Текст книги "Собрание сочинений. Том 7"

Автор книги: Карл Генрих Маркс

Соавторы: Фридрих Энгельс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 50 страниц)

Во время нашего похода, путь которого лежал через Эппинген, Цайзенхаузен и Флехинген, мы повсюду вызывали удивление, так как все отряды неккарской армии, включая и арьергард, уже здесь прошли. Когда мы вступили в Бюхиг и наш горнист затрубил, началась паника среди жителей, которые думали, что это пруссаки. Команда бреттенского гражданского ополчения, занятая реквизицией продовольствия для лагеря Мерославского, приняла нас за пруссаков и обнаружила полное замешательство, пока мы не появились из-за угла и вид наших блуз не внес успокоения в ее ряды. Мы немедленно конфисковали приготовленное продовольствие и едва успели его съесть, как известие о том, что Мерославский со всеми своими войсками выступает из Бреттена, побудило нас направиться в Бреттен.

В Бреттене мы ночевали под охраной выставленных гражданским ополчением сторожевых постов. Были реквизированы телеги, чтобы на следующее утро перевезти весь отряд в Этлинген. Другого пути для воссоединения с основными силами армии у нас не оставалось, так как Брухзаль был еще 24-го занят пруссаками, и мы не могли бы принять бой в том случае, если бы дорога через Дидельсгейм на Дурлах оказалась занятой неприятелем (как мы позднее узнали, она действительно была занята).

В Бреттене к нам пришла депутация студентов с заявлением, что бесконечные переходы перед лицом неприятеля им не нравятся и что они просят отпустить их. Им, разумеется, ответили, что перед лицом неприятеля никого отпустить нельзя; но если они хотят дезертировать, то это их дело. После этого приблизительно половина роты ушла; оставшиеся продолжали дезертировать поодиночке, так что вскоре остались только одни стрелки. Вообще студенты на протяжении всего похода показали себя вечно недовольными и боязливыми барчуками, которые всегда претендовали на то, чтобы их посвящали во все оперативные планы, жаловались на натертые ноги и ворчали, если поход не представлял всех удовольствий каникулярной экскурсии. Среди этих «представителей интеллигенции» исключение составляли только несколько человек, проявивших действительно революционный характер и замечательное мужество.

Как нам впоследствии сообщили, неприятель вступил в Бреттен через полчаса после нашего ухода. Мы прибыли в Этлинген; там г-н Корвин-Вирзбицкий предложил нам отправиться в Дурлах, где Беккер должен был удерживать неприятеля до тех пор, пока не будет завершена эвакуация Карлсруэ. Виллих послал одного шеволежера с запиской к Беккеру, чтобы узнать, сможет ли тот продержаться еще некоторое время; посланный вернулся через четверть часа с известием, что встретил на дороге войска Беккера, которые уже полностью отступали. Поэтому мы отправились в Раштатт, где концентрировалось все войско.

Дорога в Раштатт представляла картину величайшего беспорядка. Множество самых различных отрядов двигалось походным порядком или пестрой толпой располагалось на стоянку, и мы лишь с трудом смогли собрать своих бойцов в одном месте под палящими лучами солнца, среди общей суматохи. На гласисе крепости Раштатта расположились лагерем пфальцские войска и несколько баденских батальонов. Число пфальцских войск очень сократилось. Еще до сражения при Убштадте гг. Циц и Бамбергер созвали в Карлсруэ лучший отряд, рейнско-гессенский. Эти храбрые воители за свободу возвестили отряду, что все, дескать, погибло, что превосходство сил неприятеля слишком велико, что все еще могут вернуться домой целыми и невредимыми; что они – парламентский болтун Циц и мужественный Бамбергер – не хотят, чтобы на их совести была невинно пролитая кровь и прочие ужасы, и потому они объявляют отряд распущенным. Бойцы рейнско-гессенского отряда были, разумеется, до того возмущены этим бесчестным предложением, что хотели арестовать и расстрелять обоих предателей; Д'Эстер и пфальцское правительство также распорядились разыскать их и арестовать. Но почтенные граждане уже успели скрыться, и дальнейший ход кампании за имперскую конституцию храбрый Циц наблюдал уже в полной безопасности из Базеля. Как в сентябре 1848 г. со своим «призывом к решительным действиям»^[105], так и в мае 1849 г. г-н Циц был в числе тех парламентских хвастунов, которые больше всего побуждали народ к восстанию, и оба раза он занял почетное место среди тех, кто раньше других во время восстания бросал народ на произвол судьбы. И при Кирхгеймболандене г-н Циц в числе первых обратился в бегство, в то время как его стрелки сражались и гибли под пулями.

