя монополии, тогда как всё общество как таковое должно терять от монополии и потому должно её устранить. Больше того, конкуренция уже предполагает монополию, а именно монополию собственности, – здесь снова выступает на свет лицемерие либералов, – и до тех пор, пока существует монополия собственности, до тех пор и собственность на монополию имеет одинаковое с ней оправдание, ибо раз уж дана монополия – она есть собственность. Какая жалкая поэтому половинчатость нападать на мелкие монополии и сохранять основную монополию! И если мы присоединим сюда ещё и упомянутое выше положение экономиста, – что всё то, что не может быть предметом монополии, не имеет стоимости, следовательно, всё то, что не допускает такого монополизирования, не может вступить в эту борьбу конкуренции, – то наше утверждение, что конкуренция предполагает монополию, окажется полностью оправданным.

* * *

Закон конкуренции состоит в том, что спрос и предложение постоянно стремятся совпасть друг с другом и именно потому никогда не совпадают. Обе стороны снова отрываются друг от друга и превращаются в резкую противоположность. Предложение всегда следует непосредственно за спросом, но никогда не бывает, чтобы оно покрывало его в точности; оно или слишком велико, или слишком мало, но никогда не соответствует спросу, потому что в этом бессознательном состоянии человечества никто не знает, как велик спрос или предложение. Если спрос больше предложения, то цена повышается, и этим как бы возбуждается предложение; как только это увеличившееся предложение выявляется на рынке, цены падают, и если предложение становится больше спроса, то падение цен будет столь значительно, что от этого в свою очередь усилится спрос. Так происходит всё время; никогда не бывает здорового состояния, а всегда имеет место смена возбуждения и расслабления, исключающая всякий прогресс, вечное колебание, никогда не приходящее к концу. Этот закон, с его постоянным выравниванием, при котором потерянное в одном месте навёрстывается в другом, экономист находит превосходным. Это его главная гордость, он не может досыта наглядеться на него и рассматривает его при всех возможных и невозможных условиях. И всё же ясно, что закон этот – чисто естественный закон, а не закон духа. Это – закон, порождающий революцию. Экономист является со своей прекрасной теорией спроса и предложения, доказывает вам, что «никогда не может быть произведено слишком много», а практика отвечает торговыми кризисами, которые появляются снова так же регулярно, как кометы, и бывают у нас теперь в среднем через каждые пять – семь лет. За последние восемьдесят лет эти торговые кризисы наступали так же регулярно, как прежде большие эпидемии, и приносили с собой больше бедствий, больше безнравственности, чем эпидемии (ср. Уэйд, «История среднего и рабочего классов», Лондон, 1835, стр. 211^[180]). Разумеется, эти торговые революции подтверждают закон, подтверждают его в полнейшей мере, но не тем способом, как нам это изображает экономист. Что должны мы думать о таком законе, который может проложить себе путь только посредством периодических революций? Это и есть естественный закон, покоящийся на том, что участники здесь действуют бессознательно. Если бы производители как таковые знали, сколько нужно потребителям, если бы они организовали производство, распределили его между собой, то колебания конкуренции и её тяготение к кризису были бы невозможны. Начните производить сознательно, как люди, а не как рассеянные атомы, не имеющие сознания своей родовой общности, и вы избавитесь от всех этих искусственных и несостоятельных противоположностей. Но до тех пор, пока вы продолжаете производство нынешним несознательным, бессмысленным, предоставленным господству случая способом, до тех пор останутся и торговые кризисы; и каждый последующий кризис должен быть универсальнее, следовательно – тяжелее предыдущего, должен разорять большее число мелких капиталистов и увеличивать в возрастающей прогрессии численность класса, живущего только трудом; должен, следовательно, заметно увеличивать массу людей, нуждающихся в получении работы, что является главной проблемой наших экономистов, и, наконец, всё это должно вызвать такую социальную революцию, какая и не снится школьной мудрости экономистов.

