Текст книги "Черный город"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В судьбе маленькой Розалии происходят перемены

Тихо и однообразно текли дни, один за другим, разве что мороз то крепчал, то отпускал. Да только никто не мерил температуру в те времена. Масленица в Лёче прошла скучно. Женщины роптали. Господин Нусткорб занял бургомистерское кресло, и поскольку многие в городе упрекали его за миролюбивую политику, он для успокоения недовольных возбудил в государственном казначействе дело о прирезке к городским угодьям участка земли, окропленного кровью Крамлера. Гёргея вызывали в суд, но он предпочел не явиться и in contumatiam [За неявкой ответчика (лат.)] проиграть тяжбу. "Злому псу брось кусок мяса – думал он.

Тяжбу он действительно проиграл, и город торжественно вступил во владение землей, так хитроумно отнятой у Гёргея; но случаю этого в городском погребке состоялось великое пиршество. Однако прирезанные пахотные угодья показались победителям слишком малой добычей и только распалила у них жажду мости. Уступчивость Гёргея не оправдала себя, и на пиру в погребке подстрекатели произносили речи, разжигавшие и восхвалявшие чувство мести. Там же, в погребке, родилась мысль посадить молодого Фабрициуса в сенатское кресло, освободившееся после избрания Нусткорба бургомистром, того самого Фабрициуса, которому Дюри Гёргей отсек на дуэли кусочек уха. Фабрициус! Вот из кого вырастет будущий бургомистр Лёче! У него смелости хоть отбавляй! (Понимай так, что у господина Нусткорба смелости нет!) Уж он-то не задумается пролить свою кровь за честь города.

Молодой Фабрициус, пока еще обучавшийся в дальних краях всяким наукам, может быть, потому и сделался героем, что не мозолил городу глаза. Сторонники его глубоко сожалели, что он не достиг положенного для избрания возраста: ему еще не было двадцати четырех лет. Но в городе уже немало толковали о том, что надо отправить в Вену, к императору Леопольду, делегацию да испросить у него признание "их Фабрициуса" совершеннолетним, а затем послать юноше приказ немедленно возвратиться домой.

Так, загадывая вперед, люди незаметно для себя проводили зиму, потом пришел прекрасный солнечный май и стащил с гор и долин тяжелую белую шубу, под которой они спали всю зиму, а взамен ее дал кому что положено: горам – серые потрепанные кафтаны, долинам – ярко-зеленые наряды. Зашумели молодой листвой леса, и побежали своим извечным путем, нигде не останавливаясь на отдых, серебристые реки и ручьи. Все, все нарядилось в яркие цвета, и только лёченские бюргеры остались, как были, в черном…

Окрестности города оживились, потому что гороховые поля и в этом году зацвели алым цветом. Однако ничего другого красного в городе не было и в помине: сенат не потерпел бы. Квартальные ретиво следили за этим и без разговора срывали с головы у всех приехавших на рынок крестьянок красные платки: – Вы что же, безбожницы, не знаете, что в нашем городе траур?

Зато в Гёргё война между вице-губернатором и Лёче привела к шумной, бурлящей весельем жизни. Сюда слетались теперь целыми стаями гости, приезжали на суд истцы и ответчики, жаловали важные господа на свои совещания. Каждый день в Гёргё бывало что-нибудь примечательное!

В конце июня, в один из красивых звездных и лунных вечеров, на гёргейской двор прикатила легонькая бричка, а в пей – двое господ, одетых по-городскому. Следом за бричкой тянулись три тяжелые ломовые телеги, нагруженные огромными сундуками, не меньше тех коробов, в которых мастеровой люд возит на ярмарки свои изделия.

Гёргей еще не ложился спать: сидя в кабинете, он читал что-то из своих любимых древних авторов. Бибок же веселился в шинке под наскоро сколоченным навесом: как раз в этот день гостиницу господина Кенделя подвели под крышу, и плотники с каменщиками, украсив стропила мальвой и букетами цветущей акации, распивали по этому поводу магарыч. Разумеется, главнокомандующий вице-губернаторской «армии» не мог пропустить такое торжество. Для пирушки выбили дно у бочонка с вином, играл волынщик. Крестьяночки – девицы и молодицы – стояли у изгороди и ждали, когда их пригласят танцевать. Кое-кто из веселых плотников, правда, уже прошелся круг-другой по пыльному комитатскому тракту, но настоящего веселья нечего было ждать: гуляли-то в основном каменщики – народ кривоногий, выросший на козьем молоке, на жареной печенке да простокваше, – где уж им было ухаживать за молодушками! К тому же приходилось прерывать танцы всякий раз, как по тракту проезжала какая-нибудь подвода; остановились танцоры и в ту минуту, когда появилась бричка в сопровождении трех ломовых телег.

