Текст книги "Пушкинский Лицей"

Автор книги: К Грот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

С улыбкой доброты,

И перси неги полны,

И граций стан прямой,

Власов златые волны

И вид любви самой.

Илличевский.

От живописца1

Всечасно мысль тобой питая,

Хотелось мне в мечте

Тебя пастушкой, дорогая,

Представить на холсте.

С простым убором Галатеи

Тебе я прелесть дал:

Но что ж? напрасные затеи

Я сходства не поймал.

1 Эта пьеса тоже неизвестна в печати.

198

199

Все стер и начинаю снова.

Я выбрал образцом

Елену, в пышности покрова,

В алмазах и с венцом.

То ж выраженья благородство,

Как и в чертах твоих:

Но погляжу – опять нет сходства,

Не стало сил моих.

Так! видно мысль одна дерзает

Постичь красу твою:

Пред совершенством повергает

Искусство кисть свою.

Амур всего удачней пишет

В сердцах твой милый вид,

А страсть, которой сердце дышит,

Навек его хранит.

Илличевский. Пушкин: Отрывки из стихотворения "Сон".

На смерть Державина1

Державин умер! чуть факел погасший дымится, о Пушкин!

О Пушкин! нет уж великого! Музы над прахом рыдают;

Их кудри упали, развитые, в беспорядке на грудь;

Их персты по лирам не движутся, голос (в устах исчезает),

1 Державин скончался 9 июля 1816 г. Пьеса эта, замечательная по пророческому сопоставлению Д-на и юноши Пушкина, была написана вероятно под свежим впечатлением этой смерти Это стихотворение имеется и в списке {неизвестной руки) на листах с лицей, стихами 1-го курса, о которой см. стр 196 и др. Я. К Грот отметил на выноске: "Сколько мне известно, это стихотворение нигде еще не было напечатано". Он сам'впоследствии впервые напечатал его в IX томе своего издания "Сочинений Державина", стр. 550-552. О восторженном отношении Дельвига к Державину см. там же, т. VIII, стр. 272-73.

200

Амура забыли печальные; с цепью цветочною скрылся

Он в диком кустарнике, слезы катятся по длинным ресницам.

Забросил он лук, и в молчаньи стрелу о колена ломает.

Мохнатой ногой растоптал свирель семиствольную бог Пан;

Венчан осокой ручей убежал от повергнутой урны,

Где Бахус на тигре с толпою Вакханок и древним Силеном

Иссечен на мраморе; тина лиется из мраморной урны.

И нимфа, на бреге сидя, уж не плещет в подругу струею.

Державин умер! чуть факел погасший дымится, о Пушкин!

О Пушкин! нет уж великого! Музы над прахом рыдают.

Веселье в Олимпе. Вулкан хромоногий подносит бессмертным

Амврозию, Нектар, Зевесов прелестный любимец,

И каждый бессмертный вкушает с Амврозией сладостный Нектар.

И отвратясь улыбается Марсу Венера. И вижу

В восторге я вас, полубоги России! Шумящей толпою,

На копья склонясь, ожиданье на челах, в безмолвьи стоите,

И вот повернул седовласый Крон часы, и пресекли

Суровые парки священную нить, и восхитил к Олимпу

Священную тень Аполлон, при сладостной песни бессмертных.

Державин! Державин! хвала возвышенным поэтам! восстаньте,

Бессмертные! Угостите бессмертного! Юная Геба!

Омой его очи водою Кастальскою! Вы, Хариты!

Кружитесь, пляшите под лиру Державина. Долго не зрели

Небесные утешенья земли и Олимпа святого Пиита!

И Пиндар узнал себе равного, Флак – философа-брата

И Анакреон нацедил ему в кубок пылающий Нектар.

Веселье в Олимпе! Державин поет Героев России!

Державин умер! чуть факел погасший дымится, о Пушкин!

О Пушкин! нет уж великого! Музы над прахом рыдают!

201

Вот прах вещуна, вот лира висит на ветвях кипариса!

При самом рожденьи певец получил ее в дар от Эрмия.

Бессмертный уперся ногой натянуть на круг черепахи

Гремящие струны, и только в часы небесных восторгов

Державин дерзал рассыпать по струнам бегущие персты.

С одной мы делим радость нашу, С другой несем печалей гнет;

Одна нам льет веселье в чашу, Другая утешенье бед.

Кто ж ныне посмеет владеть его громкою лирой? Кто, Пушкин,

Атлет молодой, кипящий лететь по шумной арене,

В порыве прекрасной души ее свежим венком увенчает?

