Текст книги "Собрание сочинений. Том 1"

Автор книги: Карл Генрих Маркс

Соавторы: Фридрих Энгельс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 55 страниц)

Гегель формулирует это таким образом, что в отношении политически-сословного элемента к монархическому «содержится только возможность соответствия и, следовательно, также и возможность враждебного противоположения».

Возможность противоположения дана везде, где сталкиваются различные воли. Гегель сам говорит, что «возможность соответствия» есть и «возможность противоположения». Он должен, следовательно, сконструировать теперь такой элемент, который являл бы собой «невозможность противоположения» и «действительность соответствия». Таким элементом могла бы служить ему свобода мысли и свобода принимать решения вопреки воле государя и правительства. Такой элемент не был бы уже «сословно-политическим». Он, скорее, стал бы элементом воли государя и правительственной власти и находился бы в такой же противоположности к действительному сословному элементу, как и само правительство.

Очень умеренную форму принимает это требование уже в заключительных словах параграфа:

«Подобно тому как со стороны власти государя правительственная власть (§ 300) уже обладает этим определением, – так и со стороны сословий некоторый их момент должен быть направлен так, чтобы его основным определением было – существовать как момент, середины».

Момент, исходящий от сословий, должен обладать определением, противоположным тому определению, которым обладает правительственная власть со стороны государя, так как монархический элемент и элемент сословный являются противоположными крайностями. Подобно тому как государь демократизируется в лице правительственной власти, так «сословный» элемент должен становиться монархическим в лице своих уполномоченных. Гегелю, следовательно, нужен монархический момент со стороны сословий. Подобно тому как правительственная власть представляет собой сословный момент со стороны монарха, точно так же должен существовать монархический момент со стороны сословий.

«Действительность соответствия» и «невозможность противоположения» превращаются в следующее требование: «со стороны сословий некоторый их момент должен быть направлен так, чтобы его основным определением было – существовать как момент середины». Быть направленным к определению! Этим определением, согласно § 302, сословия обладают вообще. Тут речь должна была бы идти уже не об «определении», а о том, чтобы «быть определённым извне».

И что это вообще за основное определение: «существовать как момент середины»? Это значит: быть по самой своей «сущности» «буридановым ослом». Дело обстоит здесь просто следующим образом.

Сословия должны играть роль «опосредствования» между государем и правительством, с одной стороны, и народом – с другой, но на-деле они этого не выполняют, а представляют собой, напротив, организованную политическую противоположность гражданского общества. «Законодательная власть» сама нуждается в опосредствовании, и именно, как уже было указано, в опосредствовании со стороны сословий. Предположенного морального соответствия обеих воль, одна из которых – государственная воля как воля государя, а другая – государственная воля как воля гражданского общества, – этого предположенного морального соответствия недостаточно. Правда, только в лице законодательной власти мы имеем организованное, целостное политическое государство, но именно потому, что в законодательной власти государство достигает своего высшего развития, в ней и проявляется неприкрытое противоречие политического государства с самим собой. Необходимо поэтому создать видимость действительного тождества между волей государя и сословной волей. Сословный элемент должен быть положен как воля государя или воля государя – как сословный элемент, Сословный элемент должен полагать себя как действительность некоей воли, которая не есть воля сословного элемента. Единство, не содержащееся в сущности (иначе оно должно было бы сказываться в действиях сословного элемента, а не только в форме его бытия), должно проявляться, по крайней мере, как некоторое существование, или некоторое существование законодательной власти (сословного элемента) обладает таким определением, согласно которому оно есть это единство необъединённого. Этот момент сословного элемента – палата пэров, верхняя палата и т. д. – есть высший синтез политического государства в рассматриваемой организации. Этим, правда, не достигнуто то, чего хочет Гегель, – «действительность соответствия» и «невозможность враждебного противоположения», – и мы всё ещё остаёмся при «возможности соответствия». Однако это есть полагаемая иллюзия единства политического государства с самим собой (единства воли государя и сословной воли, далее – принципа политического государства и гражданского общества), иллюзия этого единства как материального принципа, т. е. иллюзия, согласно которой здесь якобы не только объединяются два противоположных принципа, по это объединение является их природой, основанием их существования. Этот момент сословного элемента есть романтика политического государства, мечта о его субстанциальности или о его соответствии самому себе. Это – аллегорическое существование.

