Текст книги "Распутывая прошлое (ЛП)"

Автор книги: Калия Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Лана продолжала смотреть на нож. Она так крепко его держала. Наконец, я решилась сделать шаг вперед, держа руки вытянутыми передо мной.

– Но ты знаешь, что эта женщина ответила? Она сказала: «Неужели, суицид – грех? Я знаю, что мой сын сейчас в безопасности. Он в безопасности и счастлив. Я же, в свою очередь, просто хочу быть рядом с ним. Я хочу смерти». Сначала я думала, кто может хотеть смерти? – Лана посмотрела на меня, действительно на меня, не обращая внимания на мои вытянутые руки и осторожный взгляд. Она тяжело рассмеялась, после чего продолжила: – Для меня, смерть была ужасающей. Большинство людей борются с ней так долго, как только могут. Но эта женщина желала ее. Но затем я подумала кое о чем. Может быть, эта женщина поняла то, что остальные так и не смогли. Когда слез и злости недостаточно, может быть смерть – это единственный гарантированный способ положить конец боли.

В ее глазах были слезы.

– Раньше я думала, что оскорбления и унижения прекратятся. Но теперь понимаю, что это не прекратится никогда. Так почему я должна пробираться через боль? Почему бы не покончить со всем этим?

Слезы капали на ее запястье. Некоторое время мы обе смотрели на ее идеальное запястье, омраченное слезами.

Лана надавила. Кожа вокруг лезвия стала белой. Я дернулась вперед, но было слишком поздно. Она провела лезвием по одному запястью, а затем и по второму.

У нее ушло всего лишь несколько секунд, чтобы вскрыть оба запястья. На лезвии даже не осталось ни капли крови.

Нож упал на пол. Лана вздохнула и посмотрела на меня. Я ожидала увидеть ужас в ее глазах из-за того, что она сделала, но она выглядела счастливой, словно испытывая облегчение.

Она улыбнулась и посмотрела на кровь, которая медленно начала подниматься к поверхности и стекать по ее рукам, капая на пол, напоминая кровавые слезы.

– Вот дерьмо, – выдохнула я, переводя взгляд между ней и каплями крови на полу. Я почувствовала онемение и перестала дышать.

Жизнь медленно вытекала из нее, а она подняла руку в воздух, наблюдая, как эти слезы щекочут ее призрачно-белую кожу.

– Все исчезает, – произнесла она с благоговением.

Мое дыхание возобновилось короткими вздохами. Кровь вызывает у меня приступ тошноты. Я снова задержала дыхание и сделала шаг вперед. Я продолжала удерживать взгляд на лице Ланы, фокусируясь на ее губах. Они были изогнуты в маленькую улыбку. Я попыталась представить счастье и смех, вместо безнадежности и отчаяния, окруживших меня.

– Лана, что ты только что сделала? – спросила я. Мой голос был немного слабый.

Ее тело осело около моего мертвым грузом. Я потянулась к полотенцу и, когда сделала это, поскользнулась на ее крови. Мы обе дернулись назад и ударились о стену с громким стуком.

Лана прижалась головой к моему плечу. Я дышала медленно, в оцепенении уставившись в потолок. Моя голова пульсировала. Свет вокруг меня помутнел.

Мы обе сидели в абсолютной тишине. Единственным звуком, повисшим в воздухе, было мое затрудненное дыхание и слабые вдохи Ланы.

– Она была права, – наконец, прошептала Лана. – Ты в безопасности, когда мертва.

ГЛАВА 37. ШРАМЫ

Я слушала пиканье мониторов, постоянно нарушающих тишину, в то время как Лана лежала на кровати, смотря телевизор с отсутствующим взглядом.

Я же стояла снаружи ее палаты. Единственным, что останавливало меня от того, чтобы зайти внутрь, были ее родители. Они приехали в десять утра и вот сидели с ней уже как два часа. Вместо того, чтобы быть любящими и обеспокоенными родителями своей дочери, они за все это время ничего так и не произнесли. Отвращение и разочарование читалось на их лицах. Мать Ланы вцепилась в свою сумочку одной рукой, а другой – постоянно теребила жемчужное ожерелье на своей шее. Ее отец вел себя не лучше. Его губы были сжаты в тонкую линию, а взгляд был тяжелым, когда он смотрел на Лану, словно она была самым слабым человеком, которого он когда-либо видел.

