Текст книги "В атмосфере любви"
Автор книги: Карен Темплтон-Берджер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
Она повернулась, ровно настолько, что он смог увидеть ее профиль, подсвеченный солнечным лучом, пробившимся сквозь деревья. Несмотря на темные глаза и волосы, у нее была удивительно светлая кожа. Неправдоподобно светлая на фоне снежной белизны.
– Мне тоже, – выдохнула она.
Алек вдруг понял, что их отношения всегда были улицей с односторонним движением. Он всегда защищал ее, спасал, залечивал раны, физические и психические. И никогда ни о чем не просил. У него не было в этом необходимости.
Может быть, он именно этого боится, спросил он себя. Не хочет быть тем, кто нуждается в помощи? Вдруг его обнаружившаяся беспомощность нарушит баланс в их отношениях?.. Усилием воли отбросив все сомнения, он выпалил:
– Ты нужна мне, Гвин.
Она как раз подняла руку, чтобы указать на елку, со словами: «Вот эта». Но вместо этого удивленно раскрыла рот и спросила:
– Что? Для чего?
– Чтобы поставить пьесу.
– Ааа…
Рука опустилась, рот закрылся. А что еще она хотела услышать? Шагая по высоким сугробам, Гвин прошла мимо Алека к тому дереву, которое выбрала первым. Сердце стучало с такой силой, что было больно в груди.
– Я думаю, вот эта елка пойдет.
– Ты слышала, что я сказал?
– Слышала. – Гвин постаралась, чтобы ее голос не дрогнул. – И какого ответа ты ожидаешь?
– Я надеюсь услышать «да».
Когда она встретилась взглядом с этими зелеными, умоляющими глазами, ее сердце помчалось вскачь. Ей хотелось сразу всего: броситься к нему, закричать на него, погладить по щеке, снова почувствовать обольстительный вкус его губ. Она хотела его.
– Оказалось, что у меня получается еще хуже, чем я думал, – говорил Алек. – И это просто ужасно. Дети, я знаю, считают, что это безнадежная затея, что я безнадежен. Послушай, Гвин, осталось десять дней…
Он умоляет ее. Хорошо. К сожалению, он заговорил об этом несколько поздновато – денег ей уже не заработать. Но хоть что-то она получит. Правда, если он думает, что она придет в восторг от его предложения, то ошибается.
– Так, значит, ты хочешь, чтобы я занялась этим. Несмотря на то, что до этого говорил, что нам не стоит работать рядом.
– Да.
Умоляет и явно нервничает. Еще лучше. Она обошла вокруг выбранной елки.
– Должно быть, ты действительно в трудном положении. А не боишься того, что я снова захочу броситься тебе на шею?
Луч солнца, пробившийся сквозь деревья, высветил яркую прядь в его рыжеватых волосах.
– Гвин… Давай забудем об этом? О том, что я тогда сказал. В тот день… ты просто застала меня врасплох. Я вовсе не боюсь, что это может повториться.
– Не боишься?
– Нет, – несколько озадаченно подтвердил он. – А почему я должен бояться? Подобные отношения между нами не имеют будущего, и мы оба знаем это. Думаю, ни один из нас не захочет рисковать тем, что мы уже имеем. – Мускул дрогнул на его щеке. – Правильно?
Все, что он сказал, справедливо. В этом действительно нет будущего, и она это знает и не хочет терять то, что связывает их сейчас. Ее желание завести с ним роман – эгоистично, ею движет всего лишь любопытство. Наверное, все это признаки незрелости ее характера. Так в чем же дело?
Она молча продолжала придирчиво осматривать ель, словно это дерево предназначалось не для холла маленькой гостиницы, а для лужайки перед Белым домом.
– Я помню, что ты говорила насчет работы с детьми, но это замечательные ребята. – Он усмехнулся. – Если уж они так долго терпят меня, то тебя воспримут как пророка.
Нет, Гвин еще не приняла окончательного решения. Да, ей все равно нечем заняться и у нее нет денег. Но она была слишком упряма, чтобы уступить так легко. И не получить ничего взамен.
– Вообще-то, – она вздохнула, – с финансовой точки зрения это не слишком выгодно.
– Как будто у тебя есть другая работа.
– Спасибо за напоминание.
– А будь зарплата выше, это сыграло бы какую-то роль?
