Текст книги "Черный город"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

Вдруг словоохотливый старикашка указал на миловидную изящную девушку:

– А вон идет Клара Блом! Богатейшая невеста! Сказочно богатая!

Бибок живо оглядел ее с ног до головы.

"Провалиться мне на этом месте, если моя дочка не красивее этой богачки Клары", – подумал он, а вслух нетерпеливо сказал:

– А где же дочка Кенделя?

– Ну, та уже давно замуж вышла, – ответил всеведущий старикашка.

Бибок огорчился: вышла замуж, не могла подождать, пока он сравнит с нею свою дочь! И вдруг он отпрянул и разинул от изумления рот: мимо него, разговаривая с бравым гусарским поручиком, шла красивейшая из всех. (О, горе тебе, маленькая нянечка!) Девушка была почти одинакового роста с офицером, прямая, стройная, как лесная лань, гибкая и легкая, словно ящерица, а ее свежее личико с тонкими чертами было подобно розе на рассвете в первый день ее цветения. Нет, это была не девушка, а само волшебство!

– Ого! Ой-ой-ой! – только и смог произнести Бибок. В этом возгласе прозвучало и отчаяние и смирение.

– Некая Розалия Отрокочи, – пояснил болтливый собеседник Бибока. – Ничего себе кошечка, а?

Бибок бросил взгляд на офицера, сопровождавшего девушку, и узнал его.

– А рядом с нею – жених ее? – спросил он старичка.

– Не думаю. Скорее всего просто вздыхатель. Ухаживает без серьезных намерений, учится, можно сказать, как надо за девицами волочиться. Один из Гёргеев. Но не из тех, что причинили нам великое горе. У этого отец – честный человек. И сын неплохой парень. Хвалят его. И собой недурен. Да только красавица Роза – цветок не про его честь. Ее мужем, как поговаривают, будет наш молодой Фабрициус. Интересно, что этот самый Гёргей уже отрубил Фабрициусу на дуэли одно ухо, и вот опять оба вокруг одной и той же девушки увиваются.

– Как я посмотрю, у вас в Лёче любят Фабрициуса.

– Он наша гордость, сударь!

– И чего же ждете вы от него?

– Многого ждем! На редкость способный юноша. У него есть все, что положено иметь хорошему человеку: сила, характер, ученость.

– А вот уха все-таки нет, – усмехнулся Бибок, раздраженный тем, что Фабрициуса превозносят до небес.

– Это не беда, в этом залог всеобщей любви к нему. За то мы, лёченцы, и выбрали Фабрициуса своим сенатором, что у этого корноухого юноши ненависти к Гёргею больше, чем у многих из тех, кто с двумя ушами ходит.

Бибок презрительно ухмыльнулся.

– Да полно вам, господа, строить из себя героев! Ведь вы и не собираетесь причинить Гёргею никакого зла. Шумите только, а делать – ничего не делаете. Да и не еможете ничего сделать. Дождетесь, пока он состарится, одряхлеет и помрет своей смертью, а потом будете всем твердить: "Бог – наша крепость! Видите, сокрушил он нашего заклятого врага".

Старичок хотел было что-то возразить, но в это время у поворота дорожки с противоположной стороны снова показались воспитанницы Матильды Клёстер, пройдя по самой длинной, огибающей пруд аллее, вдоль которой росли красивые цветы – альпийские фиалки, гвоздики, махровые маки, вербена, знаменитые рододендроны и тюльпаны, привезенные сюда когда-то из дивного сада липпайского епископа.

Девушки, как видно, все не могли налюбоваться цветником и во второй раз направились по круговой аллее; теперь к их компании прибавился еще и юный Фабрициус, шагавший рядом с Розалией Отрокочи. Завидев его, старичок, вместо того чтобы ответить Бибоку, тихо, но многозначительно предупредил:

– Тс! Пришел.

Бибок оглянулся и тоже увидел… господина Клебе, спешившего к нему с другой стороны. Увидел и испугался, уставившись на болтливого старика, он пролепетал, совершенно подавленный его проницательностью:

– А вы откуда знаете?

– Вижу! – пояснил всеведущий старик.

