Текст книги "Туманян"
Автор книги: Камсар Григорьян
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Осенью 1916 года в Тифлисе состоялся концерт А. А. Спендиарова74, на котором исполнялись его широко известные «Крымские эскизы» и симфоническая картина «Три пальмы». Дирижировал сам композитор. На вечере Туманян говорил о «широкой и многообразной духовной жизни армянского народа», о плодотворной деятельности выдающихся музыковедов Кара-Мурза и Екмаляна, инициаторов и организаторов музыкального общества. В заключение своей речи он горячо приветствовал возвращение Спендиарова на родину. «Знаменитый армянский композитор, – говорил Туманян, – завоевавший славу в европейском мире, вернулся в свою родную семью. Он познакомил нас со своими блестящими творческими планами, залогом осуществления которых служит его огромное дарование и высокое мастерство».
В музыке Туманян видел «самое сильное выражение духовной жизни народа». Верный своим творческим принципам, и в этом случае он указывал на богатейший источник будущего развития армянской музыкальной культуры – народные песни. С радостью он отмечал тот факт, что армянские композиторы в своем творчестве все больше и больше обращаются к народной мелодии. Сам Туманян горячо любил песни и часто Слушал их в исполнении искусных музыкантов. Композитор А. Манукян вспоминает, как втроем – Туманян, Спендиаров и Меликян, в одном из кафе на Авлабаре назначали время для слушания песен ашуга Гокора из Шулаверы.
В 1915 году Спендиаров вместе с Туманяном обсуждал вопрос о создании нового оперного спектакля. Выбор пал на поэму «Взятие крепости Тмук», и в 1918 году армянский композитор, положив в основу сюжет этой поэмы, начал писать оперу «Алмаст». Преждевременная смерть Спендиарова прервала работу. Он не успел написать музыку к четвертому акту. Пробел этот был заполнен впоследствии Максимилианом Штейнбергом, учеником Н. А. Римского-Корсакова.
«Алмаст» и «Ануш» и ныне не сходят со сцены Армянской государственной оперы в Ереване.
Многообразной и плодотворной была в эти годы общественная деятельность Туманяна. Это был период, когда поэт много сил и времени отдавал делу воспитания литературной молодежи. Он был другом и учителем начинающих писателей. Строгий и взыскательный к своему творчеству, он ненавидел эпигонов, бесцветных жалких людей, которые суетились около литературы. Еще в ранней рецензии 1892 года поэт писал о сборнике стихотворений ныне давно забытого П. Мочорянца: «Не достоинство заставляет говорить по поводу этой книги, а то обстоятельство, что молчание обманет автора, и он, вообразив себя поэтом, совершит напрасное и даже вредное для литературы дело».
Мочорянцев и им подобных Туманян считал типичным явлением литературной жизни и с возмущением говорил о том, что это невежественные люди с примитивной психологией, «ворующие темы, мысли, уродующие их, плетущие рифмы, и воображают себя на вершине Олимпа». Поэт говорил также о жалком тщеславии, определяющем поведение этих бездарных людей: «В их сердцах, – писал он, – не горит священный огонь поэзии, а шевелится беспокойный червячок, заставляющий суетиться, что-то делать, чтобы не исчезнуть бесследно и как-нибудь заработать себе славу». К таким людям Туманян был беспощаден. Не менее вредными и опасными для общества он считал окололитературных дельцов, невежд, проходимцев и карьеристов, пробравшихся в писательскую среду со своими мелкими корыстными интересами. В душе Туманян их глубоко презирал. Они вызывали в нем раздражение и серьезную тревогу. Вместе с тем, он проявлял поистине отеческую заботу, когда в произведениях начинающего автора замечал проблески дарования, когда в них он ощущал огонь поэзии. В таких случаях Туманян сам воодушевлялся, искренне радовался появлению нового яркого таланта.
Туманян в литературных кругах пользовался большим авторитетом, и многие из начинающих писателей обращались к нему за советом и помощью.
