Текст книги "Грубиян"

Автор книги: Карина Рейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Алиса делает шаг ко мне навстречу, хватает за шиворот куртки и буквально затаскивает в квартиру. Припоминая о травме, скачу как кенгуру на одной ноге, и это не ускользает от цепких глаз подруги, которая хмурит брови.

– Я надеюсь, хромаешь ты не из-за Макса?

Пару секунд пытаюсь вникнуть в смысл сказанного, а потом чувствую удивление и жгучее желание защитить Соколовского.

– Конечно, нет!

Восклицаю чересчур эмоционально и прикусываю язык, но уже поздно: Алиса подозрительно щуриться.

– Да ты влюбилась!

И это был не вопрос. Собираюсь ей возразить, но так и замираю с открытым ртом, потому что солгу, если скажу, что ничего к Максу не чувствую. Всё-таки, я так и застряла где-то между пятнадцатью и восемнадцатью годами, когда наивные девочки теряют головы от первой любви.

Левая нога отекает от долгого стояния, и мне начинает казаться, что морщиться у меня уже входит в привычку. До Алисы, наконец, доходит, что я временно неполноценный член общества, и она утаскивает меня на кухню – на этот раз осторожно. Пока она разогревает в микроволновке две порции грибного супа, я стаскиваю куртку с плеч и вешаю её на спинку стула, а когда поворачиваюсь обратно первое, что выделяется на общем фоне – ошалелые глаза Алисы, которые таращатся куда-то в область моей шеи. Вспоминаю, что Макс оставил на ней однозначные отметины, и прикрываю шею руками, не забывая при этом покраснеть: всё-таки, это касалось исключительно меня и Макса.

– Нуу, вот это точно появилось из-за него, да? – спрашивает подруга, когда к ней возвращается дар речи.

Я киваю и снова улыбаюсь той самой идиотской улыбкой, о которых рассказывают в кино и книгах.

Алиса тряхнула головой, и на этот раз её взгляд был сосредоточен и серьёзен.

– Так, давай по порядку: где ты была? – начинает она допрос. И тут же добавляет: – Я видела, как Макс выносил тебя на руках из машины.

Я коротко пересказываю ей свой неудачный визит домой, и Алиса не забывает пару раз указать на то, что я идиотка. Согласна, это было глупо, но не могу я просто взять и вычеркнуть родителей из своей жизни, какими бы они ни были.

Когда дохожу до эпизода с топором и то, как я выпрыгиваю в окно, Алиса становится белее мела. Но своевременное появление Макса заставляет её расслабиться и облегчённо выдохнуть.

– Ну ладно, этот парень заработал пару баллов в моих глазах, – бурчит она. – Правда, я так и не поняла, когда он успел тебя заклеймить.

– Это неважно, – отмахиваюсь я. Почему-то мне кажется неправильным делиться такими интимными подробностями даже с лучшей подругой. – Макс просто подвёз меня, потому что я подвернула ногу, когда выпрыгивала из окна, вот и всё.

– Да нет, не всё, – хмурится подруга. – Иначе ты сейчас не сверкала бы, как начищенный пятак.

И я в самом деле чувствую себя удивительно хорошо, но мне не нравилось, что подруга при этом вместо того, чтобы порадоваться за меня, выглядела недовольной.

– Что-то не так? – спрашиваю в лоб.

– Просто не нравится мне этот Макс, – заявляет она, и мой рот чуть распахивается от удивления. – Ты знаешь, какая у него репутация? Плейбоя и бабника!

Об этом я и сама догадывалась: во-первых, с такой внешностью и характером, как у него, парни не хранят себя в «чистоте» для «той самой», как это делают девушки; а во-вторых, он сам ненароком дал мне такую наводку, когда заикнулся о том, что не понимал, как можно любить и хотеть только одну девушку. Но именно, что не понимал. В прошедшем времени.

– Мне это известно. Но я верю, что человек может измениться.

Алиса печально улыбается.

– Твои родители сильно изменились за те две недели, что ты отсутствовала?

Эта фраза бьёт наотмашь не хуже пощёчины. Отец не только не поменял ко мне своего отношения, но и, кажется, наоборот, стал ещё агрессивнее и злее.