На счастье Бибока, в этот миг вся группа девушек выплыла из-за деревьев, и теперь он и сам увидел рядом с Розалией Отрокочи двух ее кавалеров: справа шел Дюри Гёргей, а слева – белокурый, стройный Фабрициус, которого «полковник» знал еще в городе Бела.

Вскочив со скамьи, Бибок заспешил навстречу Клебе и радостно обнял его. Это явно пришлось господину Клебе не по вкусу, тем более, что он был в черном, отменно чистом костюме, а Бибок – в грязной, засаленной одежонке.

– Ах, оставьте, еще удушите! Вы мне все кости переломали! Господин Бибок, опомнитесь! Да и перемажете вы меня.

– Это мой маскарад, – оправдывался Бибок, выпуская Клебе из объятий.

– Вы меня звали. Вот я и пришел.

– Очень рад. Только давайте лучше выйдем отсюда в поле. У меня к вам долгий разговор. В поле мы сможем поговорить спокойно, без посторонних.

Они вышли из парка и по меже, тянувшейся вдоль горохового поля Яноша Флангера, направились к прудам, в которых горожане мочили коноплю.

Господин Клебе первым нарушил молчание.

– Ну как? Надумали?

Бибок помолчал с минуту, словно ему все еще трудно было решиться, и со вздохом произнес:

– Злодейка бедность! Что только она не заставит человека сделать. С души воротит, а все-таки сделаешь! Ну вот, придется мне некоторым способом снять с вас траур. Если, разумеется, заплатите, как следует.

– Принесли бумагу?

– Здесь! – Бибок похлопал себя по груди.

– А показать ее можете?

– Могу.

Бибок вытащил из внутреннего кармана вчетверо свернутый кусок черной клеенки, развернул и достал из нее пожелтевший лист бумаги. Господин Клебе повертел листок в руках, внимательно оглядел печать и возвратил грамоту Бибоку.

– Кажется, все в порядке. И сколько же вы просите за эту писульку?

– Четыре сотни золотых.

– Да что вы? Опомнитесь!

– Голова вице-губернатора – не тыква, – возразил Бибок. – Дешевле не уступлю. Я еще не сошел с ума.

– Нынче губернаторские головы подешевели, – заметил Клебе.

– Да ведь речь идет не столько о голове губернатора, сколько о чести города Лёче, – заспорил Бибок.

– Да, но четыре сотни золотых!.. По нынешним временам такие деньги не легко найти.

Бибок завертелся, замахал руками:

– Как хотите, но я дешевле не продам! Не продам. Гёргея не продам. Гёргей столько добра мне сделал, всегда помогал, произвел меня в полковники. Такого человека знаете, как уважать надо? Нет, дешевле, чем за четыреста, я его не уступлю. Согласитесь сами, сударь.

Но господин Клебе не хотел соглашаться и с достоинством пожимал плечами. – Мне-то все равно. Не из моего кармана. Но советую сбросить немножко, а то мои старания будут впустую. Уж если трудиться ради чести города, то надо быть уверенным, что сделка не сорвется из-за нескольких золотых! Мне-то самому от всего этого – никакой выгоды. Мне дорого только одно – пусть добрые люди, когда старый Клебе навеки закроет глаза, скажут на моих похоронах: "Хороший был старик, вытащил город Лёче из ямы. А ведь это не всякий сумеет". Да, может быть, меня за это еще и похоронят возле соборной стены… – И глаза господина Клебе гордо засверкали. – Хотя в этом тоже, конечно, невелика корысть. Но вообще-то, не знаю я, где магистрат возьмет четыре сотни золотых, да еще так, чтобы не пришлось публичное отчитываться в них? "Городская клушка" – хорошая несушка, но четыре сотни – это ведь страшно много! Ну что ж, доложим бургомистру, а там – будь что будет.

Они еще долго спорили, усевшись у пруда на выступ скалы. И тут Бибок совершил большую ошибку, – попросил Клебе ссудить ему по-приятельски три талера до той поры, когда будет заключена сделка. Разумеется, он рассказал Клебе обычную сказку: вчера, мол, в Блиннице у него выкрали в трактире кошелек с деньгами, когда он прилег вздремнуть после сытного обеда.