От действительного status quo^{103} в отношениях между сословным и монархическим элементами зависит, является ли эта иллюзия действительной иллюзией или же – сознательным самообманом. Пока сословия и власть государя фактически находятся в согласии, пока они уживаются друг с другом, до тех пор иллюзия их существенного единства есть действительная, а следовательно и действенная иллюзия. Напротив, там, где это единство должно было бы на практике доказать свою истинность, оно оказывается сознательной неправдой и становится смешным.

§ 305. «Одно из сословий гражданского общества содержит в себе принцип, который сам по себе способен конституироваться в это политическое отношение, а именно, сословие природной нравственности, имеющее своей основой семейную жизнь, а в отношении средств существования – землевладение. Это сословие обладает, следовательно, в отношении своей особенности, покоящейся на себе волей и, – что является для него общим с монархическим элементом, – тем природным определением, которое последний заключает в себе».

Мы уже указывали на непоследовательность Гегеля, заключающуюся, во-первых, в том, что он берёт политически-сословный элемент в его современной абстракции от гражданского общества и т. д., после того как он вывел генезис этого элемента из корпораций; во-вторых, в том, что он теперь снова определяет политически-сословный элемент в соответствии с сословными различиями гражданского общества, после того как он политические сословия как таковые уже определил как «крайность эмпирической всеобщности».

Последовательно было бы вот что: рассмотреть политические сословия отдельно, как новый элемент, и, исходя уже из них, сконструировать опосредствованно, требуемое в § 304.

Однако посмотрим, как Гегель снова прибегает к гражданским сословным различиям и одновременно с этим создаёт видимость, будто действительность и особая сущность гражданских сословных различий не определяют собой высшую политическую сферу, законодательную власть, а, наоборот, находятся по отношению к последней в положении простого материала, который политическая сфера формирует и конструирует соответственно своим, вытекающим из неё самой, потребностям.

«Одно из сословий гражданского общества содержит в себе принцип, который сам по себе способен конституироваться в это политическое отношение, а именно, сословие природной нравственности» (крестьянское сословие).

В чем же состоит эта принципиальная способность или способность принципа крестьянского сословия?

Оно «имеет своей основой семейную жизнь, а в отношении средств существования – землевладение. Это сословие обладает, следовательно в отношении своей особенности, покоящейся на себе волей и, – что является для него общим с монархическим элементом, – тем природным определением, которое последний заключает в себе».

«Покоящаяся на себе воля» – это относится к средствам существования, к «землевладению»; общее с монархическим элементом «природное определение» – это относится к «семейной жизни» как основе.

«Землевладение», как источник средств существования, и «покоящаяся на себе воля» суть две различные вещи. Следовало бы скорее говорить о «воле, покоящейся на землевладении». И также следовало бы говорить, скорее, о воле, имеющей своим источником «государственное умонастроение», – не о воле, покоящейся на самой себе, а о воле, имеющей своей основой целое.

Вместо «умонастроения», «обладания государственным духом» выдвигается «обладание землёй».

Что же касается «семейной жизни» как основы, то «социальная» нравственность гражданского общества представляется нам более высокой, чем эта «природная нравственность». Кроме того, «семейная жизнь» является в такой же мере природной нравственностью других сословий, нравственностью бюргерского сословия гражданского общества, как и крестьянского сословия. Но то обстоятельство, что «семейная жизнь» в крестьянском сословии является не только принципом семьи, но и основой его социального бытия вообще, – это обстоятельство, по-видимому, делает данное сословие, напротив, неспособным к выполнению высшей политической задачи, так как патриархальные отношения переносятся здесь на непатриархальную сферу и понятия «отец», «дети», «хозяин», «слуга» применяются там, где речь идёт о политическом государстве, о политическом гражданстве.

Что касается природного определения монархического элемента, то Гегель сконструировал не патриархального, а современного конституционного короля. Природное определение короля сводится к тому, что он является телесным представителем государства и что он является королём по праву рождения, другими словами, – что королевское достоинство принадлежит ему по праву семейного наследования. Но что общего имеет это с семейной жизнью как основой, крестьянского сословия, что общего имеет природная нравственность с природным определением рождения как такового? В этом отношении король нисколько не отличается от лошади: как лошадь рождается лошадью, так и король рождается королём.