Заметив, что бричка и телеги заворачивают на господский двор, Бибок встревожился и, поставив на стол свою кружку, помчался вслед за приезжими. Вот дьявол! Кого это принесло в поздний час? И что это везут в таких огромных сундуках? Не дай бог, если хитрые лёченцы задумали провезти таким способом своих солдат в губернаторский замок! В голове «полковника» мелькнуло, что в какой-то сказочной стране уже был такой случай, когда в брюхе коня в крепость тайком провезли солдат. Но только в той истории не то конь, не то солдаты были деревянными, – черт их разберет.

Из экипажа проворно выскочил пожилой мужчина плотного сложения, с лихо закрученными усами и военной выправкой.

– Хозяин дома? – еще издали повелительным тоном спросил он у спешившего к нему Бибока.

Тот ответил вопросом на вопрос:

– А вы кто будете?

– А?

– Я спрашиваю: кто вы такие, господа? – пояснил Бибок.

– Тебе что за дело? Гости – и баста! Веди нас к барину. Но Бибок не привык так легко сдаваться.

– Что вы гости, я вполне допускаю. Но я – дворянин, а посему нечего мне «тыкать». Точка! К барину же я вас не пущу, пока вы не покажете, что у вас на телегах в этих ящиках. Эй, солдаты! – крикнул он своим воякам, дремавшим на террасе. – Принесите-ка сюда фонари!

Усатый вздрогнул при этих словах, и тут в разговор вступил второй приезжий. Голос у него был более звучный и приветливый.

– А вы, сударь, кто такой, – позвольте узнать?

– Я – полковник Бибок. Хотя вопросы задавать здесь должен я, а не вы.

В этот миг приезжий выхватил из брички ружье, словно имя Бибока и его чин произвели на него неприятное впечатление. Это показалось «полковнику» совсем уж подозрительным, и он заговорил еще строже:

– Ну? Скажете вы, кто вы такие?

– Мы – друзья хозяина, – отвечал второй, поигрывая карабином.

– Доложите барину, – сказал усатый, – что к нему приехал самый умный его дружок.

– Вы со мною шуточки не шутите! – сердито прикрикнул на них Бибок. – Я этого не люблю. Или скажите, кто вы такие, если вы с добрыми намерениями, или отправляйтесь восвояси туда, откуда приехали.

– Так я же вам сказал, – весело рассмеялся усатый. – Вызовите сюда хозяина, господина Пала Гёргея, он нас признает.

– Я не сделаю и шага, пока вы не покажете мне, что у вас в сундуках.

В это время тетушка Марьяк высунула из окна свою взлохмаченную голову.

– Эх, господин Бибок! – напустилась на него бойкая экономка. – Вы, чего доброго, еще выгоните со двора родного брата его превосходительства? А я вас, барин, сразу по голосу узнала, целую ручку. Я сейчас, сейчас, ваше превосходительство! Вот только платок на плечи накину. Эй, Жужи, Марча, Анча, где вы? Господин Бибок, крикните им, они где-нибудь там, бесстыдницы, точат лясы с солдатами. Пусть поскорее растапливают печь. Ведь вы, господа, еще не ужинали? Как так: ужин не нужен? Это мы еще посмотрим. Я знаю, как надо принимать таких дорогих гостей. Вот обрадуется его превосходительство!..

Тем временем солдаты принесли фонари, а Бибок попросил у прибывших прощения, он, дескать, не знал, с какими знатными гостями имеет честь говорить. Однако же встретил он их, как того требовали его обязанности, – ведь ему вверена охрана жизни вице-губернатора в эти опасные времена, и, право же, приезжие господа сами виноваты: зачем не сказали, кто они такие.