– Как! – вскипел от возмущения и гнева Клебе. – У вас, сударь, в кармане блоха на аркане, а вы еще торгуетесь! Заломили несусветную цену и не желаете сбросить ни гроша! Ах вы, легкомысленный человек! Жадность вас одолела! Из-за денег вы готовы с голоду подохнуть! Какой вы бессовестный, Бибок! Стоите здесь передо мной без гроша в кармане и нахально требуете целую кучу золота! Ну уж нет! Хорошо, что мне теперь известно ваше положение. Теперь у нас с вами будет другой разговор. Уступаете сто золотых или нет?

– Не могу. Я же сказал вам – меня обокрали.

– Не уступаете? Ну, тогда не дам взаймы трех талеров.

– Уступаю! – выдавил из себя Бибок.

– Ну вот! Теперь я вполне уверен, что сделка состоится, – воскликнул Клебе, потирая руки от удовольствия. (А сам думал про себя, что раз он сэкономил для городской казны сотню золотых, у города будет еще больше оснований похоронить его возле соборной стены.)

Об остальном договорились довольно быстро. Клебе пообещал, что он сегодня же, несмотря на поздний час, доложит бургомистру о своем свидании с Бибоком и попросит дать завтра же окончательный ответ.

– А как я узнаю, что решено? – спросил Бибок.

– Куда мне прийти с ответом?

– Я поселился здесь, в трактире, под фамилией Тройского. Живу на втором этаже в небольшой комнатушке. Только не забудьте, – меня зовут Антал Тройский!

Расставшись с Клебе, Бибок еще долго не мог простить себе, что уступил сто золотых. Старый хрыч Клебе урвал как раз столько, сколько Бибок собирался израсходовать на маленькую няньку.

Вернувшись в трактир, Бибок, не желая показываться посетителям, сразу же поднялся к себе в комнату. Под предлогом недомогания он попросил Карася прислать ему какой-нибудь легкий, подходящий для больного, ужин из остатков от хозяйского стола.

Вскоре все та же маленькая нянечка принесла ему ужин: поросячью голову, тарелку гречневой каши с гусиными потрохами и плоскую фляжку вина. ("Вся другая посуда занята внизу", – пояснила девочка.)

Бибок был очень ласков с ней и даже спросил, как ее зовут. – Ну, так подойди ко мне, маленькая Мили. Да не бойся! Ах ты, коза-егоза, вот я сейчас укушу тебя и съем!

Он поправил своей огромной, красной лапищей завитки белокурых шелковистых волос на висках девочки и несколько раз погладил ее по головке, испытывая при этом какое-то странное, сладкое чувство.

– Какие мягкие у тебя волосы, милочка! А сестрички У тебя есть?

– Есть, одна.

– Где же она?

– Там, в Гёргё.

– Тоже в услужении?

– Нет, только я в услужении. А сестру взял к себе один добрый господин. Она живет, как барыня. Говорят, у этого барина есть своя дочка. Когда барышня вернется домой, ее будет ждать уже обученная горничная.

– А как звать твою сестричку?

– Вандой.

– Такая же хорошенькая, как и ты?

– Должно быть, лучше, потому что барин смотрел нас обеих, а выбрал Ванду. Была бы я была хорошенькая, он бы меня выбрал.

– А как звать того барина?

– Пал Гёргей.

Бибок опечалился и опять почувствовал угрызения совести. Но душевные муки обычно беспокоили его недолго, подобно икоте: достаточно было пропустить глоток вина, как они исчезали. Поэтому Бибок поспешил приложиться к фляжке. Однако его негодование все не стихало: "Какой ужас! Уступить целую сотню, продать своего благодетеля за какие-то триста золотых! Нет уж, извините, лучше я с голоду подохну!"

Взъерошив волосы, Бибок бегал по комнате, словно разъяренный дикий вепрь, и перепуганная Мили живо выскользнув за дверь. "Но ведь Гёргей хочет меня повесить! Нет, все равно не нужно было уступать нянечкину долю!"

До поздней ночи Бибок не мог заснуть. Уж и последние гости разошлись (к вечернему колоколу всем полагалось находиться дома), а тяжелые шаги Бибока все еще слышались наверху.

На другой день, сразу же после полудня, Бибока навестил господин Клебе. Он застал "Антала Тропского" за обедом и шепотом побеседовал с ним во дворе под сенью дикого каштана, за маленьким столиком. Видя, что господа заняты делом, Карась не стал им мешать.