Если бы Гегель перенёс в политическую сферу принятое им различие сословий как таковое, то ведь крестьянское сословие как таковое уже раньше фигурировало у него как самостоятельная часть сословного элемента, и если крестьянское сословие, в качестве такой части, является моментом опосредствования с монархическим принципом, то к чему понадобилась бы тогда конструкция нового опосредствования? И зачем нужно было бы тогда выделять крестьянское сословие из собственно сословного момента, который лишь благодаря этому разъединению попадает в «абстрактное» положение по отношению к монархическому элементу? Но раз Гегель представил нам именно политически-сословный элемент как своеобразный элемент, как пресуществление частного сословия в политическом гражданство, и именно поэтому признал его нуждающимся в опосредствовании, – то как же может Гегель вновь обращать этот организм в различие частного сословия, следовательно – в частное сословие, и из последнего выводить опосредствование политического государства с самим собой?

Что за нелепость вообще думать, что высшим синтезом политического государства является синтез землевладения и семейной жизни!

Одним словом:

Поскольку гражданские сословия как таковые являются политическими сословиями, – нет надобности в этом опосредствовании; поскольку же приходится прибегать к такому опосредствованию, – гражданское сословие не является политическим сословием, а следовательно и не может служить этим опосредствованием. Крестьянин в этом случае является частью политически-сословного элемента не в качестве крестьянина, а в качестве гражданина государства; между тем как в противоположном случае (где он как крестьянин есть гражданин государства, или как гражданин государства – крестьянин) его политическое гражданство выражает его принадлежность к крестьянству: он здесь не гражданин государства, выступающий в качестве крестьянина, а крестьянин, выступающий в качестве гражданина государства!

Гегель здесь, стало быть, непоследователен с точки зрения своей собственной концепции, а такая непоследовательность есть приспособление. Политически-сословный элемент в современном смысле, в том смысле, в каком его и берёт Гегель, есть осуществлённое, положенное отделение гражданского общества от его частного сословия и существующих в последнем различий. Как же может Гегель рассматривать частное сословие как разрешение внутренних антиномий законодательной власти? Гегель хочет средневековой сословной системы, но в современном значении законодательной власти, и он хочет современной законодательной власти, включённой, однако, в средневековую сословную систему! Это – синкретизм наихудшего сорта.

В начале § 304 сказано:

«Политически-сословный элемент в своём собственном определении содержит, вместе с тем, различие сословий, уже существовавшее в прежних сферах».

Но политически-сословный элемент содержит в своём собственном определении различие сословий лишь в том смысле, что он аннулирует это различие, что он его в себе уничтожает, от него абстрагирует.

Если описанным способом крестьянское сословие или, как мы услышим дальше, крестьянское сословие, возведённое в степень, – дворянское землевладение, – делается как таковое моментом, опосредствующим целостное политическое государство, законодательную власть в ней самой, то это играет роль опосредствования политически-сословного элемента с властью государя разве лишь в том смысле, что является упразднением политически-сословного элемента как реального политического элемента. Не крестьянское сословие, а сословие как таковое, частное сословие, являющееся разложением, сведением политически-сословного элемента к частному сословию, представляет собой здесь восстановленное единство политического государства с самим собой. (Опосредствующим моментом является здесь не крестьянское сословие как таковое, а его отделение, в качестве гражданского частного сословия, от политически-сословного элемента; это заключается в том, что его частное состояние создаёт ему особое положение внутри политически-сословного элемента, а следовательно и вторая часть политически-сословного элемента приобретает положение особого частного сословия, и, таким образом, политически-сословный элемент перестаёт быть представителем политического гражданства гражданского общества.) Перед нами здесь уже не политическое государство, существующее как две противоположные воли, а на одной стороне стоит политическое государство (правительство и государь) и на другой – гражданское общество в его отличии от политического государства. (Различные сословия.) Тем самым упраздняется и политическое государство как целостность.

Ближайший смысл удвоения политически-сословного элемента в себе самом, удвоения, играющего роль опосредствования с властью государя, заключается вообще в том, что разделение этого элемента в себе самом, та противоположность, которую он содержит внутри себя, представляет собой его восстановленное единство с властью государя. Основной дуализм между монархическим и сословным элементом законодательной власти нейтрализуется дуализмом сословного элемента в себе самом. Но у Гегеля эта нейтрализация совершается тем способом, что политически-сословный элемент отделяется даже от своего политического элемента.