Молися Каменам! И я за друга молю вас, Камены!

Любите младого певца, охраняйте невинное сердце,

Зажгите возвышенный ум, окрыляйте юные персты!

Но и в старости грустной пускай он приятно по лире,

Гремящей сперва, ударяя, уснет исчезающим звоном.

Бар. Дельвиг.

Пушкина: Принцу Оранскому-, К Дельвигу, еще К Дельвигу; Фиал

Анакреона; Дяде, назвавшему сочинителя братом;

Сновидение (из Вольтера).

В альбом Малиновскому.

Мой друг! в пути сей жизни Богу

Послать угодно было нам

Две милых спутницы в дорогу

И две помощницы трудам.

Одна влечет нас за собою,

Мы от прелестной ни на час,

Другая нежною рукою

В пути поддерживает нас.

Когда ж усталым нам положит

Судьба окончить трудный путь,

Одна нам мягкий одр разложит,

А та пособит взор сомкнуть.

Одна над свежею могилой

Посадит куст минутных роз,

Другая – кипарис унылый,

И окропит росою слез.

Веди ты с ними дни златые,

Будь над тобой их верный кров.

Кто ж эти существа благие?

Их имя: Дружба и Любовь.

Илличевский. Пушкина: В альбом Илличевскому.

В альбом Илличевскому.

Прощай, товарищ в классе!

Товарищ за пером!

Товарищ на Парнасе!

Товарищ за столом!

Прощай, и в шуме света

Меня не позабудь,

Не позабудь поэта,

Кому ты первый путь,

202

203

Путь скользкий, но прекрасный,

Путь к музам указал.

Хоть к новизнам пристрастный

Я часто отступал

От старорусских правил,

Ты в путь меня направил,

Ты мне сказал: пиши,

И грех с моей души

Зарежу ли Марона,

Измучу ли себя

Решеньем Аполлона

Будь свален на тебя.

Кюхельбекер.

В альбом Илличевскому1

Пока поэт еще с тобой,

Он может просто, не стихами,

С твоей беседовать судьбой,

Открытой пред его глазами.

Но уж пророчественный глас

Мне предсказал друзей разлуку,

И рок в таинственную руку

Уж забрал жребии для нас.

Готовься ж слушать предвещанье,

Страшись сей груди трепетанья

И беспорядка сих власов!

Все, все грядущее открою!

Читай: – написаны судьбою

Вот строки невидимых слов:

Дельвиг.

1 Эта пьеса впервые напечатана В. П. Гаевским в статье о Дельвиге, "Современник*, 1853, т. 39, стр. 26-27; имеется и в Собрании сочинений бар. Дельвига, и отнесена к 1817г.

204

Пушкина: "Боже, Царя Храни!".

В отделе "Из напечатанных стихотворений" находим всего 8 стихотворений. Это извлечение переписчик (Я. К. Грот) тогда же (в 1833 г.) сопроводил таким замечанием: "Стихотворении 1-го курса, напечатанных еще во время пребывания онаго в Лицее – до 60, – их можно найти в разных современных журналах. Некоторые пьесы написаны были в Лицее, но напечатаны гораздо позже".

Вот оглавление этих восьми пьес, выписанных Я. К.:

Мертвый – Живому. Кюхельбекера.

Песнь Лапландца. Его же.

К больному Горчакову. Дельвига.

К Батюшкову. – Пушкина.

Роза. Илличевского.

Зима. Кюхельбекера.

Кофе. Его же.

Кюхельбекеру. Пушкина.

Приводим стихотворения Кюхельбекера и Илличевского, как не вошедшие в издания их произведений, а также Дельвига.

2. Из напечатанных стихотворений.

Мертвый – Живому.

Сажень земли – мое стяжанье,

И тесен молчаливый дом,

И ненасытное желанье

Усыплено под сим холмом;

И спит страданье и веселье

И тихо все в угрюмой келье.

Прохожий! жизни сей стязами,

Как ты, и я подобно тек,

И я кропил свой путь слезами,

И я провел в мечтах свой век,

И для меня с улыбкой счастье

Сменяло иногда ненастье.

205

Я тек и цель перед очами

Еще мелькала вдалеке,

Я быстрыми спешил стопами;

Но смерти в гибельной руке

Коса сверкнула – и могила

Мое стремленье прекратила.

И мой смущали взор печали;

Восторга пламень в нем светлел,

Любовью перси трепетали,

И в сердце дружбы огнь горел;

Оне погасли, охладели,

Над ними тень надгробной ели!