– Ну что, сено или солома?

– Ни то, ни другое. Хотя господину Нусткорбу дело и нравится. Сегодня перед обедом он пригласил в ратушу на совещание нескольких влиятельных сенаторов, изложил им свой план. Так, мол, и так. Надо ведь что-то предпринять, народ недоволен. Сенаторы с ним согласились. Совещание, понятно, проходило при закрытых дверях, под присягой о неразглашении. Ну, меня они, конечно, позвали, усадили вместе с собой за зеленый стол. Словом, все были за то, чтобы купить грамотку. Один только Фабрициус возражал.

– Глупый сопляк!

– Если кто и провалит этот план, то именно Фабрициус. Он так говорит: эти пакости не к лицу городу Лёче. Наш город должен отомстить, но не пачкаться такими делами.

– Дурак!

– Не скатываться до предательства и доносов! Кто, говорит, запятнает грязью белую тогу чести, погибнет от унижения, сгинет от позора.

– Не могли вы его выбросить?

– Куда там! Слышали бы вы, как он убедительно говорил! Правда, Нусткорб тоже не уступал. Умнейший человек этот Нусткорб! Он так говорит: может быть, это и справедливо для живого человека из плоти и крови. А город, – он состоит из домов и всякого другого добра, которое собирали, копили многие поколения. И если кому в недобрый час фанаберия ударила в голову, не имеет тот человек права рисковать всем этим богатством. Я, говорит, готов согласиться, что надо поскорее отомстить – все этого требуют, сам вижу. Но задача наша состоит в том, чтобы удовлетворить столь законное требование как можно дешевле и поменьше рисковать. Если можно воспользоваться уловкой, – надо к ней прибегнуть. Слава – вещь хорошая, но ведь не для того город вверил сенату свою судьбу, чтобы тот рисовался показным благородством и чтобы действия его шли вначале, говорит, под победный колокол, а в конце под погребальный звон. И что… Как-то он тут особенно красиво выразился… дай бог памяти…

– Да ну его к чертям, вашего Нусткорба! – нетерпеливо перебил Бибок. – Очень мне нужны его выражения! Скажите наконец, на чем порешили?!

– На том, что сегодня вечером, часов около десяти, к вам пожалует сам бургомистр и, если найдет, что документ стоящий, выплатит вам триста золотых.

Лицо Бибока засияло от радости.

– За добрую весть спасибо! – воскликнул он и бросился пожимать руку папаше Клебе.

Стоит ли рассказывать о том, что Бибок с великим нетерпением дожидался вечера. Еще никогда, казалось ему, часы не тянулись так долго. Чтобы хоть как-то убить время, он без конца бродил по лесу, обдумывая всевозможные планы, и в трактир возвратился уже затемно. В заведении господина Карася и на этот раз оказалось полно посетителей, пришедших сюда из города повеселиться.

Хозяева были заняты в трактире, даже маленькая нянька разносила кружки с пивом. Да, на сей раз Бибоку было не до ужина, – так его взволновала мысль, что завтра у него в кармане будет триста золотых. Он поднялся к себе в комнату, лег на покрытую двумя кожаными подушками лавку, дополнявшую скудную обстановку тогдашних комнат для проезжих, закурил трубку и принялся мечтать, с наслаждением пуская кверху облака дыма. Напрасно знатоки уверяют, что трубка, если ее курить в темноте, не доставляет удовольствия. Это весьма опрометчивое суждение с их стороны.

Долго ли, нет ли мечтал пройдоха Бибок, он и сам не знал. Только вдруг он услышал, что в дверях соседней комнаты заскрежетал, тяжело поворачиваясь в замке, ключ, затем в комнату кто-то вошел и тяжелыми шагами принялся расхаживать взад и вперед. Бибока охватило некоторое беспокойство: кто бы это мог быть? Если он услышал только скрежет ключа в двери, значит, пришелец поднимался по лестнице бесшумно, на цыпочках! А если так, значит, он делал это из осторожности. Подозрительно! Уж не подстроил ли господин бургомистр какую-нибудь коварную ловушку? Посадит, например, в соседнюю комнату гайдуков да полицейских, а когда дело дойдет до передачи документа, они по условному сигналу ворвутся сюда, схватят Бибока и отберут грамоту. И жаловаться будет некому!

