Текст книги "Пока мы не встретились"

Автор книги: Карен Рэнни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава 24

Наступили сумерки. Монкриф не вернулся в Балидон, и Кэтрин начала беспокоиться. Если бы он собирался задерживаться, то прислал бы известие. Он всегда думал о других.

Кэтрин трижды спрашивала Уоллеса, нет ли вестей от герцога, и трижды тот отвечал отрицательно.

Тепло ли Монкриф оделся? Может быть, он переночует в трактире? Кэтрин задавалась этими пустыми вопросами, чтобы не думать о главном: не случилось ли с ним чего?

Был и еще один вопрос: виновна ли Глинет в том, что хотела навредить своему господину?

Сколько Кэтрин ни думала, она не могла припомнить случая, чтобы Глинет на нее сердилась. Нет, домоправительница всегда держалась дружелюбно и почтительно. В Колстин-Холле их отношения хозяйки и компаньонки быстро переросли в дружбу. Во всяком случае, Кэтрин надеялась, что они были друзьями. Неужели в Глинет она так же ошибалась, как ошиблась в Гарри?

Проходили часы, тревога Кэтрин росла. Она пыталась успокоиться и говорила себе, что Монкриф способен себя защитить. Кроме того, Шотландия теперь уже не варварская страна. Здесь не приграничный район, не бывает набегов похитителей скота. Балидон расположен так далеко к югу от Северного нагорья, что дикие выходки тамошних жителей ему не грозят.

Кэтрин дотемна шагала из угла в угол по библиотеке, не в силах что-нибудь съесть или спокойно сидеть в гостиной с Гортензией. Наконец она не выдержала, и решили пройти до ворот. Ну и пусть слуги видят, что она беспокоится. Они, видно, решили, что госпожа помешалась на своем муже. Может быть, так и есть. У дверей ее встретил Уоллес.

– Ваша светлость… – мягко начал он.

Кэтрин застыла как вкопанная в ожидании самых плохих вестей. Но Уоллес просто протянул ей плащ:

– На улице холодно, ваша светлость.

– Да-да, – пробормотала Кэтрин, чуть не плача от предупредительного тона Уоллеса и его встревоженного взгляда. Очевидно, в Балидоне не только она беспокоилась о Монкрифе.

– Уоллес, может быть, нам выслать поисковую группу? Уоллес подумал и отрицательно помотал головой:

– Ваша светлость, если герцог не вернется к утру, то тогда – да. Но возможно, его что-то задержало. Лошадь могла захромать или потерять подкову.

Кэтрин кивнула, чувствуя благодарность к Уоллесу за его оптимизм. Отчего же ей кажется, что случилось непоправимое? Кэтрин знала ответ. Она ждет самого худшего потому, что самое худшее однажды с ней уже случилось.

Пока Гарри не погиб, Кэтрин не верила, что он может умереть. Теперь-то она знала, что судьба часто карает беспечных.

О Господи, как она будет жить, если что-то случилось с Монкрифом?

Кэтрин открыла дверь и вышла во двор раньше, чей Уоллес успел позвать лакея. Стоя в темноте перед замком, она подняла глаза к яркому рисунку звезд на небе.

Монкриф совсем не похож на Гарри, как солнце не похоже на луну. Конечно, они оба служили в Шотландском стрелковом полку. Оба плавали в Северную Америку. Оба были мужчинами. На этом сходство кончалось.

Лакей в теплом плаще, наконец, догнал Кэтрин. А Монкриф надел сегодня теплый камзол? Надо надеяться, что надел. С утра было еще холоднее.

Кэтрин осторожно сделала несколько шагов по гравийной дорожке, потом ускорила шаг и стала ходить туда-сюда по аллее, усыпанной опавшей листвой. Стоять на месте она не могла. Надо двигаться, чтобы не думать о самом страшном. Иначе она сойдет с ума.

Нет. Кэтрин остановилась и мотнула головой.

Монкриф сейчас появится и посмеется над ее тревогой. А потом, когда поймет, как она беспокоилась, соскочит с коня и обнимет ее.

Кэтрин двинулась вперед по дороге. Лакей следовал за ней как тень. В Балидоне Кэтрин привыкла, что кто-нибудь постоянно ее сопровождает, и уже не обращала на это внимания.