– Нельзя же грести всех под одну гребёнку…

– Ну да, руки́ на тебя Макс может и не поднимет, а вот поиграть и бросить – запросто. Ещё ни одна девушка не задерживалась у него дольше одной ночи. – Она замечает мой потухший взгляд и тушуется. – Не хотела тебя обидеть, просто ты очень наивная, а я беспокоюсь.

Я киваю и вымучиваю из себя улыбку, хотя неприятный осадок остаётся. Внутри селится гложущий душу червь, который заражает мозг сомнениями, подобно компьютерному вирусу. Быть может, Алиса права на мой счёт, и я действительно наивна настолько, что не могу адекватно оценивать реальность? Какова вероятность того, что он не бросит меня после того, как мы переспим?

И тут же хмурюсь. Но ведь мы уже переспали, а Макс всё ещё испытывает ко мне, по меньшей мере, интерес и, кажется, вполне нешуточный, насколько я могу судить в силу своего отсутствующего опыта. Может, ему не хватило одного раза, чтобы наиграться со мной? Но ведь подруга сама сказала, что ему обычно хватает одного раза; может, он просто не запомнил ту ночь, потому что был пьян так же, как и я?

Мыслительный процесс останавливаю, как только голова начинает раскалываться на две части от боли и растерянности: в этот момент я как никогда сильно нуждаюсь в материнской поддержке, но это именно та вещь, которую я не получу никогда.

Остаток дня я провожу в гордом одиночестве: Алиса ушла на день рождения своего очередного ухажёра, а её родители ещё не вернулись с работы. К слову сказать, в этой семье мне были непонятны детско-родительские отношения: Наталья Николаевна, так же, как и её муж, души не чаяла в своём единственном чаде, чем Алиса никогда не забывала пользоваться в своих целях. Лично мне совесть никогда не позволила бы шантажировать родителей их любовью ко мне, чтобы заставить купить понравившуюся мне вещь. Иногда мне хотелось хотя бы ненадолго поменяться с ней местами, чтобы я узнала, каково это – иметь нормальных родителей, а Алиса научилась ценить то, что у неё есть.

Утром следующего дня мы с Алисой добирались до университета порознь, потому что вчера она была не в состоянии самостоятельно вернуться домой и потому осталась ночевать у Вадима. Критически окинув взглядом припухшую, но уже не так сильно болящую лодыжку, я аккуратно натягиваю сапоги и куртку, хватаю рюкзак и выхожу в подъезд. Пока лифт плавно везёт меня вниз, я успеваю ещё раз подумать над тем, что вчера вывалила на меня Алиса, но настроение портить не хочется, так что я позволяю мыслям выветриться из моей головы.

Выхожу из подъезда и не сразу замечаю маячившую фигуру Макса, но когда замечаю, застываю на месте столбом.

– Что ты здесь делаешь? – удивлённо спрашиваю парня.

– Тебя жду.

А у самого улыбка до ушей, как у Чеширского кота, на которую я бессовестно залипаю. Макс нарочито медленно подходит ко мне и целует в уголок губ.

– Если будешь так на меня смотреть, мы опоздаем на пары, – выдаёт он порцию пошлых намёков, и у меня краснеют щёки. – И кстати, как тебя зовут?

Мои глаза вновь удивлённо расширяются, и я понимаю, что он действительно не знает моего имени. Это кажется мне настолько комичным – учитывая, что у нас уже был секс – что я не могу удержаться от смеха.

– Тебе весело? – щурится парень, и я настороженно замолкаю: что-то такое промелькнуло в его взгляде, что мне сразу перехотелось поднимать его на смех.

А вот поцеловать – очень даже.

Качаю головой и даю ему ответ:

– Нина.

– Нина, – катает он на языке моё имя, словно пробуя его на вкус, и у меня сладко вибрирует в животе.

Макс отстраняется, уверенно берёт меня за руку и тянет за собой к машине.

Той самой, второй машине.