Герой, победой вознесенный,

Чье имя, как небесный гром,

И бог земной, и раб презренный,

Все лягут в молчаливый дом.

Исчезнет блеск, как свет зарницы,

И гордые падут гробницы.

Взирай на сей, прохожий, камень!

Под ним мой мирный тленный прах,

Взирай, и твой потухнет пламень;

Тебе ко мне единый шаг;

Вот гроб, изрытый под ногою,

Он ждет сомкнуться над тобою.

Конец могущества и славы,

Последний пышности предел!

Что здесь венец, что меч кровавый,

И что здесь отклик громких дел?

Хвала не тронет спящих слуха,

И гимн до их не дойдет уха.

Дитя забудется игрою,

Примчится вслед за мотыльком,

И с камня слабою рукою

Гордящийся столкнет шелом,

Покатит, взглянет и оставит

И резко вдаль шаги направит.

О, вы, хваляшиесь познаньем,

Умом, искусством, остротой!

Не увлекайтеся мечтаньем,

Не ослепляйтесь суетой!

Я мыслил, рассуждал, трудился;

Но ах, сырою мглой покрылся!

О Пилигрим! здесь край отчизны:

Учись, учися умирать!

Блажен, кто путь свершая жизни,

Не престает на смерть взирать!

Он тленье сотрясет могилы,

Как юный феникс златокрылый.

(Амфион, 1815г.).

Песнь Лапландца1

Возвратись скорее, Зами!

Где влюбленные красы?

Хладно Севера дыханье,

Грозно моря колебанье,

Лед сковал мои власы.

Кюхельбекер.

1 На это стихотворение кем-то из лицеистов сочинено двустишие:

"Пегас, навьюченный лапландскими стихами, Натужился – и выскочила "Зами"".

(см. Записка М. А. Корфа у Грота "Пушкин", стр. 245).

206

207

Ты напрасно убегаешь

Я любовью окрылен!

Быстрый ток шумит с утеса,

Воет волк во мраке леса,

Путь мятелью занесен.

Не страшусь – мой лук натянут,

Чуток верный мой олень,

Волны разделю рукою:

Зами образ предо мною

Я любовью оживлен.

С высоты угрюмой сосны

На долину брошу взор:

Не узрю ль тебя в долине?

Пронесуся по пустыне,

Протеку вершины гор.

Хладно Севера дыханье,

Грозно моря колебанье,

Лед сковал мои власы.

(Там же).

Кюхельбекер

К больному Горчакову1

Здравия полный фиал Игея скрыла в тумане;

Резвый Эрот и Хариты с тоскою бегут от тебя:

Бледная тихо Болезнь на ложе твое наклонилась,

Стон сменяется стоном, моленьем друзей тишина.

Тщетно ты слабую длань к богине младой простираешь,

Тщетно: не внемлет Игея, и утешительный взор

Отвратила с уныньем. И скорбь над тобой изливает

С колкой улыбкою злобы, болезни и скуки сосуд.

Хрупкий лист стряхну с березы,

И тростник ногой стопчу:

Он не скроет милой Зами

И за бурными морями,

Всюду Зами я сыщу.

Ночь приблизилась с зимою,

Уж под снегом спит медведь;

Вкруг огней все улеглися,

И рассказы началися,

И плетут дружнее сеть.

Возвратись и ты, о Зами!

Где влюбленные красы?

208

I

I I

Юноша! что не сзовешь веселий и острого Мома.

С ними Эрот и Хариты к тебе возвратятся толпой;

Лирой, звенящею радость, отгонят болезни и скуку.

И опрокинут со смехом целебный фиал на тебя.

Дружба даст помощи руку, Вакх оживит твои силы;

Сердце свое возвратит и невинность девица-краса,

С трепетом тайным к тебе прижимался нежною грудью...

И поцелуй увенчает блаженное время любви.

(Росс. Музеум, 1815).

К Батюшкову – Пушкина,

Дельвиг

1

Было напечатано впервые в "Российском Музеуме" за 1815 г., ч. II, стр. 25.

209

Роза

Роза на брегу потока

С юною цвела весной,

И глядясь в прозрачность тока,

Восхищалась так собой.

"Всех прелестнее красою

Я царица сих лугов:

Кто теперь моей судьбою

Не польстится из цветов.

"Каждым днем, едва денница

Свод небесный озлатит,

Резвых мотыльков станица

На поклон ко мне летит.