Рейнско-гессенский отряд, и без того уже, подобно другим отрядам, очень ослабленный дезертирством, павший духом в связи с отступлением в Баден, сразу потерял всякую выдержку. Часть бойцов рассеялась и разошлась по домам; другая часть была переформирована и сражалась до конца кампании. Остальные пфальцские отряды, находясь под Раштаттом, были деморализованы сообщением, что все, кто вернется домой до 5 июля, получат амнистию. Больше половины людей разбежалось, батальоны таяли, доходя до размера роты, младшие офицеры большей частью разошлись, а остававшиеся еще войска в количестве менее 1200 человек уже почти ни на что не годились. И наш отряд, хотя он отнюдь не поддавался унынию, все же был ослаблен потерями, болезнями, дезертирством студентов и немногим превышал 500 человек.

Мы расположились на постой в Куппенгейме, где уже стояли другие отряды. На следующее утро я отправился с Виллихом в Раштатт, где опять встретил Молля.

Тем жертвам баденского восстания, которые в той или иной мере принадлежали к образованным классам, в прессе, в демократических союзах воздаются всякого рода почести в стихах и прозе. Но никто не поминает ни словом о сотнях и тысячах рабочих, которые вынесли на себе всю тяжесть боев и пали на полях сражений, о тех, которые заживо сгнили в раштаттских казематах, или о тех, которым теперь за границей, единственным из всех эмигрантов, приходится в изгнании испить до дна горькую чашу нужды. Эксплуатация рабочих – стародавнее и слишком привычное явление, чтобы наши официальные «демократы» могли видеть в рабочих что-нибудь иное, чем легко воспламеняющийся материал, годный лишь на то, чтобы быть объектом агитации и эксплуатации или служить пушечным мясом. Наши «демократы» слишком невежественны и слишком проникнуты буржуазным духом, чтобы постичь революционное положение пролетариата, постичь будущее рабочего класса. Поэтому им ненавистны также те истинно-пролетарские характеры, которые слишком горды для того, чтобы льстить им, слишком проницательны, чтобы дать себя использовать этим «демократам», но которые все же выступают с оружием в руках каждый раз, когда дело идет о свержении существующей власти, и которые во всяком революционном движении непосредственно представляют партию пролетариата. Но если так называемые демократы не заинтересованы в том, чтобы оценивать по достоинству таких рабочих, то долг партии пролетариата – воздать им по заслугам. И к лучшим из этих рабочих принадлежал Иосиф Молль из Кёльна.

Молль был по профессии часовщик. Много лет тому назад он покинул Германию и принимал участие во всех открытых и тайных революционных обществах во Франции, Бельгии и Англии. Он принимал участие в основании Просветительного общества немецких рабочих в Лондоне в 1840 году^[106]. После февральской революции он вернулся в Германию и вскоре вместе со своим другом Шаппером принял на себя руководство Кёльнским рабочим союзом^[107]. Эмигрировав в Лондон после кёльнских сентябрьских событий 1848 г.^[108], он вскоре вернулся в Германию под чужой фамилией, вел агитационную работу в самых различных местностях и принимал на себя выполнение миссий, которые отпугивали всех других своим опасным характером. Я снова встретил его в Кайзерслаутерне. И здесь он взялся за выполнение таких поручений в Пруссии, которые подвели бы его прямо под расстрел, если бы он был узнан. Возвращаясь из своей второй поездки такого рода, он благополучно пробрался через расположение всех неприятельских армий до самого Раштатта, где немедленно вступил в наш отряд, в безансонскую рабочую роту. Спустя три дня он был убит. Я потерял в нем старого друга, а партия – одного из своих самых неутомимых, бесстрашных и надежных передовых бойцов.