Она рассмеялась, не узнавая своего смеха.
– И что ты собираешься сделать для этого? Начнешь собирать пожертвования? Или шантажировать школьный совет?
– Вот что – давай заключим сделку. Если ты согласишься помочь мне, я добуду деньги для твоего возвращения в Нью-Йорк.
Повисла тяжелая тишина, нарушаемая только чириканьем какой-то птицы. Гвин сделала несколько шагов вперед и остановилась в ярде от Алека.
– Что ты сделаешь?
– Я уже думал об этом всю неделю. Могу одолжить тебе денег, без всяких процентов, на такой срок, на какой будет нужно.
Он думал об этом всю неделю? Думал о чем? О том, чтобы она спасла его от провала, или о том, чтобы избавиться от нее?
– Неужели ты в таком отчаянном положении? – ровным тоном спросила Гвин.
– Я готов сделать едва ли не все, что угодно, чтобы уговорить тебя. Ради детей…
Гвин засунула руки в карманы и снова отошла к ели. Ее сердце словно оцепенело. В ее мозгу стучала безжалостная мысль. Алек хочет, чтобы она уехала. Хочет так сильно, что готов заплатить за это.
– В колледже я играла Розалинду, помнишь? – тихо спросила она, проводя рукой по ветви ели. Алек покачал головой. – Я знаю эту пьесу изнутри и снаружи.
– Ты говоришь это, чтобы помучить меня?
– Есть немного. – Гвин улыбнулась. – Ладно, я тебе помогу… При одном условии.
– При каком?
Зачем она делает это? Почему бы просто не оставить все как есть? Алек ясно дал понять, и не один раз, что между ними ничего не может быть. Фактически он дает ей возможность выполнить то, чего она так хочет, – вернуться в Нью-Йорк. Тогда почему же она хватается за соломинку, такую тонкую, что ее нельзя увидеть и едва ли можно почувствовать?
– При условии, что ты выполнишь свою часть нашего первоначального пари. Ты должен мне настоящее свидание, приятель.
Его неожиданно широкая улыбка озадачила Гвин.
– После того, как ты сменила столько мест работы?
В его замечании был смысл. Но у Гвин нашелся на это ответ.
– Да, но не забывай, что в двух местах я проработала условленное число дней. Вообще говоря, я могла бы настаивать на целых двух свиданиях. Но, так и быть, не стану.
– Премного благодарен.
– Не сомневаюсь.
Он вздохнул. На его лице осталась улыбка, хотя и не такая широкая. Как бы ей хотелось, чтобы когда-нибудь он улыбнулся ей по-другому. Не этой заботливой улыбкой старшего брата, а улыбкой, которая говорит: «Я хочу тебя».
– Хорошо, – сказал Алек и решительно кивнул. – Я принимаю условие. Но я все равно готов дать тебе денег.
Почему бы просто не вонзить нож мне в сердце, подумала Гвин.
– Не сомневаюсь.
– Ты возьмешь их? – Она помедлила. Потом кивнула. А что еще она могла сделать? Или сказать? Ей нужны деньги, а больше их взять было негде. Алек решил проявить щедрость и великодушие, чтобы помочь ей добиться цели. Осуществить мечту. Она должна быть рада. Признательна. Даже взволнована… – Можешь вообще их не возвращать.
– Я верну все до единого цента, Алек. Даю слово.
– Послушай… – Он снял перчатку и поймал ее за подбородок. Его глаза светились теплом и заботой. Теплые и слегка шершавые пальцы скользнули по коже… – Почему ты плачешь?
Нет, только не это. Черт! Она подняла руку и смахнула со щеки предательские капли. Потом нарочито громко шмыгнула носом.
– Я не плачу, – заявила она с большей горячностью, чем следовало. – Это от холода.
– Вот как? – Алек поднял топор и направился к тому дереву, которое она выбрала самым первым. – Теперь у тебя нет сомнений?
В чем у нее не должно быть сомнений? В том, надо ли соглашаться на эту работу? В своих чувствах к нему? В желании вернуться в Нью-Йорк? В выборе елки?
Облако проглотило солнце, предвещая приближение бурана, который, судя по метеосводкам, вчера навалил два фута снега на всем северо-западе Канады. Гвин с усилием улыбнулась.