В конце апреля 1908 года молодой поэт Ваан Терьян, перед выходом в свет своего первого сборника «Грезы сумерок», побывал у Туманяна.
В разговоре Туманян сказал Терьяну: «Мой первый вопрос к начинающему писателю: приносит ли он что-либо новое, или обнаруживает ли признаки, обещающие это новое. В отношении вас должен ответить положительно. Вы – поэт. Это самое важное. Вы не играете словом. Вы начинаете лучше, чем мы…»
Легко представить, как много значила для молодого поэта высокая похвала такого взыскательного художника, каким был Туманян. Он одним из первых оценил дарование Терьяна и дал верную и глубокую характеристику его лирики. «Скорбь и мечты Терьяна, – говорил он, – …не чужды духу нашей страны. Я бывал в той близкой небу горной долине, где родился Терьян, и мне казалось, будто она полна туманной печали и нежных грез, столь характерных для поэта… Прочтите лучшие песни Терьяна, и вы найдете в них жемчужины поэзии, которые доставят вам истинное эстетическое наслаждение…»
Об исключительно чутком и внимательном отношении Туманяна к литературной молодежи говорит в своих воспоминаниях С. Зорьян. Он рассказывает, как однажды с группой начинающих писателей побывал у Туманяна. Поэт принял их в своем просторном рабочем кабинете, где на одном из книжных шкафов стоял бюст Данте. Знаменитый итальянский поэт принадлежал к числу любимых авторов Туманяна. Беседа длилась до поздней ночи. Просто и убедительно, подробно излагая свои взгляды на общественное назначение литературы, Туманян говорил о том, что писатель должен всегда твердо стоять на земле, не изменять чувству реальности и правды, должен хорошо знать народную жизнь, постоянно изучать ее. Выдвигая свои высокие требования к литературе, он ссылался на великих русских писателей-реалистов,
В беседе с начинающими писателями Туманян, обращаясь к истории, любил напоминать о проверке ценности произведения самим временем: «Прошлое, оставившее нам много назидательного, – говорил он, – убеждает нас, что время – самый объективный и самый беспощадный критик и ценитель литературы. С течением времени очень многое теряет свое обаяние, известность, и каждый находит, в конце концов, свое место в созвездии литературных величин, кто более яркое, кто более скромное…»
Молодых писателей Туманян воспитывал в духе оптимизма, внушая им веру в свои силы, призывал не бояться трудностей и бодро двигаться вперед. «Смотрите на мир и на человека, – говорил он, обращаясь к начинающим писателям, – добрым и ясным взором. Как солнце, смотрите на мир…» Туманян призывал молодежь любить свой народ.
Залог будущего расцвета армянской литературы Туманян видел в свободной Армении. Тогда, говорил он: «… придут и новые писатели, чьи сердца не будут изранены: они увидят свободный, бодрый народ, окрепнут от его чистого и живого дыхания, громко и радостно зазвучат их голоса перед всем миром».