Я заглянула в палату. Когда я это сделала, моя нога нетерпеливо постукивала. Родители Ланы расположились в креслах по обе стороны от ее кровати и смотрели телевизор. Они моргали каждые несколько секунд, словно роботы, которых обучили вести себя как люди.

Передача прерывалась на рекламу. Мать Ланы откашлялась и начала снова теребить свой жемчуг.

– Ну... это того стоило? – спросила она.

Лана повернула голову, моргнула и произнесла очень медленно, но уверенно, – Каждый дюйм.

– Для тебя это шутка?

– Нет, – ответила Лана. – Я могла бы придумать более забавный и не настолько болезненный способ пошутить.

– Я серьезно.

– Я тоже.

– Для нее все это шутка, Майкл! – разглагольствовала ее мать. Она вдохнула через нос и встала. – Для нее все это шутка! Ее не волнует, как это отразится на нашей семье. Хотя, чему я так удивляюсь? Если она не волнуется о собственной жизни, то зачем ей беспокоиться о нас?

– Мама…

– Я не могу терпеть подобное, – сказала она и схватила свою сумочку. Прежде чем выйти за дверь, она посмотрела на своего мужа. Не на своего ребенка, а на мужа. – Я буду ждать тебя в зале ожидания.

Она поправила ремешок сумочки и провела рукой по волосам, словно готовилась к шоу. Хотя, если хорошенько подумать, то так оно и было. В ту минуту, когда она вышла из палаты, она ожила. Она снова начала играть свою главную роль – роль любящей матери Ланы. Ей приходилось хорошо стараться, чтобы вжиться в эту роль.

Дверь за ней захлопнулась. Я прислонилась к стене, но в этом не было необходимости, потому что мать Ланы так и не оглянулась. Она шла вперед, держа голову немного высокомерно, и ее каблуки эхом отзывались в коридоре.

Я осмотрела комнату.

Лана смотрела прямо на экран телевизора. Ее не очень взволновало поведение матери, но я заметила легкую дрожь, охватившую ее руки.

Ее отец не встал с кресла. Он был достаточно близок к ней, его колени прижимались к ее кровати.

– Твой врач сказал, что тебя должны будут выписать через пару дней, – сказал ей отец.

Лана лишь кивнула.

– Ты должна будешь пару раз в неделю встречаться с терапевтом, но в целом все вернется на круги своя. И когда я говорю о том, что все вернется на круги своя, я имею в виду, что ты вернешься домой... где, собственно, и должна быть.

Лана посмотрела на отца. – Что?!

– Ты должна быть дома, чтобы мы с твоей матерью могли присматривать за тобой, чтобы мы могли убедиться, что подобного больше никогда не произойдет.

Она моргнула, и когда ее глаза сфокусировались на отце, в ее взгляде не было ничего, кроме отвращения. Я знала, что сейчас был первый раз, когда Лана так открыто противостояла своему отцу.

Не знаю, почему она выбрала именно этот момент. Может быть, вчерашняя попытка самоубийства не только подтолкнула ее к краю жизни и смерти, но и заставила все ее страхи исчезнуть.

– Иди к черту, – холодно прошептала она.

Его голова склонилась на бок, словно он плохо ее расслышал. – Что ты сказала?

– Я сказала, иди к черту. Я сделала все это из-за тебя. – Она посмотрела на свою кровать. – А теперь убирайся.

– Мы с твоей матерью пытаемся помочь.

– Мама вышла из комнаты несколько минут назад, потому что не может даже смотреть на меня. Она не хочет мне помогать, в общем-то, как и ты. Так что убирайся.

Казалось, ее отец не торопился. Его щеки покраснели, безусловно, от злости и смущения. Он смотрел на свою дочь, и его глаза наполнены незаслуженной ненавистью. Лана смотрела на него в ответ, ее глаза были пустые и непоколебимые.

– Я могу нажать на кнопку, – сказала Лана, – и медсестра окажется здесь спустя несколько минут.

Ее отец встал.

Я поспешила отойти от ее палаты. Через несколько секунд я услышала, как скрипнула дверь. Послышались шаги. Ее отец не торопился прочь, как ее мать. Он подождал несколько минут, прислонившись к стене и уставившись в натертый пол, после чего вытащил из кармана сотовый телефон.

