Текст книги "Грубиян"

Автор книги: Карина Рейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Подъехав к дому, замечаю свет в окнах своей квартиры, – значит, Нина уже вернулась. Впервые ощущаю какое-то нездоровое воодушевление, когда поднимаюсь на свой этаж – меня дома ждёт не только Бакс, но ещё и невероятная девушка.

Специально громко хлопаю дверью, возвещая о своём прибытии; Нина робко выглядывает из арки, ведущей в гостиную, и я понимаю, что тело моё одеревенело и примёрзло к полу, а мозги парализовало.

На девушке – тёплое платье крупной вязки бежевого цвета длиной чуть выше колена; волосы уложены в греческую причёску и забраны под серебряную цепочку; на её лице замечаю макияж, но совсем лёгкий – лишь небольшое подчёркивание её природной красоты. Цвет её волос остался прежним, и я не заметил дурацкого лака – лишь аккуратные ногти средней длины, её собственные. Казалось, Нина боялась вздохнуть от неуверенности, а я очень хотел это сделать, но чёртовы лёгкие отказывались функционировать.

– Тебе не нравится? – расстраивается девушка. – Я могу переодеться.

С огромным усилием заставляю язык отлепиться от нёба, чтобы произнести вслух единственное, что вертится сейчас в голове:

– Я тебя сейчас нахрен сожру.

Нина вздрагивает и тут же вспыхивает от смущения, но в глазах девушки мелькает радость от понимания того, что я в полном ауте от её нового образа. Вот только в моей голове лишь картинки того, как я избавляю её от всей этой мишуры, и я, в общем-то, не вижу причин, которые мешали бы мне это сделать. Единственное, что я успеваю перед тем, как голова окончательно отключается – это отнести её в спальню: я ведь обещал ей чёртову кровать.

Нина цепляется за мою шею и прячет пылающее лицо на моём плече, и я просто дурею от этой её реакции. С платьем нельзя включать режим «порвать в клочья», который стал любимым действием по отношению к девушке, потому что оно новое и было явно куплено «для меня». Вот её причёску реально жалко, но ремешок летит куда-то под комод, и волосы крупными волнами рассыпаются по плечам Нины. Запускаю руку в этот чистый кашемир и сжимаю в кулаке – ещё одна разновидность моей зависимости от этой девушки. Вот с колготками можно не церемониться, так что без зазрения совести превращаю их в хлам, за что Нина хлопает меня ладошкой по плечу.

– Когда ты уже научишься бережно относиться к вещам? – ворчит она и тут же закусывает губы, потому что я прокладываю дорожку из поцелуев от её шеи до самого живота.

Чёрт, на мне всё ещё слишком много одежды… Избавляюсь от неё ещё быстрее, чем это было с Ниной, и буквально вгрызаюсь в нежную кожу девушки, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы реально не сожрать это хрупкое создание. На нежности терпения не остаётся от слова совсем, но, кажется, Нина совершенно не возражает, судя по тому, что у неё из ряда вон плохо получается сдерживать стоны, ежесекундно срывающиеся с её губ, которые она кусает чуть ли не до крови; мне и самому хочется рычать, как дикому зверю, которого эта робкая малышка незаметно приручила, но в отличие от девушки я не вижу причин сдерживаться.

К кульминации мы оба приходим слишком быстро, но я не даю Нине возможности перевести дух – впереди целая ночь.

Утро. Всю свою жизнь я люто ненавидел это время суток, потому что оно означало начало нового дня, который преподносит лишь поганые сюрпризы. Но сейчас, лёжа на животе и чувствуя лёгкую тяжесть Нины, которая мирно сопит на моей спине, я готов скопировать мурчание своего кота.

Словно прочитав мои мысли, девушка слегка ёрзает и проводит рукой по следам от сигарет на моих лопатках, а потом её рука ползёт всё ниже и ниже и замирает на моей заднице. И вот, когда я уже готов показать ей, как опасно проделывать со мной такие трюки, Нина неожиданно говорит:

– Твоя мать – ещё худший монстр, чем мой отец.