Туманян почти всегда находился в водовороте событий и постоянно был занят общественными делами. К нему обращались за содействием отдельные лица и целые организации и различные культурные объединения. Бывали такие периоды, когда он уставал, когда появлялось у него желание тишины и покоя, чтобы отдохнуть, собраться с мыслями, а затем, если удастся, заняться осуществлением своих творческих замыслов. Лучшей формой такого отдыха для Туманяна были путешествия. И вот летом 1908 года Туманян совершил небольшую поездку по Военно-Грузинской дороге. Он восхищался «первобытной суровой красотой» Кавказских гор. В письме из Гудаури поэт делился своими путевыми впечатлениями: «Со всех сторон давят высоко вознесенные величественные горы, – писал Туманян. – Здесь идет грозная борьба природы. Бурные и шумные потоки непрестанно разрушают горы, извергают громадное количество камней и целых скал, засыпая ущелье и заграждая путь. Дорога проходит все время по узкому глубокому ущелью, с обеих сторон нависают мрачные скалы, зеленые вздыбленные горы, а по их склонам там и сям ютятся несколько домов, или едва виднеется, затерянная в густых деревьях, одинокая хижина». Горные ландшафты заставили Туманяна вспомнить своего любимого поэта: «Сейчас, когда пишу эти строки, рядом со мною высятся снежные вершины, а впереди расстилается Кайшаурская долина, о которой вспоминает Лермонтов в эпилоге своего «Демона». Туманяна потрясла и другая обыденная, жизненная картина: оборванные, босые дети горцев, одни танцуя лезгинку, другие кувыркаясь и гримасничая, бежали за экипажем и просили денег…
Поэт всегда лелеял мечту о дальних путешествиях. Такая возможность поездки заграницу подвилась в 1908 году. В назначенный день и час, когда все были готовы к отъезду и ждали Туманяна, входит он весь промокший. Попал под сильный дождь. Настроение невеселое. Оказалось, что ему не только не удалось достать необходимые деньги на дорожные расходы, но по пути домой встретил одного из своих многочисленных заимодавцев, который пригрозил завтра же обратиться в суд, если он не вернет долг.
Мечта о дальних путешествиях была связана у Туманяна с его желанием побывать в других странах, ознакомиться с жизнью разных народов, обогатиться новыми впечатлениями.
В 1910 году Туманяну стало известно, что его сказка «Злосчастные купцы», переведенная на русский язык и опубликованная в библиотеке детского журнала «Пчелка», по странной оплошности преподносилась юным читателям как «американская» сказка. Узнав об этом, Туманян с огорчением и не без иронии писал: «Возможно слово «армянское» в результате типографской ошибки превратилось в «американское», но каким образом это могло произойти… во всем виноваты издатели. Очевидно, они считали, что слово «американское» превратит мое произведение в «заграничный товар».
Туманян был равнодушен к антинародным новейшим течениям упаднического искусства на Западе. Более того, его отношение к буржуазно-декадентской литературе было резко отрицательным.
В 1902 году по поводу перевода одного из французских пошлых романов, армянский поэт писал: «Болезненное явление, характеризующее современное искусство. Подобные произведения мне вовсе не нравятся. Пахнет спальней. Не знаю, чьи слова здесь вспомнились мне, говорит – разбейте окна, выходите из этой тяжелой атмосферы на свежий воздух, под ясный и чистый свод неба…»
«Свежим воздухом», «ясным и чистым сводом неба» были для Туманяна прежде всего лучшие произведения передовой русской литературы. Неслучайно в эти годы обращение Туманяна к творчеству М. Горького, «Валашскую легенду» которого он переводит на армянский язык.
В Туманяне были сильны здоровые народно-демократические традиции армянской литературы. Он тысячами нитей был связан с жизнью масс, вместе с ними он переживал горе и радость. К 1908 году относятся два его стихотворения – «Веретено» и «Тяжелый год», в которых поэт раскрывает перед читателем мир «горестей, ран, зла и нужды».
Ты вертись, веретено,
Не ленись, веретено,
Для сирот, веретено,
Ты оплот, веретено.
Лунный свет в окно упал,
На веретено упал.
Ночь я целую пряду,
Пряжу белую пряду.
Я пряду сквозь слезы нить,
Чтобы сирых прокормить.
Ты вертись, веретено,
Не ленись, веретено,
Для сирот, веретено,
Ты оплот, веретено.
(Пер. Т. Спендиарова)
Значительным социальным содержанием насыщено и второе стихотворение Туманяна, в котором автор говорит о безвыходном положении земледельца в «тяжелый год», когда кругом требуют денег, а расплатиться нечем.
В поле пахарь поет о своей горестной жизни:
Ты паши, паши, мой плуг.
Год тяжелый – вон из рук.
Деда старшина сволок:
Требует: «отдай налог!»
– Денег нету… Нелегко…
– Нету? – Отберу Шеко.