– Нет, – сказала она. – Я не передумаю.
ГЛАВА 11
Эта невозможная Мэгги увешала гирляндами весь первый этаж. Гвин не удивилась бы, если бы на собак нацепили оленьи рога с мигающими лампочками.
Ладно, хорошо, что хоть у кого-то праздничное настроение.
Алек установил елку, приняв как должное восхищенные ахи и охи – будто он сам вырастил это дерево, подумать только! – и удалился к себе проверять тетради. Поппи пошел вздремнуть после обеда. Сестры-близнецы занимались чем-то у себя в комнате. А семейство Кэботов, приехавшее на выходные из Нью-Джерси, отправилось на прогулку, чтобы успеть подышать свежим воздухом до того, как начнется снегопад.
Гвин сидела на полу перед огромной елкой и пыталась распутать гирлянду из электрических лампочек, не ощущая никакой радости от подготовки к предстоящему празднику.
Это, конечно, глупо. Для отвратительного настроения нет никаких причин. Проблема с возвращением в Нью-Йорк решена. А все, что касается Алека, – лишь кратковременное отклонение от прямого пути.
– Так что хватит хмуриться, малышка Гвиннет, – сказала она себе.
Перебирая пальцами провода гирлянды, Гвин обвела взглядом просторную комнату. Она не предполагала, что ее скромных усилий будет достаточно, чтобы обновить вестибюль. Получилось не так уж плохо. Свежевыкрашенные стены и новые бархатные подушки на диванах сотворили чудо. В воздухе витали ароматы пряностей, хвои и сухих поленьев. Весело потрескивал огонь в камине, воздушная кукуруза и клюква лежали в мисках в ожидании, когда их нанижут на нить, а Мэгги, напевая рождественскую песенку, украшала хвойными ветками стойки лестничных перил.
Ну просто полная идиллия. Остается только начать подпевать Мэгги. Но почему-то вместо этого у Гвин появилось желание попросить экономку замолчать.
Одна из лампочек разбилась. Гвин выругалась.
– Что случилось, дорогая?
– Эта чертова лампочка разбилась.
– Как хорошо, что я купила несколько запасных, когда ездила в город, – бодро сказала Мэгги.
Слишком бодро. Таким тоном, будто она вознамерилась во что бы то ни стало устроить веселое Рождество. Даже если для этого ей придется связать всех и насильно влить им в глотки подогретое вино с пряностями.
– Нет, это невозможно привести в порядок! – Гвин с отвращением отбросила так и не распутанную гирлянду в сторону, подняла глаза и встретила озабоченный взгляд Мэгги. – Ни слова, – предупредила Гвин.
В этот момент зазвонил телефон, спасая ее от замечаний экономки. Мэгги поспешила снять трубку с аппарата, установленного на лестничной площадке.
Сидя по-турецки, Гвин наклонилась вперед и уронила голову на руки. По вестибюлю волнами плыл теплый голос Мэгги, отвечающий неизвестному собеседнику. Гвин просидела так несколько минут, пока не поняла, что, во-первых, не может дышать, а во-вторых, у нее затекла нога. Она с усилием встала на ноги и подошла к елке.
– Будут еще постояльцы, – радостно сказала Мэгги, повесив трубку. – На следующие выходные. У нас забронировано все на две недели вперед!
Стоя у елки, Гвин одобрительно промычала в ответ. Потом погладила рукой темно-зеленую ветку. Ель была великолепна – стройная, пушистая, с густой и мягкой хвоей. Такие елки бывают только в детстве. Гвин вспомнила свои ощущения, когда надо было запрокидывать голову, чтобы увидеть макушку дерева, а вешая игрушку в глубине ветвей, представлять, будто находишься в лесной чаще. В памяти с удивительной ясностью всплыла картина ее первого Рождества в этом доме. Тогда она никак не хотела уходить от лесного дерева, словно по волшебству оказавшегося посреди огромной комнаты, и все бродила вокруг в своей фланелевой пижаме. Потом подтащила бабушкино кресло-качалку прямо к елке и уселась так близко, что можно было потрогать игрушки. Но она не трогала их, а только вдыхала дивный запах хвои. Тем временем Алек рассказывал ей какие-то нелепые истории, которым она безоглядно верила. Потом Нана сказала, что пора спать, и Гвин уговорила Алека, чтобы он отвел ее наверх, послушал ее молитвы и подоткнул ей одеяло. Что он и сделал в то первое Рождество.