Что касается землевладения, как источника средств существования, который соответствует-де суверенитету воли, суверенитету государя, и что касается далее семейной жизни, как основы крестьянского сословия, соответствующей-де природному определению власти государя, – то мы к этим вопросам вернёмся позже. Здесь, в § 305, изложен «принцип» крестьянского сословия, «который сам по себе способен конституироваться в это политическое отношение».

В § 306 говорится, что это «конституирование» предпринимается «для политического положения и значения». Оно сводится к следующему: «имущество превращается» «в неотчуждаемое, обременённое институтом майората наследственное имение». Выходит, что «майорат» политически конституирует крестьянское сословие.

«Обоснование майората», – говорится в добавлении, – «заключается в том, что государству недостаточно простой возможности определённого умонастроения; государство должно рассчитывать на нечто необходимое. Умонастроение, конечно, не связано с имуществом, но относительно необходимая связь между ними состоит в том, что тот, кто обладает самостоятельным имуществом, не ограничен внешними обстоятельствами и, таким образом, может беспрепятственно выступать и действовать в пользу государства».

Первое положение. Государству недостаточно «простой возможности определённого умонастроения»; государство должно рассчитывать на нечто «необходимое».

Второе положение. «Умонастроение не связано с имуществом», т. е. умонастроение, полностью соответствующее имуществу, есть «простая возможность».

Третье положение. Однако между имуществом и умонастроением существует «относительно необходимая связь», та именно связь, что «тот, кто обладает самостоятельным имуществом и т. д., может действовать в пользу государства», т. е. имущество даёт «возможность» государственного умонастроения, но ведь, согласно первому положению, одной этой «возможности» ещё недостаточно.

Гегель, к тому же, не доказал, что землевладение является единственным «самостоятельным имуществом».

Конституирование принадлежащего крестьянскому сословию имущества как независимого есть конституирование этого сословия «для политического положения и значения». Или: «независимость имущества» составляет «политическое положение и значение» этого сословия.

Эта независимость доказывается дальше следующим образом:

Его «имущество» «независимо от государственного имущества». Под «государственным имуществом» здесь, очевидно, разумеется правительственная касса. В данном отношении этому сословию «противостоит» «всеобщее сословие» как «существенно зависящее от государства». Так, например, в предисловии, стр. 13, говорится:

«Кроме того, у нас, в отличие от греков, не занимаются философией как частным искусством», а «философия имеет публичное, касающееся публики существование, находясь преимущественно или исключительно на службе у государства».

Стало быть, и философия «существенно» зависима от правительственной кассы.

Его имущество независимо «от необеспеченности промысла, от погони за барышом и изменчивости владения вообще». Ему в этом отношении противостоит «промышленное сословие», «зависящее от потребностей, на которых и основаны его доходы».

Это имущество, таким образом, «независимо как от благоволения правительственной власти, так и от благоволения массы».

Рассматриваемое сословие, наконец, даже от собственного произвола защищено тем, что члены данного сословия, призванные для этого назначения, лишены «того права, какое имеют другие граждане, – отчасти свободно располагать всей своей собственностью, отчасти же быть уверенными в том, что после их смерти их собственность перейдёт к детям согласно равенству любви».

Противоположности приняли здесь совершенно новую, а именно – весьма материальную форму, какую едва ли следовало ожидать для отношений, существующих в небесах политического государства.

Противоположность, показываемая здесь Гегелем, представляет собой, если выразить её с необходимой остротой, противоположность между частной собственностью и имуществом.

Землевладение есть частная собственность хат' s^oxnv частная собственность в подлинном смысле этого слова. Его резко выраженная частная природа проявляется: 1) как «независимость от государственного имущества», от «благоволения правительственной власти», от той собственности, которая существует в качестве «всеобщей собственности политического государства», – согласно конструкции политического государства, землевладение представляет собой особое имущество в сравнении с другими имуществами; 2) как «независимость от потребностей» общества, или от «общественного имущества», от «благоволения массы». (Примечательно также, что участие в государственном имуществе понимается Гегелем как «благоволение правительственной власти», а участие в общественном имуществе – как «благоволение массы».) Имущество «всеобщего сословия» и «промышленного сословия» не есть частная собственность в подлинном смысле, ибо имущество первого обусловлено прямо связью со всеобщим имуществом или с собственностью как социальной собственностью, а имущество второго обусловлено этой связью косвенно и представляет собой известную форму участия в этой собственности; следовательно, на стороне каждого из этих сословий имущество так или иначе обусловлено «благоволением», т. е. «случайностью воли». Этому виду имущества противостоит землевладение в качестве суверенной частной собственности, не принявшей ещё формы имущества, т. е. формы собственности, установленной социальной волей.