Упоминание моей биологической матери отрезвляет, и я понимаю, почему Нина рискнула дотронуться до моей филейной части: зарубцевавшийся после утюга ожёг под её пальцами ощущался невероятно отчётливо. Так что я не особо удивляюсь, когда слышу её твёрдый голос.

– Нам надо поговорить.

С моих губ против воли срывается тяжёлый вздох: поговорить действительно нужно, причём сделать это надо было уже давно. Собираюсь перевернуться на спину, но Нина сильнее наваливается сверху.

– Пожалуйста, лежи, как лежишь, – упрашивает она. – Когда ты смотришь на меня, я… у меня мысли путаются.

С тихим смешком укладываюсь поудобнее и чувствую, как девушка прижимается щекой к моей спине, при этом выводя пальцами узоры вдоль позвоночника, которые здорово меня отвлекают.

– Я хочу, чтобы ты ответил мне честно: ты помог мне, потому что твоя мать творила с тобой почти то же самое, что со мной – мой отец?

Хмурюсь, потому что она задаёт чертовски правильный вопрос.

– Что заставляет тебя так думать?

Нина вздыхает.

– Вспомни, что ты сказал мне в клубе, после того, как мы… ну, ты понял. Ты же принял меня за охотницу за деньгами, которая ради них ни перед чем не остановиться. Не думаю, что ты так быстро изменил своё мнение. Поэтому повторюсь: ты помог мне из жалости?

Целую минуту я молчал, собирая в кучку свои разбежавшиеся мысли, потому что, когда забирал девушку к себе, не думал вообще ни о чём, кроме того, что терпеть не могу насилие. Да и реагировала она на меня совсем не так, как должна реагировать девушка, которая преследует определённые цели. И это не могло быть искусной игрой с её стороны, потому что я нутром чувствовал – Нина не такая. Ну или я по-прежнему был наивным маленьким мальчиком, который продолжал любить мать, даже несмотря на её издевательства.

– Просто я увидел беззащитную маленькую девочку, которую все швыряли из стороны в сторону и обливали грязью, когда она переставала быть такой удобной, какой была прежде. Я знаю, что такое насилие в семье, но к этому все, увы, относятся по-разному: как я – терпят, а потом начинают ненавидеть всё и всех, забивая болт на то, что далеко не все люди на планете – конченные сволочи; и как ты – которые молчаливо терпят все обиды и до самого конца любят родителей, хотя те того не заслуживают от слова совсем.

– А что будет, когда я тебе надоем? – срывается с её губ прерывистый шёпот, будто она боялась произнести это вслух.

Если честно, этот вопрос меня вынес, потому что я попросту даже не задумывался о том, что такое когда-то может случиться. Не надоест. Просто потому, что рядом с ней у меня включался собственнический инстинкт и потребность защищать её, причём не временно, а постоянно, словно кто-то щёлкал кнопками на пульте – клац, и Макс-похуист превращается в Макса-наседку.

Я понимал, что Нине, как и любой серьёзной девушке, важно быть уверенной в завтрашнем дне – её бросали и обижали достаточно, чтобы у неё развился страх перед новыми отношениями.

– А что будет, если я попрошу тебя остаться? – таким же тоном спросил я.

Она кусает меня за плечо.

– Я скажу, что я тебе не верю.

Хмурюсь и всё же резко переворачиваюсь к ней лицом, хватаю за плечи и опрокидываю на спину, нависая сверху.

– Это ещё почему?

Нина осторожно гладит кончиками пальцев моё лицо, и её печальный вид мне капец как не нравится.

– В обычной жизни, если бы тогда в клубе я не ткнула в тебя пальцем, разодетая и раскрашенная как девочка по вызову, ты никогда бы не обратил на меня внимания.

Я несогласно качаю головой.

– Когда-нибудь бы всё равно заметил; через месяц или через двадцать лет – что-то свело бы нас вместе, а ты просто ускорила процесс, и за это я тебе очень благодарен. Мои парни никогда не узнают об этом, но я не собирался всю жизнь прыгать каждый день по разным койкам.