– Тим, как ты? Это Майкл. Слушай…– ее отец откашлялся и пошел вдоль стены, – … мне нужно, чтобы ты сделал мне одолжение...

Мне хотелось последовать за ним, что услышать каждое произнесенное им слово. К тому же медсестра только что зашла в палату Ланы. Она проверит ее кровяное давление, измерит температуру тела и спросит, не нужно ли Лане что-нибудь. Я смогу вернуться через некоторое время и проскользнуть в палату Ланы, чтобы наконец-то поговорить с ней. Но я осталась стоять там, где и была, наблюдая, как ее отец уходит все дальше и дальше, пока он не завернул за угол и не исчез.

У него определенно было что-то на уме. Я не знала, что, но прекрасно понимала, что это касается Ланы. Я знала, что родители Ланы отчаянно хотят скрыть ее попытку суицида так быстро, как только это возможно.

Наконец, медсестра вышла из ее палаты. Я зашла в помещение после нее и мягко закрыла за собой дверь. Лана не отрывала глаз от телевизора. Это был повтор старого ситкома с закадровым смехом, где действие происходит в домах, которые никогда не захламляются, и на экране постоянно мелькает семья, которая обнимается при каждой удобной возможности.

– Я бы хотела, чтобы мои проблемы можно было решить за тридцать минут, а то и меньше, – тихо произнесла Лана.

– Я тоже, – вздохнула я и свернулась на краю ее кровати, ведя себя так, словно она была не в больничной палате, которая пахла дезинфицирующими средствами, а в своей квартире, которая пахла сиренью. В течение нескольких минут я смотрела шоу, а затем перевела взгляд на Лану. – Как ты?

– Если я скажу тебе, что все хорошо или хотя бы нормально, ты мне поверишь?

– Нет.

– Тогда я скажу тебе правду. – Она сглотнула. – Я чувствую себя ужасно.

Я посмотрела на Лану. Ее лицо, обычно такое мягкое и чистое, было бледным, почти прозрачным, с каплями пота, проступившими вокруг ее лба и над верхней губой. Кожа на губах потрескалась. У Ланы всегда были потрясающе красивые волосы. Прямые и шелковистые, как у ребенка. Ниспадающие по ее спине и заканчивающиеся на уровне талии. Кончики всегда аккуратно подстрижены. Но сегодня ее волосы находились в диком беспорядке. Она собрала их в нелепый односторонний хвостик. Но самое ужасное – ее запястья. Они были сильно перевязаны и лежали на кровати мертвым грузом.

– Думаю, сейчас боль стала сильнее, – серьезно сказала она.

Я встала, думая о том, что стоит позвать медсестру или доктора, чтобы они помогли ей. – Что?

Она подняла свои перевязанные запястья и посмотрела на них со смесью обиды и печали. – Моя боль. Думаю, эта боль находилась в моем теле слишком долго. Я могла бы продолжать вырезать ее из-под кожи, но это уже не имеет никакого значения. – Она посмотрела мне прямо в глаза. – Боль никогда не уйдет.

Я медленно села.

Что я могла на это ответить?

Я пыталась придумать какую-нибудь вдохновенную цитату. Что-то, что даст ей надежду. Но в голову ничего не приходило.

Да и цитата не сработает. Ничто не сработает. И мы обе это понимали.

Ее рука тяжело упала на кровать.

– Хотя на секунду, я испытала блаженство, – призналась она. – Знаю, дерьмово это говорить. Хотя, это правда. На секунду я подумала, что мои проблемы исчезли. Но с каждой каплей крови, что я теряла, меня ожидали новые галлоны крови, которыми меня снова наполнили.

– Думаю, я знаю, что сказать, – произнесла я грустно. – Но ничто из сказанного мной, не исправит ситуацию.

– Я не прошу тебя делать все правильно. Никто не способен на подобное.

– Так что же будет дальше? – спросила я.

– Я не знаю. Доктор продолжает говорить, что я вернусь домой через пару дней, чтобы мои родители помогли мне «восстановиться».

Я вздрогнула.

Она улыбнулась. – Иронично, верно?

– Ты же не поедешь с ними домой, не так ли?

– Нет, – твердо ответила Лана.

Я открыла рот, чтобы озвучить свой вариант.