Политический строй на его высшей ступени есть, следовательно, строй частной собственности. Высшая ступень политического умонастроения есть умонастроение частной собственности. Майорат есть лишь внешнее проявление внутренней природы землевладения. В результате того, что землевладение является неотчуждаемым, у него оказываются перерезанными социальные нервы и обеспечивается его изолированность от гражданского общества. Благодаря тому что землевладение переходит по наследству не согласно «равенству любви к детям», оно отрывается, становится независимым даже от самого мелкого союза, от природного союза, от семьи, от её воли и её законов; таким образом, черствая природа частной собственности предохраняется также и от перехода в форму семейного имущества.

Гегель в § 305 объявил сословие землевладения способным конституироваться в «политическое отношение» в силу того, что «семейная жизнь» является его «основой». Но Гегель сам же провозгласил «любовь» основой, принципом, душой семейной жизни. Следовательно, в том сословии, для которого семейная жизнь служит основой, недостаёт как раз основы семейной жизни, любви в качестве действительного и тем самым действенного и определяющего принципа. Это – бездушная семейная жизнь, иллюзия семейной жизни. На высшей ступени своего развития принцип частной собственности противоречит принципу семьи. Таким образом получается, что в противоположность сословию природной нравственности, сословию семейной жизни, лишь в гражданском обществе семейная жизнь становится жизнью семьи, жизненным проявлением любви. Сословие же землевладения представляет собой, напротив, варварство частной собственности против семейной жизни.

Вот каково на деле суверенное великолепие частной собственности, землевладения, о котором в новейшее время наговорили так много сентиментальных фраз и по поводу которого было пролито так много всякого рода крокодиловых слез.

Гегелю нисколько не помогает его заявление, что майорат является-де лишь требованием политики и должен рассматриваться с точки зрения его политического положения и значения. Напрасно он говорит: «Обеспеченность и прочность этого сословия могут быть ещё увеличены посредством института майората, который, однако, желателен лишь в политическом отношении, ибо с ним связана жертва, имеющая политическую цель – доставить первородному сыну возможность жить независимо». Гегель обнаруживает здесь известную скромность, благопристойность ума. Он хочет оправдать и сконструировать майорат не сам по себе, а лишь в отношении к чему-то другому, не как самоопределение, а как определяемое чем-то другим, не как цель, а как средство к цели. На дело майорат является следствием землевладения в его чистом виде, окаменевшей частной собственностью, частной собственностью (quand meme) в её наиболее самостоятельном и крайнем развитии. А то, что Гегель изображает как цель, как определяющий момент, как prima causa майората, представляет собой, напротив, его результат, его следствие, власть абстрактной частной собственности над политическим государством, между тем как Гегель изображает майорат как власть политического государства над частной собственностью. Он превращает причину в следствие и следствие в причину, определяющий момент – в определяемый, а определяемый – в определяющий.

Что же, однако, является содержанием политического конституирования, политической цели, что является целью этой цели? Что составляет её субстанцию? Майорат, частная собственность в превосходной степени, суверенная частная собственность. В чём проявляется власть политического государства над частной собственностью в институте майората? В том, что политическое государство обособляет частную собственность от семьи и от общества, что оно доводит её до абстрактной самостоятельности. К чему же сводится власть политического государства над частной собственностью? К собственной власти частной собственности, к её сущности, которая доведена до существования. Что остаётся политическому государству в противоположность этой сущности? Остаётся иллюзия, будто оно является определяющим, в то время как оно является определяемым. Государство, конечно, ломает волю семьи и общества, но оно это делает для того лишь, чтобы дать существование воле частной собственности, которая неподвластна семье и обществу, и признать это существование высшим существованием политического государства, высшим нравственным существованием.

Рассмотрим различные элементы, как они проявляются здесь, в законодательной власти, в целостном, достигшем действительности, последовательности и самосознания государстве, в действительном политическом государстве, – рассмотрим их в связи с идеальным или долженствующим быть, с логическим определением и формой этих элементов.