6. Максим

Даже не знаю, что мне понравилось больше: то, как покраснели щёки этого оленёнка, или испуг в её глазах, которые сейчас занимали пол-лица, потому что она поняла, что по поводу секса на заднем сиденье я не шутил. И ещё не мог подобрать подходящего слова – даже некультурного – чтобы описать, насколько меня эта её реакция стыда и страха заводила.

У неё невероятно старомодное имя. Такие давали, наверно, лет пятьдесят назад, потому что сейчас в моде были другие, более современные, которые ни черта не отражали чувств родителей к своим детям. С каждым годом уровень «современности» имён зашкаливает настолько, что уже не понятно, откуда они берутся; но вот с какой целью – это я понимал прекрасно. Не иначе как пустить пыль в глаза, показать «уникальность» своего чада; не знаю, почему, но имена вроде Дарины, Алисы или Миланы меня просто вымораживают, и, на мой взгляд, подходят только проституткам.

Вот у малышки имя было какое-то живое, настоящее… тёплое, что ли. И эти неподдельные эмоции на её лице… Короче, я отхватил раритетный экземпляр, и грех было бы отказаться от такого.

А ещё рядом с ней мне почему-то становилось некомфортно использовать мат, даже мысленно. Начинало казаться, будто я обливаю девушку грязью, из которой у неё в итоге ноль шансов выбраться. Но и без мата я не мог – слишком долго он был на языке – и это напрягало. Приходилось несколько минут собираться с мыслями и придумывать более корректный ответ, а я не привык фильтровать свою речь, потому что всегда говорю именно так, как думаю. Из-за этого меня постоянно преследовало раздражение и на Нину, и на себя самого. На неё – за то, что заставляла чувствовать подростковую неловкость, а на себя – за то, что вопреки всем законам логики продолжаю преследовать девушку. Мне было проще найти другую, более раскованную, что ли, чем менять собственные привычки, но не получалось отлепиться от Бемби. Хер знает, почему.

Ну и как вывод – я мудак. Законченный, неисправимый, непробиваемый мудак. В клубе я наговорил ей много лишнего, но в этом она сама была виновата: первому встречному отдаются только шалавы или охотницы за перспективами, так что неудивительно, что я принял её и за первую, и за вторую одновременно. И только сегодня, увидев, в каких условиях она живёт – вернее, жила – я кое-что начал понимать. Например, почему её плечи постоянно опущены, или почему она ходит, не поднимая головы и не отрывая глаз от земли. То, что в клуб её притащила подруга, было ясно как божий день: даже накрашенная, Нина смотрелась там слишком экзотично.

– Запрыгивай, – открываю перед ней пассажирскую дверцу и помогаю забраться, помня о её травме.

Пока я садился в салон, девушка успела пристегнуться и теперь настороженно поглядывала в мою сторону. Оно и понятно: вчера я недвусмысленно дал ей понять, что бегать от меня у неё не получится, потому что я всегда получаю то, чего хочу. Но сейчас её взгляд меня скорее смешил, чем раздражал.

– Не трясись ты так, – фыркаю. – Прямо сейчас соблазнять тебя никто не собирается.

Расслабляться Нина не спешит.

– Ты ведь это несерьёзно? Насчёт вчерашнего?

– Я никогда не бросаю слов на ветер, детка, – весело говорю в ответ и наблюдаю, как её лицо краснеет.

– Насколько помню, я не давала тебе своего согласия.

Внимательно слежу за дорогой, чтобы не просрать едва заметный поворот, но, к счастью, город я знаю, как свои пять пальцев.

– Не думаю, что оно мне нужно – за тебя всё сказали твои глаза.

Я всё ещё помнил, как в них горел сплошной секс, стоило мне только сжать её в своих руках.

– С тобой после универа я никуда не поеду! – От испуга её голос становиться высоким, но не противным.

Её тщетные попытки отказаться я оставляю без внимания, потому что поздно пить «Боржоми»: она сама кинула мне кусок мяса и сказала «фас».