Вечное колебание цен, создаваемое условиями конкуренции, окончательно лишает торговлю последних следов нравственности. О стоимости нет больше и речи. Та самая система, которая, казалось, придаёт такое значение стоимости, которая возводит абстракцию стоимости, в форме денег, в ранг некоего особого существования, – эта самая система разрушает посредством конкуренции всякую внутренне присущую вещам стоимость и изменяет ежедневно и ежечасно стоимостное отношение всех вещей друг к другу. Где же в этом вихре остаётся возможность для обмена, основанного на нравственных началах? В этом беспрестанном колебании вверх и вниз каждый должен стараться улучить наиболее благоприятный момент для купли и продажи, каждый должен стать спекулянтом, т. е. пожинать там, где он не сеял, обогащаться за счёт убытка других, строить свои расчёты на чужом несчастье или пользоваться случаем для наживы. Спекулянт всегда рассчитывает на бедствия, особенно на неурожаи, он использует всё, как, например, в своё время пожар Нью-Йорка; но кульминационным пунктом безнравственности является биржевая спекуляция ценными бумагами, низводящая историю, а с ней и человечество до роли средства, удовлетворяющего алчность расчётливого или же идущего на риск спекулянта. Но пусть добропорядочный «солидный» купец не фарисействует по поводу биржевой игры: благодарю тебя, создатель, и т. д. Этот купец так же отвратителен, как и спекулянты ценными бумагами, он в такой же степени спекулирует, как и те, он должен спекулировать – конкуренция принуждает его к этому, – и его торговля заключает в себе, следовательно, ту же безнравственность, что и сделки биржевиков. Истина конкуренции состоит в отношении потребительной силы к производительной силе. В строе, достойном человечества, не будет иной конкуренции, кроме этой. Общество должно будет рассчитать, что можно произвести при помощи находящихся в его распоряжении средств, и сообразно с отношением этой производительной силы к массе потребителей определить, насколько следует повысить или сократить производство, насколько следует допустить или ограничить роскошь. Но чтобы правильно судить об этом отношении и о том, какого повышения производительной силы можно ожидать от разумного устройства общества, пусть мои читатели прочтут работы английских социалистов, а отчасти также и Фурье.

Конкуренция отдельных лиц между собой, соперничество капитала с капиталом, труда с трудом и т. д. при этих условиях сведётся к соревнованию, основанному на человеческой природе и пока сносно разъяснённому одним лишь Фурье, – соревнованию, которое, с устранением противоположных интересов, будет ограничено присущей ему своеобразной и разумной сферой.

* * *

Борьба капитала с капиталом, труда с трудом, земельной собственности с земельной собственностью приводит производство в лихорадочное состояние, при котором все его естественные и разумные отношения ставятся на голову. Ни один капитал не может выдержать конкуренции другого, если он не разовьёт своей деятельности до наивысшего предела. Ни один земельный участок не может быть обработан с выгодой, если его производительность не будет постоянно повышаться. Ни один рабочий не устоит против своих конкурентов, если он не отдаст работе всех своих сил. Вообще никто из тех, кто вовлечён в конкурентную борьбу, не может её выдержать без крайнего напряжения всех своих сил, без отречения от всех истинно человеческих целей. Следствием такого чрезмерного напряжения на одной стороне неизбежно является расслабление на другой. Когда колебание конкуренции незначительно, когда спрос и предложение, потребление и производство почти равны друг другу, в развитии производства должна наступить такая стадия, на которой окажется так много избыточной производительной силы, что огромной массе народа нечем будет жить, что люди станут умирать с голоду – и именно от избытка. В этом абсурдном положении, в этом состоянии воплощённой бессмыслицы уже продолжительное время находится Англия. Если же производство колеблется более сильно, что является необходимым следствием описанного положения вещей, то наступает чередование расцвета и кризиса, перепроизводства и застоя. Экономист никогда не мог уяснить себе этого безумного состояния; чтобы объяснить его, он придумал теорию народонаселения, которая столь же бессмысленна и даже более бессмысленна, чем это противоречие одновременного существования богатства и нищеты. Экономист не посмел увидеть истину; он не посмел признать, что это противоречие есть простое следствие конкуренции, ибо иначе вся его система была бы ниспровергнута.