Когда у человека много досужего времени, ему всякое приходит в голову, в особенности если заработает фантазия. Было, вероятно, поздно, – из трактира посетители понемногу разошлись. Когда Бибок выглянул в окно, уже последние гости поднимались из-за столиков, и только господин Карась все еще сидел в стороне и подсчитывал выручку, складывая деньги столбиками по десять монет, а затем сбрасывал их в корзинку, принесенную для этой цели.

За окном стояла тихая ночь, одна из тех светлых летних ночей, на которые природе нет смысла переводить много черной краски, – так они коротки. Бибок прислушался. Тишина. Только лягушки квакают на ближних болотцах. Пора бы бургомистру уже и пожаловать. С каждой минутой Бибоку все больше становилось не по себе. Он подошел к двери, решив приоткрыть ее: так он скорее услышит шаги бургомистра и отворит дверь, чтобы господин Нусткорб, поднявшись по крутой лестнице, случайно не угодил в соседнюю комнату, если тут, конечно, не задумана какая-то хитрость. (Не лишнее, пока так предполагать!)

Но стоило Бибоку слегка приоткрыть дверь, забыв о раскрытом окне, как в комнате забушевал сквозняк, захлопнул створку ставни и загасил на столе сальную свечу, тлеющий фитилек которой теперь мерцал в полумраке. Бибок уж собрался вернуться в комнату, очень досадуя на ветер, потому что снова зажечь свечу было делом далеко не простым, как вдруг внизу на лестнице послышался шелест женских юбок (наверное, нянька?), а затем тишину нарушил чей-то скрипучий голос:

– Осторожнее, барышня, держитесь за перила и смотрите себе под ножки!

"Гм, – подумал Бибок, – значит, все же не нянька".

Бибок видел в темноте не хуже совы (недаром он полгода сидел в турецкой темнице в Смирне), поэтому он приник к дверной щели шириною в палец, уверенный, что хорошо разглядит пришельцев. Но то, что он увидел, поколебало его веру в свои способности. Не снится ли ему все это? По лестнице поднималась вчерашняя стройная красавица – та самая, которую болтливый старикашка в парке назвал Розалией Отрокочи. Да, это она! Не может быть никакого сомнения! Бибок узнал бы ее среди тысяч и тысяч. Рано начинаешь, голубка! С таким-то ангельски невинным личиком! О, женщины, женщины! Правильно поступал ты, Жига Бибок! Никогда не верил им, а, наоборот, сам обманывал их, когда только мог. Ну, иди, иди. (До чего же маленькие у нее ножки!) Уже ждет тебя твой селадон! (Черт бы его побрал, хотел бы я сейчас очутиться на его месте!) Ишь разбегался по комнате, как голодный лев! Чтоб тебе околеть в день своих именин!

Еще один взгляд вниз – и Бибок рассмотрел, что девушку сопровождал приземистый человечек, на вид из мастеровых. Должно быть, у него болели зубы. Пусть зубные врачи не удивляются проницательности Бибока, у провожатого, возможно, болели не зубы, а стреляло в ухе, – предположение Бибока основывалось лишь на том, что голова незнакомца была обмотана платком.

– Проклятый сводник! – пробормотал Бибок. – Как не совестно тебе приводить сюда эту девушку!

Даже его возмутила такая подлость, и, горько вздохнув, скорбя об испорченности мира, но успокоившись за себя, он тихонько отошел от двери и принялся зажигать свечу. Пусть уж лучше испорчен будет мир, а не его маленькое "дельце".

Вложив тлеющий трут в пучок соломы, заранее свитый жгутом, Бибок некоторое время размахивал в воздухе этим приспособлением: ожидая, пока солома вспыхнет, а тогда поднес ее к фитилю. Словом, это было хлопотное дело. Едва ему удалось зажечь свечу, как на лестнице снова послышались шаги. Он подбежал к двери и приоткрыл ее пошире, чтобы осветить гостю путь.

По лестнице поднимался высокий, могучий и такой грузный мужчина, что под его ногами шаткие ступени скрипели и пели на все голоса.

– Должно быть, бургомистр! – решил Бибок и шагнул за порог.

Пока гость добрался до верхней ступеньки, его одолела одышка. Слегка приподняв шляпу, он сказал:

– Я хотел бы видеть господина Тройского.

