Текст книги "Пепел красной коровы"

Автор книги: Каринэ Арутюнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Ближневосточный экспресс мчался на полной скорости, сталкивая зазевавшихся под трагические аккорды провинциального танго, – выставленные на подоконнике соседского окна динамики дребезжали от бодрых хасидских песнопений, – близился шабат, и в лавке Давида не было отбоя от наплыва покупателей, – помахивая пыльными юбками, добродетельные матроны толкали вперед перегруженные тележки со снедью, а голубоглазый хирург-ортодокс лихо опрокидывал стопку финской прямо у прилавка, – глаз его задорно блестел чем-то совсем неортодоксальным, – у хирурга-ортодокса были балтийские корни, и он, смешно коверкая слова, напевал песенки моей бабушки, мешая идиш с польско-литовско-белорусским.

Шабат шалом, – улыбнулся Давид, оторвав напряженный взгляд от дневной выручки в кармашке кассы, – лехаим! – ответил голубоглазый хирург и подмигнул мне как единомышленнице, – возможно, дома его ожидали накрытый стол и бокал сладкого вина в кругу семьи, но что может быть слаще маленькой стопки, выпитой под занавес, в канун красавицы-субботы.

* * *

Это была такая хитрость. Маленькая хитрость, маниакальное упрямство последних романтиков, – попытка соскочить с подножки летящего состава либо отцепить вагон и очутиться в чарующей неизвестности, с глумливым хохотом наблюдая за исчезающей точкой – за всей этой каруселью, унылым чередованием праздников и будней, за мельканием постылого пейзажа в мутных окошках.

Несмотря на тяжелый ноябрьский хамсин, в опустевшей квартире было зябко и неуютно. Нервно посмеиваясь, я опускала пакеты в контейнер с мусором, – спали мы под тонким одеялом, – обнявшись крепко, проваливались в тяжелый сон, – двое измученных, уже не вполне молодых людей, так и не остепенившихся, подзадержавшихся в обманчиво затянувшейся молодости, – выдернутый из гнезда телефонный шнур на несколько часов отсоединил нас от внешнего мира, – от участия общих знакомых, друзей, от неутомимых кредиторов, от страховых агентов и продавцов самого ходового товара – человеческих иллюзий, уверенности в завтрашнем дне, – на первых порах идиотский приступ вежливости вынуждал выслушивать пять минут оглушительной трескотни и даже растерянно отвечать на поставленные вопросы.

Книжные полки укоризненно зияли пустыми глазницами, а этажом ниже начинался обычный шабатный скандал между пьяненькой репатрианткой из Бердичева и ее половозрелой дочерью, этакой спелой крупитчатой дамой с брюликами в пунцовых ушках, – в автобусе дама доверчиво вжималась в меня огнеупорным бюстом и шепелявым языком неразвитой девочки, неожиданно трогательным, делилась бесконечными откровениями об «этих сволочах», мужчинах, местных альфонсах и дон хуанах.

К ближайшей от нас сефардской синагоге уже подтягивались прихожане – в парадных одеждах, с просветленными лицами, – два полноводных ручейка, почти не соприкасаясь, стекали параллельно друг другу, – оливковокожие, щеголяя беглым галльским акцентом, – выходцы из Алжира, Марокко и Туниса, и рыжебородые йеки и англосаксы, погруженные в бесконечные богословские прения, позабывшие в этот благословенный день и час о бренном и сиюминутном.

Я тоже любила этот день и этот час, – слоняясь по пустырю, вела бесконечные диалоги, вопрошая в густую синеву не без должного пиетета, – скажите, рабби, – либо просто молчала, вслушиваясь в монотонный гул голосов, – что-то, несомненно, происходило в это мистическое время суток, – во всяком случае, дорога к Нему от нашего пустыря была наикратчайшей, – стоило протянуть руку и коснуться первой звезды, взошедшей так пунктуально по иерусалимскому времени, – ни секундой позже и ни секундой раньше.

* * *

Он улетал первым, под утро, и мне предстояло сутки провести в осиротевшем помещении, перекликаясь с эхом, по кирпичику разбирая бумажный очаг, будто в безумном калейдоскопе прокручивая фрагменты последнего путешествия, – пожирательница туалетной бумаги, методично отматывающая рулон за рулоном, поглядывающая на столбенеющих пассажиров с кокетливым превосходством, – парочка столичных геев, выгуливающие игуану по имени Маша, – пожилая проститутка, говорящая по-испански, – Мадрид, Мадрид, – я из Мадрида, – женщина прикладывала щепотку из сложенных пальцев к груди и жалко улыбалась, обнажая клавиши длинных зубов, – но все было вранье – не было никакого Мадрида, а только южный Тель-Авив, соленый, пестро-базарный, иссеченный велосипедами, острыми каблучками, отполированный фланирующими по набережной пикейными жилетами, – впадающий в пыльную кому на время сиесты, – удушливолипкий по утрам, сверкающий огнями глубокой ночью, грохочущий дискотеками, пульсирующий сиренами «скорой помощи», завывающими денно и нощно, – город-призрак, город-искуситель, город-соблазн.

Он улетал первым, – ничего, – бормотала я, пытаясь усмирить дрожь в коленях, – проводив отъезжающее такси, я поднялась в дом и рухнула без сил. Была ночь, было утро, день последний. Сутки, чтоб улететь. – Сутки, чтобы остаться.

Нам нужно спасаться поодиночке, – неуверенно прошептала я, спускаясь по трапу в промозглую темноту ноября.

Рыжая такса, коренная израильтянка, рожденная ба-арец [34]34
  Ба-арец – в стране (иврит).


[Закрыть], яростно рвала когтями дверцу клетки, не подозревая, что «молоко и мед» остались позади, за тысячи километров отсюда.