Для нас же это – легко объяснимая вещь. Производительная сила, находящаяся в распоряжении человечества, беспредельна. Урожайность земли может быть бесконечно повышена приложением капитала, труда и науки. «Перенаселённая» Великобритания, по расчётам самых солидных экономистов и статистиков (ср. Алисон, «Основы народонаселения», т. I, гл. 1 и 2^[181]), может быть в течение десяти лет приведена в такое состояние, что сможет производить достаточно хлеба для населения в шесть раз большего, чем нынешнее. Капитал увеличивается с каждым днём, рабочая сила растёт вместе с ростом населения, а наука с каждым днём всё больше и больше подчиняет людям силы природы. Эта беспредельная производительная способность, будучи использована сознательно и в интересах всех, вскоре сократила бы до минимума выпадающий на долю человечества труд; предоставленная конкуренции, она выполняет то же самое, но в рамках противоположности. Одна часть земли подвергается наилучшей обработке, тогда как другая – в Великобритании и Ирландии 30 миллионов акров хорошей земли – остаётся невозделанной. Одна часть капитала обращается с невероятной быстротой, другая же лежит мёртвой в сундуках. Одна часть рабочих работает по четырнадцать – шестнадцать часов в сутки, тогда как другая остаётся без дела, без работы и умирает с голоду. Или же эти противоположности выступают не одновременно: сегодня торговля идёт хорошо, спрос очень значителен, всюду идёт работа, капитал оборачивается с удивительной быстротой, земледелие процветает, рабочие работают до изнеможения, – завтра наступает застой, земледелие не окупает затраченных на него усилий, большие площади земли остаются невозделанными, капитал в самом разгаре движения вдруг застывает, рабочие остаются без занятий, и вся страна страдает от избыточного богатства и избыточного населения.

Такой ход вещей экономист не может признать правильным; иначе он должен был бы, как сказано, отказаться от всей своей системы конкуренции; он должен был бы увидеть всю бессмысленность своего противопоставления производства и потребления, избыточного населения и избыточного богатства. А для того, чтобы привести этот факт в согласие с теорией, – ведь самого-то факта нельзя было отрицать, – была изобретена теория народонаселения.

Мальтус, родоначальник этой доктрины, утверждает, что население всегда давит на средства существования, что с увеличением производства в той же степени увеличивается и население, и что присущая населению тенденция размножаться свыше имеющихся в его распоряжении средств существования является причиной всей нищеты, всех пороков: Ибо где слишком много людей, там они тем или иным способом должны быть устранены: либо их надо насильственно умертвить, либо они должны умереть с голоду. А раз это произошло, снова образуется брешь, которая тотчас же снова заполняется путём размножения оставшегося населения, и снова наступает прежняя нищета. И так бывает-де при всех условиях, не только в цивилизованном, но и в естественном состоянии; дикари Новой Голландии^{178}, где приходится по одному человеку на квадратную милю, так же сильно страдают от перенаселения, как Англия. Короче говоря, если мы хотим быть последовательными, то мы должны будем признать, что земля была перенаселена уже тогда, когда существовал только один человек. И вот из этого рассуждения делается вывод, что так как именно бедняки оказываются избыточными, то для них ничего не следует делать, кроме как по возможности облегчить им смерть от голода, убедить их, что тут ничего нельзя изменить, что для всего их класса единственное спасение состоит в том, чтобы возможно меньше размножаться, или, если из этого ничего не выходит, то следует, по крайней мере, устроить государственное учреждение для безболезненного умерщвления детей бедняков, как это предлагал «Маркус»^[182]; при этом на каждую рабочую семью должно приходиться по два с половиной ребёнка, а что сверх того – подлежит безболезненному умерщвлению. Раздача милостыни признаётся преступлением, так как это усиливает прирост избыточного населения; зато считается весьма полезным объявить бедность преступлением и превратить дома для бедных в карательные заведения, как это уже сделано в Англии новым «либеральным» законом о бедных^[183]. Правда, теория эта очень плохо согласуется с библейским учением о совершенстве бога и его творения, но «плохо то опровержение, которое фактам противопоставляет библию!»