Правда, перед тем как уйти, он объяснил ей, что большим мальчикам не положено укладывать спать маленьких девочек. И Гвин безоговорочно восприняла это, так же как и его рассказы у елки. Вообще все, что говорил Алек, она воспринимала как непреложную истину. Он был старше, опытнее и никогда не обижал ее, во всяком случае, намеренно.
Гвин еще постояла у елки, повздыхала, причем так громко, что Бобо поднял голову, потом вернулась к брошенной гирлянде. Может быть, это правда. Может быть, она и в самом деле еще ребенок. Потому что только ребенок может хотеть получить все сразу.
Она снова вздохнула. Пес сочувственно тявкнул и снова плюхнулся на пол у камина.
– Сразу видно, чья ты внучка, – раздался сверху голос Мэгги. – Не припомню, чтобы у кого-то еще, кроме вас двоих, было такое унылое выражение лица.
– Выражение моего лица соответствует моему плохому настроению, – проворчала Гвин.
– Плохое настроение? Отсюда, сверху, оно скорее похоже на глубокое отчаяние.
– Что ж. Ты близка к истине.
– Это просто смешно, Гвин!
– Отстаньте от меня, Мэгги! – Она резко дернула конец гирлянды, и в результате разбилось еще две лампочки. Раздражение с новой силой закипело у нее в груди. – Вы можете петь песенки, развешивать гирлянды и делать вид, что все прекрасно, а я не могу. Мне не весело, я не хочу веселиться, у меня нет причин для веселья. И вы не заставите меня!
Мэгги с такой решительностью устремилась вниз по лестнице, что Гвин при приближении экономки невольно попятилась. Не требовалось большого воображения, чтобы представить, что Мэгги в любой момент может превратиться в огнедышащего дракона.
– Вот что, юная леди, – сказала Мэгги, уперев руки в бока. – Может быть, в твоей жизни сейчас не все идеально. Это вообще редкий случай – чтобы все было идеально, и тебе пора бы это знать. Но у тебя есть дом, в котором можно встретить праздник, и люди, которые любят тебя. Может быть, тебе не всегда нравится то, что мы говорим и делаем, но в какой семье бывает иначе? А ведь многие лишены этого. Так что пора тебе для разнообразия подумать о других, а не только о себе, и оценить то, что ты имеешь, вместо того чтобы вздыхать о том, чего у тебя нет! – При этих словах Гвин громко всхлипнула. Но непоколебимая Мэгги не выказала ни грана сочувствия. – Чего ты ревешь?
Бросившись к стойке, Гвин схватила салфетку и громко высморкалась. Мэгги, поджав губы, ждала ответа.
– Я согласилась работать в школе.
– Давно пора, – фыркнула Мэгги, сверля ее своим металлическим взглядом. – И что еще?
– Почему вы решили, что должно быть что-то еще?
– Потому что я не вчера родилась. Так что еще?
– Алек дает мне деньги для возвращения в Нью-Йорк, – сказала Гвин, чувствуя, как ее губы снова начинают предательски дрожать.
– Ооо, вот как? – На лице Мэгги появилось выражение должного удивления. – Ну и ну. – Она немного подумала. – Но ведь он дает тебе средства на то, чего ты хочешь.
– Знаю.
– Ты должна радоваться.
– Знаю.
– Но ты не рада. – Гвин вздохнула, снова высморкалась и покачала головой. Мэгги схватила ее за руку и повела – потащила! – в кухню. – Идем отсюда, пока никто не увидел тебя и не начал приставать с расспросами.
Гвин села за стол. Откуда-то перед ней появилась чашка с чаем. От рыданий у нее началась икота, так что чай был очень кстати. Честно говоря, Гвин была удивлена тем, что не разучилась плакать. За два года жизни в Нью-Йорке она плакала раза три, не больше, не считая тех случаев, когда этого требовала роль. А теперь постоянно либо плачет, либо готова пролить слезы, либо утирается после рыданий.
Мэгги уселась напротив. Ее лицо по-прежнему было суровым. Но не успела она открыть рот для очередного внушения, как в дверь просунулась голова Мирты.