"Я пчеле вокруг жужжащей

Соты сладкие даю,

И средь рощицы шумящей

Ароматы в воздух лью.

"Мной гордится вся округа

Мною пестрый луг цветет,

Я Зефирова подруга

Мне подобной в мире нет!

О блаженство! если взоры

Мне ручей не обольстил,

На груди бессмертной флоры

Умереть мне рок судил".

И умолкла. Вдруг повеял

Перелетный ветерок,

Он листы ее рассеял

И унес с собой в поток.

И умчали волны в море

Прелесть гордого цветка,

И увы! не стало вскоре

Ни пчелы, ни мотылька!

Лишь ручей в своем кристале

Непрестанно кажет ей

Настоящие печали

И красу прошедших дней.

Но явим открыто лица:

210

Что есть время? – ручеек!

Роза? – гордая девица,

А любовник? – мотылек?

Илличевский (Кабинет Аспазии, 1815).

Зима

Бродят взоры мои по немой, унылой пустыне;

Смерть в увядшей душе; все мертво в безмолвной природе;

На вековой сосне завыванию бури внимает

Пасмурный вран.

Сердце заныло во мне; я средь дум унылых забылся:

"Спит на горах человек и грезы тяжелые видит!"

Я прошептал: ...и только скорбь иногда прилетает

Душу будить.

"Шумная радость мертва; бытие в единой печали,

В горькой любви и в плаче живом и в раздавленном сердце!"

Я задрожал: качают седыми вершинами ели,

Ветер свистит!

Всюду и холод и блеск. Обнаженны древа и покрыты

Льдяной корой.

Иду – не хрустит у меня под ногою

Светлый, безжизненный снег: бежит по сугробам тропинка

В белую даль.

Кюхельбекер. (Нев. Зритель, 1820; пис. в 1816).

Кофе

Пусть другие громогласно

Славят радости вина:

Не вину хвала нужна!

211

Бахус! не хочу напрасно

Над твоей потеть хвалой:

О, ты славен сам собой.

И тебе в ней пользы мало

Дар прямой самих богов,

Кофе, нектар мудрецов!

Но сколь многих воспевало

Братство лириков лихих,

Даже не спросясь у них.

Жар, восторг и вдохновенье

Грудь заполнили мою;

Кофе – я тебе пою.

Вдаль мое промчится пенье,

И узнает целый свет,

Как тебя любил поэт.

Я смеюся над врачами!

Пусть они бранят тебя,

Ревенем самих себя

И латинскими словами

И пилюлями морят

Пусть им будет кофе – яд.

О напиток несравненный!

Ты живишь, ты греешь кровь,

Ты отрада для певцов!

Часто, рифмой утомленный,

Сам я в руки чашку брал,

И восторг в себя вливал.

Кюхельбекер (там же). Кюхельбекеру (1817)– Пушкина. 212

РАЗРОЗНЕННЫЕ СТИХОТВОРНЫЕ ОПЫТЫ ПЕРВЫХ ЛИЦЕЙСКИХ ПОЭТОВ

Рядом со сборниками лицейских стихотворений сохранились еще среди остатков архива 1-го курса – стихотворные опыты и наброски тех же главных лицейских поэтов (не говоря здесь о Пушкине), именно Илличев-ского, Дельвига и Кюхельбекера – на отдельных листках, или даже обрывках, случайно пощаженных временем. Некоторые из них оказываются даже автографами пьес, помещенных в сборниках. Вообще это -почти все автографы. Большая их часть дошла до нас только в этих уцелевших оригиналах и списках. Часть их (именно пьесы Илличевского) сохранилась при письмах, с которыми автор посылал их своему другу.

Не ставя своей задачей критику и отбор лучшего, а считая своим долгом представить здесь весь сохранившийся материал (который в своей совокупности и дает верное понятие о лицейской поэзии, вообще о постепенном развитии дарования каждого из авторов в стенах лицея), я приведу здесь – в дополнение к уже напечатанным и описанным выше произведениям – все новое, дошедшее в отдельных списках – с перечислением уже известного, чтобы дать возможность правильно судить о сохранившихся итогах лицейского поэтического творчества каждого из товарищей и собратьев Пушкина по музе'.

Начну с Илличевского, как едва ли не с самого (после Пушкина) деятельного и плодовитого лицейского стихотворца и считавшегося в первое время "соперником" Пушкина.

Стихотворения Илличевского2

К сожалению, за неимением дат у значительной части его лицейских пьес, мы не имеем возможности распределить их все в более или менее точном хронологическом порядке. Лишь приблизительный хронологический порядок предлагается в каждой из трех групп дошедших до нас стихов.

