Текст книги "Димитров. Сын рабочего класса"
Автор книги: Камен Калчев
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
У ШАХТЕРОВ
Семья росла. Теперь в ней уже было восемь детей: Георгий, Магдалина, Никола, Любомир, Костадин, Борис, Тодор и Елена. Большая и веселая семья.
Согнувшись над станком, Парашкева ткала, чтобы одеть детей, мужа и себя. Худенькая, смуглая, с большими черными глазами, с закатанными по локоть рукавами и заткнутым за ухо цветком, она, казалось, всегда была готова к работе и веселью. Все в квартале ее уважали. Шли к ней за советом и просто побеседовать. И всякому она находила доброе слово.
Димитр по целым дням не отрывал головы от иглы. Чинил старые и шил новые шапки. Иногда прихватывал работу и на дом.
Дети, вырастая, уходили учиться ремеслу. Некоторые уже обзавелись своей семьей и отделились. При стариках остались Елена, Костадин и Тодор. Никола уехал в Россию. Устроился переплетчиком в Одессе. Он хотел работать и учиться. Но царские жандармы арестовали его за революционную деятельность и выслали в Сибирь. Перепуганный отец пытался ходатайствовать об освобождении сына, но он ответил ему из тюрьмы: «Отец, если ты хочешь, чтобы я покончил самоубийством, то принимай меры к моему освобождению… Я не преступник, чтобы просить милость у царя». Никола умер в Сибири от туберкулеза накануне Октябрьской революции, в 1917 году.
Вернувшись из Самокова, Георгий продолжал работать в типографии. Жил у родителей, но был уже самостоятельным, независимым членом семьи. Общественная и политическая деятельность занимала центральное место в его жизни, и это не удивляло никого. Сначала он был избран членом контрольной комиссии профсоюза рабочих-печатников, где развил большую деятельность. Вслед за этим, в 1904 и 1905 годах, стал секретарем софийской партийной организации. В то же время он был избран и управделами Общего рабочего профессионального союза Болгарии. Вот тогда-то Димитров и работал в маленькой комнате партийного клуба вместе с Георгием Кирковым.
Каждый вечер Димитров допоздна проводил в партийном клубе: дела, собрания, встречи, разговоры. Времени не хватало. Для статей и докладов приходилось прихватывать ночные часы. В эти часы Георгию часто помогала его сестра Магдалина, Она писала, а Георгий диктовал.
В 1905 году вспыхнула первая русская революция. Русские рабочие и крестьяне поднялись, чтобы сбросить царя, кровопийцу и мучителя народа. Русская революция послужила примером рабочим многих стран. Поднялись на борьбу с тиранами и болгарские рабочие. Стали смелее требовать от хозяев повышения заработной платы, улучшения жилищных условий, человеческого обращения, восьмичасового рабочего дня. Стачки заполыхали по всей Болгарии[8]8
В 1905 году, после выборов Димитрова управделами Общего рабочего профессионального союза, он оставляет работу в типографии и полностью отдается общественной деятельности. Рабочий класс Болгарии приобретает в его лице талантливого организатора и руководителя стачечной борьбы. В своей статье в теоретическом органе партии в журнале «Ново време» в мае 1906 года он пишет:
«Под влиянием рабочих социалистических организаций частые забастовки, которые вначале были почти только стихийным проявлением накипевшего недовольства у рабочих против безмерной эксплуатации, в последнее время все больше принимают характер организованной борьбы за улучшение условий труда и становятся хорошей школой классового воспитания рабочих».
В другой статье он вновь подчеркивает необходимость «сегодняшнее стихийное движение превратить в сознательное, организованное движение».
[Закрыть].
18 июня 1906 года в Пернике началась большая стачка шахтеров. Перник тогда тонул в дыму и чаду, угольной пыли и шлаке. Людям жилось тяжко. Каждый год из близлежащих сел сюда приходили в поисках работы молодые здоровые крестьянские парни, а через короткое время работа в шахтах превращала их в дряхлых стариков. Они недоедали, недосыпали, жили в темных, полуразвалившихся лачугах. Ругань начальства, а то и побои сыпались на их головы. Им запрещалось создать свой профессиональный союз, который встал бы на их защиту. И вот 18 июня 1906 года шахтеры вышли из шахт и заявили, что они не вернутся на работу, пока не будут удовлетворены их требования.