То, как широко раскрылись Нинины глаза, заставило меня усмехнуться – очевидно, девушка и сама не думала, что я способен на что-то серьёзное. Вообще-то, я сам от себя такого не ожидал, но всё сказанное мной было чистой правдой, и я не чувствовал себя не в своей тарелке. Права была Вероника, когда говорила, что мне нужна постоянная девушка – за последний месяц я ни разу не вспомнил ни про Никиту, ни про ту херню, которую несколько лет творила со мной маман, потому что все мои мысли заняла эта светловолосая русалка.

– Что ты хочешь этим сказать? – слышу её тихий вопрос с ноткой надежды, которую девушка безуспешно пытается подавить.

– Хочу, чтобы ты осталась со мной – насовсем.

Пару секунд Нина просто смотрит на меня, а потом превращается в сплошное размытое пятно – с такой скоростью она кинулась ко мне. Утыкаюсь лицом в её шею и просто вдыхаю лёгкий запах корицы, исходящий от неё.

– Как ты получил эти ожоги?

Очередной тяжёлый вздох вырывается из моей груди – всё же, те последние пять лет, что я прожил под одной крыше с матерью, не были из разряда моих любимых. Нина отлепляется от меня и отползает на вторую половину кровати, усевшись по-турецки, и весь её вид говорит о том, что она готова слушать. Я позволяю ей вытащить из меня ответы лишь потому, что девушка и сама прошла через нечто подобное, а значит, могла меня понять.

– Мои мать и отец никогда не были образцово-показательной парой, – начал я. По напряжённым плечам Нины было видно, что девушка готова к тому, что в любой момент может услышать что-то ужасное. – Отец сутками пропадал на работе, что бы у нас было всё самое необходимое, хотя «у нас» – слишком громко сказано, потому что все деньги мать в основном тратила на себя. Были постоянные походы по магазинам, макияж, маникюр и куча бабской хуйни, которая должна была сделать из неё «конфетку», которую захочет любой мало-мальски нормальный мужик. Тогда я лишь мог думать о том, какая у меня красивая мама; это сейчас я понимаю, что все её процедуры были не так уж и нужны – отец любил её такой какая она есть. Но ей этого было мало: она мечтала, чтобы её хотел каждый мужик, способный шевелиться. Собственно, она никогда не отказывала себе в этой прихоти – стоило отцу шагнуть за порог, как в нашем доме появлялся какой-нибудь «дальний родственник», за которого мама выдавала своего очередного любовника. Они менялись так часто, что я даже не успевал запоминать их имена, а мне тогда это казалось очень важным, ведь я наивно верил, что это действительно родня. Пятилетнему ребёнку можно скормить любую ложь, которую он проглотит, приняв за чистую монету, и моя мать виртуозно этим пользовалась. Она уговорила меня не рассказывать ничего отцу, потому что «он всех её родственничков ненавидел». А отец… Отец мало что замечал вокруг себя, потому что ненормированный рабочий день сделал из него робота, и каждый раз он возвращался, еле волоча ноги от усталости.

Лицо Нины скривилось от отвращения, и я её прекрасно понимал – сейчас поведение моей матери казалось такой мерзостью, что меня самого выворачивало наизнанку.