– Это я, – представился Бибок. – Прошу вас, входите. Гость прошел в комнату, снял с себя длинный, до пят, серый плащ.

– Я бургомистр города Лёче.

– Милости прошу, сударь. Садитесь, пожалуйста.

– Насиделся за день, – ответил бургомистр и потянулся. – Да и хотелось бы поскорее покончить с этим делом. Время позднее. Пора и на боковую.

– Не обижайте хозяина, присядьте, сударь, – упрашивал «Тройский». – А то лишите человека спокойного сна.

– Да я как раз затем и пришел, чтобы лишить сна. Правда не вас, а кого-то другого. Если удастся…

– Надеюсь, удастся. Вы, полагаю, имеете в виду то же самое, что и я.

После долгих уговоров господин Нусткорб присел на лавку. Сдвинув назад сползавшую на живот кобуру пистолета, он вдруг навострил уши и прислушался к голосам и шагам, доносившимся через стену из соседней комнаты.

– Что за помещение там, рядом?

– Насколько мне известно, такой же номер для проезжающих, – отвечал Бибок.

– Мне кажется, там кто-то есть?

– Любовное свидание, – улыбнулся Бибок. Бургомистр насупил брови.

– Но ведь это было запрещено Карасю?

– Так господин Карась и не участвует в нем.

– А кто же?

– Я видел только женщину, когда она поднималась по лестнице.

– Возмутительно! – вспылил бургомистр. – Нетерпимо!

– Juventus veutus [Молодость ветрена (лат.)] – примирительно заметил Бибок, давая вместе с тем понять, что он знает латынь. – Закройте на это глаза.

– Хотел бы я знать, как ее зовут.

– А что дадите, господин бургомистр, если я скажу? – шутил Бибок.

– Был бы весьма вам признателен, сударь.

– Скажу, если пообещаете не наказывать бедняжку. Очень уж хороша! Жалко мне ее.

– Вот тебе и на! Так зачем бы я стал допытываться у вас об ее имени, как не для того, чтобы наказать греховодницу?

Вибок пожал плечами.

– Тогда лучше уж я сохраню ее имя в тайне.

Они вернулись к делу, ради которого бургомистр и прибыл. Прежде всего он пожелал взглянуть на документ. Внимательно прочитав бумагу, Нусткорб с разочарованным видом заявил, что она не представляет для него большой ценности.

– Впрочем, попытаться можно, – добавил он и предложил двести пятьдесят золотых. – И то лишь потому, чтобы вы, господин Тройский, не пожалели, что понапрасну совершили столь долгий путь.

– Да я лучше съем эту бумагу! – воскликнул Бибок.

– Кушайте на здоровье, – издевательски сказал бургомистр.

– Нет, нет, до этого дело не дойдет, – спохватился Бибок, решив пуститься на хитрость. – Больше того, поскольку вы, ваше благородие, даете на пятьдесят золотых меньше, вопреки уговору, то и я нарушу его: теперь дешевле, как за триста пятьдесят, я не уступлю вам бумагу.

Такой ответ привел Нусткорба в замешательство: не видно было, чтобы господин Тройский испытывал сильные "финансовые затруднения", как уверял Клебе. Что-то, наверное, изменилось.

– Должно быть, ночью дождь прошел, – насмешливо заметил гость, – коли ваши притязания так выросли?

– Да ведь отсюда рукой подать до Пала Гёргея. Почему бы мне, собственно, не предложить этот документ ему самому?

Эта угроза заставила Нусткорба призадуматься, и он счел нужным уступить.

– Ну черт с вами! Если уж Клебе договорился за триста, пусть так и будет. Вернемся к старому уговору.

– Весьма сожалею, ваше благородие, но я – человек суеверный и еще ни разу в жизни не возвращался туда, откуда однажды ушел.

Пройдоха сказал чистейшую правду: он никогда не поступал так, да ему и не следовало этого делать.

– Иными словами, – за триста не отдадите?

– Совершенно верно.

Досадуя на себя за свою неудачную попытку выторговать пятьдесят золотых, Нусткорб решил изменить тактику, и заговорил ласковым тоном.