«Монкриф, вернись. Обещаю, я больше не буду так паниковать, но только вернись! Вернись, пусть никто не узнает, какая я истеричка. Я могу быть внешне спокойна, но сердце мое разрывается от беспокойства. Я все время помню момент, когда распечатала письмо с известием о смерти Гарри. Где ты, Монкриф?»

– Господи, – взмолилась она, поднимая глаза к небу, – Господи, спаси и сохрани его, отведи от него беду.

На дорожку стал опускаться туман. Казалось, плачет сама природа.

Кэтрин продрогла до костей, но не от ночного холода, а от страшных предчувствий. Она продолжала идти, не в силах стоять на месте.

Через четверть часа от въездных ворот послышался слабый шум. Кэтрин приказала лакею остаться, а сама быстро пошла вперед. Ей хотелось самой встретить Монкрифа.

«Где ты был?» – спросит она его с естественным не довольством жены. А может быть, ничего не спросит, а просто обрадуется, что он, наконец, вернулся.

Но это оказался не Монкриф, а фермерская повозка с тепло укутанным возницей.

Подошел лакей и поднял лампу.

– Эй, ты, там! Если ты что-то везешь в Балидон, то тебе к черному ходу, это следующий поворот.

– Везу, везу, – проворчал незнакомец, поворачивая к ним грубое лицо, – только это герцог Лаймонд. И я молю Бога, чтобы он был еще жив.

В мгновение ока Кэтрин подскочила к повозке, забралась на нее и дрожащей рукой смахнула сено с лица Монкрифа. Герцог был прикрыт одеялом, но оно промокло от крови. Кэтрин положила голову мужа себе на колени и осторожно дотронулась до бледного лица.

– Езжайте помедленнее, – распорядилась Кэтрин, сохраняя внешнее спокойствие. – А вы бегите за помощью, – обратилась она к лакею, и тот бросился прочь, только лампа подпрыгивала на бегу.

Дорога казалась бесконечной. Наконец повозка остановилась у высоких дубовых дверей Балидона, где уже выстроилась целая фаланга лакеев. Лица у всех были встревожены. Кто-то принес дверь, ее пристроили к днищу повозки как импровизированные носилки. Четверо влезли наверх.

– Ваша светлость. – Уоллес, который остался снаружи, положил Кэтрин руку на плечо. – Позвольте им снять его.

Она кивнула, осторожно переложила голову Монкрифа на сено и отползла в угол, чтобы не мешать.

– Только осторожнее! – предупредила она, хотя это распоряжение было явно излишним.

Когда Монкриф оказался на носилках, Кэтрин невольно зажмурилась – муж выглядел совсем как мертвый. Лакеи медленно понесли его вверх по лестнице в герцогские покои.

– У нас в Балидоне есть какой-нибудь лекарь? – спросила Кэтрин у Уоллеса.

– У одной горничной в деревне мать, она лечит раны.

– Пошли за ней, – распорядилась Кэтрин, поднимаясь вслед за носилками.

Все платье Кэтрин было в крови Монкрифа. Она оглядела себя и содрогнулась. Монкрифа ранили, надо обязательно допросить возницу.

И еще кое-кого.

– Как только Глинет вернется, пошли ее ко мне, – приказала Кэтрин Уоллесу и, не дожидаясь ответа, догнала носилки.

Лакеи осторожно переложили Монкрифа на кровать. Кэтрин присела на край кровати и приподняла окровавленную рубаху.

В Монкрифа стреляли. Кэтрин хотелось кричать, но усилием воли она сохранила самообладание и приказала принести перевязочный материал. Она почти выхватила из рук лакея льняную салфетку и прижала ее к кровоточащей ране.

– Он потерял много крови, – раздался старческий голос у нее за спиной. Кэтрин вздрогнула и обернулась: рядом улыбалась старушка, зияя беззубым ртом. – Я Энни, – объяснила она. – Я пришла ему помочь, если ты, конечно, позволишь.

Глубокие морщины изрезали все лицо женщины. Казалось, небесный скульптор сначала сжал это лицо, а потом позволил ему распрямиться. Старушка едва доставала Кэтрин до груди, но в ее глазах читалась недюжинная сила характера. Знахарка сложила на груди руки и стояла, постукивая ногой по полу; улыбалась она с оттенком высокомерия.

– Ты что, собираешься дать ему истечь кровью? Он и так на полпути к смерти. Ну-ка подвинься, дай подойти. – В тоне старухи звучал приказ.

– Это знахарка, о которой ты говорил? – спросила Кэтрин Уоллеса, который стоял в дверях.