1. Стихотворения, приложенные автором к его письмам к Фуссу.

Все эти стихотворения, числом 9, перенумерованные (на последней страничке каждого) чернилами той же рукой, что отметила NoNo самых писем, т.е. по всей вероятности самим П. Н. Фуссом и, очевидно, по мере получения писем, т. е. в хронологическом порядке. Об иных из них есть упоминания и в самих письмах. Одно из них ("Ода на взятие Парижа") приведена уже мною в отделе стихотворений на заданные темы.

1 Разумеется, тут идет речь лишь о стихах, дошедших с именами авторов. Почти все стихотворство в лицейских журналах – анонимно, иногда коллективно, и потому должно быть поставлено особо.

2 Печатая свои мелкие стихи в 1827 г. под заглавием "Опыты в антологическом роде" (СПб. 1827), Илличевский не внес в это издание ничего из известных его лицейских пьес.

213

Акростих1

Прошение твое днесь исполняю я,

Елико ты смешен, вряд сам ли чорт возможет

Таким, каков еси, разрисовать тебя.

Расслабленный совсем, чуть дышит, еле ходит,

От слабости чуть-чуть не падает стоя,

Верь мне, как на тебя смотрю, то плачу я.

Эпиграмма2

Гуляй, mon Prince, на что учиться!

От книг беги, как от беды;

Разве должно над книгой биться?

Чорт с ней. Сиятельный ведь ты:

Алмазы, денежки имеешь,

Как с сим чинов не получать?

Охота ж в Pension езжать?

Ведь ты parler Frangais умеешь!

Мальчик на столе.

Своей величине ребенок удивлялся

На столике, и там с весельем улыбался;

Но папенька его, услышав то, сказал:

Сойди-ка со стола, то будешь столько ж мал.

Здесь мальчик богача того изображает,

Который о себе излишнее мечтает.

1 На оборотной стороне листка пометка No I, 1811 г. – имеется в виду какой-то Петров.

2 Акростих (Горчаков). Эта и последующие две пьесы ("Мальчик на столе" и "Дуб") написаны на листке маленького формата, на котором пометка No 2, 1811 г.

214

Дуб

Свирепый, бурный Аквилон,

Во время хладной, мрачной ночи

Вон вырвал дуб большой, короче

Он доказал ему, сколь ветр могущ, силен.

С порывом ветра дуб, упавши,

Собою малые деревья поломал

И распростерт на них, как бы гигант, лежал,

Кой выбился из сил, свою честь защищавши.

Лиса, которая нору свою имела

Оттоль недалеко, по утру дуб узрела.

Ах, что за дерево! вскричала тут она,

Какая быть могла б тому вина,

Что я его, хотя частехонько видала,

Но чтоб столь велико оно было – не знала?

Дуб1

Свирепый Аквилон, во время бурной ночи,

Ревел в лесу густом;

Деревья слабые лишались скоро мочи

И падали на холм;

Один лишь твердый дуб, природу озирая,

Средь гибели всеобщей сей,

Борею угрожал, ветвями потрясая;

Сражался долго с ним он крепостью своей,

Но, наконец, и сам, всей твердости лишенный,

Упал,

И, среди рощи разрушенной,

Как грозный исполин, лежал.

Поутру ясный день, как прежде, воссиял;

Запели птичек хоры,

И звери дикие, оставя мрачны норы,

Светила ясного спешили зреть восход.

1 На листке пометка: No 3. 1812г., эта басня приложена к письму (No 3), от 25 апреля 1812г.

215

Лисе случилось дуб увидеть на дороге:

"Ах! вскрикнула она: хотя ценю пороки

"И все достоинства и всех обманов ход,

"Но я не думала, чтобы сей дуб высокий

"Был так велик – когда, каков на деле есть.

Достоинства людей по смерти лучше знают,

При жизни получить чтоб похвалу иль честь,

Употребляют лесть,

По смерти лишь талант, как должно, уважают.

Извини, друг мой! другую пришлю после1: я ее хочу поправить; правда и эта не слишком хороша.

А. И.

Следующая пьеса "Ода на взятие Парижа" (с пометкой No 4, 1814 г.), сохранившаяся в другом списке с исправлениями Кошанского, помещена уже выше среди стихотворений на заданные темы (стр. 130).

Цефиз2 (Идиллия, подражание Клейсту).

"Филинт! драгой Филинт! тебя ли обретаю?

"Тебя ли ко груди с восторгом прижимаю?