– Могу я побыть одна, пожалуйста? – попросила Лана.

– Конечно. – Я встала и попрощалась, даже несмотря на то, что это было последнее, чего я хотела. Дверь закрылась за мной. Я прижалась к ней, положив руки на колени, и начала делать глубокие вдохи.

Спустя некоторое время я ушла. Ноги дрожали, и мне казалось, что я могу упасть в любой момент. Я ускорила шаги. Лифт располагался сбоку, но казалось, будто я застряла в «комнате смеха». Он становился все дальше и дальше, пока мне не начало казаться, будто я никогда не смогу дойти до него.

Я побежала, но коридор становился уже и длиннее, растягиваясь на мили. Медсестры и посетители были повсюду. Я слышала сотни голосов. Я уверена, что у каждого из них были свои проблемы, с которыми надо было справиться, но я все отдала бы, чтобы поменяться с ними жизнями.

И тогда я поняла, что когда я увидела сцену изнасилования, в моей вменяемости возникла небольшая трещина. И впоследствии каждое событие только увеличивало ее. Сеть вен делала меня хрупкой. Наконец, я начала разрушаться. Все разом обрушилось на меня, и я рассыпалась на миллион кусочков.

Я свернулась на полу и закричала, пытаясь стереть слова Ланы.

« Боль никогда не исчезнет » .

Ее голос стал сильнее, и мир снова медленно потемнел.

Когда я очнулась, я была в «Фэирфакс».

ГЛАВА 38. ПЕРЕМЕНЫ

Часы на столе доктора Ратледж щелкнули, напоминая мне о мониторах в больнице. Я уставилась на доктора Ратледж, ожидая, когда наступят новые, радикальные изменения.

И вот она.

Вот моя история. Я открыта, и мне больше нечего сказать. Так что же произойдет дальше?

Смогу ли я медленно превратиться обратно в человека, которым была раньше? Или, может быть, доктор Ратледж щелкнет пальцами, и я пойму, что это был сон.

Мне плевать, что на самом деле происходит, пока все это происходит.

Мы сидим здесь, смотря друг на друга. Часы продолжают тикать, и я становлюсь нетерпеливой. Я заслуживаю, нет, я жажду этих перемен. Так, где же они?

– Теперь понимаете? – нетерпеливо спрашиваю я.

Доктор Ратледж кивает. – Понимаю.

Мои глаза сужаются. – Пожалуйста, только не смейтесь надо мной.

– Я не смеюсь. Я понимаю, что ты прошла через ужасную ситуацию.

– Если вы понимаете, тогда объясните мне, почему я здесь. Как кто-то, кто просто пытался помочь своей подруге, оказалась в психологической лечебнице.

Доктор Ратледж продолжила смотреть на меня, ничего не говоря и ничего не предлагая.

– Не я пыталась совершить самоубийство, а Лана. – Я дернула рукава вверх и вытянула оба своих запястья. – Видите? Никаких шрамов. Ничего.

Она смотрит на мои запястья. Мои бледные запястья без шрамов.

– Видите? – Я практически пихаю их ей. – Видите эти вены? Я знаю, что по ним течет моя кровь, и знаю, что внутри меня есть душа, и я знаю, что впереди у меня жизнь, ради которой стоит жить. Хотя...в настоящий момент это не так уж и много. Но я знаю, что у меня есть все это.

Она переводит взгляд с моих безукоризненных запястьев к мои глазам. Я опускаю руки и сажусь обратно в кресло. Мы окружены тишиной. За исключением тиканья часов. Этих дерьмовых часов. Мне хочется взять их и разбить на кусочки. Я потираю виски.

– Скажите мне, – умоляю я. – Пожалуйста, скажите мне, почему я здесь.

Она роняет ручку на стол, а затем наклоняется вперед и произносит нежным, но твердым голосом:

– Ты здесь, потому что ты сломалась. Произошедшее с Ланой было слишком тяжелой для тебя ношей.

– Это не оправдание для того, чтобы поместить нормального и абсолютно здорового человека сюда, – спорю я.

Она грустно улыбается. – Когда кто-то испытывает нервный срыв, вроде того, который испытала ты, то подобное случается.

Мои губы дрожат. Я чувствую себя глупо. Мне стыдно. И это смешно. – Я хочу домой, – говорю я.