– Я же просил вас, – рассмеялся усатый, – передать барину, что к нему приехал самый умный его дружок. Я но кто иной, как Тамаш Эсе.[31]31
  Тамаш Эсе (1666–1708) – один аз видных военачальников национально-освободительной армии Ференца II Ракоци.


[Закрыть]

В ту пору имя это было уже широко известным, и Бибок, сорвав с головы шапку и щелкнув каблуками, воскликнул:

– Милости просим, сударь!

– Я не назвал своего имени, потому что принял вас за одного из императорских полковников. А для них мое имя что для быка красная тряпка.

Вице-губернатор обрадовался гостям: давно не бывал у него старший брат и знаменитый куруц Эсе, весельчак и шутник, о котором говорили, что он "человека либо головы лишит, либо до смерти рассмешит". Однако же Пала Гёргея несколько удивило это неожиданное посещение. Что заставило "топорецкого отшельника" приехать вдруг сюда да еще с таким спутником? Господин Тамаш всегда что-нибудь замышляет.

Янош Гёргей отвечал на расспросы уклончиво, сказал, что просто соскучился, давно не видел младшего брата, вот и решил погостить у него денька три, потолковать, отвести душу. Относительно сундуков Эсе сам поспешил объяснить, что он везет приданое одной знакомой вдовы, которая собирается вторично выйти замуж. На вопрос – откуда же едут желанные гости, хозяин получил довольно путаный ответ, но и это ничуть не помешало всеобщему веселью; даже такие горестные сяова, как: "Reerudescimt inclytae gentis Hungarae vulnera" ["Вновь открылись раны славной венгерской нации"[32]32
  «Вновь открылись раны славной венгерской нации». – Этими словами начинался известный манифест (январь 1704 г.) Ференца II Ракоци, обращенный к народам Европы, в котором излагались причины восстания против Габсбургов, лишивших Венгрию независимости.


[Закрыть] (лат.)], зазвучавшие после четвертого-пятого кубка, не пробудили в нем никаких сомнений.

Произнося торжественные латинские слова, Эсе стучал кулаком по столу; Янош Гёргей молча смотрел на своего спутника, и в глазах у него светился какой-то молодой восторг.

Вице-губернатор холодно и рассудительно выразил свое мнение, которое оба гостя назвали "бессовестным":

– За весь народ плакать – слез не хватит.

Гости пробыли в Гёргё лишь два дня, хотя им был оказан самый радушный прием. Тамаш Эсе уверял, что завернул сюда случайно, уступив настояниям Яноша, однако эти два дня из окрестных сел в Гёргё, словно по уговору, приезжали многие дворяне и спрашивали одни – Тамаша Эсе, другие – Яноша Гёргея. Среди таких посетителей был и молодой Фери Петроци, и Балаж Сюди, и Фаркаш Хорват, из соседних деревень и многие другие. Гости вице-губернатора вели с ними беседы при закрытых дверях.

От внимательного взора хозяина не ускользнуло это обстоятельство, и он спросил брата:

– Откуда они узнали, что ты здесь, у меня? Янош, пожав плечами, отшутился:

– Наверное, сорока на хвосте весть принесла. – При этом он загадочно улыбнулся и прищелкнул пальцами, что еще с детства было у него признаком отличного расположения духа. Когда разговор заходил о его собственных делах, Янош отвечал кратко и уклончиво. Зато сам он с большим интересом расспрашивал о личном войске брата, созданном в связи с лёченскими событиями: как велик отряд, хорошо ли обучен и что за человек этот «полковник» Бибок?

– Ловкий, прожженный авантюрист, прохвост, но, как мне кажется, не струсит и перед самим чертом, – отвечал вице-губернатор.

– А где он получил чин полковника?

– Я пожаловал ему.

– Признаться, я здорово струхнул, когда он нам отрекомендовался. В темноте я не разглядел его мундира и уж было подумал, что у тебя здесь расположился какой-нибудь императорский отряд.

– А что тебе бояться императорского отряда?

– Да просто так. Не люблю встречаться с врагом, когда не готов к отпору.

– Но ведь у нас сейчас мир с императором?

– Ты думаешь? Послушай, а Бибок – надежный человек?