Партия пролетариата была довольно сильно представлена в баденско-пфальцской армии, особенно в добровольческих отрядах, например, в нашем отряде, в эмигрантском легионе и т. д.; она может смело бросить вызов всем другим партиям: ни одна из них не сможет сделать даже малейшего упрека кому-либо из ее членов. Самые решительные коммунисты были и самыми смелыми солдатами.

На следующий день, 27-го, наш отряд переместили несколько дальше в горы, по направлению к Ротенфельсу. Расчленение армии на различные войсковые соединения и их дислокация постепенно определились. Мы принадлежали к дивизии правого фланга, находившейся под командой полковника Томе, того самого, который хотел арестовать Мерославского в Меккесгейме^[109] и которого по наивности оставили на этом посту; с 27-го дивизией стал командовать Мерзи. Виллих, отклонивший предложенный ему Зигелем пост командующего пфальцскими войсками, исполнял обязанности начальника штаба дивизии. Линия расположения дивизии начиналась у Гернсбаха и вюртембергской границы и кончалась по ту сторону Ротенфельса; слева она опиралась на дивизию Оборского, сконцентрированную вокруг Куппенгейма. Авангард был продвинут к самой границе, а также к Зульцбаху, Михельбаху и Винкелю. Снабжение, вначале нерегулярное и плохое, улучшилось после 27-го. Наша дивизия состояла из нескольких баденских линейных батальонов, остатка пфальцских войск под командой героя Бленкера, нашего отряда и одной или полутора батарей артиллерии. Пфальцские войска расположились в Гернсбахе и окрестностях, линейные войска и наш отряд – в Ротенфельсе и вокруг него. Главная квартира помещалась в гостинице, расположенной в Элизабетенквелле, против Ротенфельса.

В этой гостинице мы – штаб дивизии и штаб нашего отряда, а также Молль, Кинкель и другие волонтеры, – сидели 28-го за столом и пили кофе, когда пришло известие, что наш авангард у Михельбаха подвергся нападению пруссаков. Мы сейчас же выступили, хотя имели все основания предполагать, что неприятель намеревался лишь произвести рекогносцировку. Так и оказалось на деле. Занятая на короткое время пруссаками деревня Михельбах, расположенная в долине, была уже снова отнята у них к моменту нашего прибытия. Перестрелка велась с обоих горных склонов через долину, причем было без пользы расстреляно много боевых припасов. Я видел только одного убитого и одного раненого. В то время как линейные войска бесцельно расстреливали свои патроны на расстоянии 600–800 шагов, наши бойцы по распоряжению Виллиха самым спокойным образом составили ружья и отдыхали в ближайшем соседстве с мнимыми бойцами и под мнимым огнем. Только стрелки спустились по лесистому склону и при поддержке части бойцов линейных батальонов прогнали пруссаков с противоположного склона. Один из наших стрелков выстрелил из своего колоссального мушкета, похожего на настоящую переносную пушку, и на расстоянии приблизительно 900 шагов свалил с лошади прусского офицера, вся рота которого немедленно повернула обратно и скрылась в лесу. В наши руки попало несколько убитых и раненых пруссаков, а также двое пленных.