Всю дорогу до университета девушка хранит гробовое молчание, как будто это может остановить меня от поползновений в её сторону, но такое напускное безразличие лишь ещё больше меня заводит. Правда, такое её поведение и задуматься кое о чём заставляет: она запросто может дать отпор мне, но при этом даже не старается поступить так же со своими родителями, – я, конечно, не видел её мать, но там, скорее всего, дела обстоят ничуть не лучше. Что заставляет её терпеть такое отношение? А если бы я вчера не проследил за ней?

– Почему ты приходила домой, если там всё настолько плохо? Это что, какая-то новая форма мазохизма?

Ну да, слова звучат грубо, но я просто не мог понять эту её слепую любовь.

– Потому что это мой дом, – вздыхает девушка. – Это мои родители, и я люблю их, какими бы они ни были, потому что они такие, какие есть, и других у меня уже не будет. Если бы при рождении мне дали право выбора, я бы выбрала других, но у меня не было такой привилегии.

Я нахмурился. Почему-то меня совершенно не тянуло к родной матери, даже если б я знал, где эта шалава сейчас находится. Она много лет назад уже показала мне свою материнскую «любовь», и теперь на моей левой лопатке красуется россыпь мелких ожогов. Если бы я и хотел с ней встретиться, то только для того, чтобы вернуть должок ей и тому её хахалю, который держал меня и ржал как лось, пока она тушила об меня свои сигареты.

Вообще, если задуматься, на всём моём теле было завались подобных отметин разных форм и размеров, которые отличались способом нанесения. Раньше я по этому поводу комплексовал, особенно, когда дело доходило до секса с девчонкой, но после просёк, что парни «с тяжёлой судьбой» имеют больше возможностей, и в глазах противоположного пола приобретают парочку дополнительных «баллов».

– Тебе бы хотелось увидеться с мамой? – спрашивает Нина, словно всё это время подслушивала мои мысли. Я уже хотел спросить, откуда она узнала, но девушка пояснила: – Ты вчера с такой злостью говорил о «ней», что не трудно было догадаться.

Я недобро усмехнулся.

– Ты удивишься, но бывают семьи, в которых детям живётся гораздо труднее, чем тебе. И нет, я не хочу видеть её мерзкую рожу; разве что для того, чтобы пару раз пройти по ней паяльником… – Да, нечто похожее и мать делала со мной; правда, тот след от утюга уже давно побледнел и остался лишь едва заметный шрам, о существовании которого можно узнать, только если дотронуться до моей задницы. – Так что нет, не хочу. И ей не советую появляться у меня на горизонте. И если ты не хочешь сейчас пополнить свой лексикон нецензурными словечками, то давай закроем эту тему.

Нина тяжело вздыхает и отворачивается к окну.

– Вряд ли я услышу что-то новенькое…

Я невесело ухмыляюсь: пока думал о собственном печальном опыте, совершенно забыл, что она вряд ли каждый день в исполнении родителей слушала сонеты Шекспира.

– Тебя били? – слетает с языка.

Нина удивлённо смотрит на меня, словно я заговорил на китайском.

– Что?

Повторять не очень хочется, потому что, как я уже говорил, насилие над девушкой – это ещё большая мерзость, но раз уж начал…

– Отец поднимал на тебя руку?

Пожалуйста, скажи «нет»…

– Бывало, – с неохотой признаётся она, и я с силой сжимаю руль.

Очевидно, мой мозг сегодня послал нахер чувство самоконтроля и умение вовремя остановиться, раз из меня сыпались мазохистские вопросы.

– Что было самым страшным?

Конечно, вряд ли об неё тушили сигареты, но всё же.

Нина молчала довольно долго: либо просчитывала уровень откровения, либо всё было ещё хуже, чем я думал.

– Ну, однажды отец хотел выплеснуть на меня кастрюлю кипятка за то, что я не убрала грязную посуду со стола после их очередной попойки, – тихо шелестит девушка. – Мать остановила. Сказала, что тогда я вообще не смогу ничего делать по дому. И, пожалуй, это было даже пострашнее, чем когда он схватил меня за волосы и шарахнул головой о стену.

Нога сама втопила педаль тормоза в пол до самого упора; и, хотя позади начала собираться пробка, мне было чхать.

Нина взвизгнула от испуга и вжалась в кресло.

– В чём дело?