– Я про него кое-что знаю и в любую минуту могу заставить его ходить по струнке.

– Какое-нибудь преступление? – спросил Янош. Вице-губернатор решил слегка приукрасить дело, чтобы на него самого не пала тень столь странного союза. Поэтому он сказал:

– История с женщиной.

– Ах, женщина? Гм, женщина! Ох, эти женщины! Они замешаны во всех мировых событиях.

Надо сказать, что некоторые обстоятельства этого нежданного свидания удивляли вице-губернатора: внезапное решение Яноша навестить брата еще можно было объяснить, равно как и то, что он приехал не один, а со своим старым другом, однокашником Тамашем Эсе. Удивительным было другое: ведь приехали-то они не со стороны Топорца! Значит, заезжали еще куда-то, но оба умалчивали об этом. А вот и другая странность: все время, пока Янош гостил в Гёргё, его навещали какие-то незнакомцы, с которыми он вел переговоры, но о чем – не рассказывал. Стало быть, друзья снова что-то замышляли! А немного погодя Янош загадал брату загадку потруднее: Пал Гёргей, желая сделать Яношу приятное, предложил отправить в Лёче конного нарочного за Дюри, однако родной отец Дюри вместо благодарности недовольно заворчал:

– Пусть корпит над своими книгами.

– А ты когда его в последний раз видел?

– На пасху он домой приезжал.

– Так, значит, не надо вызывать его сюда?

– Не хочу я, чтобы Тамаш его видел.

И вице-губернатор понял, что его брат и Тамаш Эсе опять затеяли игру в политику. "Ну что ж, в конце концов политика – безобидная забава, – думал он. – Два неисправимых взрослых ребенка! Никак не могут забыть свои детские грезы и бегут вдогонку за своими былыми надеждами и мечтаниями, словно колеса экипажа за горячими рысаками, но никогда не догонят их. Ну что ж, пусть тешатся! Никому их затея теперь уже не повредит. Вероятно, даже им самим".

Пронырливый «полковник» не мог предаваться таким рассуждениям – он был просто человеком любопытным, и его не оставляла в покое мысль: что же может находиться в огромных сундуках? Днем он слышал от кого-то, что на телегах везут приданое некоей вдовы, собирающейся замуж. Так что «полковник» ничего и не подозревал. Да и почему, собственно, он должен был что-то подозревать? Однако чужое приданое вполне может разжечь любопытство. Что там такое? Вдруг какие-нибудь ценности: золото, например, или хотя бы серебро, дорогие ожерелья, блюда и кубки? Человеку с тонкой душой художника – одно удовольствие полюбоваться на такие сокровища.

И вот к вечеру стараниями Бибока возницы-словаки, присматривавшие за телегами, напились в стельку, и тогда «полковник» тайком забрался в каретный сарай, зажег маленькую коптилку и с помощью всевозможных воровских отмычек, припасенных им еще засветло, очень ловко, не хуже заправского взломщика, отпер один из сундуков. Взяв в руку мигающий светильник, он беззаботно наклонился над сундуком, да так неосторожно, что пропил туда немножко масла. Но он тут же отдернул светильник, а у самого на голове волосы встали дыбом: сундук до краев был набит порохом.

Теперь уж и Бибок начал догадываться, кто такая «вдова», приданое которой везут два благородных господина, в прошлом известные куруцы. Не знал он только одного, – кто же новый избранник «вдовы», решивший связать с ней свою судьбу. "Но раз уж я ввязался в такую историю, – думал Бибок, – не мешало бы мне и об этом разузнать". Он снова честь по чести запер сундук на замок, отправился к себе, лег спать и наутро проснулся бодр и весел. В этот день хозяйка дома, жена старого Бибока, с утра занялась стиркой и сейчас повсюду развешивала белье: на плетень, на колья, на кусты во дворе и в саду. «Полковник» подкрался и ущипнул ее за подбородок.

– Как изволили почивать, маменька? Женщина покраснела.

– Не дури. Увидят!

– Не беда, маменька! Пусть смотрят.

– Почему не подал знак ночью, когда вернулся? – упрекнула его госножа Бибок.

– Устал очень.

– У тебя всегда один ответ: «Устал». Может, полковников, будто дровосеков, целый день заставляют топором махать?