(Майорат не есть, как говорится у Гегеля, «цепи, налагаемые на свободу частного права», он, напротив, представляет собой «свободу частного права, освободившегося от всех социальных и нравственных цепей».) (Высшей политической конструкцией является здесь конструкция абстрактной частной собственности.)

Прежде чем перейти к этому сопоставлению, необходимо более внимательно рассмотреть ещё одну формулировку этого параграфа, согласно которой благодаря майорату имущество крестьянского сословия, землевладение, частная собственность, «защищено даже от собственного произвола тем, что члены данного сословия, призванные для этого назначения, лишены того права, какое имеют другие граждане, – свободно располагать всей своей собственностью».

Мы уже отметили, что в результате «неотчуждаемости» земельной собственности социальные нервы частной собственности оказались перерезанными. Частная собственность (землевладение) защищена против произвола собственного владельца таким образом, что сфера произвола последнего из общечеловеческой превратилась в сферу специфического произвола частной собственности, что частная собственность стала субъектом воли, что воля стала простым предикатом частной собственности. Частная собственность не является уже здесь определённым объектом произвола, а произвол является определённым предикатом частной собственности. Сравним, однако, с этим то, что сам Гегель говорит, касаясь сферы частного права:

§ 65. «Я могу отчуждать от себя свою собственность, так как она является моей лишь постольку, поскольку я вкладываю в неё свою волю, – но я могу это делать лишь постольку, поскольку вещь по своей природе есть нечто внешнее».

§ 66. «Те блага, или, скорее, те субстанциальные определения, которые составляют сокровеннейшее достояние моей личности и всеобщую сущность моего самосознания, являются поэтому неотчуждаемыми, и право на них не теряет силу за давностью. Таковы: моя личность вообще, моя всеобщая свобода воли, нравственность, религия».

В майорате, следовательно, землевладение, частная собственность в чистом виде, становится неотчуждаемым благом, следовательно субстанциальным определением, составляющим «сокровеннейшее достояние личности, всеобщую сущность самосознания» сословия владельцев майората, составляющим его «личность вообще, его всеобщую свободу воли, нравственность, религию». Вполне последовательно поэтому, что там, где частная собственность – землевладение – неотчуждаема, отчуждаемыми являются зато: «всеобщая свобода воли» (к которой относится также свободное распоряжение чем-то внешним, в данном случае – землевладением) и нравственность (к которой относится любовь как действительный дух, проявляющийся также и как действительный закон семьи). «Неотчуждаемость» частной собственности является одновременно «отчуждаемостью» всеобщей свободы воли и нравственности. Дело обстоит здесь уже не так, что собственность существует постольку, «поскольку я вкладываю в неё свою волю», а так, что моя воля существует постольку, «поскольку она вложена в собственность». Моя воля не владеет уже здесь объектом, а сама она находится во власти объекта. Вот к чему сводится всё романтическое упоение великолепием майората: частная собственность, – следовательно, частный произвол, – проявляется здесь в своём наиболее абстрактном виде; совершенно ограниченная, безнравственная, грубая воля выступает здесь как высший синтез политического государства, как высшее отчуждение, осуществляемое произволом, как самая упорная, самоотверженная борьба с человеческой слабостью, ибо человеческой слабостью здесь представляется гуманизирование, очеловечение частной собственности. Майорат есть частная собственность, ставшая для самой себя религией, погружённая в себя, восхищенная своей самостоятельностью и великолепием. Подобно тому как майорат не подлежит непосредственному отчуждению, он также не подлежит и действию договора. Гегель следующим образом излагает переход от собственности к договору:

§ 71. «Наличное бытие, в качестве определённого бытия, есть по существу бытие для другого; собственность, – с той стороны, с которой она представляет собой наличное бытие в качестве внешней вещи, – является для других внешних вещей, и в рамках их взаимосвязи, необходимостью и случайностью. Но в качестве наличного бытия воли, собственность, как то, что существует для другого, существует лишь для воли другого лица. Это отношение воли к воле есть та специфическая и подлинная почва, в которой коренится наличное бытие свободы. Это опосредствование, в силу которого я обладаю собственностью не только посредством вещи и моей субъективной воли, но в такой же мере и посредством воли другого, – следовательно, в пределах общей воли, – это опосредствование образует сферу договора».