Мой дом все еще мой дом? Позволят ли родители мне вернуться домой?

– Нет. Ты еще не готова к выписке.

Я опускаю голову на руки. Заплакать или закричать? Я не знаю. Я просто жду, пока большой, завязанный шарик лопнет в моем горле, но ничего не происходит.

– Что ты чувствуешь, Наоми?

– Чувствую, будто делаю шаг вперед и двадцать шагов назад, – бормочу я в свои руки.

– Ты думаешь, что у тебя ничего не получается?

Я киваю и смотрю на нее, сморгнув слезы раздражения.

– Я всего лишь хочу ответов… – произношу я беспомощно.

– Как бы мы не хотелось, чтобы это произошло в мгновение ока, но все работает иначе.

Мои глаза закрываются, и я слушаю ее, ощущая себя отверженной.

– Завтра новый день.

Я устала от новых дней и нового оптимизма, который приходит вместе с ними, потому что несколько часов спустя, когда садится солнце, мой оптимизм улетучивается, и я снова испытываю чувство одиночества.

Мэри открывает дверь. Сеанс окончен. Доктор Ратледж говорит, что мы увидимся завтра. Она посылает мне свою оптимистическую улыбку.

Я не говорю ей о том, что чувствую или о чем думаю. Я просто встаю и выхожу за дверь вместе с Мэри.

ГЛАВА 39. ЖЕНЕВЬЕВА

– Доктор Ратледж, можно на пару слов?

Я поднимаю голову. Доктор Вудс, старый психиатр Наоми, стоит в дверном проеме.

Тиму Вудсу 58 лет, и его черные волосы уже слегка припорошены сединой. Вокруг глаз сформировались морщинки, и неудивительно, что вокруг губ происходит тоже самое. Он никогда не улыбается. Прямолинеен. Сейчас, находясь на закате своей карьеры, он выжидает время, когда сможет наконец-то уйти на пенсию. Возможно, когда-то он и беспокоился о том, что здесь происходит, но не сейчас.

Это всего лишь мимолетная мысль, но я задаюсь вопросом, не высосет ли эта работа из меня все соки, как это произошло с Тимом Вудсом? Перестану ли я беспокоиться?

Закрыв медицинскую книжку, лежащую передо мной, я махаю ему, приглашая зайти. – Конечно.

Он смотрит на мою книжку. – Ты занята?

– Нет, совсем нет.

Тим садится. Я практически не общалась с доктором Вудсом, поэтому видеть его в своем офисе было, мягко говоря, удивительно.

– Чем я могу помочь? – спрашиваю я, улыбаясь.

Его пальцы барабанят по подлокотнику. Его глаза мрачные. Моя улыбка начинает угасать, а живот начинает крутить. Что-то не так.

– Я хотел поговорить с тобой о Наоми Кэррадайн.

Мой взгляд перемещается на файл, лежащий на углу моего стола. В правом верхнем углу черным маркером написано ее имя: «КЭРРАДАЙН, НАОМИ».

– Что с ней? – спрашиваю я, мой взгляд по-прежнему устремлен на её файл.

– Я подумал, что тебе следует знать о том, что ее мать решила забрать ее из «Фэирфакс».

Моя голова медленно поднимается. Я с недоверием смотрю на Тима. Все ли я расслышала правильно?

Тим наблюдает за мной, проводя пальцами по своим губам.

– Что? – слабым голосом спрашиваю я.

– С сегодняшнего дня Наоми не является пациенткой «Фэирфакс».

Четыре года колледжа.

Четыре года медицинской школы.

Четыре года курсов по повышению квалификации.

Куча времени, потраченная на обучение. Я пробиралась сквозь все эти года, ведомая лишь мыслью о том, почему я так сильно хотела быть психиатром: чтобы помогать людям.

Прежде чем я устроилась в «Фэирфакс», я работала на маленькую частнопрактикующую клинику в течение двух лет. За это время я видела матерей, находящихся на пределе. Нескольких подростков, застрявших в гормональной колее, из которой они не могли выбраться самостоятельно. Но там не было ничего более серьезного. Как только мне предложила поработать в «Фэирфакс», я поняла, что это был шанс, которым нужно обязательно воспользоваться, чтобы показать всем, на что я действительно способна.