Я сильнее сжал рулевое колесо, потому не знал, как культурно сказать ей о том, что её отец – конченное чмо. Да и мать не лучше – потому что пеклась не о дочери, когда предотвращала катастрофу.

Исподтишка посмотрел на девушку, и внутри странно защемило: очень хотелось пожалеть это тощее существо в смешной голубой шапке с кошачьими ушами.

– Ничего, – вместо этого отвечаю я, и машина вновь набирает скорость.

Это просто какой-то пиздец. Надо быть мразью восьмидесятого уровня, чтобы творить такое с собственной дочерью. Мне всегда казалось, что к девочкам должны относиться более трепетно, просто потому, что они, мать твою, ДЕВОЧКИ! Я считал себя мужчиной, хоть и был слишком мал, чтобы понимать большинство вещей; мать запрещала жаловаться отцу, грозя отрезать за это язык – причём это было сказано довольно-таки серьёзно – и я боялся, что она выполнит свою угрозу, ну и не хотел, чтобы меня считали слабаком. О своих травмах я рассказал отцу уже после того, как они с матерью развелись, и его лицо при этом надо было видеть: он пытался найти мать и вернуть ей хотя бы половину того, что она сделала со мной, но её к тому моменту уже и след простыл.

А здесь – маленькая хрупкая девочка, у которой явные проблемы не только с психикой, но ещё и с питанием, так что с моей стороны первобытное желание защитить было вполне естественным. Вот только защита – это в первую очередь обязанность родителей, а они послали эту обязанность нахер и решили зажить в своё удовольствие. При этом сами были сыты явно не святым духом: её урод-папаша выглядел довольно упитанным.

Короче, всё то время, что мы находились в одном замкнутом пространстве, я успел испытать весь спектр не самых положительных эмоций – от похуизма до праведного гнева. И последнее при этом опасно перевешивало, а мне бы не хотелось, чтобы этот зашуганный, но храбрый птенчик видела меня в гневе.

В голову не приходит ничего лучше, чем разбавить напряг в салоне музыкой. Первая же попавшаяся песня почему-то сразу же спроецировалась на Нину, хотя к ней никакого отношения не имела как минимум потому, что Нина была слишком… мягкой; приторно-ванильной, как я назвал бы её раньше (имеется в виду песня «Doni & Natan – Моя»). Должно быть, старею.

Усмехаюсь сам себе и протягиваю ей свой телефон.

– Напиши свой номер телефона, детка, – посылаю ей быструю улыбку, и девушка смотрит на меня как на королевскую кобру.

Блять, если б знал, что на неё так действует мой оскал – уже давно бы сделал его своим главным оружием.

Девушка смотрит на смартфон, как на восьмое чудо света, и в руки брать не спешит. Постепенно её щёки окрашивает смущённый румянец, что подогревает моё любопытство, и это становится тайным оружием девушки, с помощью которого она могла бы из меня верёвки вить. Но девушка об этом не знает.

– В чём дело?

Нина прячет лицо в ладонях, и я буквально готов выпрыгнуть из собственной кожи.

– Только не смейся… Я не умею пользоваться такими штуками.

Она слегка растопыривает пальцы, и в небольшом зазоре я вижу её всё ещё розовую кожу. И реально охуеваю, когда понимаю, что она не шутит.

– Ты гонишь? Кто в двадцать первом веке не разбирается в телефонах?!

Нина убирает руки и смущённо улыбается.

– Эээ… динозавры? – делает робкое предположение.

В этот раз я громко ржу как псих со стажем, потому что сам недавно сравнивал себя с птеродактилем.

Два сапога – пара, блэт…

Торможу на университетской парковке и снова щёлкаю блокировкой, чтобы девчонка не сбежала. Сам вывожу на экран клавиатуру и протягиваю девушке, не выпуская гаджет из рук – будет набирать номер под моим присмотром.

Но Нина теряется ещё больше.

– Здесь нет кнопок…

Приходится до боли прикусить губы, чтобы окончательно не смутить девушку своим невменяемым состоянием.

– Экран вместо кнопок – технореволюция или что-то вроде того… – говорю ей, когда вновь могу нормально дышать.