На следующий день началось общее наступление по всей линии. На этот раз господа пруссаки не дали нам пообедать. Первое нападение, о котором нам сообщили, было совершено на Бишвейер, место стыка дивизии Оборского с нашей. Виллих настаивал на том, чтобы держать наши войска у Ротенфельса по возможности в резерве, так как главного удара следовало ожидать, во всяком случае, в противоположном направлении, у Гернсбаха. Но Мерзи возразил: известно, как это обычно бывает, – если один из наших батальонов подвергается нападению, а остальные не бегут ему немедленно на помощь всей толпой, то поднимается крик об измене и все обращаются в бегство. Итак, мы двинулись по направлению к Бишвейеру.

Виллих и я отправились с ротой стрелков по дороге к Бишвейеру по правому берегу Мурга. На расстоянии получаса от Ротенфельса мы натолкнулись на неприятеля. Стрелки рассыпались цепью, а Виллих поскакал обратно, чтобы придвинуть к передовой линии отряд, остававшийся несколько позади. Наши стрелки, под прикрытием фруктовых деревьев и виноградников, некоторое время выдерживали весьма интенсивный огонь, на который они также интенсивно отвечали. Но когда сильная неприятельская колонна продвинулась вперед по дороге, чтобы поддержать своих стрелков, наши стрелки левого фланга подались назад, и никакими уговорами нельзя было удержать их на месте. Правый же фланг продвигался дальше в горы и позже слился с нашим отрядом.

Увидя, что со стрелками ничего не поделаешь, я предоставил их собственной судьбе и направился к горам, где виднелись знамена нашего отряда. Одна рота отстала; ее командир, портной, вообще говоря, храбрый парень, не знал, что предпринять. Я присоединил его бойцов к остальным и встретил Виллиха в тот момент, когда он только что выслал безансонскую роту стрелковой цепью, а позади расположил в виде двух боевых линий всех остальных, включая роту, посланную по направлению к горам для прикрытия правого фланга.

Наша стрелковая цепь была встречена сильным огнем. Это были прусские стрелки, с которыми предстояло сразиться; их ружьям о коническими пулями наши рабочие могли противопоставить только мушкеты. Но, поддержанные присоединившимся к ним правым флангом наших стрелков, они так решительно пошли в наступление, что близость расстояния, особенно на правом фланге, очень скоро уравновесила плохое качество оружия, и пруссаки были отброшены. Обе боевые линии продолжали держаться почти непосредственно позади стрелковой цепи. К этому времени налево от нас, в долину Мурга, подвезли два баденских орудия, которые открыли огонь по прусской пехоте и артиллерии, стоявшей на дороге.

Около часа длилось сражение при оживленном ружейном огне и при непрерывном отступлении пруссаков; некоторые из наших стрелков уже дошли до Бишвейера, когда пруссаки получили подкрепление и послали свои батальоны вперед. Наша стрелковая цепь подалась назад; первая боевая линия открыла стрельбу повзводно, а вторая отошла несколько влево в лощину и тоже открыла огонь. Но пруссаки наступали плотными рядами но всей линии; оба баденских орудия, прикрывавшие наш левый фланг, уже отъехали назад, на правом фланге пруссаки уже спускались с гор, и мы вынуждены были отступить.

Как только мы вышли из-под неприятельского перекрестного огня, мы заняли новую позицию на склоне горы. Если раньше наш фронт был обращен к рейнской равнине, к Бишвейеру и Нидервейеру, то теперь он был обращен к горам, занятым пруссаками со стороны Обервейера. Теперь, наконец, на линию огня прибыли также линейные батальоны, которые вступили в бой вместе с двумя ротами нашего отряда, снова посланными вперед стрелковой цепью.