– Жизнь отдам, пойду в огонь,
Только буйвола не тронь.
Вспашем, как придет весна.
Долг отдам я, старшина.
. . . . . . . . . . . .
(Пер. Г. Крейтан)
Через два года после появления в печати замечательных народных песен: «Веретено» и «Тяжелый год», ставших образцами демократической лирики, Туманян в 1910 году выступил с новым стихотворением «Ты мою родину видел? Скажи!». Оно было написано в форме отклика на раннее стихотворение Ованисяна, где в романтических красках был обрисован облик родины: цветущие поля и луга, зеленеющие сады с жемчужными гроздьями винограда, под вечно голубым небом… В таких же тонах была изображена «раскинувшаяся в долине» армянская деревня, вокруг которой цветут благоухающие сады, золотятся спелые колосья, тихо журчит родник и жаворонок поет свою нежную песню. Стихотворение Туманяна явилось полемическим выпадом против всех тех, которые, увлекаясь природой и ее красотами, идеализировали реальную тяжелую жизнь народа, изображали ее в виде безмятежной идиллической картинки, где нет ни диссонансов, ни противоречий социальной действительности. Туманян как бы предлагает размечтавшемуся поэту опуститься с романтической выси на землю, заглянуть в бедные хижины армянского крестьянина. Тогда он увидит, как «расхищают свои и чужие» плоды тяжелого труда, как по родным полям льются потоки крови и слез, как грабят тружеников «роскошного сада». С горькой иронией Туманян спрашивает:
Видел ли ты, в одиноких селеньях,
Грязь, нищету – результаты оков?
Видел ли дикие распри, гонения,
Суд беспощадный старшин и попов?
. . . . . . . . . . . . . . . .
Ты мою родину видел? Скажи!
(Пер. Т. Алибекова)
Обращаясь к тем, кто не хотел видеть гнетущих картин реальной действительности армянской деревни, автор предлагал проникнуть в глубины крестьянского быта, тогда б они увидели, как страждет народ в когтях мироедов-кулаков, старшин и попов. И у Туманяна было полное основание утверждать, что тот, кто не замечает нищету и горе своего народа, не видит погибающих в грязи и невежестве тружеников земли, тот не имеет права говорить, что он видел родину, знает ее.
Стихотворение Ованисяна послужило Туманяну лишь поводом, чтобы поднять большие принципиальные вопросы, стоявшие перед армянской литературой. Он, так же как Чернышевский и Добролюбов в 60-х годах прошлого века, выступил против идиллического взгляда на крестьянскую жизнь.
«Многие потому только воображают, что они знают народную жизнь, что проезжали через деревню и встречались с крестьянами, – писал Н. А. Добролюбов. – Они часто представляют, что мужичок сидит у ручейка и жалобно поет чувствительную песню или, выгнавши в поле стадо, садится под тень развесистого дерева и сладко играет на свирели».
Стихотворение Туманяна интересно также с точки зрения политических настроений автора. Выраженные в нем мысли были предметом его постоянных мучительных дум. В 1913 году, когда Туманяну вновь пришлось путешествовать по родному краю, когда перед его взором открылись привычные картины крайней бедности и безысходной нищеты деревенской массы, он с болью писал: «Мы плохо знакомы с нашим народом. Неизвестно нам его экономическое положение. Я бывал у себя дома на собрании представителей почти всех наших деревень. В течение многих дней обсуждали, считали, и после всего этого указали деревни, где семья для дневного пропитания имеет 12 копеек…» Туманян с горечью спрашивал: каким образом семья в состоянии удовлетворить все те руки, которые жадно направлены к этим 12 копейкам? «Я видел семьи, где не имеют понятия о постели, – писал Туманян. – Живут грязно, более грязно, чем скот…»
Туманян знал, что придет время и озарится лучами счастья жизнь армянского народа. И когда на Кавказе уже ощущалось дыхание великой освободительной силы Октябрьской социалистической революции, Туманян приветствовал и благословлял будущих строителей нового мира. «Пусть над вашей молодой жизнью откроется счастливый расцвет, – говорил он в 1918 году на вечере молодежи, – о котором мечтали мы в бурные, темные ночи».