Беру её руку в свою и тыкаю её пальцем в экран. В строке тут же появляется восьмёрка – международный код «Великой и могучей». При этом Нина выглядит словно ребёнок, которого впервые привезли в Диснейленд, а я чувствую себя совершенно по-идиотски. Пока девушка увлечённо печатает цифры, я придвигаюсь ближе и улавливаю её совершенно охренительный запах, от которого хочется зарычать и предъявить на Нину свои права.

Наверно, у меня идёт эволюция в обратную сторону, к предкам неандертальцам, потому что я позволяю себе стянуть с её головы шапку и уткнуться лицом в шёлковую копну светлых волос. Девушка тут же замирает, пока я, словно хронический астматик, жадно вдыхаю запах её волос. Теперь я начинаю понимать, почему наркоманов так тяжело снять с иглы: мне хотелось дышать ею бесконечно, без перерыва на еду и сон.

– Макс, перестань, – предупреждает она, но делает только хуже: моё имя на её губах – это теперь отдельный сорт героина. – Что ты делаешь?!

А я всего лишь разворачиваю её к себе лицом и буквально вгрызаюсь в её губы, отбирая у девушки кислород. Но в этот раз с её стороны я не чувствую той самоотдачи, что была вчера, как будто за ночь в её голове кто-то перекодировал отношение ко мне.

Отстраняюсь от неё и внимательно всматриваюсь в её карие глаза, которые должны быть тёплыми, но отчуждённость охлаждает их.

– В чём дело?

Нина протягивает мне смартфон, и я уже как-то механически запоминаю номер её телефона наизусть.

– Не понимаю, о чём ты.

Если бы она не хотела иметь со мной ничего общего, то не дала бы номер; да и опоздала бы она со своим «не хочу», потому что я – пиздец, как хочу, и чем ближе, тем лучше.

Но ведь что-то мешает ей расслабиться…

– Вчера ты была более отзывчивой, – не соглашаюсь с ней.

И дело вовсе не в физиологии, потому что её тело и сейчас довольно остро реагировало на мою близость – даже тыльная сторона ладоней покрылась мурашками, и дыхание сбилось; а вот её внутренняя борьба с самой собой… Нина как будто не могла решить, чего же она хочет больше: повторить клубный вечер или бежать от меня, сломя голову.

– Это было вчера.

– Влечение не исчезает за одну ночь…

И тут в моей голове что-то щёлкает.

– А ты, случайно, живёшь не у той подруги, с которой была в «Золотой клетке»?

Нина хмурится, явно не понимая, куда я клоню.

– Да у меня кроме неё других подруг и нет, – подтверждает мои подозрения.

И я, блять, готов надрать свою задницу из-за собственной тупости. Вот тебе и феноменальная память на лица, которой я так гордился, а она именно сейчас меня так подставила!

Когда вчера я увидел эту её подругу, по которой смог опознать саму Нину, мне показалось, я узнал её потому, что перед этим видел в клубе, когда она пыталась не пустить ко мне детку. Видимо, мозг в тот момент охреневал от всей этой ситуации и не смог копнуть в памяти чуть глубже. Года этак на полтора назад, когда второкурсница – с одним из «тех самых» имён – Алиса буквально заваливала меня своими приторными любовными записками. Я находил их практически везде: в своих карманах, под дворниками на лобовом стекле… даже получал их через третьи руки. Её назойливость меня жутко бесила, и я в грубой форме послал её далеко и надолго. И если с «далеко» получилось, то с «надолго» явно произошёл сбой, раз пожинаю плоды всего лишь через полтора года.

– Вот же сука! – срывается с губ шипение, и сидящая рядом Нина сжимается в комочек.

Я тут же одёргиваю себя, потому что при ней нельзя реагировать на что-то слишком резко. Руки сами тянутся к девушке, и я прижимаю её к себе, стараясь при этом не сделать больно, потому что ладони так и норовят сжаться в кулаки и что-нибудь расхерачить.