– Да, ваша светлость. Она оказалась в замке, Лечила одну из служанок.

– Бедная девушка страшно обожглась вчера, но не думаю, что ты об этом слышала.

Кэтрин покачала головой, старуха, демонстративно вздохнула:

– Я так и думала. Такие как ты, никогда не замечают, что делается внизу.

– Вы будете оскорблять меня или лечить моего мужа?

– И то и другое, – отрезала женщина. – Но сначала лечить.

Кэтрин отошла в сторону и смотрела, как Энни разрезала рубашку и приказала снять с Монкрифа остальную одежду. Одну из служанок послали за кипяченой водой, другую – за мешком Энни, который остался в кухне. Третья отправилась в огород за нужными травами. Даже Кэтрин получила задание.

– Сядь там, – указала старуха на другую сторону кровати. – Держи его за руку. Он скоро придет в себя, так что пусть лучше смотрит на твою, хорошенькую мордашку, чем на меня.

Кэтрин сделала, как ей велели, пододвинула стул к кровати и взяла левую руку Монкрифа в свои ладони.

– Что вы собираетесь сделать?

Женщина не ответила. Кэтрин повторила вопрос, на сей раз более настойчиво, намереваясь отстранить Энни, если не получит ответа. Да сумеет ли эта дерзкая старушка действительно оказать, помощь, даже если искренне этого хочет? Кэтрин не позволит проводить над Монкрифом сомнительные опыты!

– Только не строй из себя слезливую дамочку, – одернула ее Энни. – Терпеть не могу слабодушных аристократок.

– Я не аристократка. Я дочь фермера.

– Значит, должна держать себя в руках.

– Что вы собираетесь делать? – в третий раз спросила Кэтрин. – И не увиливайте. Ваши оскорбления меня не запугают.

– Собираюсь вынуть пулю из его плеча, – сообщила, наконец, Энни, вынимая из мешка длинный, устрашающего вида пинцет. – Он пока без сознания, и я не могу дать ему обезболивающего. Будет очень больно. Посмотрим, есть ли от тебя толк, дочка фермера.

Кэтрин ухаживала за отцом, когда тот болел, сидела с ним в его предсмертные часы. Много раз она помогала больным и роженицам, но никогда в жизни не чувствовала себя такой бесполезной, как сейчас. Кэтрин держала Монкрифа за руку и молилась, пытаясь хотя бы немного успокоить страшную боль.

Энни посыпала рану герцога каким-то вонючим порошком.

– Что это?

– Или ты будешь задавать вопросы, или я буду работать, – проворчала Энни. Игнорируя вопрос Кэтрин, она приказала служанке: – Держи свечку ближе.

Кэтрин хотелось закрыть глаза, но она не сводила взгляда с лица Монкрифа. Когда Энни взялась за свой пинцет, глаза Монкрифа внезапно раскрылись.

– Все хорошо, Монкриф, – проговорила Кэтрин. – Я здесь.

Его пальцы сжали кисть жены. Кэтрин не знала, услышал ли он ее, облегчила ли она хоть на йоту страдания мужа. Она погладила его руку до локтя, принося этим успокоение скорее себе, чем ему. Обычно горячая кожа Монкрифа была холодной и влажной.

Лакей и камердинер закончили раздевать Монкрифа, и Кэтрин прикрыла его до талии простыней.

Энни криво усмехнулась:

– У него нет ничего нового, дочка фермера. Я видывала такое и раньше.

Кэтрин молча нахмурилась. Она в жизни не встречала более, несносной женщины, даже Джулиана была приятнее.

Энни погрузила огромный пинцет в рану. Кэтрин зажмурилась от ужаса, приложила руку мужа к своей щеке и молилась, чтобы все скорее кончилось. Монкриф был в сознании, но молчал, только сильнее стискивал пальцы Кэтрин, мужественно терпя невыносимую боль.

– Я так беспокоилась, – тихонько говорила ему Кэтрин, как будто они беседовали наедине. Монкриф приоткрыл глаза, посмотрел на жену затуманенным взглядом и хотел что-то сказать, но она приложила палец к его губам.

– Ты дома, и это главное.

Монкриф застонал и снова закрыл глаза, и в этот момент Энни поднялась на ноги и показала кусочек металла, который держала пинцетом.

– Вытащила.

Лицо Монкрифа стало серым, как пепел. Кэтрин прикрыла его еще одним одеялом.