XIII
Летом 1914 года Туманян жил в Цагверах на даче и работал над своей восточной сказкой «Тысячеголосый соловей». Вспыхнула мировая война. Родная земля – в который раз! – стала ареной жесточайших битв.
«Армянский вопрос» вновь приобрел особую остроту. Турция, при содействии кайзеровской Германии и молчаливом попустительстве Англии, разработала программу уничтожения турецких армян. Началась резня, во время которой погибло более миллиона армян.
В эти страшные дни судьба Армении взволновала многих честных людей и передовых мыслителей мира. В Париже, на манифестации 9 апреля 1916 года, взволнованную речь произнес Анатоль Франс. Он говорил: «Франция сразу познала причину мучений Армении. Франция поняла, что вековая, неравная борьба между турком и армянином была борьбой деспотизма, борьбой варварства против справедливости и свободы».
Великий писатель Франции, говоря о том, как вассал Германии, Турция, истязает Армению, закончил свою речь словами: «Армения умирает, но она возродится. Немного крови, что у нее осталось, – драгоценная кровь, из которой родится героическое потомство. Народ, который не хочет умереть, не умрет никогда!».
К трагической судьбе армянского народа были обращены мысли и чувства лучших людей русской передовой интеллигенции. В годы первой империалистической войны, когда подняли голову темные силы реакции, когда появились открытые проповедники национализма и шовинизма, отравляющие сознание широких масс, М. Горький с энтузиазмом взялся за организацию сборников национальных литератур. Первой из намеченных книг этой серии вышел сборник армянской литературы под редакцией. М. Горького, сразу получивший признание в передовых слоях русского общества.
В эти же годы В. Брюсов, с большим увлечением работая над антологией «Поэзия Армении», восхищался литературой народа, с поэтическими богатствами которого лишь недавно познакомился, и возмущался равнодушным отношением к судьбе западной Армении: «Нужны мировые катастрофы, нужны беспримерные ужасы турецкой резни или дикого преследования целой нации, чтобы мы вновь обратили внимание на бедствия «многострадального народа», – писал тогда русский поэт. – Мы… вспоминаем об армянах лишь в те дни, когда им нужна бывает рука помощи, чтобы спасти их от поголовного истребления озверевшими полчищами султана. Между тем, есть у армян более высокое право на наше внимание и на внимание всего мира: та высокая культура, которую выработал армянский народ за долгие века своего самостоятельного существования, и та исключительно богатая литература, которая составляет драгоценный вклад Армении в общую сокровищницу человечества».
В сложной обстановке первой мировой войны для общественной позиции Туманяна были характерны колебания, сомнения и разочарования.
Чем глубже проникал Туманян в тайники жизни, тем больше росла в нем тревога за судьбу трудового народа, тем настоятельнее он искал выхода из окружавшего его мрака. Он сознавал противоречия социальной действительности, был свидетелем безотрадной, темной жизни крестьянских масс, видел произвол, жадность и жестокость сильных, богачей, правителей. Он видел войны и разорения, бесчисленные раны народа. Туманян не мог не отрицать эту действительность. Он прекрасно понимал, что так жить нельзя. Порою он обращался к прошлому, где искал опоры, нравственные идеалы, мир и гармонию. Но и тут он сталкивался со страшными диссонансами жизни, до него доносились сердцераздирающие вопли и стоны несчастных жертв темных адатов, суеверия и предрассудков. Оплакивая их печальную участь, Туманян отвергал строй жизни, породившей этот страшный калейдоскоп уродливых явлений. Он с болью и нежностью рассказывал о простых людях из народа, ищущих счастья и света. В произведениях Туманяна мы видим, как в свое время справедливо писал Мартуни, «насмешки над богачами, царями, феодалами и горячую симпатию, сочувствие к угнетенным трудовым массам крестьянства».