– Прости. – Вновь на автомате, произношу я. К слову сказать, с прощением у меня не было проблем, однако я никогда его не просил, потому что прежде мне не попадались люди, которых я… хм… «обижал» незаслуженно. – Просто с такими подругами, как эта твоя Алиса, враги не нужны.

– Что? – вскидывается Нина, и её глаза темнеют от гнева. Интересно, во время секса будет такой же эффект? – Не смей так говорить о ней! Ты её совершенно не знаешь!

Сейчас мне искренне и от души хотелось двинуть ей чем-нибудь тяжёлым по голове, чтобы её мозги встали на место.

– Да что ж ты вечно не тех любишь и защищаешь! Это ТЫ не знаешь свою Алису так, как я! Никогда не спрашивала её, почему кроме тебя она больше ни с кем не общается?

Бемби открывает рот и тут же захлопывает его обратно, когда до неё доходит смысл моих слов. Она что, реально не замечала себя в роли единственной подруги? Да и вообще, как можно называть другом мразь, которая не даёт тебе возможности наладить личную жизнь только потому, что ты целуешься с парнем, в которого влюблена она?!

Алиса не хотела отдавать меня Нине, хотя я никогда ей не принадлежал. Но Нина будет со мной – даже если мне для этого придётся придушить её «подругу».

Тот день я всё ещё помнил, как будто это случилось вчера: я шёл по коридору, и почти у самого выхода увидел на стене розовый плакат со своей фотографией в центре, а вокруг – сопливые признания в любви. РОЗОВЫЙ, СУКА!!! Догадаться, кому именно в голову пришла такая «гениальная» идея, было несложно; а к тому моменту, как я увидел его, уже большая часть универа успела поугарать надо мной и пожалеть «бедную влюблённую девочку». Я содрал плакат со стены и пошёл в неизвестном направлении – найти эту шаболду и, ну не знаю, порвать при ней эту хуету на мелкие кусочки и заставить девчонку выкинуть получившееся конфетти в мусор. Да, жёстко и жестоко, зато очень доходчиво, и в будущем она сто раз подумает, стоит ли её любовь того Армагеддона, который я ей устрою.

Пока шёл по бесконечным коридорам, гнев успел немного поутихнуть, так что я решил отделаться от назойливой девушки предупреждением. Но, когда ноги сами принесли меня на мой факультет, и у доски объявлений я обнаружил Алису, которая копировала себе в ежедневник МОЁ расписание, крышу снова сорвало, причём вместе с ней унесло и фундамент. Я не знаю, был ли наш универ когда-нибудь свидетелем такого скандала, который я устроил для Алисы, не жалея ни своего горла, ни громкости, ни богатого нецензурного лексикона. Под конец мой отповеди девушка была похожа на свёклу, с размазанной из-за слёз тушью по всему лицу, зато я наконец-то почувствовал себя лучше. После того «разговора» девушку я больше не видел и канал поставки посланий заглох на производстве. Парни, правда, ещё с недельку угарали надо мной, припоминая розовый плакат и говорили, что он нёс в себе намёк на мою сексуальную ориентацию. Помниться, я после такого дебильного подъёба перетрахал половину девушек университета, чтобы вытравить из своей головы эту чушь – настолько херово мне было. Но сейчас, рядом с Ниной, мне даже вспоминать об этом не хотелось.

– Она просто очень тяжело сходится с людьми, – тихо прошелестела Нина, вытаскивая меня из воспоминаний. – Мне повезло, что она взяла меня под своё крыло, потому что без неё я бы всего этого не вынесла.

Ну, пожалуй, это был единственный плюс этой дешёвой актрисы погорелого театра – она вытащила мою детку из этого дерьма, в котором она вариться, наверно, с рождения. Хотя у меня даже здесь был вопрос: с какой целью она сошлась именно с Ниной? Очевидно, потому, что она единственная была не в курсе произошедшего, и приняла её вместе с её грязью, о которой Алиса умолчала; а может, просто хочет повыгоднее смотреться на её фоне. Но это стопудово не по доброте душевной, потому что до нашего скандала Алиса общалась с девушками не менее эффектными, чем она сама. Не хочу сказать ничего плохого о внешности Нины, – она мне нравилась гораздо больше всех этих силиконовых Барби и явно проходила как минимум по двум моим требованиям к девушке из трёх, – это всего лишь наблюдение.