– Виола говорит, что ей нужны зубочистки для того украшения, которое она делает… Гвин, дорогая! Что случилось?
Если бы у Гвин была пара секунд, она, наверное, успела бы что-нибудь придумать. Но ей не дали и секунды.
– Алек дает ей деньги для возвращения в Нью-Йорк, – объявила Мэгги.
Гвин, раскрыв рот, посмотрела на экономку. Кажется, пару минут назад Мэгги сама предложила ей укрыться на кухне от посторонних расспросов.
– Дорогая… – Рыжеволосая голова в облаке духов была уже у ее плеча. Длинные и худые, как лапки паука, пальцы с ярко-розовым перламутровым лаком на ногтях сомкнулись вокруг запястья Гвин. – Как он мог?
– Мирта? – В дверях появилась Виола. Поверх элегантного серого свитера и таких же элегантных брюк на ней был надет яркий фартук в красную и зеленую клетку. – Ты нашла зубочистки? Гвин! В чем дело, детка?
– Алек дает ей деньги для возвращения в Нью-Йорк, – в унисон выпалили Мэгги и Мирта.
– Боже мой! – Виола заняла место у другого плеча Гвин. – Уж эти мне мужчины! – фыркнула она, поглаживая Гвин по спине. – Какие они все-таки тупицы!
– Но ведь я сама этого хотела, – промямлила Гвин, и все три женщины разом посмотрели на нее.
И в этот момент в кухне появился Алек. Совсем не вовремя. Три головы резко повернулись к нему. Гвин даже стало его жаль. На мгновение. А он поднял руки вверх, сжимая в одной из них текст пьесы.
– Что я такого сделал?
Все трое заговорили разом:
– Неужели не ясно?.. – Это же очевидно… – Разве надо что-то объяснять?
Гвин молчала, терзая в руках бумажную салфетку, и страшилась поднять на него глаза. Боялась выдать настоящую причину своего несчастного состояния. Нет, это было не детское увлечение. Не просто желание завести короткий любовный роман. И не примитивное любопытство: а каков он в постели? Она влюбилась в него. И это было самой большой глупостью из всех, что она когда-либо совершала. Пожалуй, это было самой большой глупостью на свете.
Но она все же не настолько глупа, чтобы признаться ему в этом. Несмотря на свои благие намерения, Гвин все же подняла глаза. И встретила смущенный взгляд Алека.
– Уважаемые дамы, – тихо сказал он, – вы не могли бы оставить нас вдвоем?
После краткого обмена многозначительными взглядами все три пожилые женщины вышли из кухни. Но Мэгги все же успела сказать Гвин:
– Если мы тебе понадобимся, позови. Мы будем в вестибюле.
Алек подождал, пока за ними закроется дверь, потом пододвинул стул и сел на него верхом.
– Я принес тебе текст пьесы, – сказал он, протягивая ей листы. – У тебя ведь, наверное, нет его под рукой.
– Спасибо, – пробормотала Гвин.
– Гвин… – Алек встал и посмотрел в окно, затем снова перевел взгляд на Гвин. Та опустила глаза и сцепила руки на коленях, чувствуя себя наказанным ребенком. – Гвин, – повторил он. – Посмотри на меня. – Она бросила на него косой взгляд из-под ресниц. – Пока эти три ведьмы не содрали с меня шкуру живьем, объясни, пожалуйста, в чем дело.
У нее снова задрожали губы. Если она откроет рот, слезы опять потекут ручьем. Надо что-то придумать, какое-то оправдание. Что-нибудь, чтобы скрыть правду…
– Ладно, – сказал Алек, – попробую сам догадаться. Это имеет отношение к моему предложению дать тебе денег для поездки в Нью-Йорк? – Она кивнула. Алек вздохнул. – Тогда объясни мне, пожалуйста, почему ты так расстроена? Я думал, это то, что…
– То, что я хотела, – перебила она его резким дрожащим голосом. – Да, это так.
– Так ты передумала уезжать?
– Нет… Не передумала. Дело не в этом…
Она пожала плечами, делая вид, что что-то не договаривает. Гвин и в самом деле кое-что не договаривала. Но вряд ли Алек догадается что. Ему и не надо догадываться.
– Ага, я понял.
– Понял?