В первый же день они обратились в ЦК партии и Общий рабочий профессиональный союз в Софии с просьбой прислать руководителя стачки. Партия и профсоюз направили Георгия Димитрова.
Управлению шахт вначале казалось, что конфликт просто и легко ликвидировать. Но стачка расширялась, негодование росло. Люди ждали посланца партии. Казалось, весь Перник вышел на железнодорожную станцию. Перрон и все вокруг было заполнено народом. Тут были забастовщики, их жены и дети. Все, кто решил умереть или победить.
Вдалеке, со стороны Софии, послышались гудки поезда. Вот уже показались первые вагоны. Народ бросился к полотну железной дороги. Полиция попыталась водворить порядок, но скоро полицейские растворились в толпе; они поняли, что о «порядке» не может быть и речи.
Поезд прибыл. Стоявшие на вокзале с любопытством спрашивали: «Кто он? Где он?» Из последнего вагона вышел молодой человек в фуражке и синем рабочем костюме. Перрон огласился криками «ура». Сотни рук потянулись к посланцу партии. Сняв фуражку, Димитров радостно здоровался с встречавшими его шахтерами. А потом шахтеры подняли его на руки и понесли на площадь за вокзалом. Там он, встав на высокую платформу, обратился к людям с речью:
– Дорогие перникские шахтеры! Центральный Комитет Болгарской рабочей социал-демократической партии тесных социалистов и Центральный Комитет Общего рабочего профессионального союза поручили мне поздравить вас с объявленной стачкой.
Кто-то попытался крикнуть «ура», но Димитров подал знак к спокойствию и продолжил речь. Он говорил о грабеже и произволе хозяев, о нищете, в которой живут и умирают шахтеры. Слова его были простыми, понятными: Люди впервые слушали слова сочувствия и поддержки. Он подчеркивал, как необходима шахтерам своя, рабочая профессиональная организация, которая защищала бы их интересы. ' Напоминал, что борьба будет тяжелой, но ее надо довести до полной победы. Говорил, что в жестокой классовой борьбе им нечего терять, кроме своих цепей, и вновь призывал бороться до конца, до полной победы.
Когда Димитров закончил речь, шахтеры снова подняли его на руки и понесли в центр своего поселка. Пели революционные песни, кричали «ура». По пути к шествию примыкали все новые люди. Конная полиция пыталась вмешаться. Но лавина росла, и уже никакая сила не могла ее остановить.
В тот же день Димитров созвал стачечный комитет и рассмотрел подробно задачи, которые предстояло разрешить стачке.
– Если мы не превратим нашу борьбу в организованную борьбу, если наряду с экономическими вопросами не поставим и политические, – сказал он, – то наша борьба не даст нужных результатов. Чтобы осуществить поставленные цели, прежде всего вам необходимо образовать свой шахтерский союз, боевую организацию горняков… Вся рабочая Болгария глядит на вас! Никаких колебаний! Никаких уступок! Борьба до конца! Борьба до полной победы!
Тридцать пять дней тяжелой, голодной битвы.
Не уступали шахтеры, не уступала и дирекция шахт.
Кто победит? Димитров поселился в шахтерском поселке, организовал боевой штаб шахтеров. Никто не спускался в шахты. Администрация попыталась набрать в окрестных селах крестьян, чтобы заместить ими стачечников, но крестьяне работать отказались. И даже начали доставлять забастовщикам продукты питания. Это еще больше взбесило хозяев. Начались аресты, избиения, насилия…
4 июля арестовали Димитрова. Град протестов посыпался в министерство внутренних дел. Рабочие своего добились. Димитрова освободили. Стачка продолжалась. Телеграммы, письма, переговоры с дирекцией, министерством – до всего доходили руки Димитрова. Он писал министру внутренних дел: «Рабочая комиссия сделала возможные уступки для Прекращения стачки, согласившись начать работу на основе принятых требований и данных вами обещаний… Сейчас стачечники ждут вашего ответа. Должен вам напомнить, что, если вы не выполните своих обещаний, рабочие полны решимости непоколебимо продолжать стачку во имя осуществления всех своих требований и даже придут в Софию, чтобы продемонстрировать свою волю, убедить вас и всех других, что шахтная дирекция вас ввела в заблуждение относительно характера забастовки, называя ее «жетварской»[9]9
В пору уборки хлебов часть шахтеров, связанных с селом, уходила на жатву. Вот таким уходом на жатву и пыталась дирекция шахт объяснить всеобщую стачку шахтеров Перника.