– Выпусти меня, пожалуйста.

Краем глаза замечаю появление моих друзей на парковке, но мне сейчас похуй даже на них.

Девушку отпускать не хочется, но и задерживать её дольше не могу. Я лениво наблюдаю за тем, как она выбирается из машины, но ровно до тех пор, пока на горизонте не появляется предмет нашего спора: Алиса вышагивала «от бедра», будто была на красной ковровой дорожке, а не на территории института. Она тут же заметила свою подругу у моей машины, сложила два и два, и её губы недовольно сжались. Сука. И как Нина этого не видит?

Ясно, как: она слишком добра, чтобы выискивать в людях грязь, и хорошо относится даже к тем, кто этого не заслуживает от слова совсем.

Выскакиваю из машины под дробный звук чьих-то падающих челюстей, подбегаю к Нине и разворачиваю к себе лицом. Девушка смотрит на меня с удивлением, а я не позволяю себе даже думать о чём-либо; просто жадно целую её до тех пор, пока мы оба не начинаем задыхаться. После притягиваю её ещё ближе, впечатывая в свою грудь, где ей, кстати сказать, самое место, и смотрю на Алису. Губы последней начинают предательски дрожать, но выглядит она испуганной; наверно, потому, что в моих глазах недвусмысленной угрозой полыхает костёр инквизиции.

«Только попробуй обидеть её, мразь», – мысленно произношу я и, судя по тому, как Алиса вздрагивает, моё предупреждение получило статус «доставлено».

С этих пор Нина – это моя территория с колючей проволокой, а я стерегу и защищаю всё, что мне принадлежит.

Когда на своей спине чувствую робкие пальчики Нины, гнев слегка утихает, и я утыкаюсь лицом в её светлую макушку, вновь вдыхая этот дурманящий запах.

– Дождись меня после пар, – шепчу так тихо, чтобы услышала только она.

Нина отстраняется и снова собирается спорить со мной по поводу того, что трах в машине – хреновая идея, но я не даю раскрыть ей рта: никто не должен знать об этом. Это касается только нас двоих.

– Мне всего лишь нужно поговорить с тобой. Я не обижу тебя. Просто верь мне, ладно?

Девушка смотрит на меня целую вечность, за которую я успеваю сдохнуть, наверно, десятком разных смертей, потому что мне было важно получить её доверие, и неуверенно кивает. Ловлю себя на том, что испытываю облегчение, хотя в глазах Нины по-прежнему горит лёгкая отчуждённость. Это, несомненно, «заслуга» Алисы, и когда-нибудь я отплачу ей той же монетой.

Наблюдаю, как Нина подходит к «подруге», и провожаю их обеих внимательным взглядом до самого входа. В груди печёт так, что могу хоть сейчас разнести половину города к чёртовой бабушке.

– Блять, ну нет, только не снова! – стонет за спиной Лёха. – Кажись, мы потеряли ещё одного плейбоя. Нашу бойз-бэнд точно кто-то проклял…

Поворачиваюсь к парням и понимаю, чей именно грохот челюстей я слышал, потому что, если Лёха пришёл в себя, то Костян и Ёжик всё ещё были в неадеквате. Кирилл меня слегка напрягал – своей до невозможного довольной рожей.

– А ведь я говорил! – тут же озвучивает он свои мысли.

Мой взгляд падает на Ксюху, которая прижимается к своему мужу с таким доверием, что у меня начинает нещадно колоть где-то в области сердца, которое я закопал ещё в детстве.

– Я вот только не понял, где твой «Лексус»… – задумчиво скребёт подбородок Костян.

Автоматически оборачиваюсь на свою новенькую «Mazda 6». Эта тачка не сегодня, так завтра примет на себя новую роль, и этот день запомнит надолго.

– У него сегодня выходной, – выдаю туманный ответ и улыбаюсь как дебил.

Костян качает головой, словно не веря, что всё это происходит на самом деле. А мне вообще всё анатомически. Главное – не дать Нине сбежать от меня.