– Не хочешь сама зашить рану?

Кэтрин представить себе не могла, что будет причинять Монкрифу боль.

– Нет-нет, заканчивайте сами!

– Я не портниха, – проворчала знахарка. – У него останется шрам. – Она вынула из сумки иголку с ниткой и начала плотными стежками зашивать рану Монкрифа, как будто это была не человеческая кожа, а порванная рубашка.

Кэтрин смотрела в сторону, а когда Энни насмешливо пробормотала что-то о ее чувствительности, ничего не ответила. Ей казалось, что она чувствует боль Монкрифа, как свою собственную. Кэтрин не выпускала руку Монкрифа, стараясь придать ему сил, да и себя убедить, что он жив и в безопасности.

Вдруг в дверях появился Питер и протиснулся сквозь толпу собравшихся лакеев и служанок. Недавно Монкриф поручил ему распоряжаться конюшнями, и Кэтрин теперь редко видела молодого человека. В последний раз она видела Питера, беседующего с Монкрифом, где-то, неделю назад. Они смеялись, жестикулировали, и Монкриф тогда выглядел совсем молодым, не старше Питера.

Сейчас Питер протянул Кэтрин обитую кожей шкатулку.

– Ваша светлость, здесь порошок. Мы всегда обрабатывали им пулевые ранения, – торопливо заговорил он. – В Квебеке он помогал, поможет и здесь.

Кэтрин подняла крышку. Внутри оказался набор аптекарских пузырьков. Каждый был подписан четким, разборчивым почерком.

– Ваша светлость, вам нужен порошок от пуль. Полковник сам его подписал.

Кэтрин вынула пузырек и передала его Энни, но знахарка отмахнулась:

– Хочешь посыпать, посыпай, но тогда сама и перевязывай его.

Кэтрин повернулась к Уоллесу:

– Проводи эту женщину из Балидона. Неужели в замке нет больше никого, кто умеет лечить? Может быть, послать за кем-нибудь? Чтобы человек был добрый?

Лицо Уоллеса вспыхнуло.

– Я поищу, ваша светлость. Кэтрин кивнула:

– Поищи, Уоллес. – Она перевела взгляд на Энни, которая усмехалась беззубым ртом: – Я не хочу, чтобы вы подходили к моему мужу.

– Ты меня еще позовешь, дочка фермера. А я могу не прийти. – И знахарка ушла.

Кэтрин обратилась к слугам, которые толпились в ногах кровати:

– Благодарю вас за ваше сочувствие, но сейчас герцогу нужен покой.

Молодая служанка сделала книксен и, краснея, сказала:

– Ваша светлость, он – наш герцог. Кэтрин кивнула, показывая, что понимает ее.

– Я буду сообщать вам о его самочувствии. Наконец все разошлись. В спальне остались только Кэтрин и Питер. Кэтрин склонилась над Монкрифом. Рана была зашита грубо, как и обещала Энни, но оставалась чистой.

– Посыпать порошок прямо на рану? – спросила Кэтрин у Питера.

Юноша подошел и встал рядом.

– Да, ваша светлость. И погуще. А потом перевяжите. – Он вынул из шкатулки чистый бинт.

Кэтрин осторожно обработала рану, потом старательно перевязала мужу плечо.

– Надо бы дать Монкрифу что-нибудь обезболивающее, – сказала она, – но у меня нет опиумной настойки.

– Я думаю, герцог не станет принимать ее, ваша светлость. Он раньше на это никогда не соглашался, когда был ранен.

– Так его ранили на войне?

Кэтрин не замечала никаких шрамов, когда любовалась телом Монкрифа. Питер кивнул:

– Да, ваша светлость. В ногу. А потом еще в грудь. Тогда мы боялись, что он не выживет.

Кэтрин натянула простыню Монкрифу до подбородка, затем укутала его одеялом. Он начинал дрожать. Кэтрин и раньше видела, что такое бывает с людьми после ранений. Она присела рядом с мужем, взяла его руку и стала осторожно поглаживать.

– Я должен вас сейчас оставить, ваша светлость. Вам принести что-нибудь?

Кэтрин хотелось слышать дружеский голос. Хотелось, чтобы ей сказали, что Монкриф поправится, что рана не воспалится. Хотелось узнать, кто стрелял в ее мужа и где сейчас Глинет.