– Ты это из-за гордости? Переживаешь, что не смогла заработать эти деньги сама?
Вполне подходящее объяснение.
– Немного, – пробормотала она.
– Но это же глупо, – сказал он и снова сел, скрестив на груди руки. – Какая тебе разница, откуда взялись деньги? Ты сама сказала, что тебе нужна моя поддержка. Поэтому я и решил дать тебе самое ощутимое доказательство того, что готов тебя поддержать. Я не смогу вынести, если ты будешь страдать здесь, не имея возможности заниматься тем, чем хочешь. И потом, эти деньги все равно лежат у меня без пользы…
– Не надо, Алек. Достаточно.
Она встала и подошла к столу, на котором Мэгги приготовила продукты для теста. Сливочное масло, сахар, ваниль, яйца, мука. И натертый шоколад. Значит, экономка будет печь то самое печенье. Гвин мгновенно вспомнила о том таком коротком поцелуе много лет назад. И о совсем недавних объятиях. Она с усилием повернулась лицом к Алеку и скрестила руки на груди.
– Не надо выплескивать на меня все твое благородство сразу. Я такой ноши не вынесу.
– Отлично, – сказал Алек, хлопнув ладонью по столу, – будем считать, что вопрос улажен. – Повернув голову к двери, он крикнул: – Вы слышите, леди? Вопрос улажен!
По ту сторону двери раздался шорох, потом наступила тишина.
Алек широко улыбнулся, но спустя мгновение его улыбка растаяла. Он встал и приблизился к ней. Гвин задрожала и шагнула в его объятия, как потрепанный в бурях корабль в тихую гавань. Не то вздох, не стон сорвался с ее губ. Хочу, хочу, хочу, стучало в ее мозгу, в сердце, пульсировало сладкой ноющей болью между ног. Она вдыхала его запах, прижимаясь к нему щекой, ладонями, грудями.
Теплая и сильная рука коснулась ее подбородка и замерла перед тем, как с терзающей нежностью погладить ее по щеке. Желание нарастало, становясь все полнее, мучительнее, нестерпимее. Гвин почти не могла дышать.
– Послушай, Сверчок… – Она чувствовала его дыхание. Ей достаточно было бы привстать на цыпочки, чтобы коснуться кончиком языка его гладковыбритого подбородка, нежно сжать его зубами, дотянуться до его губ. Огонь полыхал, поднимаясь все выше… – Надеюсь, что мои инвестиции не пропадут зря, слышишь? – Эти глаза!.. Гвин не могла понять, что скрывается в них. Но она хотела оказаться там, внутри его души, так же как хотела принять его в свою душу и в свое тело. – Если уж ты решила стать актрисой, то должна стать лучшей актрисой на свете, слышишь?
А затем он выпустил ее. И она осталась стоять, сотрясаемая толпой потерявших ориентацию импульсов, словно оборванный высоковольтный провод.
– Пойду закончу наряжать елку, – сказал Алек, направляясь к двери.
Когда Гвин восстановила способность управлять своим телом, она была готова убить его.
Взрослый мужчина не должен дрожать после того, как по-дружески обнял женщину. Во всяком случае, так всегда казалось Алеку. Он молча поднял с пола электрическую гирлянду и распутал ее – дрожащими руками – потом заменил разбитые лампочки, забрался на стремянку и начал обвивать гирляндой елку.
– Как тебе это удалось? – услышал он раздраженный голос Гвин. – Я возилась с этой штукой целый час и только сильнее запутала ее.
Алек бросил на нее короткий и, как он надеялся, уверенный взгляд.
– Ничего сложного. – Он подмигнул ей со стремянки. – Просто надо иметь сноровку, вот и все.
Гвин покраснела. Она покраснела! Они знают друг друга двадцать лет, а она краснеет, от того что он подмигнул ей! Алек отвернулся к елке, продолжая развешивать гирлянду. Прикасаться к ней – невыносимо, не прикасаться – еще более невыносимо. Он все еще чувствовал на себе отпечаток ее хрупкого тела, ее теплое дыхание. Он мог поцеловать Гвин, это было бы так легко и так чудесно. Но это было бы ошибкой.
У него были другие женщины, еще до Сары. Не очень много, но достаточно для того, чтобы сравнивать. Основываясь на этом ограниченном, но тщательно проанализированном опыте, он мог сделать два вывода: ни одна женщина так не трепетала в его объятиях и ни одной женщине не удавалось заставить его настолько забыться.