[Закрыть]. Нет, в этой стачке участвуют все рабочие шахт, она неизбежный результат убийственных условий труда и нетерпимого произвола дирекции…»
Шахтеры добились осуществления своих требований: создали свою профессиональную организацию, основали свою газету, редактором которой стал Георгий Димитров.
XIII съезд партии принял специальную резолюцию о стачке горняков Перника. В ней он приветствовал шахтеров, высказывал свое восхищение их героической борьбой, призывал энергично работать для укрепления своего профсоюза, готовиться через него к еще более славному участию в общей борьбе рабочего класса за торжество его идеала – социализма.
После перникской стачки о Димитрове заговорили по всей Болгарии. Слава молодого рабочего деятеля росла. На XIII съезде партии ему было поручено подготовить резолюции по организационным вопросам, по партийной агитации и пропаганде, А на III съезде Общего рабочего профессионального союза он сделал доклад об организации стачек.
Сорок лет спустя после тех событий, 2 июня 1946 года, Георгий Димитров вновь приехал в Перник, к своим старым друзьям шахтерам. Вспоминая славное прошлое, он говорил им:
– Над Перником висела темная беспросветная ночь. Перник представлял собой небольшое царство тьмы, рабства и страшной нищеты. Шахтеры находились в совершенно бесправном положении, терпели неограниченный произвол и насилие со стороны дирекции шахт, реакционных инженеров и самой реакционной государственной власти… За эти сорок лет наши горняки пережили многое: они имели и успехи и поражения. Они понесли много жертв. Шахтеры Перника не склонили головы и во время фашистского режима. Стиснув зубы, сжав кулаки, они добывали уголь из-под земли, но в то же время вместе с болгарским народом рыли могилу фашистской диктатуре. В исторических событиях 9 сентября шахтеры Перника также принимали самое активное участие.
9 сентября было победой, большой победой для самих шахтеров Перника.
В этом мрачном царстве молодой Димитров первым зажег факел свободы и непримиримой борьбы[10]10
Несколько месяцев спустя после окончания стачки углекопов Перника Димитров дал ей такую оценку:
«Среди повседневных мелких стачек против убийственной капиталистической эксплуатации рабочего труда объявленная 18 июня знаменитая в истории нашего рабочего движения перникская шахтерская стачка своим широким размахом и необыкновенным значением привлекла внимание и симпатии всего организованного и сознательного рабочего класса и крайне ожесточила его врагов…
Перникская стачка… заставила буржуазное государство проявить себя таким, каково оно есть, – организацией для подчинения и эксплуатации рабочего класса. Она сорвала маски со всех буржуазных партий и показала их в настоящем виде – врагов освободительного рабочего движения. И этим стачка дала очень многое для организации и воспитания рабочего класса. Особенно много перникская стачка сделала для самих шахтеров. Она вывела их из безропотного подчинения капиталистическому игу и включила в ряды сознательно борющегося и организованного рабочего класса. Она заложила крепкое начало шахтерского движения и направила его не только к ограничению эксплуатации, но и к окончательному освобождению рабочего от современного капиталистического рабства. И в этом смысле стачка в Пернике – чрезвычайно важная победа социал-демократии в Болгарии».
[Закрыть].
ПОДРУГА
Однажды в партийный клуб пришла молодая иностранка. Назвалась она Любицей Ивошевич из сербского города Крагуевац. Была она невысокого роста, худенькая, большие ее глаза излучали тихую грусть. Молодая работница прибыла в Софию в поисках работы. Она была портнихой по дамскому белью. Люди ее профессии были редкостью в молодой болгарской столице. Поступила она на работу в модное ателье в центре города.