– Я до сих пор пытаюсь забыть все эти звуки, которые доносились из её спальни, куда они уходили «поговорить», – мне казалось, что это просто какая-то особенная форма разговора, которой общаются только с родственниками, потому что с отцом они уже давно так не «говорят». Чуть позже, когда я подрос, матери, видимо, захотелось какого-то разнообразия в сексе, потому что звуки становились более громкими и дополнялись странными звуками, вроде удара палки или чего-то похожего. Я же, несмотря на свой весьма юный возраст, удивлялся тому, как много у нас, оказывается, родственников, что они приходят к нам каждый день, но лица постоянно разные. Однажды я спросил у неё при отце, почему мы никого из них не приглашаем на праздники; мать выкрутилась перед отцом, сказав, что я, видимо, что-то напутал. После этого отношение матери ко мне кардинально изменилось: если до этого она просто не обращала на меня внимания, то теперь начала смотреть на меня так, что у меня мороз пробегал по коже. Когда мне стукнуло восемь, и я уже кое-что начал понимать, тип любовников матери снова поменялся – эти любили много бухать и при этом неординарно развлекаться. Однажды при очередном своём хахале мать заикнулась, что я чуть не сдал её с потрохами отцу, и этот противный тип – кажется, его звали Стасом – предложил меня проучить. Так на моей спине появились сигаретные ожоги: пока Стас меня держал, мать противно хихикала, говоря, что за свои поступки надо отвечать, и называла меня слабаком за то, что я кричал от боли. Никогда я ещё так не радовался тому, что у моей матери ни один любовник не появляется дважды, но эта сука словно почувствовала свою власть, потому что Стас с тех пор очень часто появлялся в нашем доме, и если я не успевал вовремя спрятаться, на моём теле появлялись новые отметины.

Я вновь посмотрел на девушку, которая выглядела белым полотном – таким бледным выглядело её лицо. Меня настолько занесло с этой исповедью, что я совершенно забыл, кому именно её рассказываю. Я уже собирался было спросить, как она себя чувствует, когда Нина бросилась мне на шею и разрыдалась, и я впервые слышал, чтобы кто-то так сильно ревел из-за меня – словно я только что признался, что умираю. Её слёзы были как очищающий огонь – с каждой новой каплей, попадающей на мою кожу, я чувствовал, как мне становится легче, словно из памяти выжигается весь этот детский кошмар.

– Тише, детка, это было давно.

Нина прижимается ещё ближе.

– Как после такого она может называть себя хотя бы женщиной? – надрывно шепчет девушка. – Я никогда не думала, что мать может быть такой жестокой по отношению к своему ребёнку. А как же материнский инстинкт? Я понимаю, что моя мама тоже не идеал, но она, по крайней мере, никогда не поднимала на меня руки.

Следующие пару часов я трачу на то, чтобы окончательно успокоить девушку, которая никак не желала успокаиваться. А ещё раздумываю о том, насколько наши судьбы похожи, – почему-то из всего неограниченного количества девушек моё очерствевшее сердце выбрало именно Нину, судьба и психика которой были такими же поломанными, как и у меня.

– Знаешь, тогда в клубе ты показался мне настолько самоуверенным и сильным, и мне даже в голову не пришло, что ты мог пройти через то же, что и я, и даже намного страшнее.

После своей исповеди я постоянно ловил на себе взгляд девушки – раньше бы я сказал, что так смотрят на побитую собаку; но я знал Нину, и помимо жалости замечал в её взгляде нежность, заботу и желание меня защитить, несмотря на то, что последнее никак не вязалось у меня с её мягким характером. Она то и дело оказывалась рядом и словно случайно задевала меня руками, а я… я впервые в жизни позволил себе получать удовольствие от заботы девушки и осознал, насколько пустой была моя жизнь до неё.

Примерно через пару дней после того, как я открыл перед ней свою душу, случилось то, чего я подсознательно ждал с того самого дня, как Нина ко мне переехала: было уже глубоко за полночь, и девушка, как обычно, устроилась у меня на спине – своём любимом месте. Я уже почти провалился в сон, когда услышал её тихий шёпот.

– Я так люблю тебя, мой СуперМакс.

Мне стоило огромных усилий не выдать себя, потому что смущать её своим подслушиванием не хотел – если бы она хотела сказать это в глаза, то сказала бы, а значит, Нина к этому пока не готова. Но я обязательно доведу её до смущения в качестве подарка на свой день рождения. Впервые в жизни я с нетерпением ждал этот день, который считал таким же обычным, как и любой другой день в году – до появления в моей жизни Нины.

А ещё мне чертовски понравилось это дурацкое прозвище.

9. Нина

Дни пролетали как осенние листья с деревьев на ветру; я даже умудрилась в них потеряться рядом с Максом, несмотря на то, что продолжала исправно посещать университет и продолжала корпеть над учебниками. Сессия была закрыта на «отлично» и у меня, и Макса с его парнями, так что мы вполне заслужили отдых.