Я не знала, какого это быть психиатром, пока не пришла сюда. Пока я не взяла себе в качестве пациента Наоми Кэррадайн. Каждый раз, когда я смотрела на Наоми, я видела девушку, которая, когда смотрела в зеркало, не видела ничего, кроме темноты. И я не могла это проигнорировать.

– Почему? – Все, что я сейчас смогла придумать, был этот элементарный вопрос. Я видела, какого прогресса достигла Наоми, и мне становится плохо от мысли, что все, проделанное нами, было впустую.

Тим пожимает плечами. – Ее родители полагают, что одних лекарств ей будет достаточно.

– Ты же с этим не согласен, не так ли?

– Ей становится лучше, – слабо утверждает он.

– Да, ей становится лучше, но не на столько, чтобы она могла покинуть лечебницу! – взрываюсь я. Так неожиданно. Это так не похоже на меня. Но мое терпение лопнуло. – Мои сеансы помогали ей двигаться в правильном направлении. Она была так близка к прорыву. Еще несколько подобных встречать, и ее бы выпустили уже в течение ближайших шести месяцев.

– Ее мать не хочет продолжать ваши встречи. Время вышло.

Доктор Вудс внимательно наблюдает за мной. Я смотрю на свой стол.

– Я только начала с ней работать, – говорю я тихо. – Мы ведь только смогли добраться до корня проблемы!

– Мы не против Наоми. Мы….

Моя голова поднимается вверх. Я вздрагиваю от его слов. – Кто «мы»?

Тим поясняет. – Я и ее родители.

Я была так сфокусирована на том, что Наоми покидает лечебницу, что даже не подумала о том, как Тим об этом узнал.

– Когда ты разговаривал с ними?

– Вчера.

– О чем? – я начала вести ответный огонь.

– Я не твой пациент. Нет никакой необходимости разговаривать со мной так же, как с ними.

– Но ведь она больше не твой пациент.

– И я это понимаю. Но мне кажется, что ее родители имели право знать, что происходит, – отвечает он с резкостью в голосе.

– Согласна. Но если они хотели бы узнать о ее прогрессе, то могли позвонить и поговорить со мной. Я бы с радостью их обо всем проинформировала. – Я посмотрела ему в глаза. – Ты же не ее врач. Ее состояние тебя не касается.

Тим посылает мне тяжелый взгляд. – По правде говоря, я разговаривал с ними, потому что считаю, что ты слишком близка с Наоми.

– Извини, что ты считаешь? – спрашиваю я очень медленно.

– Что у вас с ней есть точки пересечения. Ты слишком заинтересованное лицо. Ты…..

– Я знаю, что ты имеешь в виду…, – говорю я нетерпеливо, – …но не надо ставить мне диагноз.

– Кто-то же должен это сделать. Все очень просто. Ты никогда не должна привязываться к своим пациентам. Ты должна в любой ситуации оставаться врачом, но проигнорировала подобную установку. Ты сопереживаешь этой девушке, заботишься о ней, когда все, что от тебя требуется, это поставить точный диагноз, вылечить и позволить ей дальше идти своим путем.

Когда я ухожу в конце дня с работы, то стараюсь оставить свою работу в офисе. Но голос Наоми всегда эхом отзывается у меня в голове по пути домой. Ее лицо вспыхивает в моем сознании, когда я ужинаю или готовлюсь отойти ко сну. Когда я лежу в кровати, то вижу изображение файла с ее именем, написанным в правом верхнем углу аккуратными, черными буквами, на своем потолке.

Эти буквы начинают перемещаться, и я лежу там, надеясь, что они перестанут двигаться и, в конце концов, покажут мне ответ на все проблемы Наоми.

Очевидно, что подобное происходит только со мной. У Тима Вудса подобных проблем нет. Он сидит здесь, с такой легкостью раздавая хлесткие оскорбления, словно это конфеты.

– Я пытаюсь быть для нее хорошим врачом, – говорю я.

– А что насчет того, как прошли ее прошлые выходные? Тогда ты тоже старалась быть для нее хорошим врачом?

Я выпрямилась в своем кресле. – А что случилось-то?

– Почему ее родителей не уведомили об этом?

– Так вот почему они ее забирают. Все из-за того, что я позволила ей взять небольшой перерыв?