Для идейного развития Туманяна характерными явились и мотивы протеста. Их можно проследить, начиная с ранней поэмы «Стоны», в которой выражена идея народной партизанской войны, до его легенды «Царь и чарчи». В ней Туманян говорит: «Пока существует шах и пленник, хозяин и раб, – не быть на земле ни правдивому слову, ни жизни, ни любви…» П. Тычина, сопоставляя легенду Туманяна с «Прогулками по Риму» Стендаля, в которой «римские ремесленники… дают сдачу, когда их бьют», писал: «Дают сдачи злобному шаху и армянские бедняки, невзирая на то, что одного из них шах мечом зарубил». Мотивы стихийного протеста несомненно составляют одну из самых сильных сторон творчества армянского поэта.
Если в критике и отрицании старого мира Туманян выступал реалистом, то необходимости изменения существующего порядка революционным путем он не понимал и часто становился на позиции идеализма. Вообще для положительной программы армянского поэта характерна некоторая наивность, утопичность.
Туманян неоднократно возвращался к своему социальному идеалу, нашедшему яркое отражение в его сказке «Золотой город». В ней поэт рисует утопическую картину всеобщего счастья, где миру «зла и горя» противопоставлен «золотой город», в котором нет хозяев и рабов и все живут спокойно, наслаждаясь плодами своего труда.
Мирный созидательный труд Туманян считал основой будущего разумного общественного строя, но он не указывал конкретных путей достижения конечной цели.
Были такие периоды, когда Туманян искренне верил, что проповедью идеи мира и братства можно достигнуть всеобщего счастья на земле. Порою он проявлял удивительную наивность. Перед первой империалистической войной, в раскаленной атмосфере ожесточенной классовой борьбы, когда надвигались грозные события, Туманян взывал к человечности, обращаясь к людям различных партий и направлений: «Неужели не настало время, чтобы быть более широкими сердцами, более терпеливыми, более прощающими и любящими». Он горько жаловался на то, что люди слишком окаменели, слишком привыкли к желчи и ненависти. «Неужели останется для нас чуждым и недоступным светлое чувство любви, – говорил Туманян, – неужели не можем мы сблизиться друг с другом, смотреть друг на друга глазами добра, видеть друг в друге хорошее? Нет ведь человека, который был бы лишен положительных черт…» И когда его слова о братстве и любви, подобно «гласу вопиющего в пустыне», повисали в воздухе, Туманян глубоко огорчался, скорбел…
Основная слабость мировоззрения Туманяна заключалась в том, что он ясно не представлял перспективы реального выхода, не сразу он оценил значение растущей, новой социальной силы, в лице пролетарского революционного движения, способного разрубить этот страшный узел и открыть путь к светлому грядущему.
Однако Туманян не был и далеким от жизни кабинетным писателем. В годы первой мировой войны он не оставался в стороне от грозных событий. С группой литераторов и общественных деятелей он дважды побывал на фронте. В письмах к друзьям поэт делился тяжелыми впечатлениями: он видел разрушенные деревни, видел обезображенные трупы убитых, был свидетелем невиданных страданий народа. «Трудно рассказать в письме о виденном и слышанном… Страшные картины не дают покоя…»
Война повсюду сеяла смерть и разрушение. В Армению хлынул огромный поток беженцев. Тысячи людей умирали с голоду, и тысячи сирот остались без крова и хлеба. Туманян прилагал огромные усилия, чтобы облегчить участь пострадавших: он организовывал помощь раненым, беженцам, принимал деятельное участие в устройстве приютов для сирот.