Благодаря Максиму я научилась не замечать Алису, которая продолжала выжигать на мне дыры, хотя я стала замечать, что с каждым днём её глаза становились всё печальней. Мне очень хотелось поговорить с ней, потому что было жаль нашей дружбы, которую я считала настоящей, но было страшно вновь оказаться отвергнутой. В конце концов, если бы она хотела помириться, она первая подошла бы ко мне.

Ещё одним приятным изменением в моей жизни стала Ксения: девушка оказалась такой доброй и позитивной, что было просто невозможно остаться к ней равнодушной. Мы обменялись телефонами и стали частенько болтать после учёбы, из-за чего Макс постоянно ворчал и выговаривал моей подруге о том, что она «отбирает его смысл жизни». А я с каждым днём влюблялась в него всё сильнее; во мне было столько нерастраченного желания любить кого-то, что парень стал её единственным получателем и, кажется, слегка обалдел от её количества. После того, как я призналась спящему Максу в своих чувствах, это стало моим каждодневным своеобразным ритуалом: я дожидалась, пока парень заснёт, и только после этого говорила о том, как сильно его люблю. Сказать ему всё это в глаза очень хотелось, но я боялась, что он не ответит мне взаимностью, поэтому продолжала молчать. Хотя Макс иногда так странно на меня поглядывал, и мне казалось, что он в курсе того, что я к нему чувствую. Ну, или здравствуй паранойя.

После того, что парень рассказал мне о своём детстве, я стала чувствовать с ним такое родство, какого не чувствовала ни с кем. Мне хотелось постоянно быть рядом и, кажется, на этой почве у меня малость поехала крыша, потому что в квартире парня, которая незаметно стала мне домом, меня от Макса было не оторвать.

Так прошло две недели; на дворе стояла середина февраля, и хотя фактически это была зима, на улице уже вовсю светило солнце и начал подтаивать снег, что не могло не радовать: когда на улице солнце, поневоле начинаешь чувствовать себя лучше. Мы с Максом, как обычно, вышагивали, взявшись за руки, когда в моём кармане завибрировал телефон: никак не могу привыкнуть к этой навороченной штуковине, которую Макс символично вручил мне два дня назад на четырнадцатое февраля. Конечно, я закатила скандал, потому что, во-первых, мне не нужны такие дорогущие подарки, на что Максу ожидаемо было всё равно, а во-вторых, у меня не было возможности подарить ему что-то не менее стоящее взамен. Парень махнул рукой, сказав, что если такой ангел, как я, обратила внимание на такого идиота, как он, то это уже дорогого стоит. На это я только фыркнула, но возражать не стала: уж слишком грозным было выражение лица у моего СуперМакса.

На экране высветился незнакомый номер: сим-карту я, конечно, оставила старую – на всякий случай, хотя Максим уговаривал меня поменять и её, окончательно вычеркнув прошлое из жизни. Но я на такое согласиться не могла: жизнь – это не киноплёнка, из которой можно вырезать несколько неудачных кадров; к тому же, какими бы ни были воспоминания, они были частью моей жизни, а значит, не менее важны: только благодаря им я встретила своего Соколовского.

– Алло? – неуверенно спросила я у телефона.

Макс замер рядом и внимательно вглядывался в моё лицо; в его глазах отчётливо светился вопрос, который интересовал и меня – кто же звонит?

– Нина? – послышался в трубке знакомый голос. – Это мама.

Руки Макса вцепились в мою талию мёртвой хваткой, – наверно, выражения моего лица было тем ещё зрелищем.

– Мама? – Не верилось, что она позвонила. Узнав, с кем я говорю, парень нахмурился ещё сильнее. – Что-то случилось?

Мне в голову не приходило ни одной мысли на тему того, почему она вдруг решилась набрать мой номер.

– Случилось, дочка, – всхлипнула родительница, и у меня внутри всё похолодело. – Твой папа… в общем, он умер.