Однако было очевидно, что Питер знал не больше ее самой и ничем не мог успокоить свою госпожу. Он обладал силой и верностью, это правда, но помочь ей был не в состоянии. Единственным человеком, кто действительно мог это сделать, был сам Монкриф.

– Благодарю вас, Питер, – ласково произнесла Кэтрин. – Сейчас мне ничего не нужно. – Но не успел молодой человек выйти из комнаты, как она добавила: – Спасибо вам за сочувствие. Монкриф ценит вашу верность.

Питер ушел. Кэтрин задумалась. Ее никогда не прельщали почести, связанные с герцогским титулом, но все же власть была удобна. Никто не посмел возразить, когда она велела прогнать Энни. Напротив, слуг испугал ее гнев, они беспрекословно повиновались, вот только Кэтрин не знала кому: герцогине или жене?

Кто-то успел разжечь камин, и Кэтрин с благодарностью ощущала идущее от него тепло, но в комнате все равно было прохладно, и она прикрыла Монкрифа еще одним одеялом.

Стояла полная тишина, которую нарушало хриплое дыхание Монкрифа. Кэтрин долго смотрела на мужа, пока не убедилась, что он лежит удобно и что ему тепло. Тогда она поднялась, подошла к окну и стала беззвучно молиться, чтобы не потревожить беспокойный сон Монкрифа. Молитва ее была проста и бесхитростна: «Исцели его, Господи! Верни ему здоровье и силы, а взамен возьми у меня все, что захочешь».

Кэтрин вспоминала, каким муж был только сегодня утром: его радостный смех, сильные руки на своей талии.

Теперь все эти ежедневные радости казались недостижимыми.

Эта ночь странным образом напоминала ей ночь их венчания. Во всяком случае, в изложении Монкрифа и Глинет. Наверное, он также нес вахту, гадая, выживет она или нет.

Кэтрин закрыла шторы и вернулась к кровати. Монкриф был страшно бледен. Кэтрин склонилась над ним и положила ладонь на его лоб. Лоб был прохладным.

В их браке Монкриф давал Кэтрин больше, чем она ему. Он дал ей свое имя, свое богатство, он был с ней невероятно терпелив. Он сделал ее герцогиней. Научил страсти и радовался, найдя в ней хорошую ученицу.

А что она дала ему? Ничего.

Расстроенная этими грустными мыслями, Кэтрин присела и погладила Монкрифа по щеке. Его глаза раскрылись. У Кэтрин сжалось сердце от выражения боли на его лице.

– Дать тебе глоточек виски? Чтобы меньше болело.

– Бочку, – прошептал он и попытался улыбнуться. Монкриф протянул руку, коснулся ее ладони и снова закрыл глаза.

– Как я попал домой?

– Какой-то мужчина привез тебя в телеге, – сообщила Кэтрин и рассказала, как это произошло.

Монкриф скова открыл глаза.

– Скажи Питеру, пусть не отпускает его. Я думаю, это он стрелял в меня.

– И куда вы теперь пойдете? – спросила миссис Маккларен у Глинет.

Глинет держала за руку Робби, в другой руке у нее был чемодан. Она с грустью посмотрела на женщину, которая была к ней так добра с самого первого дня их знакомства.

– Мистер Маккларен еще не вернулся. Значит, там что-то не так. Я не могу принести беду в ваш дом, – сказала она. – Лучше, чтобы нас с Робертом здесь не было.

– У него могло отвалиться колесо, он мог заблудиться, да что угодно могло случиться.

Глинет покачала головой:

– Нет, случилось что-то еще. Я чувствую.

– Неужели вы думаете, что я отпущу вас в такой холод? – Миссис Маккларен нагнулась и взяла Робби на руки. – Маленький мой! Куда же вы пойдете?

– У меня есть место, – сказала Глинет.

Миссис Маккларен стояла, покачивая Робби на руках и загораживая собой выход.

– Какое место?

Глинет часто хотелось рассказать старой женщине свою историю, а сейчас особенно.

– Я отправлюсь домой.

– А там примут вас?

Глинет подумала об отце, который всегда занимал непримиримую позицию, но в последние месяцы почему-то смягчился. Он сам разыскал свою дочь, сказал, что соскучился, что хотел бы побороть возникшее отчуждение, даже расспросил о Робби. Ну что же, сейчас настало время испытать на прочность его вновь обретенную привязанность.

– Да, – твердо ответила Глинет. – Я в этом уверена. – Затем добавила: – Герцог обязательно сюда явится. Я очень за вас тревожусь.