Летом 1915 года Туманян поехал в Эчмиадзин для организации помощи беженцам. Там, под открытым небом, во дворе древнего монастыря, в грязи, в лохмотьях валялись голодные люди: женщины, дети, старики. Трагические события войны не могли не отразиться и на общем душевном состоянии Туманяна. В письмах к друзьям он жалуется на усталость. «Вот уже два года, как кружусь в этом кошмаре, – писал он. – Хотя я к жизни и миру отношусь весьма философически и имею верное и спокойное отношение к смерти, тем не менее, все это очень подействовало на меня…»
В эти годы Туманян пишет свои «Четверостишия».
Редко кто из армянских поэтов обращался к этому труднейшему жанру, требующему максимальной экономии слов, до предела сжатых, строгих форм. В «Четверостишиях» сказалось стремление к осмыслению пройденного поэтом жизненного пути, к философским обобщениям. В «Четверостишиях» нашли отражение настроения и переживания поэта в последний период его жизни. В этом смысле они являются «биографией души» автора. Их можно рассматривать как определенный этап в развитии лирики Туманяна, но не как синтез всего его творчества.
«Четверостишия» написаны преимущественно в годы первой империалистической войны и в период недолгого, но кровавого господства в Закавказье буржуазно-националистических партий. Еще в 1903 году Туманян написал стихотворение «Армянское горе – безбрежное море». Ужасы войны, жестокость, кровь и слезы невинных, толпы беженцев, голодные дети, безутешное горе матерей, потеря любимого сына во многом определили содержание и скорбный характер «Четверостиший». В них отразились глубоко волновавшие поэта грустные события личной и общественной жизни. В них явственно видна смятенность чувств Туманяна:
Где вы?
Все те, кто сердцу мил, где вы?
Я к вам взывал и плакал, и искал…
Быть может, скрыл вас мрак могил, где вы?
(Пер. К. Арсенева)
Горчайшую из всех потерь – тебя найду,
Лишь путь мне укажи и верь: скорбя, найду.
Блуждаю я в необоримой тьме,
Но в дом, где ты живешь, я дверь, любя, найду.
(Пер. К. Арсенева)
В гуле военных лет, в лихорадочной обстановке быстро сменяющихся событий Туманян с нежностью и тоскою вспоминает вечно милые сердцу родные поля:
Запели песнь любимые,
Певцы мои, незримые,
И кто теперь вас слушает,
Сверчки мои родимые?
(Пер. Б. Серебряков)
В «Четверостишиях» поэт предается тяжелым раздумьям, философским размышлениям о мире, о путях человечества, о цели существования, о жизни и смерти. Он повторяет свою излюбленную тему о том, что нет в мире ничего устойчивого, что все проходит…
В мир входят люди каждый день,
Проходят люди, словно тень.
Тысячелетние дела
Мы зачинаем каждый день.
(Пер. К. Липскеров)
Эй, вы, дороги, дороги,
С древней пылью, дороги!
Где исходившие вас?
Кто они были, дороги?
(Пер. С. Мар)
Туманян всегда был сторонником широкого, но разумного пользования жизненными наслаждениями. Он, в период расцвета творческих сил, летом 1904 года, сообщая о веселых пирушках под тенью деревьев, длившихся далеко за полночь, писал из Шулаверы: «Хотя и надо признаться, что вино и бессонные ночи вредят, но все равно. Потом ведь долго будем спать и думаю, что там и вина нет». Теперь, в условиях войны, поэт предавался размышлениям о скоротечности человеческого существования, о том, что «из этой бренной жизни все равно ничего не унесешь с собой», и, обращаясь к «кичливому и жадному человеку», советовал «мирно и радостно свершать свой короткий путь». Туманян в жизни всегда любил веселые пирушки в тесном дружеском кругу и теперь не без горечи писал:
Да, это все… что ж, друг, подымем чару!
Уйдет и это вдруг, подымем чару!
Жизнь, как струя, звеня, прольется в мире.
Спеши, нам недосуг, подымем чару!