На мгновение у меня потемнело в глаза, и мне пришлось ухватиться за Макса, чтобы не упасть, потому что подогнулись ноги. Голос внезапно пропал, и я не могла вымолвить ни слова; лишь чувствовала, что по щекам поползли молчаливые слёзы.

– Как это случилось? – всё же удалось выдавить мне.

Мать прокашлялась.

– Перепутал бутылки и вместо водки выпил стеклоочистителя.

Господи… Я прекрасно помнила, сколько родитель выпивал каждый день, и скорее поставила бы на то, что он умрёт от цирроза печени, но чтобы такое…

– Когда?

– Вчера вечером. Ему плохо стало почти сразу, я побежала до соседей, чтобы скорую вызвать, своего-то телефона нету. Я и тебе звоню от них, хорошо, что твой номер нашла – завалялся на полках… – Мама снова всхлипнула. – Ниночка, ты можешь приехать? Мне так тяжело здесь… одной…

В горле стоял такой ком, что мне пришлось пару минут потратить только на то, чтобы вернуть себе обратно дара речи.

– Я приеду, мам.

– Спасибо, дочка.

Связь отключилась, а я всё продолжала держать телефон возле уха; мне всё казалось, что сейчас мама перезвонит и скажет, что пошутила.

– Что случилось? – услышала я как сквозь вату голос Макса.

– Папа умер, – отвечаю прерывистым шёпотом. – Мама просит приехать.

– Не вижу причин тебе там появляться.

От неожиданности у меня словно выбивает воздух из лёгких.

– Что значит «не видишь причин»? Если ты ослеп от ненависти к своей матери, то я не могу позволить себе того же по отношению к своей семье! – Мой голос начинал истерично повышаться – впервые в жизни я позволяла себе подобное поведение. – Ну и что, что он поднимал на меня руку – он всё равно остаётся мне отцом – человеком, который дал не жизнь!

– А он бы остановился, если бы решил угробить её?! Что-то я в этом сомневаюсь! Да и мать твоя тоже хороша – вспомнила о дочери, когда херово стало! Ты никуда не едешь!

Мой рот шокированно открылся.

– Ты не имеешь права мне запрещать! Мы с тобой всего лишь месяц вместе, а с родителями я всю жизнь прожила. Без них я не стал бы той, кто я есть!

Злые глаза Макса обжигали похлеще любого огня.

– То есть, забитой серой мышью?

Моё сердце оборвалось, пропустив удар; не помню, что бы ещё хоть когда-то в жизни мне было так больно – даже когда отец бил меня, было легче. А сейчас по ощущениям в мою грудь воткнули тупой нож и несколько раз провернули.

– Спасибо за откровенность.

Отталкиваю руки Макса и бегом несусь в сторону остановки, не разбирая дороги из-за льющихся слёз, и даже не думаю останавливаться, хотя и слышу, что парень зовёт меня.

Как добралась до дома, я не помнила – голова была словно в тумане; мать сидела на лавочке возле подъезда, которая для меня стал отправной точкой, и обнимала себя руками. В этот момент она казалась мне такой потерянной и одинокой, что моя собственная боль отошла на второй план.

– Мама.

Она резко подняла голову, и я увидела её залитое слезами лицо.

– Ниночка, – бросилась родительница ко мне на шею. Я уже даже не помнила, когда она последний раз так ласково ко мне обращалась. – Спасибо! Спасибо, что приехала!

Я обняла маму в ответ, и теперь мне хотелось рыдать просто потому, что я наконец получила от неё то тепло, о котором мечтала с самого детства, пусть причиной тому была и не я сама.

С подготовкой к похоронам мы провозились целый день, и я начала кое-что понимать в поведении матери. Во-первых, она никогда не желала мне зла – по крайней мере, по её словам – но заступаться за меня при отце боялась, потому что тогда побои доставались и ей. Она со стыдом призналась, что нормальные матери не радуются тому, что их детям достаётся вместо них, и мне полегчало хотя бы от того, что она признавала свою вину. А во-вторых, я поняла, в кого у меня эта дурацкая черта характера – всех прощать и всё терпеть: мать всю жизнь прожила с человеком, которого любила несмотря ни на что, и терпела его издевательское отношение по этой же причине. Раньше я бы просто пожалела её, но то время, что я прожила с Максом, показало мне, что для такой жертвенности есть смысл только в том случае, если оба человека дорожат отношениями. Игра в одни ворота – не причина держаться за то, что в конечном итоге всё равно развалится.