Мы понесли большие потери. Мы не досчитывали около 30 человек, в том числе Кинкеля и Молля, не считая рассеявшихся в разные стороны стрелков. Кинкель и Молль продвинулись слишком далеко вперед вместе с правым флангом своей роты и несколькими стрелками. Командир стрелков, старший лесничий Эммерман из Тронеккена, в Рейнской Пруссии, который шел в бой против пруссаков, как будто это была охота на зайцев, привел стрелков в такое место, откуда они обстреляли обоз прусской артиллерии, принудив его к поспешному отступлению. Однако в тот же момент из лощины вышла рота пруссаков и открыла стрельбу по нашим. Кинкель упал, раненный в голову, и его пришлось нести на руках, пока он снова не был в состоянии самостоятельно передвигаться; но очень скоро они все попали под перекрестный огонь, из которого надо было как-то выбираться. Кинкель не мог идти вместе со всеми и зашел в какой-то крестьянский дом, где пруссаки взяли его в плен и избили; Молль получил пулю в живот, тоже был взят в плен и вскоре скончался от раны. Цыхлинский также был ранен – рикошетной пулей в шею, что, однако, не помешало ему оставаться в отряде.

Пока основная масса войск оставалась стоять на месте, а Виллих поскакал в другой конец поля сражения, я поспешил к мосту через Мург в нижней части Ротенфельса, служившему чем-то вроде сборного пункта. Я хотел получить сведения из Гернсбаха. Но еще не дойдя до моста, я увидел клубы дыма над охваченным пламенем Гернсбахом, а на самом мосту я узнал, что люди здесь слышали доносившийся оттуда грохот канонады. После этого я еще несколько раз возвращался к мосту; с каждым разом вести из Гернсбаха становились все хуже; с каждым разом за мостом собиралось все больше баденских линейных войск, которые, едва побывав в огне, были уже деморализованы. Наконец, я узнал, что неприятель уже находится в Гаггенау. Теперь было самое время выступить ему навстречу в этом направлении. Виллих с отрядом переправился через Мург, чтобы занять позицию против Ротенфельса, и еще захватил с собой четыре орудия, которые как раз попались ему навстречу. Я отправился за теми нашими двумя ротами, которые продвигались стрелковой цепью и к этому времени уже ушли далеко вперед. Навстречу мне повсюду двигались линейные войска, большей частью без офицеров. Одним из отрядов командовал врач, который воспользовался случаем, чтобы представиться мне следующим образом: «Вы меня, конечно, знаете, я Нёйхаус, глава тюрингенского движения!» Эти милейшие люди повсюду поразбивали пруссаков и теперь возвращались обратно, так как нигде уже не видели неприятеля. Я не мог найти наших рот – они по той же причине ушли обратно через Ротенфельс – и опять направился к мосту. Здесь я встретил Мерзи с его штабом и войсками. Я попросил его дать мне, по крайней мере, две-три роты для поддержки Виллиха. «Берите хоть всю дивизию, если только вы справитесь с этими людьми», – последовал ответ. Те самые солдаты, которые повсюду отбили врага и пробыли на ногах всего лишь пять часов, лежали теперь на траве, дезорганизованные, деморализованные, ни к чему не пригодные; известие о том, что враг их обошел в Гернсбахе, оказало на них убийственное действие. Я отправился своей дорогой. Возвращавшаяся из Михельбаха и встреченная мной рота тоже никуда не годилась. К тому времени, когда я снова попал в свой отряд на старой главной квартире, туда нахлынули из Гаггенау пфальцские беглецы, Пистоль-Цинн со своей вольницей, вооруженной теперь мушкетами. Пока Виллих после долгих поисков выбрал для орудий позицию, которая господствовала бы над долиной Мурга и позволяла бы со значительными преимуществами вести одновременно ружейную стрельбу, артиллеристы с пушками проскочили мимо, и ротный командир не смог их удержать. Они уже опять были у Мерзи на мосту. В это самое время Виллих показал мне записку от Мерзи, в которой тот сообщал, что все потеряно и что он будет отступать по направлению к Осу. Нам не оставалось ничего другого, как сделать то же самое, и мы немедленно направились в горы. Было около семи часов.