– Наоми нельзя покидать лечебное учреждение. Она не может самостоятельно уходить из «Фэирфакс» и возвращаться. Не ей принимать это решение, а её родителями. Вы же позволили ей покинуть лечебницу, а Лаклану Холстеду забрать ее к себе.

– Она не заключенная, а пациентка.

Губы доктора Вудса сжались в тонкую линию. Его неодобрение было на лицо. Полагаю, я нарушила какой-то моральный кодекс врачей, скрывая поездку пациентки на выходные от ее родителей. Они поместили ее сюда под нашу ответственность, и, подразумевается, что они должны быть уведомлены в случае, если их ребенок покидает «Фэирфакс». Но я так и не смогла испытать чувство вины от того, что сделала. Я знала, это было правильно. Наоми вернулась после выходных с ярким блеском в глазах. Она зарядилась. Это был тот самый импульс, в котором она так нуждалась.

– Как ее родители вообще узнали? – спрашиваю я подозрительно. – Подожди-ка, – я поднимаю руку, – дай угадаю. Это ты им рассказал?

Тим ничего не отвечает. На самом деле, чем дольше мы разговариваем, тем более не комфортно ему становится: то он ерзает на своем месте, то поправляет свои очки каждые несколько секунд, то прочищает горло, будто пытаясь что-то достать оттуда. Я сужаю глаза.

– Ты знаешь что-то, чего не знаю я? – спрашиваю я тихо.

– Ничего, – произносит он, ее голос жесткий и холодный.

«Лжец», – думаю я.

– Да брось, – уговариваю я. – Скажи мне, наконец, правду. Расскажи, почему ты обвиняешь меня в том, что я слишком сильно привязалась к своему пациенту, когда сам звонишь ее родителям и уведомляешь обо всем, что я делаю, опять же, со своим пациентом.

– Ты забываешь, что до твоего появления она была моим пациентом.

Я бросаю ему тяжелый взгляд. – Ты знаешь ее семью за пределами «Фэирфакс»?

Его ответ был слишком быстрым. – Нет!

– Врешь, – на этот раз я озвучиваю свои мысли.

Мы смотрим друг на друга. Я не намерена отступать. Он пришел в мой кабинет. Он сказал мне, что ее забирают. Он должен мне все объяснить.

Тим громко вздыхает и трет переносицу. – Родители Наоми... мои близкие друзья. Отец Наоми был обеспокоен поведением дочери. Я посоветовал ему обратиться за принудительной госпитализацией, чтобы ее можно было поместить сюда. План заключался в том, чтобы оставить ее тут на несколько месяцев. Это должно было помочь узнать, что с ней происходит и дать все-таки Наоми шанс поправиться.

Я откидываюсь на спинку своего кресла, чувствуя, словно меня только что пнули в живот.

– Так вот какое, – я изображаю пальцами кавычки в воздухе, – «одолжение» ты им сделал.

– Можешь называть это так, – осторожно говорит он.

– Полагаю, ее родители просто хотели выкроить себе побольше времени, чтобы определиться, что же с ней сделать. Я права?

– Я этого не говорил.

– Но тебе и не нужно было это говорить. Я же не идиотка, Тим. Ее родители никогда не навещали ее. Ни разу. По сути, я даже ни разу не разговаривала с ними.

– Придержи-ка свое осуждение, – резко отвечает Тим.

– И ты еще умудряешь меня винить за то, что я их осуждению? Это же их дочь. – Я не могу скрыть презрение из своего голоса. – Так это ты подсуетился, чтобы ее поместили сюда. Тоже самое ты сделал, чтобы ее выписали?

– Конечно, нет!

– Конечно, нет, – медленно повторяю я. – Особенно учитывая тот факт, что мама Наоми сама поместила ее в «Фэирфакс», давая свое согласие на то, чтобы мы заботились о ее дочери! А затем она таинственным образом появляется и выписывает свою дочь, потому что считает, что ее дочери уже лучше.

– Не рассказывай мне, как работает это место, – говорит он резко. – Я работаю тут намного дольше тебя.

Мои растопыренные ладони ложатся на стол, когда я наклоняюсь ближе к нему и очень медленно произношу:

– Тогда веди себя соответствующе.

Его глаза превращаются в щелочки.

Я хватаю свой халат со спинки кресла и сумочку с пола. Гнев заставляет мою кровь закипать, но, если быть до конца честной, то во мне присутствует и небольшой кусочек страха. Я подхожу к двери.