– Подай мне вторую гирлянду, пожалуйста.
Алек протянул руку, упругая масса проводов легла на его ладонь. Он украдкой поглядывал на Гвин сверху вниз: она выкладывала на стойку – не слишком аккуратно – коробки со стеклянными елочными игрушками. Нахмуренные брови, поджатые губы. Ни разу не улыбнулась после того, как они ушли из кухни. Да, она краснела. Но не улыбалась. А он так любит, когда она улыбается.
Гнетущая тишина в комнате парализовала его. Несколько секунд, а может быть, целую минуту Алек стоял не шевелясь. Потом, словно проснувшись, нетерпеливо швырнул наверх конец гирлянды. Наспех закрепив остальное на ветвях, он медленно и осторожно спустился с лестницы. И так же медленно подошел к Гвин.
Она стояла к нему спиной. Если бы не скрипнула половица, она бы не заметила его приближения. Гвин обернулась и прижала руку к груди. В ее огромных карих глазах промелькнула смесь удивления, надежды, смущения. Алек не дал ей времени для возражений и не дал времени себе, чтобы передумать, чтобы в сотый раз убедить себя, что это неразумно. Неправильно, опасно!
Еще до того, как их губы встретились, Гвин приоткрыла рот – впрочем, Алек не знал зачем, для приветствия или же для протеста. Негромкий стон вырвался из ее груди, окончательно подрывая способность Алека управлять собой. Он сжал в ладонях ее голову. Ежик коротко стриженных волос покалывал пальцы, неожиданно вызывая эротические ощущения.
Только один поцелуй, сказал Алек себе, всего лишь один, чтобы утолить голод. Как он ошибался!
Он хотел ее всю, хотел впитать ее вкус и запах. Его ладони ныли от желания дотронуться до ее грудей, погладить обнаженные бедра, живот, стройные длинные ноги. Гвин обхватила его за спину и скользнула руками ему под свитер, а он в ответ бесстыдно прижался к ее бедрам, не скрывая того, как возбужден. Желание пульсировало, разгораясь все сильнее.
Коробка с елочными украшениями упала на пол, но Алек лишь смутно услышал звон разбившегося стекла и не оторвался от горячих влажных губ, которые жадно прижимались к его губам. В этом поцелуе, в этом слиянии губ, соприкосновении языков не было ничего невинного.
Ему следовало уйти, убежать. Но вместо этого он приподнял Гвин и посадил ее на регистрационную стойку, а она сразу же обвила его ногами и еще крепче прижалась к нему. Еще одна коробка с игрушками шлепнулась на пол. Только одежда – да еще последние остатки благопристойности – сдерживали его.
– Алек…
– Ммм? – промычал он где-то у ее уха.
– Ты знаешь, мы не одни в гостинице, – прошептала Гвин, обдавая его висок влажным дыханием.
– Знаю.
Он отогнул высокий ворот ее свитера и принялся целовать шею – длинную, белую, душистую.
– И, чтобы внести ясность, это ты начал.
– Я начал, я…
Гвин отстранилась, удерживая его руками за шею. В ее глазах плясал вопрос.
– Зачем?
Короткий вопрос хлестнул его, требуя ответа. Алек попытался отогнать его, понимая, что, если он начнет отвечать, вся прелесть момента уйдет.
– Хочешь логики?
– Нет. – Уголки ее рта лукаво взлетели вверх. – Я думаю, вполне очевидно, чего я хочу.
Его улыбка получилась какой-то дрожащей.
– Но как же… ведь ты сама сказала, что… передумала?
– Это была откровенная ложь, – заявила Гвин, пожимая плечами. Потом нежно провела по его щеке костяшками пальцев и добавила: – Но мне любопытно знать, что происходит в твоей ученой голове.
Алек дотронулся пальцем до ее набухших от поцелуев губ. Перед ним была женщина, не ребенок, не сестра и даже уже не друг. Он не мог отрицать этого. Она влекла его как женщина. Но что он мог сделать?
– А если ты поймешь, что происходит в моей голове, это что-то изменит?
– Не знаю. Может быть, что-то изменится.