"О радость! счастие! пребудь благословен

"Тот час, тот день,

"Пребудь минута та на век благословенной,

"В которой снова возвращен

"Ты дружбе и любви на родине священной!

"Давно уже, давно отечески брега

"Оставил ты; давно уж мы тебя не зрели;

"И лета многие в разлуке пролетели,

"И Крона быстрого нещадная рука

"На голову твою насыпала снега,

"Морщины на челе твоем напечатлела!...

1 В следующем письме Илличевского говорится:

"Скажу тебе новость: нам позволили теперь сочинять, и мы начали периоды; вследствие чего посылаю тебе 2 мои басни и желаю, чтоб они тебе понравились".

2 На последней странице листа пометка: No 5. 1814 г. '

"Но вот повеял ветр! вот роща зашумела!

"Она зовет тебя под тень свою; приди,

"Вкуси покоя сладость,

"И силы спелыми плодами подкрепи,

"И позабудь на час свою унылу старость,

"Всех смертных горестный удел!"

Так говорил Цефиз, когда увидел друга,

С которым дни младенчества провел.

Восседши посреди покрыта дерном луга,

На мягком берегу прозрачного ручья,

Под корнем дерева, которое склоня

Широки ветви над водами,

Питало странника обильными плодами

И в дол бросало тень кудрявой густотой,

Друзья весь вечер проводили

В беседе, в радости: они счастливы были

Воспоминанием... мечтой...

О сладкая мечта! не ты ли услаждаешь

Всю горесть наших дней, не ты ли их златишь?

Ты прошлое стократ прелестней представляешь

И настоящее тем сладостней творишь.

Меж тем на западе погас палящий день;

По легким облакам лилась с востока тень,

И ночь влекла друзей к покою.

Филинт с дрожащею в очах слезою

То дерево благословил,

Под коего гостеприимной тенью

Отраду счастия вкусил. "Оно твое,

Цефиз воскликнул в умиленьи:

"Оно твое, прими подарок сей, прими!

"Доколе буду жив, труды и попеченье

"Я приложу о нем! Ни зноя, ни зимы

"Не допущу к нему, от бурь его укрою:

"Пусть осенью оно златою

"Подаст тебе румяный плод!"

Они расстались. Круглый год,

Как быстрая река, промчался:

Филинт скончался.

И дерево уже не для него

216

217

Плоды румяны приносило,

Не для него уже и солнце восходило!

Под корнем дерева того,

Где сладкий час они свиданья проводили,

Цефиз гирляндами усыпал гроб его

И предал персть его могиле;

И севши на могильный холм,

Оплакал смерть его, но не жалел о нем;

Ах! он завидовал Филинту,

Завидовал в душе своей:

Он добродетельно провел теченье дней,

И добродетельно наследовал кончину!

С тех самых пор, едва луна

На небе голубом являлась,

Едва окрестная страна

В одежду мрака облекалась:

На гроб Филинта поспешал

Цефиз с расстроенной душою,

О друге там воспоминал

И камень омочал слезою.

Когда ж не веял тихий ветр

И лист в лесу не колыхался,

Нежнее лир из земных недр

Какой-то голос раздавался...

Безвестный глас, священный стон:

Признательность, казалось, он

Нес дружбе плачущей, стенящей и унылой

Во тьме полунощи, над тихою могилой.

И небеса на плод Цефизовых садов

Благословение излили;

И дружбы дерево от ветра и громов

И зноя осенили.

Творен, который все хранит,

Кто злых и добрых дел Свидетель,

Забудет ли когда достойно наградить

Признательность и добродетель?

Весенний Вечер1 (Перевод из ill песни: Le printemps d'un proscrit. Poeme de Michaud).

Летящий сонм часов в теченьи увлекая,

Уж солнце катится, на запад поспешая.

Уснувший ветерок во глубине холмов

Подъемлется, летит, порхает меж цветов;

Там ветви рощицы тенистой колыхает

И росу на поля с деревьев отряхает,

Тут зеркало струит спокойныя реки

И клонит над водой шумящи тростники.

Приметно день растет и небо тмится мглою.

О рощи тихие! убежище покою!

Примите странника под кров своих ветвей,

Да счастие вкушу давнопрошедших дней.

И да в последний раз (о сладкая отрада!)

Внемлю певцам лесов и реву водопада.

День умирающий с вершины дальних гор

На юные цветы бросает нежный взор.