(Пер. Т. Спендиарова)
В «Четверостишиях» нашли выражение и социальные воззрения Туманяна. Он мечтает о «тихом уголке, безмятежном сне младенца, спокойном и мирном существовании человечества». В них выступает и образ народного певца, тесно связанного с массами. Они раскрывают богатый душевный мир, благородное сердце поэта-гражданина:
Пускаться в бегство? Тщетный труд,—
Я связан тысячами пут:
Со всеми вместе я живу,
За всех душой страдаю тут.
Я от многого сгорал,
Я сгорал, огнем я стал,
Стал огнем и свет давал,
Свет давая, угасал.
(Пер. О. Румер)
Временами Туманяну казалось, что он сделал немного, что он напрасно потерял и время и энергию. Он жаловался, что нет простора для развития творческой мысли, нет чувства внутреннего удовлетворения и каждый день приходится ожидать, что жизнь изменится.
Но народный поэт, так твердо стоявший на земле, так сильно любивший жизнь, не мог впасть в безнадежный пессимизм.
Скорбные мотивы в «Четверостишиях» совсем не характерны для оптимистического и жизнеутверждающего творчества Туманяна. Поэт обладал большой силой внутреннего мужества. В нем было развито живущее в сознании народных масс здоровое чувство оптимизма. «Поднялась буря, – писал он в гнетущие дни империалистической войны, – за тяжелым чувством последовали страшные потрясения и смятение, но и это пройдет, вновь взойдет яркое солнце и улыбнется мирный день… После нынешней войны с невиданной силой и глубиной встанет проблема мира во всем мире…»
Туманян с гневом говорил о германском империализме. Его волновал вопрос о будущем мире. «Единственная моя надежда, – писал он, – что этой войной Германия, и вместе с нею милитаризм погибнут… Австро-Венгрия и все германское эгоистическое племя получат достойное наказание, и мое руссофильство победит». Только тогда «мир надолго успокоится».
Все симпатии Туманяна были на стороне России, на Германию и Австро-Венгрию он смотрел, как на главных виновников войны. Поэт упускал из виду, что война 1914 года была захватнической «войной за передел мира и сфер влияния» и что ее виновниками были не только Германия и Австро-Венгрия, но империалисты всех стран, в том числе и царская Россия.[47]47
История ВКП(б), Краткий курс, 1938, стр. 155.
[Закрыть]
В 1914 году, в условиях войны, Туманян решил отметить в армянской печати 100-летие со дня рождения Лермонтова. В октябре он написал статью под заглавием «Великий приемный сын Кавказа», в которой с грустью отмечал: «Война помешала отпраздновать светлое событие, которое должно было вызвать ликование, волнение в миллионах сердец всех народов и племен России». В этой статье была дана общая характеристика творчества русского поэта, по которой легко понять, что было особенно близко и дорого Туманяну в поэзии Лермонтова. Его прежде всего привлекала гордая, свободолюбивая натура русского поэта: «Он родился с пламенной, возвышенной душой, которая еще с детства искала новых путей в сумраке России прошлого столетия, – с душой, отвергавшей жизнь, закованную в чиновничий мундир.
И свершилась великая драма.
Да, самая ужасная из драм, драма великих душ. Лермонтов разделил судьбу своего великого предшественника Пушкина…»
Далее Туманян говорил о той «странной любви», которой любил Лермонтов отчизну, любви, которая «щедро звучала в его творениях», но тогда не могла быть понята и по достоинству оценена, потому что «жизненную арену занимали или ничтожества, или те, о которых он говорил, что «их подлые сердца облачены в мундиры». Враждебное поэту общество «голубых мундиров» изгнало его из своей среды. «Его преследовали тысячи глаз и рук… Ко всему этому прибавилось огромное горе. Лермонтов боготворил Пушкина и увидел его оклеветанным и сраженным пулей.
И тогда родилось и загремело по Руси полное огня и ненависти стихотворение «На смерть поэта». Поэт кинул в лицо царской России такие слова обличения и гнева, каких еще она не слышала. И это решило все.