Алек с огромным усилием отстранился от нее. Ощущение пустоты мгновенно отозвалось в сердце ноющей болью.
– Не уверен в этом, – со вздохом сказал он и отвернулся. – Хотеть тебя – этого мало.
– А ты хочешь меня? – спросила она.
Он не смотрел на нее, но почувствовал в ее интонации улыбку.
– О, Гвин… – Он покачал головой. – Я жажду тебя.
Алек не мог заставить себя посмотреть ей в лицо, не знал, что делать, что сказать. А она, подойдя ближе, остановилась перед ним, скрестив на груди руки.
– Но?..
Интонация была обвиняющей. Вполне заслуженно. Алек обхватил ладонью щеку, как высеченный из мрамора мыслитель.
– Вот именно. Но.
Он увидел, как напряглось ее лицо. Сейчас будет взрыв, понял он.
– Мы взрослые, Алек…
– И все равно не должны этого делать, – сказал он, споря скорее с собой, чем с ней. – Я слишком дорожу нашими отношениями, чтобы обращаться с тобой подобным образом.
– Каким таким образом? – с вызовом спросила Гвин, но, увидев его сдвинутые брови, чуть-чуть понизила голос: – Ведь мы оба понимаем, что это временно…
Последнее слово больно хлестнуло его.
– И тебя это устраивает?
Теперь Гвин сделала шаг назад. Вот сейчас, подумал он, ожидая атаки.
– Не понимаю тебя, Алек. В этот раз начал ты. Клянусь небесами, ты начал это. Если тебя не устраивают подобные отношения, зачем было начинать?
Он не ответил. Гвин резко повернулась и направилась к двери.
– Разбирайся сам с этой елкой, – бросила она через плечо. – Я пошла в конюшню. – Потом повернулась и добавила: – Может быть, к тому времени, когда я вернусь с прогулки, ты наконец поймешь, что происходит между нами. И чего хочешь. Хорошо?
Минуту спустя дверь за ней захлопнулась с таким грохотом, что звякнули оконные стекла.
Верба удивленно фыркнула, когда Гвин пустила ее в галоп, потом с веселым ржанием поскакала вперед. Сырой ветер, дующий с озера Уиннисквэм, обжигал лицо и затруднял дыхание. Гвин ехала вдоль берега, почти не замечая тяжелых облаков, которые уже наполовину закрыли горы на севере. Холодные злые слезы застилали ей глаза.
Окрестности этого озера были плохо знакомы Гвин, и она понимала, что безрассудно с ее стороны гнать лошадь по неровной каменистой местности. Но Верба скакала уверенно, мощно, а Гвин чувствовала, что ей просто необходимо сделать что-нибудь безрассудное. Чтобы хотя бы на время забыть обо всем, кроме ритмичного стука копыт по мерзлой земле.
Черт с ним, черт с ним, черт с ним! Этот парень сначала доводит ее до кипящего состояния, а потом делает два шага назад! Что за проблемы у него? Она еще ни разу не слышала, чтобы мужчина отказался от короткого, ни к чему не обязывающего его романа ради… Ради чего?
Она пустила лошадь шагом, а потом совсем остановила, давая ей и себе возможность перевести дыхание.
Так, значит, все дело в этом. Ради чего? Что еще она в состоянии предложить Алеку Уэйнрайту кроме нескольких улыбок и, может быть, приятного времени в постели? Ведь она, по ее собственному признанию, ветрена, легкомысленна и импульсивна. Тогда как Алек такой постоянный, спокойный, прозаичный. И это ей нравилось в нем. Она любила его за это. Доверяла ему. Что бы она ни делала, он всегда поддерживал ее. Даже не одобряя намерения вернуться в Нью-Йорк, он был готов помочь ей, потому что она этого хотела.
Она вспомнила тех сопляков, с которыми встречалась раньше, тех неудачников, которые говорили только о своих проблемах. В одном мизинце Алека было больше доброты и благородства, чем в них всех вместе взятых. Гвин хорошо представляла, сколько терпения и самопожертвования требовалось для того, чтобы быть учителем.
Или чтобы иметь дело с ней.
Но он не любит ее. Да, его влечет к ней, но это не любовь. И как бы ни тяжело было признавать это, он прав. Короткий роман не устроит их обоих. А все остальное не подлежит обсуждению.