Одеты сумраком, окрестные дубравы

Склонили над рекой верхи свои кудрявы;

И волны, разостлав обширность вод своих,

В прозрачности зыбей изображают их.

Но бледный свет еще сквозь рощу проницает;

Зажженное стекло пожара вид являет;

И аспид, отразив блеск солнечных лучей,

Блестящей кажется лазурью для очей.

Но что? какое вдруг божественное пенье

Приводит дух в восторг и сладкое забвенье?

Так! это ты поешь, певец весенних дней?

Твой глас приятнее и трель твоя звучней,

Когда под сению рождающейся нощи

К гармонии своей склоняешь холмы, рощи...

В безмолвии меж тем паук и там и сям

Раскидывает сеть по ветвям, по цветам;

Пчела, плененная лугов благоуханьем

И тихим ветерка гонимая дыханьем,

С пометкой No 6, 1815 г.

218

219

Летает, носится, сбирая сладкий сок,

С листочков на листки, с цветочка на цветок;

То вдруг, оставя их, по воздуху кружится,

Последним блеском дня желая насладиться,

Пустынный перепел в тоске подобно мне

Унылым голосом приносит дань весне.

Без друга горлица на дереве стенает

И эхо дальнее о милом вопрошает.

Кузнечик, притаясь в зеленой мураве,

Стучит под листьями кустарника в траве;

А кролик, вышедши из норки сокровенной,

Играет в рощице, росою окропленной;

Но вдруг раздался гром из густоты леска:

Несчастной жертвой стал искусного стрелка.

Когда, простершися по голубому своду,

Густая ночь покров опустит на природу,

От суеты гонясь за новой суетой,

Градские жители шумящею толпой

Стремятся в те места, где действие искусства

Обворожает взор и восхищает чувства.

Там тысяча везде расставленных огней

Напоминают день, сокрытый от очей;

Там сера загорясь, пурпуровой стезею,

Со треском возносясь, стремится к эмпирею,

Зажегши воздух весь, сверкает в облаках,

Гремит и сыплется в бесчисленных звездах;

То вдруг подъемлется блестящими столпами,

То вдруг свергается лазурными волнами,

То кажется рекой, которая со скал

Катит со громом вниз пылающий кристал.

Но ах! возможно ли сравнить сие с прелестной

Красою, коею блистает свод небесный,

Когда в час вечера на крыльях ветерка

Колеблются грядой златые облака?

Воображение на них опочивает;

Несчетны призраки оно из них рождает:

То сильного Царя, который весь (в) огне

Летит по небесам на пламенном коне;

То с громом молнии Гиганта в грозной брани,

Вознесша на Олимп свои могучи длани;

То пышные дворцы, то темные леса,

То целы воинства, покрывши небеса,

Которые, сразясь на облаках летящих,

Друг в друга сыплют огнь с мечей своих блестящих.

О древний Оссиан! О Бард геройских лет!

К коль сладостным мечтам твой глас меня влечет!

Когда седой туман, восстав со дна пучины,

Широкой грудию возляжет на долины;

Ты, сев на мшистый холм под кровом ив густых,

Поешь бессмертные дела отцев своих.

Покрыло ль облако вершину мрачна бора,

Ты зришь летящу тень Фингала иль Тренмора;

Дерев ли густоту вечерний ветр потряс,

Ты слышишь плачущей Итоны томный глас;

Свист ветра, шум лесов, о берег бьющи волны,

Утесы дикие, час полночи безмолвны,

Все, словом, все тогда родит в душе твоей

Воспоминания героев и вождей,

Сподвижников твоих побед во днях минувших,

Давно в сырой земле спокойным сном уснувших.

Кто может подлинно без умиленья зреть

Сию простертую по небу мрака сеть,

Сие смешение сиянья с темнотою,

Боренье солнечных лучей с вечерней мглою,

Свет умирающий на теме снежных гор,

Угрюмой синевой одетый дальний бор,

Туманы по полям простерши влажны крыла

И запад весь в огне и яркое светило

В рубиновом венце, в порфире золотой,

И день, час от часу тонущий в тьме густой.

Ирин1 (Идиллия, подражание Клейсту).

В прекрасный летний день, вечернею порой,

Воссевши в легкий челн и сына взяв с собой, По светлу озеру, по вод равнине скляной,

1 На задней обложке целой тетрадки, в которую вписано это стихотворение, имеется подпись (очевидно Фусса): Neujahrsgeschenk. No 7, 1815 г.