В партийном клубе Любица Ивошевич вскоре познакомилась с молодыми социалистами. Это были интересные люди; они много спорили, обсуждали все и вся. Некоторые из них были членами гимнастического общества, другие участвовали в рабочем хоре или оркестре, третьи оказались декламаторами и артистами, четвертые – поэтами. Любица Ивошевич была пленена молодым обществом. Ей были близки мечты этих молодых людей. Она сама увлеклась поэзией. Как-то вечером она прочитала свое стихотворение на сербском языке:
Публика удивилась: «Кто она? Откуда?» Поэтесса продолжала читать. Гулом одобрения встречены были ее последние строки:
Я темная плебейка, в горе вся,
Но пусть узнают все, но пусть узнают,
Что, флаг борьбы над мраком тем неся,
Цветком свободы я произрастаю.
Молодая иностранка скоро стала известным и уважаемым человеком в рабочей среде. В клубе ее называли по-дружески Любой. Профессиональная организация портных избрала ее своим секретарем и редактором газеты «Шивашки работник».
Познакомился с ней и Георгий Димитров. Тогда он был совсем молодым. Частые прогулки, которые профессиональная организация устраивала в окрестности Софии, помогли их сближению. Любица Ивошевич выделялась среди работниц. Она свободно говорила по-немецки, много читала, активно работала в рабочем движении, не жалея ни сил своих, ни молодости. Это в ее стихотворении говорилось:
Пока на земле существуют рабы,
Пока притесненные стонут от гнета,
Все выше взлетать будет знамя борьбы
За счастье, за лучшую жизнь для народа.
И в радостном ритме забьются сердца,
И время настанет, и раб улыбнется, —
В тот день расцветет, чтоб светить до конца,
Над краем свободы свободное солнце[12]12
Когда однажды, в 1920 году, Димитров случайно увидел в югославском коммунистическом журнале «Будучност» стихи Любицы Ивошевич, он написал ей восторженное письмо:
«С истинным наслаждением прочитал твои три стихотворения. Особенно восхищен стихами «Плебейка сам, да!». У тебя очень редкое и счастливое сочетание поэта и революционера, поэзии и жизни, сильного и глубокого поэтического чувства с житейским опытом и полным пониманием всех сторон жизни и борьбы пролетариата и трудящегося человечества».
[Закрыть].
Оставшись сиротой еще девочкой, Любица жила у своей тетки в Крагуеваце. Тяжкой была эта жизнь. Изучив портняжное дело в Вене, Любица решила не возвращаться к тетке, уехать из Сербии. Так Любица оказалась в Софии. Вскоре она стала женою Димитрова.
Старики уступили молодоженам две комнаты в своем доме, покрытом по старому турецкому обычаю черепицей. В чисто прибранном дворе за деревянной оградой росла высокая шелковица. В летний день вся семья любила посидеть в ее тени. Рабочая комната Димитрова была скромно обставлена: стол у окна, на стене – портреты Карла Маркса и Фридриха Энгельса. И книги, книги всюду: на столе, в книжных шкафах – и в комнате и в коридоре. Книги были лучшими друзьями молодой семьи. Кроме болгарских, здесь были книги на русском и немецком языках.
Любица посвятила свою жизнь Димитрову. Она ходила с ним на собрания и митинги, насколько могла, облегчала его жизнь. С ее помощью Димитров изучал немецкий язык.
Через много лет, когда Любицы уже не было в живых, Димитров писал о ней: «В течение четверти века она шла со мной по тернистому пути пролетарского революционера, шла с исключительной твердостью и выдержкой, с непоколебимой верой в правоту дела социализма и с несокрушимой уверенностью в победу этого великого дела».
ПОДЪЕМ
Канцелярия управделами Общего рабочего профессионального союза помещалась в незатейливом здании Рабочего клуба на улице Царь Симеон, в комнатушке, которую в шутку называли «курятником». Кроме стола и стула, на котором сидел секретарь, здесь не было других удобств. Над дверью висели календарь и портрет Карла Маркса. Димитров приходил сюда рано утром. Дел было много: просмотреть почту, протоколы и резолюции собраний, митингов, стачек, побывать среди рабочих. Однако это не мешало ему заниматься еще и самообразованием: на столе его всегда лежали немецкая грамматика, русский словарь, книги по зоологии, ботанике, химии, психологии.