Нужно ли мне излагать ещё подробнее эту гнусную, низкую доктрину, это отвратительное кощунство против природы и человечества, и прослеживать её дальнейшие выводы? Наконец-то здесь выступает перед нами безнравственность экономиста в её высшей форме. Что значат все войны и ужасы системы монополий в сравнении с этой теорией? А ведь именно она является тем замыкающим свод камнем в либеральной системе свободы торговли, с падением которого должно рухнуть всё здание. Ибо раз доказано, что конкуренция является здесь первопричиной нищеты, бедности, преступности, кто же тогда ещё отважится сказать слово в её защиту?

Алисон в упомянутом выше сочинении поколебал теорию Мальтуса, апеллируя к производительной силе земли и противопоставляя принципу Мальтуса тот факт, что каждый взрослый человек может произвести больше, чем он сам потребляет, – факт, без которого человечество не могло бы размножаться, более того, не могло бы даже существовать; иначе чем жило бы подрастающее поколение? Но Алисон не проникает в сущность вещей и потому в конце концов приходит к тому же результату, что и Мальтус. Правда, он доказывает неправильность принципа Мальтуса, но он не в состоянии опровергнуть фактов, которые привели Мальтуса к его принципу.

Если бы Мальтус не смотрел на дело так односторонне, то он должен был бы увидеть, что избыточное население или избыточная рабочая сила всегда связана с избыточным богатством, избыточным капиталом и избыточной земельной собственностью. Население бывает слишком велико лишь там, где слишком велика производительная сила вообще. Яснее всего это показывает состояние всякой перенаселённой страны, особенно Англии, с того времени, когда писал Мальтус. Таковы были те факты, которые Мальтус должен был рассмотреть в их совокупности и рассмотрение которых должно было бы привести к правильному выводу; вместо этого он выхватил один факт, оставил другие без внимания и поэтому пришёл к своему безумному заключению. Вторая ошибка, допущенная им, заключалась в смешении средств существования со средствами занятости. Что население всегда давит на средства занятости, что какое количество людей может быть занято, такое же количество их и производится, короче говоря, что производство рабочей силы до сих пор регулировалось законом конкуренции и потому было также подвержено периодическим кризисам и колебаниям, – это факт, установление которого составляет заслугу Мальтуса. Но средства занятости – не то же самое, что средства существования. При увеличении силы машин и роста капитала средства занятости возрастают лишь в конечном результате; средства же существования возрастают немедленно, как только вообще сколько-нибудь увеличится производительная сила. Здесь выступает новое противоречие политической экономии. Спрос в понимании экономиста не есть действительный спрос, потребление в его понимании – искусственное потребление. Для экономиста действительным представителем спроса, действительным потребителем является лишь тот, кто может предложить эквивалент за то, что он получает. Но если это факт, что всякий взрослый человек производит больше, чем может сам потребить, что дети подобны деревьям, с избытком возвращающим произведённые на них расходы, – а ведь это всё факты, – то надо полагать, что каждый рабочий должен был бы иметь возможность производить значительно больше того, что ему требуется, и потому общество должно было бы охотно снабжать его всем необходимым; надо было бы полагать, что большая семья должна быть для общества весьма желанным подарком. Однако экономист, по грубости своих воззрений, не знает никакого иного эквивалента кроме того, что выплачивается осязательными наличными деньгами. Он так крепко увяз в своих противоположностях, что самые разительные факты беспокоят его так же мало, как и самые научные принципы.

Мы уничтожаем противоречие просто тем, что упраздняем его. При слиянии ныне противоположных интересов исчезнет противоположность между перенаселением на одной стороне и избыточным богатством на другой, исчезнет тот удивительный факт, удивительнее всех чудес всех религий вместе взятых, что нация должна умирать с голоду как раз от богатства и избытка; исчезнет безумное утверждение, будто земля не в состоянии прокормить людей. Это утверждение есть высшая мудрость христианской политической экономии, а что наша политическая экономия по существу является христианской, я мог бы доказать на любом положении, на любой категории – в своё время я это и сделаю; теория Мальтуса есть лишь экономическое выражение религиозной догмы о противоречии между духом и природой и вытекающей отсюда испорченности их обоих. Несостоятельность этого противоречия, которое давно уже раскрыто в области религии и вместе с ней, надеюсь, я показал также и в экономической области; к тому же я не назову компетентным ни одного защитника теории Мальтуса, пока он не объяснит мне из собственного её принципа, каким образом народ может умирать с голоду – и именно от избытка, и пока экономист не приведёт этого объяснения в согласие с разумом и фактами.