– Господин Тройский, или Бибок, братец вы мой! – Нусткорб поднялся и по-приятельски положил руку ему на плечо. – Одумайтесь. Триста золотых форинтов – большие деньги. Король Сигизмунд заложил шестнадцать сепешских городов за тридцать семь тысяч золотых грошей. Подсчитайте-ка, сколько улиц досталось бы вам за триста золотых форинтов, которые я даю вам.

Начался торг – настоящий поединок: каждый хотел нащупать слабую сторону противника. В пылу борьбы, разумеется, не обошлось и без ранений. Противники обзывали друг друга всякими нехорошими словами: «негодяй», «пиявка», «голодранец» – зато с обоих быстро слетела напускная важность, и в конце концов они стали приятелями. За это время бургомистр дважды надевал свой плащ и направлялся к двери, но всякий раз останавливался и прибавлял десять золотых. Бибок подумал-подумал и решил уступить: ведь пятьдесят форинтов все равно ушли бы из его кармана: они предназначались маленькой Мили.

– Ладно, добавьте еще пять форинтов, и – точка.

– По рукам! – подхватил бургомистр, хлопнув своей широкой ладонью по ладони Бибока. – Значит, триста двадцать пять.

После этого он принял от Бибока документ, аккуратно сложил его и спрятал в свой кожаный бумажник.

– Вот ты и у меня в руках! – с вздохом облегчения буркнул он. Неизвестно, что господин Нусткорб имел в виду, но, надо полагать, не бумажку.

– Вы, сударь, подождите, я сейчас сбегаю за деньгами, – сказал он Бибоку. Тот удивленно взглянул на бургомистра.

– А где они? – разочарованно спросил он.

– Внизу, у гайдука. Я оставил его у входа в парк.

– Нет, так дело не пойдет. Давайте бумагу назад.

– Но я оставлю вам свой плащ.

– На что он мне?

– Неужели вы не верите бургомистру города Лёче?

– Откуда мне знать: бургомистр вы или – нет? Кто угодно может сказать: я – бургомистр. Но даже если вы и в самом деле бургомистр, я вправе не доверять вам, раз и вы относитесь ко мне с недоверием. Вы ведь побоялись принести с собой деньги, словно пришли в разбойничий притон.

– Пожалуй, вы правы, – согласился бургомистр и начал было расстегивать кафтан, чтобы достать и возвратить документ.

– Ладно, сударь, я – дворянин. Даже в двадцатом колене в моем роду не было бюргеров. Избавлю уж я вас от беготни по лестницам, спущусь сам за деньгами.

Нусткорб кивнул головой в знак согласия. Бибок распахнул дверь и вежливо пропустил гостя вперед. Бургомистр шел, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не оступиться, и поэтому не замечал вокруг ничего. Вдруг Бибок толкнул его в бок. – Посмотрите вон туда! – прошептал он. С запозданием правда, но бургомистр все же увидел женскую фигуру, тут же скрывшуюся за углом трактира. Исчезла, словно растаяла, будто призрак. Однако это не был призрак, а настоящая, живая женщина: слышно было, как шуршали ее юбки и шелестели ветки кустарников, когда она задевала их проходя. Изломанная тень ее вырисовывалась сначала на стене курятника, потом на его крыше, а затем, соскользнув на лужайку, вытянулась и стала гигантской.

– Она?

– Да.

– А греховодник?

– Рядом с нею, – пояснил Бибок. – Он шел ближе к стене, поэтому вы его и не заметили. А шаги до сих пор еще слышны. Тс-с!

Они остановились на верхней террасе, если можно было назвать террасой дощатый помост без перил, на который открывались двери обеих комнат мезонина. Вниз с помоста вели две отдельные лестницы.

Бибок и Нусткорб прислушались. Где-то далеко слышались едва различимые, все больше затихавшие шаги, одни – легкие, другие – тяжелые, мужские. А может быть, то была игра воображения? Ведь ночью многое воспринимается по-иному: кошка ли пробежит, прошлепает ли по траве жаба, или ударится о стену летучая мышь. Иногда к звукам шагов примешивался какой-то звон, будто позвякивали шпоры, или сабля бренчала, стукаясь о камешки на дороге либо о каблук сапога.

"Провалиться мне, если это не вчерашний офицерик!" – подумал Бибок, а вслух сказал:

– Улетели пташки, пойдемте и мы, ваше благородие.