У Гернсбаха дело произошло следующим образом. Имперские войска Пёйкера, замеченные еще накануне нашими патрулями у Херренальба на территории Вюртемберга, вместе с отрядом выставленных на границе вюртембергских солдат, 29-го после полудня напали на Гернсбах, предварительно заставив отступить при помощи предательской проделки наши сторожевые посты: они издали кричали, чтобы в них не стреляли, что они – братья, а затем, приблизившись на расстояние восьмидесяти шагов, дали залп. После этого они обстреляли гранатами и подожгли Гернсбах, и, когда уже не было никакой возможности бороться с огнем, г-н Зигель, посланный туда Мерославским, чтобы любой ценой удержать позицию, сам отдал приказ г-ну Бленкеру и его войскам отступать с боем. Г-н Зигель не станет отрицать этого факта, как он не отрицал его в Берне, когда один из адъютантов г-на Бленкера рассказал об этом курьезном случае в присутствии его, г-на Зигеля, и Виллиха. В результате этого приказа – оставить «с боем»(!) ключевой пункт всей диспозиции войск на Мурге – сражение было, разумеется, проиграно по всей линии, и последняя позиция баденской армии была потеряна.

Пруссаки, однако, не стяжали себе особой славы, выиграв сражение при Раштатте. У нас было 13000 солдат, большей частью деморализованных и, за немногими исключениями, находившихся под очень плохим командованием; их армия вместе с имперскими войсками, наступавшими на Гернсбах, насчитывала по меньшей мере 60000 человек. Несмотря на это колоссальное превосходство сил, они ни разу не решились на серьезную лобовую атаку, а разбили нас при помощи трусливого предательства, нарушив нейтралитет закрытой для нас территории Вюртемберга. И даже это предательство не принесло бы им особой пользы, по крайней мере на первых порах, оно не избавило бы их все же в конце концов от необходимости решительной лобовой атаки, если бы Гернсбах не был так непостижимо плохо обеспечен защитниками и если бы г-н Зигель не издал упомянутого выше поучительного приказа. Нет сомнения, что наша позиция, которую отнюдь нельзя было считать неприступной, была бы на следующий день у нас отнята; но эта победа стоила бы пруссакам несравненно больших жертв и сильно повредила бы их военной репутации. И именно поэтому они предпочли нарушить нейтралитет Вюртемберга, а Вюртемберг спокойно допустил это нарушение.

Наш отряд в составе не более 450 человек отступил через горы по направлению к Осу. Здесь дорога была запружена войсками, находившимися в состоянии полной дезорганизации, повозками, орудиями и т. п.; все было в величайшем беспорядке. Мы прошли дальше и остановились на отдых в Зинцгейме. На следующее утро мы собрали за Бюлем некоторое число беглецов и переночевали в Оберахерне. В этот день произошло последнее сражение; немецко-польский легион вместе с некоторыми другими отрядами из дивизии Беккера отбросили имперские войска при Осе и захватили у них гаубицу (мекленбургскую), благополучно перевезенную потом в Швейцарию.

Армия была совершенно дезорганизована. Мерославский и остальные поляки сложили с себя командование; полковник Оборский еще на поле сражения, вечером 29 июня, покинул свой пост. Однако эта временная дезорганизация не имела сама по себе решающего значения. Пфальцские войска уже три или четыре раза совершенно распадались и каждый раз вновь формировались tant bien que mal. Возможно более медленное отступление и пополнение за счет всех наборов в местностях, которые приходилось оставлять неприятелю, и быстрая концентрация контингентов, набранных в Верхнем Бадене у Фрейбурга и Донауэшинге-на, – вот две меры, которые еще можно было попытаться осуществить. Они позволили бы в короткий срок хоть в какой-то степени восстановить порядок и дисциплину и дать последний, безнадежный, но почетный бой у Кайзерштуля перед Фрейбургом или у Донауэшинге-на. Но руководители как гражданского, так и военного управления были еще более деморализованы, чем солдаты. Они бросили армию и все движение на произвол судьбы и отступали все дальше, разбитые, беспомощные, подавленные.