Теория Мальтуса была, впрочем, безусловно необходимым переходным моментом, бесконечно продвинувшим нас вперёд. При её посредстве, как и вообще при посредстве политической экономии, мы стали обращать внимание на производительную силу земли и человечества и, преодолев эту экономическую систему отчаяния, навсегда гарантировали себя от страха перед перенаселением. Из теории Мальтуса мы черпаем самые сильные экономические аргументы в пользу социального преобразования, ибо даже если бы Мальтус был безусловно прав, то всё же было бы необходимо немедленно предпринять это преобразование, так как лишь оно, лишь просвещение, масс, осуществимое благодаря этому преобразованию, сделало бы возможным и то моральное ограничение инстинкта размножения, которое сам Мальтус считает наиболее лёгким и наиболее действенным средством против перенаселения. При посредстве этой теории мы стали понимать глубочайшее унижение человечества, его зависимость от условий конкуренции; она показала нам, как в конце концов частная собственность превратила человека в товар, производство и уничтожение которого тоже зависит лишь от спроса; как вследствие этого система конкуренции убивала и ежедневно убивает миллионы людей; всё-это мы увидели, и всё это побуждает нас покончить с этим унижением человечества путём уничтожения частной собственности, конкуренции и противоположности интересов.

Вернёмся, однако, ещё раз к вопросу об отношении производительной силы к населению, чтобы показать, насколько лишена какого бы то ни было основания общераспространённая боязнь перенаселения. Вся система Мальтуса построена на следующем расчёте. Население возрастает якобы в геометрической прогрессии: 1+2+4+8+16+32 и т. д., производительная сила земли – в арифметической прогрессии: 1+2+3+4+5+6. Разница очевидная, устрашающая, но верна ли она? Где доказано, что производительная способность земли растёт в арифметической прогрессии? Площадь обрабатываемой земли ограничена – допустим. Рабочая сила, применяемая на этой площади, возрастает с ростом населения; допустим даже, что величина урожая с увеличением затраты труда не всегда повышается в той же степени, что и труд; тогда остаётся ещё третий элемент, не имеющий, конечно, для экономиста никакого значения, – наука, а её прогресс так же бесконечен и происходит, по меньшей мере, так же быстро, как и рост населения. Какими успехами обязано земледелие этого века одной только химии, даже только двум лицам – сэру Гемфри Дэви и Юстусу Либиху? Но наука растёт, по меньшей мере, с такой же быстротой, как и население; население растёт пропорционально численности последнего поколения, наука движется вперёд пропорционально массе знаний, унаследованных ею от предшествующего поколения, следовательно, при самых обыкновенных условиях она также растёт в геометрической прогрессии. А что невозможно для науки? Смешно, однако, говорить о перенаселении, пока «долина Миссисипи имеет достаточно невозделанной земли, чтобы туда можно было переместить всё население Европы»^[184], пока вообще лишь одна треть земли может считаться обрабатываемой, а продукция этой трети земли может быть повышена в шесть раз и больше только путём применения ныне уже известных улучшенных способов обработки.