Мы отдраили весь дом практически до фундамента, отмыли окна, так что в квартире даже стало светлее и уютнее, и я самолично завесила все отражающие поверхности плотными чёрными тканями, которые нам любезно одолжили соседи. При этом кто-то смотрел на меня с жалостью, а кто-то не скрывал своей радости по поводу того, что вечерние «гуляния» моих родителей наконец-то прекратятся…

На душе было так гадко, что хотелось просто свернуться калачиком и вволю выплакаться от той боли, которая точила меня изнутри. Мне так хотелось, чтобы Макс смог меня понять и не говорил той последней фразы, которая сбила все мои внутренние установки, поставленные с таким трудом, до заводских: я вновь чувствовала себя никому не нужной вещью, которой все пользуются по мере необходимости. Какой-то дурацкий психологический барьер. Сейчас мне как никогда хотелось, чтобы рядом был Макс, и в то же время я не хотела его видеть, и от этого становилось ещё хуже.

Поздно вечером раздался звонок в дверь; меня бросило в дрожь от мысли, что всё-таки приехал Макс, потому что я всё ещё не определилась со своими желаниями.

Но на пороге стоял вовсе не Макс; вместо него моим глаза предстало потерянное лицо Алисы. От растерянности я застыла на месте столбом, и в голове не оказалось ни одной мысли.

– Пустишь? – тихо спрашивает она, словно боясь, что я могу закатить скандал.

Я делаю шаг в сторону и машу рукой в сторону кухни: мать давно легла спать, потому что из-за нервов у неё совершенно не осталось сил. Я до сих пор с трудом опознавала в этой замученной женщине свою родительницу.

Алиса робко вошла в квартиру и, раздевшись, протопала на кухню. Я не собиралась первой заводить разговор – приехать сюда было её инициативой, так что пусть начинает первая. Чтобы немного успокоиться, привычными движениями ставлю на газ чайник и готовлю чай и пару бутербродов – последний раз я ела утром в доме Макса, так что сейчас мой желудок протестующе вопил. При воспоминании о Максе сердце вновь болезненно сдалось – мне очень не хотелось терять человека, которого я успела так искренне полюбить.

– Зачем ты приехала? – не выдерживаю я.

Алиса поднимает на меня виноватый взгляд.

– Я хотела перед тобой извиниться.

Моё лицо удивлённо вытянулось – не могло быть так, что в один день одумались сразу два человека, которые были мне дороги. Думать о том, что одновременно с этим я всё же потеряла Макса, совершенно не хотелось.

– Я вся внимание.

Алиса вновь опускает голову, словно ей стыдно смотреть на меня.

– Думаю, Максим уже рассказал тебе, как сильно я была влюблена в него когда-то, – начала девушка. – Когда он прилюдно отверг меня, мой внутренний мир рухнул; да ещё подруги от меня отвернулись, – ты просто не представляешь, как тяжело мне было. Конечно, это не оправдывает моё отношение к тебе; ты была единственным человеком, которому было совершенно всё равно на то, какой я была раньше, а я повела себя так мерзко. Прости меня за это…

Пару минут я просто молча смотрю на Алису: я так устала от всего, что просто сил нет.

– И чего же ты сейчас от меня хочешь?

Вопрос получился немного грубым, потому что всё накопившееся за двадцать лет моей жизни потихоньку начинает выползать наружу.

Алиса совершенно теряется – она явно не ожидал от меня ТАКОГО проявления эмоций.

– Я, конечно, понимаю, чтобы простить такое, нужно время, но я буду ждать.