После нападения на Гернсбах боязнь быть обойденными со стороны территории Вюртемберга охватила всех, и это очень способствовало всеобщей деморализации. Отряд Виллиха с двумя горными гаубицами – остальные приданные нам орудия не пошли дальше Каппеля – отправился по Каппельской долине в горы для прикрытия со стороны вюртембергской границы. Наш переход через Шварцвальд, во время которого мы ни разу не встретили врага, был просто приятной экскурсией. 1 июля мы пришли в Оппенау через Аллерхейлиген, а 2-го в Вольфах – мимо вершины Хундскопф. Здесь мы 3 июля узнали, что правительство находится во Фрейбурге и что есть намерение сдать и этот город. Это побудило нас немедленно отправиться туда. Мы хотели заставить господ членов временного правительства и верховное командование, которое возглавлял теперь герой Зигель, не отдавать Фрейбурга без боя. Мы выступили из Вольфаха с опозданием и лишь поздно вечером пришли в Вальдкирх. Здесь мы узнали, что Фрейбург уже сдан, а местопребывание правительства и главная квартира перенесены в Донауэшинген. Одновременно мы получили прямой приказ занять Симонсвальдскую долину, укрепиться в ней и расположить наш штаб в Фуртвангене. Ввиду этого нам пришлось вернуться обратно в Блейбах.

Г-н Зигель расположил теперь свои войска за хребтом шварцвальдских гор. Оборонительная линия должна была идти от Лёрраха через Тодтнау и Фуртванген к вюртембергской границе, по направлению на Шрамберг. На левом фланге были Мерзи и Бленкер, направлявшиеся по Рейнской долине к Лёрраху; далее г-н Долль, бывший коммивояжер, который в качестве генерала армии Геккера был назначен командиром дивизии и стоял в районе Хёлленталя; далее наш отряд, расположенный в Фуртвангене и Симонсвальдской долине, и, наконец, на правом фланге – Беккер у Санкт-Георгена и Триберга. Г-н Зигель стоял с резервом за горным хребтом, у Донауэшингена. Боевые силы, значительно ослабленные дезертирством и не пополняемые новыми наборами, все-таки насчитывали около 9 000 человек с 40 пушками.

Приказы, приходившие один за другим из главной квартиры, из Фрейбурга, Нёйштадта на Вутахе и Донауэшингена, были проникнуты самым решительным презрением к смерти. Правда, ожидали, что враг опять нападет на нас с тыла, из Вюртемберга через Ротвейль и Филлинген; но было твердое решение – разбить его и при всех обстоятельствах удержать шварцвальдские горы, «почти не принимая во внимание, – как говорилось в одном из этих приказов, – все передвижения неприятеля»; это следовало понимать так, что г-н Зигель обеспечил себе возможность за 4 часа отступить – покрыв себя славой – из Донауэшингена на швейцарскую территорию, после чего он мог совершенно спокойно выжидать в Шафхаузене, что станет с нами, окруженными в горах. Скоро мы увидим, к какому веселому концу привело это презрение к смерти.

4-го мы прибыли в Фуртванген с двумя ротами (160 человек), остальная часть отряда должна была занять Симонсвальдскую долину и горные проходы Гютенбаха и Санкт-Мергена. В Санкт-Мергене мы соприкасались с отрядом Долля, в Шёнвальде – с отрядом Беккера. Все проходы через горы были забаррикадированы. – 5-го мы оставались в Фурт-вангене. 6-го от Беккера пришло известие о наступлении пруссаков на Филлинген^[110]; одновременно нам было предложено напасть на них у Фёренбаха, чтобы поддержать операцию Зигеля. Вместе с тем Беккер сообщал нам, что его главный отряд хорошо укрепился в Триберге, куда он сам направится, как только Зигель займет Филлинген.