– Что мне ему сказать?

– Не лгите ему, – посоветовала она. – Герцог из тех, кто умеет выяснить правду.

Монкриф видел насквозь саму Глинет, понял, что к Кэтрин она испытывает странную смесь ненависти и привязанности.

– Глинет, зачем вам уезжать? Вы же не сделали ничего дурного.

Сделала. Но рассказывать о своих прегрешениях этой доброй женщине Глинет не собиралась. Наконец миссис Маккларен передала мальчика Глинет. Та снова подхватила чемодан и быстро, чтобы не передумать, вышла из дома, где она когда-то нашла покой и безопасность.

Возможно, настало время, когда все ее тайны раскроются, но у Глинет не хватит духу самой все рассказать Монкрифу.

Глава 25

Ночью Кэтрин еще дважды обрабатывала рану Монкрифа, и оба раза рана выглядела все так же. Не было ни покраснения, ни припухлости, которые могли бы указывать на воспаление. Видно, Энни, несмотря на грубые слова, все сделала хорошо, а может быть, порошок Монкрифа оказал свое действие.

Иногда Монкриф просыпался, его затуманенные глаза прояснялись, он узнавал Кэтрин. Глубокой ночью он снова проснулся, оттолкнул стакан, когда Кэтрин хотела дать ему еще немного виски, и попытался сесть.

Кэтрин не позволила, мягко удержав его голову на подушке.

– Тебе нельзя, – строго сказала она. – Тебя ранили, ты потерял много крови.

– Надо же, уцелеть в Квебеке для того, чтобы получить пулю в Шотландии. – Монкриф нахмурился, и Кэтрин пальцем разгладила морщинки у него между бровями. – Где возница?

– Внизу. Питер его допрашивает. Но мы не будем сейчас это обсуждать. Лучше скажи, как ты себя чувствуешь?

– Как будто он меня повозкой переехал, – улыбнулся Монкриф. – Но бывало и хуже.

Кэтрин сложила на груди руки и с обидой проговорила:

– Питер рассказал мне, что и на войне тебя ранило. А я даже ничего об этом не знала.

Монкриф сделал легкомысленное движение пальцами.

– Рано или поздно это случается с каждым солдатом.

Мне дважды не повезло.

– Тебе надо было лучше беречься.

– А если я пообещаю, ты дашь мне что-нибудь поесть? Кэтрин подскочила и дернула шнурок звонка. В тот же миг появился лакей.

– Ваша светлость, – произнес он и поклонился Монкрифу.

Кэтрин нахмурилась. Она никак не могла привыкнуть, что слуги всегда сначала обращаются к герцогу, а ее как будто не видят, если Монкриф рядом.

– Принеси его светлости чашку крепкого бульона и скажи поварихе, чтобы приготовила чай из трав. – Монкриф недовольно фыркнул, Кэтрин сдержала улыбку. – Тебе нельзя тяжелой пищи. Даже не думай, – бросила она через плечо.

– Прибавь к этому горчицу, и я удвою твою плату, – подал голос с кровати Монкриф.

– Только попробуй, – вмешалась Кэтрин, – и завтра пойдешь полоть огород.

Лакей переводил взгляд с одного на другого, не зная, кого слушать.

– Ну, хорошо, – вздохнула Кэтрин. – Не думаю, что горчица очень повредит. – И она кивнула лакею. – И прошу, не принимай слова герцога всерьез, у него лихорадка.

– Я уже хорошо себя чувствую, – сообщил герцог молодому лакею. – И я удваиваю твое жалованье.

Когда дверь закрылась, Монкриф обратился к Кэтрин:

– Джулиана им всем очень плохо платила, надо будет пересмотреть их заработки.

Кэтрин кивнула. Ее в который раз поразил этот человек – лежит чуть живой и думает о заработках своих слуг.

– Пока мы будем ждать бульон, расскажи мне, что случилось, – попросила она, ласково поправив мужу повязку.

– И горчицу, – повторил он. – Бульон и горчицу. – И Монкриф улыбнулся озорной улыбкой, в его глазах заиграли знакомые чертики.

Кэтрин покачала головой и присела на край кровати. Монкриф протянул к ней руку, их пальцы переплелись. Надо же, как все странно: муж лежит больной, раненый, а Кэтрин все равно волнуют его прикосновения, нестерпимо хочется наклониться и поцеловать его в губы.