– А я и в самом деле на большое дерево топором замахнулся! Знаешь, о чем я тебя попрошу? Дай мне какую-нибудь рваную одежонку. Зачем – не спрашивай, все равно не скажу, а к вечеру я тебе принесу ее обратно! Какой-нибудь кафтан подлиннее – лучше всего!

– Опять за старое принялся?

– Ну что ты! Не смеши людей!

– Поклянись, что не вздумал погулять с чужой женкой.

– Нужны они мне! Хватит с меня хоть и наполовину, да своей.

– Молчи, пока по губам не шлепнула.

Госпожа Бибок убежала в малый домик; вскоре она возвратилась с узелком в руках, и «полковник» унес его с собою в замок. Там он припрятал узелок в саду, в кустах сирени, а затем отправился во двор муштровать солдат, пригласив на военный парад гостей.

Гостям, в особенности господину Тамашу, понравилась "игра в солдатики", да и Я нош Гёргей тоже весьма одобрил выучку солдат. Удивительно только, что такой заносчивый парень и заядлый хвастун, как «полковник» Бибок, услышав вполне заслуженную похвалу, вдруг застеснялся и очень скромно ответил:

– Многое еще оставляет желать лучшего.

– Да что вы, сударь! Солдаты прекрасно подготовлены! Ничего им больше не надо, – уверял Тамаш Эсе. – Только благословение Божие да побольше немцев, которых они могли бы разок-другой рубануть! Ну, да за этим дело не станет. Недолго ждать осталось.

И, загадочно переглянувшись с Яношем Гёргеем, он засмеялся.

Слова похвалы разбудили в Бибоке мирно дремавшего льва – его тщеславие. А проснувшись, лев больше уже не хотел засыпать. Господам приезжим пришлось до самого обеда смотреть, как благородные воины владеют саблей, для чего наспех было устроено несколько парных схваток, а затем были показаны успехи солдат в вольной борьбе, и это действительно было захватывающим зрелищем. Фехтование – тонкое мастерство, в котором, правда, важную роль играет случайность: иногда противник сам угодит под твой клинок, а иногда, наоборот, твой собственный и совершенно правильный удар принесет тебе гибель. Но в вольной борьбе все зависит только от физической силы и ловкости борца.

Тамаша Эсе даже в жар бросило, когда он увидел, как борются гёргейские солдаты-добровольцы, он бил в ладоши и осыпал борцов похвалами.

– Молодец! Ломай, жми его! Вот силища! А ну, не поддавайся! Выше хватай, разиня! Ну, видишь? Вот так! Молодчина парень!

А когда состязания закончились, он спросил Бибока:

– Ну, который из них борется лучше всех?

– Вон тот рябой, – показал «полковник» на коренастого Пали Шолтеса.

– Подойди ко мне, сынок.

Пал в Шолтес шагнул к усатому старику, надеясь получить от него серебряную, а может быть, и золотую монету, но тот и не собирался рыться в своих карманах, а начал вдруг стаскивать с себя доломан.

Оба Гёргея дружно закричали на него!

– Ты что, Томи? С ума сошел?

– Как увижу – борются, не могу удержаться! Таков уж у меня нрав!

Кинув доломан Престону, Эсе крикнул коренастому рябому парню:

– А ну, выходи на круг, малец! Посмотрим, на что ты годен. Не жалей меня, говорю тебе! Только за усы не хватай! Если положишь на обе лопатки, ставлю бочонок вина.

Парень вопросительно взглянул на вице-губернатора, а тот подмигнул: ладно, круши, не давай пощады. Тут Шолтес насмешливо подбоченился, словно давая нонять, что для предстоящей схватки ему и одной руки будет достаточно, подскочил к Тамашу Эсе, ухватил его за плечо, намереваясь оторвать от земли и ловким движением бросить на землю. Но Эсе только ухмыльнулся, и Пали Шолтес понял, что таким способом он и с места не сдвинет противника, подобно тому как старое дерево не сразу вырвешь из земли. Тамаш Эсе даже не покачнулся, только выпятил грудь да напряг руки. Тогда Пали обхватил его у самых подмышек, а в борьбе это самый опасный прием, но усатый один-единственный раз ударил и даже не ударил, а просто нажал ему кулаком на лопатку, и Шолтес мгновенно разжал руки, почувствовав такую резкую, пронизывающую боль, как будто его насквозь проткнули длинным, острым ножом. И тут господин Тамаш перешел в наступление: мигом схватил здоровяка-парня в охапку и, словно спрут сотней щупальцев, оплелся вокруг него: руки вокруг рук, ноги вокруг ног; два тела слились воедино и заметались, извиваясь, сгибаясь из стороны в сторону – впрочем, без всякого видимого результата, потому что ни тот, ни другой борец не мог бросить противника наземь.