О нападении с нашей стороны нечего было и думать. С отрядом, не насчитывавшим и 450 человек, мы должны были занимать три квадратных мили и, следовательно, не могли отдать ни одного человека. Мы должны были оставаться на месте и известили об этом Беккера. Вскоре после этого из главной квартиры пришла депеша о том, что Виллих должен немедленно отправиться в Донауэшинген и принять на себя командование всей артиллерией. Мы уже готовились немедленно туда выехать, когда в Фуртванген вступила колонна народного ополчения, а за ней – артиллерия и несколько других батальонов народного ополчения. Это прибыл Беккер со своим отрядом. Говорили, что его бойцами овладело мятежное настроение. Я справился у одного приятеля, штабного офицера, «майора» Нерлингера, и узнал следующее. Он, Нерлингер, командовал позицией при Триберге и только что отдал приказ возводить укрепление, когда офицеры передали ему подписанное всеми ими заявление следующего содержания: люди мятежно настроены и если не будет немедленно отдан приказ об отходе, то они, дескать, офицеры, уйдут вместе со всеми войсками. Я посмотрел на подписи: это опять был храбрый батальон Дреер-Обермюллера! Нерлингеру ничего не оставалось делать, как известить об этом Беккера и направиться в Фуртванген. Беккер немедленно выступил, чтобы нагнать их, и, таким образом, он прибыл со всеми своими войсками в Фуртванген, где наши волонтеры встретили этих трусливых офицеров и солдат градом насмешек. Те были пристыжены, и к вечеру Беккеру удалось снова отвести их на их прежние позиции.

Мы тем временем отправились в Донауэшинген, сопровождаемые безансонской ротой. Пруссаки рыскали, доходя до самого шоссе; Филлинген был ими занят. Мы все же прошли без боя, а к 10 часам вечера подошли также безансонцы. В Донауэшингене я нашел Д'Эстера и узнал от него, что г-н Струве в учредительном собрании во Фрейбурге^[111] требовал, чтобы немедленно переехали в Швейцарию, так как все-де потеряно, и что герой Бленкер последовал этому совету и сегодня утром уже перешел у Базеля на швейцарскую территорию. Оба сообщения полностью подтвердились. Герой Бленкер действительно отправился 6 июля в Базель, хотя он и стоял как раз дальше всех от неприятеля. Он задержался ровно на столько, сколько было нужно, чтобы под конец провести ряд своеобразных реквизиций, которые привели к некоторым неприятным недоразумениям между ним и г-ном Зигелем, а впоследствии – и с швейцарскими властями. А герой Струве, тот самый, который еще 29 июня клеймил как изменника народу г-на Брентано и каждого, кто желал вступить в переговоры с врагом, три дня спустя, 2 июля, так пал духом, что не постыдился на закрытом заседании баденского учредительного собрания внести следующее предложение:

«для того, чтобы население Верхнего Бадена не испытало ужасов войны, подобно населению Нижнего Бадена, чтобы больше не проливалась драгоценная кровь и так как необходимо спасти то, что еще может быть спасено (!), – оплатить членам баденского собрания и всем участникам революции их содержание или жалованье до 10 июля, а также соответствующие путевые расходы, и всем отступить на швейцарскую территорию с кассами, запасами, оружием и прочим!»

Это замечательное предложение храбрый Струве сделал 2 июля, когда мы стояли в Вольфахе, в горах Шварцвальда, на расстоянии 10 часов от Фрейбурга и 20 часов от швейцарской границы! Г-н Струве настолько наивен, что в своей «Истории», стр. 237 и сл., сам рассказывает об этом эпизоде и еще хвастается им. Принятие подобного предложения могло иметь только одно последствие, а именно: пруссаки начали бы возможно сильнее теснить нас для того, чтобы «спасти то, что еще могло быть спасено», а именно, чтобы отнять у нас кассы, орудия и запасы, так как после указанного решения такое энергичное преследование было бы вполне безопасным; далее, все наши войска немедленно и в подавляющем большинстве рассеялись бы и целые отряды стали бы самочинно переходить в Швейцарию, как это в действительности и произошло. Наш отряд очутился бы при этом в наихудшем положении; он находился на баденской территории до 12-го, а жалованье было ему выплачено до 17-го.