– А вы в самом деле знаете эту женщину?

– Конечно. Любопытные городские старушки много дали бы, чтобы узнать от меня – кто она.

Бургомистр пребывал в хорошем расположении духа: с неприятным делом было уже покончено, документ лежал в кармане, согревая ему сердце, и, надо сказать, оно так согрелось, что у его обладателя вдруг явилось желание пошутить.

– Послушайте, сударь, меня дома тоже дожидается любопытная старушка, а я вот не смогу рассказать ей ничего интересного о своих ночных странствиях. Дайте же мне возможность принести ей хоть небольшое лакомство: с пыла горячую сплетню.

– Хорошо, только пообещайте, что как бургомистр вы ничего предпринимать не станете?

– Ладно уж, простим вертихвостку.

Бибок придвинулся к Нусткорбу и прошептал ему на ухо:

– Это барышня одна. Из пансиона для благородных девиц.

– Невероятно! – покачал головой бургомистр.

– Некая Розалия Отрокочи.

Нусткорб засмеялся, приняв его слова за шутку.

– Ах оставьте, старый плут! Надо же такую чепуху выдумать!

– Честное слово, правду говорю!

Тем временем они спустились вниз, и, когда проходили мимо другой лестницы, Бибок заметил в траве какой-то странный белый предмет, по виду напоминавший булаву. «Полковник» ткнул его носком сапога, ожидая, что предмет – металлический и звякнет от удара, но «булава» оказалась мягкой, и Бибок с любопытством наклонился к земле.

– Что там? – спросил Нусткорб.

– Какой-то странный цветок. Наверно, барышня обронила.

– А ну покажите! Черт побери! – воскликнул Нусткорб, осмотрев находку. – Да ведь это же георгин!

В ту пору георгины были еще редкостью. Только в палисаднике старой госпожи Фабрициус росли два куста георгинов – на диво всем лёченцам. Сплетня Бибока начинала приобретать в глазах Нусткорба реальные очертания: Фабрициус принес или прислал цветок в подарок барышне Отрокочи, а та обронила его здесь, около трактира. "Гм… Это было бы ужасно! – Нусткорб даже побледнел от такого предположения. – Не может быть! Нет, надо их догнать…"

И бургомистр заспешил к воротам парка, где из кустов навстречу ему вышел городской гайдук. Нусткорб попросил у него мешочек с деньгами, а затем, отослав гайдука, передал золото Бибоку. Тот сорвал печать, разорвал нитки, которыми был зашит мешочек, засунул в него руку, захватил горсть монет, ощупал их тонкую чеканку. Благородный металл приятно щекотал руку, согревал кровь. Бибок достал из мешочка первую попавшуюся монету, провел ногтем по ее ребру ("Не подрезана ли?") – достал пригоршню, другую и, роняя золотые по одному в свою шапку, сосчитал: семьдесят два, семьдесят три.

Вскоре это занятие ему надоело, он пересыпал деньги обратно в мешочек и с напускной простоватостью заметил:

– Раз первые были хороши, то и остальные, наверное, не хуже?

– Ну, вам, я вижу, купцом не бывать, сударь! – рассмеявшись, сказал Нусткорб. – Держите остальные.

Он отсчитал из своего кармана добавочные двадцать пять золотых.

– Странно! – сказал Бибок, бросив взгляд на окно мезонина. – В комнате свиданий все еще горит свет.

– Вероятно, забыли погасить свечу, – заметил бургомистр, а про себя со вздохом подумал: "Бедный Фабрициус".

– Нет, нет, – замотал головой Бибок, – селадон еще там. Нас сбили с толку шаги. Я только что видел тень, когда он прошел мимо окна. Ага, свет погас. Сейчас и другая пташка вылетит из гнездышка. Пойдемте отсюда!

– Нет, я подожду, – с неожиданной решимостью заявил Нусткорб. – Хочу взглянуть этому негодяю в глаза.

– Смелый человек и в храме засвищет. Да к чему вам храбриться?

Нусткорб не ответил, только гордо сверкнул глазами; впрочем, даже зоркий Бибок не мог этого разглядеть в темноте.

– Смотрите, ваше благородие, как бы не случилось беды! Такие люди решительно на все готовы.