Зрители следили за борьбой, затаив дыхание. Тетушка Марьяк, выбежавшая из кухни, ломала в отчаянии руки и причитала:

– О господи! Сейчас его благородие, господина Эсе, удар хватит! Шолтеса-то мне ни капельки не жаль, – как он, нахал, посмел драться с таким знатным барином?

Оба борца и в самом деле раскраснелись, как кумач, и Палу Гёргею пришлось вмешаться:

– Довольно! По крайней мере, отдохните.

По этому приказу парень выпустил из рук старого барина и, тяжело дыша, будто усталый гусак, стыдливо признался:

– Ваше благородие, да вы прямо из железа кованы. Добросердечный Эсе сжалился над Шоптесом и утешил его:

– Не всегда, сынок, тот сильнее, кто бьет, а тот, кто крепче на ногах стоит. Ну, ладно, давай заключим мир, потому что я все-таки не железный. Устал. Признаюсь, изрядно ты меня помял. Будем считать, что победил ты, а посему ставлю вам бочонок вина. Почем отдашь мне один бочонок? – повернулся Эсе к хозяину.

– Вином я не торгую. Но в Гёргё желание гостя – закон, так что вино для вас будет, – отвечал хозяин и отдал распоряжение приказчику выкатить «войску» бочонок вина. И начался тут пир. Однако герой дня, господин Бибок, не принял в нем участия. Он сослался на головную боль, но причина была совсем в другом: пока приезжие господа обедали, к ним приехали два новых посетителя, обедневшие дворяне: Иштван Пири из Колчо и Янош Лискаи – искатель приключений из Долян, который жил невенчанный с одной пожилой женщиной; кстати сказать, это он, разбойник, воскресил из мертвых Пишту Карой [Самостоятельная история, имевшая место около 1700 года; она на много лет привела в волнение всю Венгрию. К сожалению, я смогу рассказать о ней только после "Черного города". (Прим. автора.)].

Господин Бибок, надев рваную одежонку, которую он накануне спрятал в кустах сирени, прокрался в коридор, соединявший между собой комнаты для гостей, и забрался в черную от копоти печную топку. Печь была огромная, потому что она обогревала сразу две смежных комнаты. Бибок достал из кармана стамеску и выковырял из двух противоположных стенок печи по одному кирпичу, чтобы можно было разобрать каждое слово, в какой бы из этих двух комнат гости барина ни вели свои разговоры с приехавшими дворянами. Через два эти отверстия в печь проходило достаточно воздуха, и Бибок не мог бы в ней задохнуться. Но комнаты для гостей не отапливались со времен Комитатского собрания, происходившего в январе, и в печке поселилась собака со щенятами. Щенки были еще слепыми и приняли Бибока за свою мамашу. Однако если бы собака в это время вернулась, она подняла бы неистовый лай, и гости наверняка догадались бы, что в печи кто-то спрятался. Только ради важной и, может быть, прибыльной тайны Бибок решил пойти на риск. Дело было опасным, да и ждать пришлось довольно долго. Черт бы побрал эту Марьяк с ее бесконечным обедом! Но вот, наконец, топ-топ: идут! Бибок вздохнул с облегчением, вставил вынутые кирпичи на место, оставив лишь небольшие, незаметные щели. Один из прибывших дворян прошел в комнату, а другой все прогуливался но коридору, проходя, как отчетливо слышал Бибок, возле самой печи.