Молодой партийный деятель не раз высказывался среди товарищей по работе об основных задачах партии:
– Основная задача нашей партии – это сохранить независимость молодого рабочего движения от «общедельства», придать рабочему движению ярко выраженный классовый характер. Наша главная задача и цель – привлечь и организовать рождающийся у нас индустриальный рабочий класс. Нам надо создать сильное пролетарское движение в городах, которое будет становым хребтом нашей партии.
Димитров сам же и подавал пример, как осуществлять эти задачи на практике, в самой жизни. Всюду, где были рабочие, где закипала борьба, там был и Димитров: София, Пловдив, Габрово, Варна, Русе, Шумен, шахты «Перник», «Плакалница», «Чорно море»…
О Димитрове говорили всюду: одни с уважением и любовью, другие со злобой и ненавистью. Жизнь в семье Димитровых стала неспокойной. Часто, когда Георгий возвращался с собрания, отец говорил озабоченно:
– Завтра не ходи.
Сын отшучивался:
– До рассвета, отец, никуда не пойду.
Не раз происходили такие разговоры с матерью:
– Не могу я слушать, когда ты говоришь о собраниях, страшно мне.
– Почему страшно, мама? Ведь я там говорю правду.
– Говоришь правду, но люди ее не любят.
– Не люди, а буржуазия не любит, мама. Мы должны высказывать свою правду перед всеми открыто. Пусть все ее слышат, все поймут нашу правду.
Слово Георгия в семье было веским, с Георгием считались, его уважали братья и сестры. Мать радовало это.
Иногда возникали у Георгия споры с братом Костадином, который было пошел по пути широких социалистов.
– Почему ты идешь против собственных интересов? – говорил ему Георгий. – Можно ли служить и богу и мамоне одновременно? Как ты не можешь понять, что только наш класс, класс рабочих, последовательно борется за социализм? Никакие переговоры с буржуазией, никакие компромиссы с ней, на что готовы идти «общедельцы», нам не помогут. Невозможно достичь того, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Уйди, пока не поздно, от широких. Не делайся охвостьем буржуазии.
Порой в их разговоры вмешивалась мать:
– Не ругайтесь, дети. Все вы одного поля ягодки.
– Ну это, мама, не совсем так. Есть разница между ягодками, – отвечал ей Георгий.
Тогда мать обращалась к другому сыну:
– А ты, Коста, не упорствуй. Иди с Георгием. Нехорошо делиться, ведь братья вы…
– Вот это верно! – подхватывал весело Георгий. – Не должно делиться. Братья мы не только по крови, но и по судьбе…
После таких разговоров Георгий думал о матери: «Умная она, знает, когда и что сказать. Хотя и не все ей понятно в наших делах, но сердцем она с нами, с нашей правдой».
Прошло немного времени, и Коста примкнул к брату. Даже и Лена, самая младшая сестренка, тянулась к Георгию. Ее нередко видели расхаживающей по двору с красным лоскутом на палке. Георгий хватал тогда ее на руки и кричал:
– Браво, Леночка!
– Что раскричался? – вмешивалась мать. – Или и из Лены хочешь сделать знаменосца?
Собрания, на которых выступал Димитров, стали посещаться тайными агентами полиции. За Димитровым установили слежку. Однажды Димитров выступал на собрании в селе Надежда около Софии. Читальный зал был переполнен. Оратор рассказывал об эксплуатации женщин и детей на фабрике, о том, что это ведет к физическому и духовному вырождению трудящихся и к обогащению хозяев.
Пока Димитров говорил, полицейские окружили читальню. Попытались войти, но через толпу не пробраться. Тогда один догадливый полицейский решил влезть через окно. Но окно оказалось за железной решеткой. Полицейский вскочил на подоконник:
– Георгий Димитров, замолчи!
Димитров поглядел на разъяренного полицейского и, улыбнувшись, продолжал беседу. Полицейский вновь закричал:
– Замолчи, Димитров!
– Немного терпения, господин! – ответил Димитров. – Люди пришли послушать меня. Когда закончу, замолчу…
В окне появился второй полицейский, длинноусый, с задранной набекрень фуражкой. Огромными руками он принялся ломать железные прутья решетки, а когда у него из этого ничего не вышло, заревел густым басом:
– Георгий Димитров! Ты арестован! Руки вверх! Ты слышишь?