– Как твоя рука? – спросила Кэтрин, чтобы избавиться от глупых мыслей.

– Саднит. – Монкриф попытался согнуть локоть, но скривился от боли.

В дверь постучали, и на пороге появилась представительная процессия горничных и лакеев. Один нес салфетку, другой – стакан вина на подносе. Вина Кэтрин не заказывала, но промолчала. Следующий подал кувшин с горячей водой, еще один – пустой таз. У каждого в руках была какая-нибудь вещь. В спальню набилось больше десяти человек, и все были рады видеть, что герцог уже сидит среди подушек, а на его лице играет знакомая улыбка. Кэтрин решила, что молодые горничные, пожалуй, слишком пялятся на его мускулистую грудь и могучие руки. Она встала, прошла к двери и распахнула ее, явственно показывая, что время оставить герцога в покое. Монкриф широко усмехнулся, когда Кэтрин твердой рукой закрыла за слугами дверь.

Присев на кровать, она наблюдала, как он съел сначала горчицу, а потом бульон и оглядел поднос, как будто надеясь, что там найдется еще что-нибудь, пожалуй, утром он сможет поесть более основательно.

– Тебе надо отдохнуть.

– Только если ты ляжешь рядом. Не спать же тебе в кресле.

– Уже почти рассвет. Монкриф удивился.

– Слуги сидели под дверью почти всю ночь. Они беспокоились о тебе.

– Ты тоже не спала, Кэтрин?

– Я – твоя жена, – спокойно возразила Кэтрин. – Кому же о тебе заботиться, как не мне?

– Если ты такая замечательная сиделка, то должна знать, что у пациентов надо поддерживать хорошее настроение. Ложись рядом.

– Питер будет шокирован. Не говоря уж об Уоллесе.

– Надеюсь, слуги оставят нас в покое. – Монкриф скроил серьезную мину – настоящий герцог.

Кэтрин против воли улыбнулась. Она была так счастлива, что Монкриф чувствует себя, лучше. Муж выразительно посмотрел на дверь, и она послушно встала и заперла ее на ключ. Пока Кэтрин ходила, Монкриф подвинулся, освобождая ей место рядом с собой.

– Мне надо раздеться, – сказала Кэтрин.

– Ну, разумеется. – Монкриф улыбнулся. – Мне отвернуться?

– Ты, пожалуй, отвернешься! – насмешливо проговорила она, хорошо зная своего мужа.

– Я был ранен.

– И теперь тебя надо развлекать.

– Вот именно.

На камине горела только одна свеча, чтобы не мешать, Монкрифу спать, однако в комнате все равно было слишком светло. У Кэтрин не хватало духу раздеваться при свете. Она взглянула на свечку, но Монкриф замотал головой.

– Кэтрин, ты же не лишишь больного человека такого удовольствия!

Чувствуя себя очень испорченной, она сбросила туфли. Наверное, это цена, которую ей придется платить за право быть женой и любовницей.

Кожа вдруг стала очень чувствительной, по спине побежали мурашки, но Кэтрин осторожно приподняла юбки, сняла подвязки и медленным плавным жестом спустила чулки.

– У тебя красивые ноги, – сказал Монкриф. – Я сразу это заметил.

Кэтрин ощутила, как жар заливает ее щеки, грудь, плечи. Она не спеша, расшнуровала корсет.

– Я думал, ты рассталась с этими ужасными черными нарядами.

Кэтрин помолчала, но все же призналась:

– Я решила, что раз тебя нет, то приличнее одеться в черное.

Монкриф ответил не сразу, а когда заговорил, его голос звучал хрипло и глухо:

– Иди сюда, Кэтрин.

Платье, наконец, было снято, теперь Кэтрин стояла перед ним только в корсете и рубашке. Кэтрин расшнуровала корсет, положила его на кресло. Ее рубашка была богато расшита веточками чертополоха. Там, где ее прижимал корсет, она смялась. Кэтрин одернула рубашку, повернулась лицом к мужу и хотела лечь, но Монкриф покачал головой:

– Еще не все, Кэтрин. Рубашку тоже надо снять.

– Можно, я задую свечу?

Монкриф снова покачал головой. Тогда Кэтрин нагнулась, взялась за подол и через голову стянула с себя рубашку. Несколько секунд она подержала ее перед собой, потом решительным жестом отбросила в сторону.