Может быть, в комнате разговаривали очень тихо, а может, стенка печи приглушала голоса, только разобрать, что говорилось, и даже – кто говорил – было невозможно. Поняв, что он ничего не добился, Бибок хотел уже выбраться из своего укрытия, и не сделал этого только потому, что второй дворянин все еще бродил по коридору. Но вот Тамаш Эсе заговорил громче, и теперь можно было разобрать каждое его слово:

– Я, Иштван Пири…

По-видимому, он зачитывал текст присяги, которую вслед за ним повторял другой, приглушенный голос:

– "Я, Иштван Пири, клянусь истинным богом, что признаю Ференца Ракоци своим повелителем и останусь верен ему до последнего дня своей жизни, повинуясь днем и ночью всякому его приказу. Клянусь, что никогда я не покину знамени, которое он поднял за свободу нашей венгерской родины, никогда не продам своей души немцу и не поддамся искушениям какого-нибудь дьявола. Да поможет мне единый, истинный бог"

О, теперь «полковник» Бибок знал все, что ему нужно было, и когда с наступлением сумерек, гостя, несмотря на уговоры хозяина остаться еще на денек, стали собираться в дорогу, он едва сдерживал распиравшее его желание закричать во весь голос: "А я все слышал и все знаю!" Желание это было так велико, что, казалось, вот-вот вырвутся у него эти опасные слова. Не в силах владеть собой, Бибок скрылся в саду, чтобы не встретиться с кем-нибудь, и, будто помешанный, начал бегать взад и вперед по дорожкам между кустами смородины в крыжовника; к счастью, ему не повстречались ни садовник, ни кто-нибудь из слуг, занимавшихся прополкой, иначе он, увидев их, выпалил бы все, что знал. Он завидовал зеленой листве, которая шелестела так таинственно, словно деревья что-то шептали друг другу, а он, человек, действительно владеющий тайной, не может шепнуть о ней даже листве. Мало-помалу эта томительная потребность утихла – пришло желание поразмыслить. "Тайна чего-то стоит, – думал он. – И наверняка немало. Но только до той поры, пока я не поделился ею с кем-нибудь. Значит, надо держать язык за зубами. Но если я совсем никому не открою тайны, рано или поздно она сама собой откроется, продолжал рассуждать Бибок. – Люди возят порох не для того, чтобы лапшу им посыпать. Стало быть, о тайне нужно сказать. Но кому? Отцу – бесполезно. Общей нашей жене – тем более. Тайна эта может быть бесценной, но только для одного-единственного на свете человека. А он далеко отсюда, да и попасть к нему нелегко. Потому что человек этот – австрийский император! Уж он-то дал бы Бибоку за нее целый мешок золота, замок, а может быть, и генеральский чин. Настоящего генерала!"

Жарко стало большущей голове Бибока от таких мыслей, словно горшку в печи, когда его лижут со всех сторон языки пламени. Закипели в ней различные планы.

Эти мысли продолжали терзать Бибока и вечером, когда он сменял часовых. Обычно он делал это перед тем, как вице-губернатору лечь спать. Бибок являлся с коротким рапортом, докладывал, что ворота, как положено, заперты, что на башне стоит дозорный, "ничего такого" не замечено. Не обнаружили ничего примечательного и патрулировавшие по селу «гвардейцы» вице-губернатора. Бибок и на этот раз отдал привычный рапорт, что вокруг Гёргё все спокойно, но под конец все же не удержался и добавил: "Да если и было что подозрительное, то теперь эта опасность уже далеко отсюда". Слова эти вырвались у Бибока против его воли, а вице-губернатор уже насторожился и устремил на него изумленный, испытующий взгляд.

– Что вы там квакаете? – ворчливо спросил он.

Бибок смутился, попытался найти путь к отступлению, но ничего не придумал и в конце концов выпалил:

– Как вы полагаете, ваше превосходительство, что было у господина Эсе в его огромных сундуках?

– Он же сказал: приданое какой-то вдовы.

– Возможно. Только у этой вдовицы есть уже один законный супруг.

– Как? Ты ее знаешь?

– Была у нас в свое время с нею любовь.

– Бибок, Бибок. Перестань, бессовестный!

– Ей-богу, ваше превосходительство! И, как видно, я снова угожу в ее объятия, да, чего доброго, и вы, ваше превосходительство, тоже…

– Бибок, да вы основательно наклюкались! – улыбнулся вице-губернатор. – Я с самого начала подумал, что бочонка на ваше войско многовато будет. Ну, а хороша, по крайней мере, та женщина?