– Слышу, но имейте терпение, господин старший. Когда закончу, сам выйду… Тогда, если ваша милость захочет поговорить, пожалуйста…
– Будем стрелять!
– Незачем стрелять, господин, еще немного терпения.
В разбитом окне торчали уже четыре полицейские физиономии. Димитров продолжал говорить.
Полицейские утихомирились, слезли с подоконника и стали ждать конца.
Речь продолжалась долго. Усатый полицейский вышел из терпения. Он вновь влез на подоконник и решил действовать. Вынул револьвер и направил его на оратора.
– Замолчишь ли ты, наконец, Димитров?
Оратор обернулся, в лицо его глядело дуло револьвера. Полицейский же ошалело уставился на оратора. Что это? На трибуне стоял совсем незнакомый человек. Полицейский, не веря глазам своим, спросил товарищей:
– Как по-вашему, Димитров это или кто другой?
Ответил оратор:
– Димитров давно ушел. Не пытайтесь его искать, все равно на найдете!
Несколько дней полицейские разыскивали Димитрова. Зашли в дом его. Встретила их мать. Парашкева уже привыкла к таким визитам. И на этот раз она широко раскрыла перед полицейскими двери.
– Пожалуйте! Кого пришли искать?
– Сына твоего.
– У меня много сыновей. Кого именно?
– Ты действительно имеешь много сыновей, но только один из них бездельник и негодник.
– Извините, господин старший, в таком случае и другие сыновья такие же.
– Смотри у меня! – пригрозил стражник и начал обыск.
– Где его скрыла? Говори!
Она показала им комнату, кухню:
– Ищите!
Полицейские лазили под кровать, стучали по старой поржавевшей печке. Наконец мать открыла им чулан, где хранила хлеб, и сказала:
– Посмотрите и сюда, господин начальник, чтобы после не говорили, что мы его укрыли… Смотрите лучше!
– Ты, тетка, кажись, нас разыгрываешь. Гляди, попадешь и ты в тюремную камеру!
– Мы к этому привыкли еще с турецких времен… – ответила Парашкева.
Полицейские продолжали обшаривать каждый угол дома. Один влез на стол и начал саблей прощупывать потолок. Обнаружил темное квадратное отверстие, оттуда потянуло холодом.
– Что там – чердак?
– Чердак.
– Нет ли кого там?
– Проверьте, господин начальник, – сказала Люба, – вот вам и стул, поднимитесь.
Полицейский раздумывал – подниматься или нет.
– Поднимитесь, поднимитесь, господин начальник, – продолжала Люба, – . там не страшно. Разве только паутины много…
– Это ничего, – поддержала Парашкева, – пусть поднимется, чтобы после не говорил, что мы укрываем Георгия… Пусть уж лучше сейчас проверит. Чтобы все чисто было. Пожалуйста! Я помогу…
Полицейский поднялся на стул, сунул голову в отверстие, зажег спичку, огляделся: труба, ржавая жесть да паутина,
– Ничего нет! – буркнул полицейский, соскочив со стула.
– Лучше ищите, господин старший! Всюду посмотрите, чтоб не было потом разговора, – повторяла мать.
– Чудно! Видели же, что он входил в дом…
Полицейские уходили злые. Мать провожала их до калитки, любезная, внимательная. Закрыв калитку, она вернулась в дом.
– Успокойтесь! – шепнула она детям, а сама пошла к окну и долго глядела на улицу, после подала знак Любе: – Вымелись…
Люба поднялась на стол, открыла вход на чердак.
– Выходи!
Димитров спустился. Одежда его была в паутине и пыли.
– Завтра надо уйти в другое место, – сказал он, – могут вернуться.
Много в те годы случалось разных историй с молодым Димитровым. О многих и сейчас еще вспоминают в Болгарии. Вот одна из них.
Однажды сидел Димитров в корчме за стаканом вина да слушал, о чем говорят люди. Один парень и говорит другому:
– Мой брат видел Димитрова. Слушал, как он говорит. Очень хорошо говорит.