Более скромная женщина постаралась бы прикрыться, но Кэтрин не могла забыть ночь, когда увидела Монкрифа в первый раз. Тогда он стоял перед ней обнаженный, позволяя, как следует разглядеть себя. Сейчас она чувствовала примерно то же самое и даже ощущала некую гордость, когда взгляд Монкрифа пробежал сначала вниз по ее телу, а потом вверх. Его улыбка вдруг пропала, исчезли даже веселые чертики из глаз.

– Я помню, как ты выглядела в ту первую ночь, – негромко проговорил он. – Я никогда в жизни не видел такой красивой женщины. Твое тело было так совершенно, что ты казалась ожившей статуей.

– А сейчас?

Монкриф улыбнулся, удивленно приподняв брови.

– Ты напрашиваешься на комплимент, Кэтрин? Кэтрин смутилась, ведь так и было.

Она медленно подошла к кровати, поднялась по ступенькам и села спиной к мужу.

– Я ничего не помню о той ночи. Даже сейчас, когда прошло столько времени.

– Может быть, это к лучшему. Я все время сдерживал себя. Говорил, что твоя нагота не имеет значения. Тебе нужна была моя помощь, а не вожделение.

Слова Монкрифа были так близки к ее собственным недавним мыслям, что она улыбнулась.

– Распусти волосы, Кэтрин.

Кэтрин послушно вынула шпильки, и волосы упали на плечи тяжелой волной. Она провела по ним ладонями.

– Они спутаются.

– Я расчешу.

– Одной рукой?

– Ты еще не знаешь, сколько дел я умею делать одной рукой.

Лицо Кэтрин вспыхнуло, когда она представила, что именно он имеет в виду. Эта рука уже поглаживала ей спину от плеч до талии. Кэтрин вздрогнула и легла на кровать лицом к мужу. Монкриф удивил ее, накрыв простыней. Она чувствовала его дыхание на своей руке. Монкриф молчал, не придвигался ближе, а просто смотрел на нее и улыбался. Наконец он произнес:

– Кэтрин, ты ведешь себя так, как будто мы чужие.

Они не чужие. Они даже слишком близки. Он держит ее настроение у себя на ладони и может одной улыбкой изменить его.

Монкриф под простыней протянул руку, положил ладонь ей на груди и большим пальцем провел по соскам.

– Ты всегда так сильно реагируешь на мои прикосновения, Кэтрин.

Она прикрыла глаза, боясь любым движением причинить ему боль. Если бы не этот страх, Кэтрин стала бы целовать его, ласкать так, как ему нравилось, но приходилось просто лежать и слушать, чувствуя, как его слова падают прямо в сердце горячим дождем.

– Я помню вкус твоих сосков. Помню жар твоего лона, когда я проникаю внутрь.

Кэтрин казалось, что ее кожа горит.

– Ты помнишь тот день в винокурне? Когда ты… Она молча кивнула. Дышать становилось все труднее.

– Я всегда с трудом заставляю себя не думать об этом. Слишком возбуждаюсь. Мне сразу хочется отыскать тебя и…

Теперь Кэтрин действительно онемела. Всего несколько дюймов разделяло их лица. Монкриф лежал на здоровой руке. Повязка белела поверх простыни. Кэтрин осторожно погладила забинтованную руку, думая, что если бы тот, кто стрелял в Монкрифа, был более метким, они не были бы сейчас вместе.

Ладонь Кэтрин легла Монкрифу на грудь, спустилась на живот, потом ниже, коснулась окаменевшего стержня.

– Тебе надо отдыхать, – прошептала она.

– Я отдыхаю. Всю работу делаешь ты, я только наслаждаюсь пыткой.

Какое подходящее слово, если он чувствует то же, что и она, – сладкий огонь, сжигающий изнутри, почти болезненное желание.

Оба лежали, не двигаясь. Ее кровь превратилась в жидкое пламя, но Монкриф даже не пытался ее поцеловать. Кэтрин тоже не шевелилась, погружаясь в сводящий с ума водоворот его слов, позволяя ему дразнить себя легкими прикосновениями и соблазнительным шепотом.

Наконец Монкриф положил руку ей на спину и осторожно придвинулся. Щека Кэтрин коснулась его груди, и она вдруг ощутила покой и защищенность. Сон опустился на нее, как туман, и последней мыслью наяву было то, что Монкриф умеет быть не только страстным любовником, но и очень нежным, как будто чувствует к ней нечто большее, чем желание.