Тим ерзает на своем стуле. – Куда ты собралась?

Я ногой удерживаю дверь открытой. – Сказать директору этого заведения, чтобы он положил этому конец.

Тим снимает очки, внимательно осматривая линзы и протирая их краем своего белого халата. – Наоми вместе с мамой уехала около часа назад.

Я изумленно смотрю на него. Его равнодушие ко всей этой ситуации говорит красноречивее всяких слов. Я понимаю, что лучше буду слишком сильно заботиться о своих пациентах, чем вообще перестану что-либо испытывать по отношению к ним. Я не хочу превратиться в Тима Вудса.

Я с отвращением смотрю на него. – Она не готова еще вернуться в реальный мир. Если бы ты действительно был врачом, ты бы отодвинул в сторону свои отношения с ее родителями и поступил так, как было бы правильнее для нее.

Я вышла из кабинета, не беспокоясь о том, что он скажет мне в ответ.

– Она всего лишь пациент. Пациент, Женевьева! – кричит Тим. – Перестать относиться к ней, как к члену своей семьи.

Медсестра и несколько пациентов останавливаются в коридоре и в шоке смотрят на Тима. Я игнорирую их. Направляясь по коридору в сторону выхода, я роюсь в своей сумочке в поисках ключей.

– Я здесь, чтобы увидеться с Наоми, – произносит глубокий, мужской голос.

Я резко останавливаюсь и вижу Лаклана Холстеда.

Я забываю про ключи и иду к нему. Я прерываю его разговор с медсестрой. – Ты разговаривал с Наоми? – нетерпеливо спрашиваю я.

У меня нет времени на проявление вежливости. Время работает против меня.

Его брови хмурятся. Он выпрямляется. В этих карих глаз сразу же читается внимательность, словно имя Наоми служит для него переключателем. Любое весомое воспоминание Наоми о своей жизни связано с этим мужчиной.

– Нет еще, а что? Что происходит? Где она?

Я уже собиралась ответить ему, как заметила, что медсестра за стойкой смотрит прямо на нас. Я отвела его в сторону. – Ее мать выписала ее сегодня.

Кровь отливает от его лица. Он сжимает челюсть, закрывает глаза и отворачивается. Возникает ужасная пауза, когда мне кажется, что он вот-вот взорвется прямо у меня на глазах.

– Лаклан, ты меня слышишь?

Он кивает и снова поворачивается ко мне.

– Вы …

Я прерываю его. – Я ее не выписывала. Я бы никогда бы не позволила этому случиться. Я сама только что узнала, что ее мать забрала ее больше часа назад.

Он потирает лицо рукой. – Твою мать, – шепчет он гневно. – И кто же тогда это сделал?

У Лаклана в глазах застыл этот взгляд. Озадаченный и опустошенный. Подобный взгляд появляется у тех, кого ведет злость. Они не успокоятся, пока не выместят свою агрессию.

– Сейчас это не имеет значения, – произношу я ровно. – Мне просто нужно найти Наоми. И сделать это надо, как можно скорее.

Лаклан пристально смотрит на меня некоторое время, а затем указывает на парковку. – Следуйте за мной.

Я улыбаюсь ему с благодарностью. Мое сердце успокаивается, и на секунду мне начинает казаться, что все будет в порядке. Мы с Лакланом практически уже вышли из лечебницы. Нам осталось сделать всего лишь несколько шагов. Но затем я слышу голос доктора Вудса. И Лаклан тоже слышит его. Он перестает идти вперед и разворачивается. Я поворачиваюсь вместе с ним. Доктор Вудс идет в приемную, смеясь с медсестрой, которая идет вместе с ним. Он смотрит на входную дверь, его взгляд смещается в сторону, а затем возвращается обратно. Его глаза расширяются, но не при виде меня, а из-за Лаклана. Я понимаю, что эти двое знакомы друг с другом за пределами «Фэирфакс».

Лаклан срывается с места. Он не останавливается, пока не достигает доктора Вудса, практически нависая над ним.

– Вы знаете, что сделали? – рычит Лаклан.

Доктор Вудс бледнеет на глазах. Медсестра за стойкой замирает. Несколько пациентов останавливаются и начинают наблюдать за происходящим.