– И я его слушал… Имел отец деньги, учил его, вот он и говорит хорошо. И я бы, если учился, говорил не хуже. Дело это легкое…
– Не так это просто, – возразил другой. – Димитров обыкновенный рабочий, потому его и понимают рабочие. Сейчас он нелегальный. Полиция дает награду за голову его.
– А ты знаешь его?
– Знаю, но, если бы он мне и повстречался, я бы его не выдал. Брат говорил мне: «Если увидишь Димитрова, не выдавай его. Он наш человек. За нас борется».
– А я бы на твоем месте его выдал. Я не сумасшедший человек, чтобы отказаться от денег.
– От таких денег пользы не увидишь!
– Глупости говоришь.
– Не я, а ты глупости порешь…
Началась драка. Люди бросились разнимать. Димитров, оказавшийся ближе всех, встал между дерущимися и сердито сказал:
– Как вам не стыдно! Не думаете ли вы, что Димитров вас похвалил бы, если бы увидел? Вы же одного поля ягодки, зачем вам ссориться?
– А ты кто? – спросил один из дерущихся.
– Это неважно!
– Чего же ты вмешиваешься в чужие дела? – огрызнулся другой. – Мы деремся, у нас и болит.
– А может быть, и у меня болит… Идите садитесь.
И он указал им на стол, на котором стояли недопитые стаканы.
Вспоминают и такую историю. Шел однажды Димитров по улице. Нагнал его старший сержант и сказал:
– Димитров, вы арестованы.
Димитров продолжал путь, будто ничего и не слышал. Старший сержант, следуя по пятам, твердил свое:
– Именем закона вы арестованы.
Прохожие заметили, что происходит что-то неладное.
– Что хочет этот военный от человека? – заговорили вокруг.
Тогда и Димитров остановился и спросил:
– Чего вы хотите, господин старший сержант?
– Именем закона…
– Кто вы такой? Где ваши документы?
– Какие документы? – растерялся сержант.
– На право ареста… Кто вы такой?
– Я старший сержант.
– Может быть, и фельдфебель. Но предъявите документы, иначе я буду требовать вашего ареста за то, что вы беспокоите мирных граждан.
Тем временем на улице собирались прохожие. Кое-кто уже понял, кого хочет арестовать старший сержант. Послышались голоса:
– А имеет ли старший сержант отпускной билет на прогулку по городу?
– Потребуйте от него билет!
– А вот и майор. Господин майор! Здесь пьяный старший сержант. Отправьте его в казарму под арест.
– Я не пьян!
– Лжет он, пьяный. Несет, как из бочки. Арестуйте его, он позорит армию.
Возгласы возмущения усиливались. Подошел майор.
– Успокойтесь, господа. Я задержу старшего сержанта.
Пока прохожие и майор объяснялись с задержанным, Димитров скрылся.
Рассказывают и о таком. Пьяные хулиганы напали на Димитрова и сильно избили. Стояла полночь. Димитров лежал окровавленный на тротуаре. И никого вокруг, кто бы мог помочь. Наконец показался фаэтон. Димитров окликнул. Сонный фаэтонщик остановился.
– Что случилось, брат?
– Можешь ли довезти меня до дому?
– Почему нет! Давай вставай. Или помочь тебе?
– Как хочешь…
– Почему не хотеть, и мне случалось напиваться… это мне не впервой.
– Большую услугу окажешь мне.
– А ты поменьше пей, браток. И я пью, но чтобы так… Переборщил ты… Куда тебя доставить?
– Ополченская, шестьдесят шесть.
– Куда?.. – Фаэтонщик задумался, что-то припоминая. А потом, склонившись над лежащим, сказал: – Прости, брат, ошибся.
Когда прибыли на Ополченскую, фаэтонщик помог пассажиру сойти и, пожелав ему покойной ночи, тронул лошадей.
– Подожди! – крикнул Димитров. – Получи деньги!
– Я с Димитрова деньги не беру. Покойной ночи!
– Очень уж за тобой гоняются, Георгий, – сказала как-то мать.
– Родила ты меня, мама, в бегстве, потому за мной и гоняются, – отшутился Георгий.
– Очень, видно, ты смирный, потому тебя так и преследуют, – ответила ему в тон мать.