Мой рот распахнулся от удивления: она уже сейчас была уверена в том, что я её прощу? То есть, по её мнению, меня можно подставлять, унижать, отталкивать, когда вздумается, а я всё это время буду сидеть в сторонке и терпеливо ждать, когда она снова сменит гнев на милость?

– Знаешь, что я думаю? – спокойно и твёрдо спрашиваю у бывшей подруги. – Я могу дать тебе своё прощение, только что это изменит? Преданное доверие как разбитый бокал – сколько ни склеивай, трещины всё равно остаются. А ведь мне действительно было всё равно, как ты жила раньше, где бывала или как одеваешься. Мне была нужна только твоя дружба, и что я получила взамен?

Девушка некоторое время молчит, и, наверно, сама не замечает, как раскаяние сползает с её лица.

– Твои родители об тебя тоже ноги вытирали, что ж ты к ним тогда обратно прибежала?! – верещит Алиса и тут же прикрывает рот рукой.

Собственно, что и требовалось доказать…

– Ты, пожалуйста, не равняй себя с моей семьёй: они, конечно, не идеал, но они – моя семья, и когда кто-то из них умирает, я считаю своим долгом хотя бы достойно похоронить их, потому что то, что они творили – это их дело. А меня как человека характеризуют мои слова и поступки. – Я устало тру лицо ладонью, чтобы согнать сонливость. – А теперь, когда мы всё выяснили, я думаю, что тебе пора идти.

– Хорошо, я тебя поняла, – тихо роняет Алиса и спешно покидает квартиру.

Я выглядываю в окно и наблюдаю за тем, как она на ходу одевается и кому-то звонит. В этот самый момент у меня у самой звонит телефон, и на экране высвечивается «СуперМакс».

– Ты в порядке? – слышу его хмурый голос, едва успеваю поднять трубку.

– В порядке, – глухо бормочу в ответ и утыкаюсь лбом в подоконник.

Телефон усмехается.

– Я и вижу.

В голове мелькает догадка; я вскидываю лицо и отыскиваю машину Макса под фонарным столбом прямо напротив своего окна. Странно, что я сразу её не заметила… В памяти тут же проносится его фраза о том, какой он видит меня на самом деле.

– Прости, детка, – тихо говорит он, словно читая мои мысли. – Я не хотел тебя обидеть, просто… не могу понять, почему после всего того, что они с тобой сделали, ты по-прежнему рвёшься к ним. Не понимаю я этого, не понимаю…

Я просто смотрю на него несколько бесконечно долгих секунд и проклинаю свой всепрощающий характер, потому что не могу долго злиться на Макса. Особенно после того, как он называет меня «деткой», словно это какое-то магическое слово, после которого хочется броситься к нему на шею, сломя голову. Да и Макса я в какой-то степени могла понять: об меня, конечно, не тушили сигареты, но я тоже получала, так что могу представить, что он чувствует.

– Мы оба наговорили лишнего, – вспоминаю заодно и свои слова. Парень ради меня принципами поступился, а я… – Но ты должен понять, что она – моя мама. Другой у меня нет и не будет, понимаешь? Это не значит, что я просто взяла и забыла о том, через что прошла, но я не могу её бросить.

– Понимаю. Но всё равно против того, чтобы ты тут оставалась.

Его никогда и никому не под силу переделать; так и останется упёртым ослом…

– Пожалуйста, не заставляй меня выбирать между вами… – с ужасом округляю глаза.

И дело вовсе не в том, что я ни за что не выбрала бы Макса. Как раз наоборот. Это было бы слишком ужасно, если бы я отказалась от матери?

Слышу ответный смешок Макса.

– Я, конечно, засранец, но не до такой степени, – произносит он. Пару секунд в трубке стоит тишина, а потом он всё же договаривает. – А если бы я всё-таки поставил тебе ультиматум, кого бы ты выбрала?

Пару секунд молчу, собираясь с мыслями: мне кажется, что бы я сейчас ни ответила, у меня в любом случае будут проблемы. А ещё мне было страшно честно отвечать на этот вопрос, потому что тогда Макс однозначно догадается, что я к нему чувствую.