* * *

Итак, конкуренция противопоставляет капитал капиталу, труд труду, земельную собственность земельной собственности и равным образом каждый из этих элементов – двум другим. В борьбе побеждает сильнейший, и, чтобы предсказать результат этой борьбы, мы должны исследовать силы борющихся. Прежде всего, земельная собственность и капитал – и то и другое в отдельности – сильнее труда, потому что рабочий, чтобы прожить, должен работать, тогда как земельный собственник может жить на свою ренту, а капиталист – на свои проценты, в крайнем случае, на свой капитал или за счёт капитализированной земельной собственности. Вследствие этого рабочему достаётся лишь самое необходимое, одни только средства существования, тогда как большая часть продуктов делится между капиталом и земельной собственностью. Кроме того, более сильный рабочий вытесняет с рынка более слабого, больший капитал – меньший, крупная земельная собственность – мелкую. Практика подтверждает это заключение. Преимущества крупного фабриканта и купца перед мелким, крупного землевладельца перед владельцем одного-единственного моргена земли – известны. Следствием этого является то, что уже при обычных условиях крупный капитал и крупная земельная собственность поглощают по праву сильного мелкий капитал и мелкую земельную собственность, т. е. происходит централизация собственности. Во время торговых и сельскохозяйственных кризисов эта централизация происходит ещё гораздо быстрее. – Вообще крупная собственность растёт значительно быстрее мелкой потому, что на издержки по владению здесь вычитается из дохода значительно меньшая доля. Эта централизация владения есть закон, столь же имманентный частной собственности, как и все другие законы; средние классы должны всё более и более исчезать, пока мир не окажется разделённым на миллионеров и пауперов, на крупных землевладельцев и бедных подёнщиков. Никакие законы, никакое деление земельной собственности, никакие случайные дробления капитала ничуть не помогут, – результат этот должен наступить и наступит, если его не предупредит полное преобразование социальных отношений, слияние противоположных интересов, уничтожение частной собственности.

Свободная конкуренция, главный лозунг экономистов наших дней, является чем-то невозможным. Монополия имела, по крайней мере, намерение оградить потребителя от обмана, хотя и не могла этого осуществить. Уничтожение же монополии раскрывает настежь двери обману. Вы говорите: конкуренция заключает в себе самой средство против обмана, никто не станет покупать плохих вещей; но ведь это значит, что каждый должен быть знатоком любого товара, а это невозможно; отсюда необходимость монополии, как это и показывает торговля многими товарами. Аптеки и т. п. должны обладать монополией. И самый важный товар – деньги – нуждается как раз больше всего в монополии. Всякий раз, как только орудие обращения переставало быть государственной монополией, оно порождало торговый кризис, и потому английские экономисты, в том числе д-р Уэйд, и признают здесь необходимость монополии. Но и монополия не ограждает от фальшивых денег. Взгляните на вопрос с какой угодно стороны, одна сторона представляет столько же затруднений, как и другая. Монополия порождает свободную конкуренцию, а последняя – в свою очередь – монополию; поэтому обе они должны пасть, и с устранением порождающего их принципа будут устранены и сами затруднения.

* * *

Конкуренция пронизала все наши жизненные отношения и завершила взаимное порабощение, в котором ныне находятся люди. Конкуренция является тем могучим механизмом, который снова и снова подталкивает к деятельности наш стареющий и дряхлеющий социальный порядок или, вернее, беспорядок, но который вместе с тем поглощает часть его слабеющих сил при каждом новом их напряжении. Конкуренция господствует над численным ростом человечества, она же господствует и над его нравственным развитием. Кто несколько знаком со статистикой преступности, тому должна бросаться в глаза своеобразная регулярность, с какой ежегодно возрастает преступность и с какой определённые причины порождают определенные преступления. Распространение фабричной системы имеет всюду своим последствием рост преступности. Для большого города или для целого округа можно с достаточной точностью заранее предсказать, как это нередко делалось в Англии, ежегодное число арестов, уголовных преступлений, даже число убийств, краж со взломом, мелких краж и т. д. Эта регулярность доказывает, что и преступность управляется конкуренцией; что общество порождает спрос на преступность, который удовлетворяется соответствующим предложением; что брешь, образующаяся вследствие арестов, высылки или казни некоторого числа людей, тотчас же снова заполняется другими, совершенно так же, как всякая убыль населения тотчас же заполняется новыми пришельцами; другими словами, что преступность так же давит на средства наказания, как население на средства занятости. Насколько справедливо при таких обстоятельствах, не говоря уже о всех прочих, наказывать преступников, я предоставляю судить моим читателям. Мне важно здесь только одно: доказать распространение конкуренции и на область морали и показать, до какой глубокой деградации довела человека частная собственность.