– А разве я не тихий?
– Тебе виднее.
– Эх, мама, ты все их оправдываешь.
– Тех не оправдываю, Георгий, а ты мне дорог.
– И мне люди дороги, потому я и борюсь за них.
– А они думают так, как ты?
– Думают!
– Хорошо, если так…
Мать поглядела прямо в глаза сына – нет, они не обманывают. У этих умных глаз оца всегда спрашивала, и они всегда говорили ей правду. А в этот раз они сказали ей, что ее сын уже принадлежит не только ей, но и всему народу и что народ его любит и защищает, как любит и защищает его она сама, его родная мать.
21 июля 1909 года XVI съезд партии избрал Димитрова членом Центрального Комитета Болгарской рабочей социал-демократической партии тесных социалистов. И с тех пор в продолжение сорока лет он неутомимо работал в руководстве партии как ее верный солдат.
Популярность Димитрова росла, росли и опасности. Летом 1912 года он был арестован и брошен в Черную джамию за то, что назвал одного широкого социалиста шпионом и полицейским агентом. Черная джамия – это старая турецкая тюрьма с виселицей во дворе. Сейчас на том месте небольшой зеленый парк. Но тогда… Димитров в своих письмах из Черной джамии в «Рабочую газету» описал, что представляет собой этот страшный застенок. Народ, читая письма Димитрова, ужасался режимом средневековой турецкой тюрьмы. Прокатились митинги, собрания протестов. И народ добился своего. Димитрова освободили. Выйдя из тюрьмы, Димитров через ту же «Рабочую газету» обратился ко всем тем, кто встал на его защиту:
«Пользуясь случаем, хочу в ответ на многочисленные поздравительные и ободряющие письма и телеграммы, которые я получил от организаций и отдельных товарищей со всей страны, высказать горячую благодарность. Эти живые симпатии и сочувствия сделали мои тюремные дни, вопреки тысячам тюремных невзгод и унижениям, которым ежедневно подвергается здесь человеческое достоинство, очень легкими и превратили их даже в источник новых «сил для предстоящей работы в пользу нашего великого освободительного дела, службе которому мы все посвятили себя [13]13
Из тюрьмы Димитров писал жене: «Только что мне передали посланные тобой одеяло и другие вещи. Надеюсь, что утром принесут и койку. Тогда окончательно устроюсь, как на сдаче»… Будь тверда и спокойна. Твой Жорж выйдет из Черной джамии еще здоровее, бодрее, сильнее, а надеюсь, и более умным и способным борцом».
Письма жене. Они занимали большое место в жизни Димитрова. Отовсюду, куда только ни заносила его беспокойная судьба, он писал жене. Это были письма товарища по революционной борьбе и любящего друга, письма о партийной работе я ходе стачек, о земной красе и неземном наслаждении музыкой… В одном из первых писем Любе Ивошевич, когда Люба только входила в болгарское революционное движение, и еще до того, как она стала его женой, Димитров писал из города Сливена:
«Я восхищен живописными окрестностями города. Ходил па крупнейшие текстильные фабрики этого болгарского Манчестера. Как быстро развивается здесь текстильная индустрия! Создаются благоприятные условия для нашего движения… Когда вернусь, долго и подробно буду тебе рассказывать, что представляет собой наша партия и рабочее движение».
Из Бургаса, где его очаровало море, он пишет:
«Сердечный горячий привет от морских волн, милая Люба!.. Здесь мы имеем значительный прогресс. Когда я раньше сюда приезжал, не было здесь ни одного нашего товарища, а сейчас – 30–35 человек!»
Декабрь 1920 года. Димитров в подполье. Опровергает слухи о его аресте и пишет жене:
«Тысячи благодарностей за великолепные хризантемы. Невыразима их красота!» В большом письме из Вены «милой, дорогой, моей незаменимой Любе» среди строк о походе реакции против Югославской компартии, о конгрессе Французской социалистической партии в Туре, на котором принято решение о переименовании партии в коммунистическую, есть и такие строки:
«Вечером был в опере. Нечто грандиозное… Музыка, пение, постановка, сам театр – неописуемо великолепно. Как я глубоко жалею, что тебя не было со мной».
[Закрыть].