– Для нас с вами – наверняка. Сама великая красавица Венгрия!

– Как? Уж не хочешь ли ты сказать?..

– Совершенно верно, – ее приданое они и везли! Я ведь заглянул в сундуки. Полным-полны порохом да ружьями!

Вице-губернатор, снимавший в это время сапоги, с испуга поддел ногой саксонский прибор, изобретенный для этой операции, и тот отлетел в дальний угол опочивальни.

– Не может быть! – закричал Гёргей. – И кому же они везут это "приданое"?

– Ференцу Ракоци, сыну княгини Тёкёли.

– Что ты говоришь? Откуда ты это можешь знать?

– Я слышал, как они приводили к присяге тех людей, что вчера и сегодня приезжали к ним.

Гёргей, весь побагровев, вскочил на ноги.

– Приводили к присяге? Здесь, у меня? Почему же вы не доложили мне тотчас же?

– Потому что я не шпион. Пока это могло явиться доносом, я молчал. А сейчас – это только донесение, вот я и не таюсь перед вами.

– Ну и глупо, что молчали! – немного спокойнее заметил вице-губернатор, – А впрочем, может быть, вы и правы! Однако сейчас – все по коням и догнать! Они еще не могли далеко уехать!

Но Бибок только в затылке поскреб.

– Сегодня же суббота! Все мои ребята разбрелись по деревне, кто куда.

Жители Гёргё строго блюли добрую славу своих дочерей, – только раз в неделю, в субботний вечер, парням дозволялось наведываться в те дома, где имелись девицы; но уж в тот вечер парень мог оставаться с девушкой до рассвета, они тихим шепотом прогоняли скуку и сон, сидя рядышком на краю кровати, что уже само по себе немалое искушение, когда старики мирно похрапывают.

– Ничего, соберутся! Велите затрубить в трубу или ударить в колокол на башне!

Довольно оказалось и трубы. Самые ленивые собаки на крестьянских дворах проснулись и принялись лаять. А, заслышав лай, шептавшиеся парочки обратили внимание на необычные красноречивые звуки, которые часовой на башне исторгал в ночной тишине из своей трубы:

Вставай, солдат, Надевай доломан, Надевай саблю, И карабин, и карабин!

Найдется и ему мест". А если возможно, Захвати и фляжку с водкой! Потому что фляжка в бою, Что тебе капитан!..

Бибок знал, как поддерживать дисциплину. Быстро одевшись, Гёргей вышел на крыльцо, желая проверить, все ля в порядке. К его удовольствию, «гвардейцы» собрались быстро. Раньше всех прибежали двое молодых Бибоков, за что Гёргей самолично похвалил их; затем с сапогами под мышкой примчался Пишта Фориш (откуда – так и не смогли у него допытаться), а здоровяк Гёргей Голуб еще издали заорал:

– Hie sum, domine colonellus! [Я здесь, господин полковник! (лат.)]

И вот уже ожил, наполнился народом замковый двор. Только мертвецки пьяный Йожи Хантош возлежал подле овина на старой шубе, его так и не удалось привести в чувство.

– Седлать лошадей! – раздалась команда Бибока.

Зажглись фонари, замелькали их огни меж фыркающих коней, будто маленькие звездочки заплясали у коновязей. Вывели Гунара, верховую лошадь Бибока. И только тут «полковнику» пришло в голову: а что же ему, собственно говоря, следует делать?

– Ваше высокопревосходительство, а ведь я еще и не знаю, каков приказ!

– Разве я не сказал? – удивился Гёргей. – Видите, как взволновал меня этот случай. Весьма серьезная история! И действовать нужно осмотрительно. Будьте осторожны! Скачите им вслед, пока не догоните. У развилок дорог спрашивайте, в сомнительных случаях лучше разделитесь на две части. Но приказ сообщите обоим отрядам. К рассвету, думаю, вы настигнете уехавших. Брата моего арестуйте и привезите сюда, только смотрите, чтобы ничего с ним не случилось! Возьмите для него прямо отсюда заседланную лошадь, мою верховую, Сову.