220

221

Поплыл седой Ирин ко ближним островам,

Дабы в густой тростник, шумящий по брегам,

Рыбачью кинуть сеть. Меж тем, в дали туманной,

На самом западе румяная заря

Светило дневное спешила скрыть в моря.

От зарева ее кругом пылала бездна,

И яркой полосой покрылись небеса.

"О! как страна сия волшебна и прекрасна!

"О, как божественна природы красота!"

(Воскликнул юноша, душою восхищенный,

Родителем своим из детства наученный

Дивиться чудесам прелестным естества,

Дивиться мудрости и славе Божества).

"Взгляни на лебедя: надмен красой своею,

"Красивый белизной, отваги гордой полн,

"В сияньи златоярких волн

Он, крылья распустя, согнув дугою шею,

"Плывет;

"Багряная струя за ним ложится в след.

"Но обрати глаза на вкруг лежащи виды.

"Какое зрелище открылось пред тобой!

"Тут холмы злачные, там дикие стремнины,

"Здесь мягкой муравой одетые долины,

"Там роща темная, шумяща над рекой.

"Обворожают взор и дух пленяют твой!

"А тамо ветерок прохладный и игривый

"Колеблет и гнетет колосья тучной нивы,

"И жатва золотом струится, как волной;

"А тут высокие утесы, возносящи

"Надменные хребты свои до снежных туч,

"Зари бледнеющей и в море заходящей

"Последний отражают луч.

"О, несравненная и дивная картина!

"Природа щедрая! прекрасная Богиня!

"Не ты ль, не ты ль даришь нам прелестью своей

"Златое счастие и радость ясных дней?"

– Ты прав! ты прав, – вещал Ирин, прервавши сына:

Одна природа нас счастливыми творит,

Коль свято честности уставы наблюдаем, Страстям противимся, пороки побеждаем,

Коль правда нашими устами говорит.

О сын! любезный сын! увы! быть может, скоро

Оставлю я сей свет... и боле не узрю;

Оставлю и тебя, и во страну, в которой

Награда ждет меня, душою воспарю:

Люби, мой друг, люби святую добродетель,

Люби ее отца и матери нежней!

Будь только добрых дел содетель:

С веселым радуйся, с печальным слезы лей;

Для бедных не жалей ни злата, ни совета;

Имеешь малое, и малое отдай;

Трудом и ревностью содействуй благу света!

Но никогда себе награды не желай.

Сноси ты клеветы, обиды равнодушно,

Прощай врагам своим и помышляй о Том,

Кому на небесах и в мире все послушно,

Кто правит всем и кто премудр и благ во всем.

За правду, за Него ты не страшись гоненья;

Страшись одних позорных дел.

Богатство, слава, честь не стоят попеченья:

Спокойство наш удел!

Спокойство лишь одно приятно, вожделенно!

Так мыслил я всегда; так мысля, поседел;

Так мысля, целый век я свой провел блаженно!

Уж близок мой конец, уж восемьдесят крат

Природы видел я блистательный наряд,

И снова зрел луга, красы своей лишенны,

Увядшие поля и рощи обнаженны

Вкруг хижины моей; но дни мои, весне

Подобно золотой, промчались в тишине

На лоне радости, спокойствия и счастья...

Но ах!., и юная весна не без ненастья!

Кто в мире роковых ударов избежал?

Увы, давно ль, давно ль похитила судьбина

Другого у меня любезнейшего сына?

Давно ли в горести я слезы проливал?

Ах! для меня тогда и ясное светило

Во тьме являлося, во тьме и заходило!

222

223

Давно ль, воспомню я, среди спокойных волн

Меня внезапу ветр и буря заставали

И в гневе ярых сил мой легкий, утлый челн

То вдруг в бездонну хлябь, то вдруг до туч кидали?

Во мраке запада сверкал багровый луч,

И страшный гром, гремя по ребрам черных туч,

Из края в край небес пылающих катился;

Сокрылись рыб стада морей во глубину;

Один лишь я во мгле ревущих волн носился,

И каждую считал чудовищем волну,

И в ужасе везде лишь видел смерть одну!

Но Бог в знак тишины простер свою десницу;

Исчезли облака и яркую денницу

Явили в небесах, и разъяренный вал,

Ударясь о брега, в последний восстенал;

И воды, отразясь, блеснули жидким златом,

Повеял по волнам усталым тихий ветр;

И рыбы, появись игривым шумным стадом

Из глубины морей, из тихих водных недр,

Сребристой чешуей лоснясь, блестя, сверкая,

Взыграли в радости по влаге голубой...

Все возвестило мир, отраду и покой!

Прошедши ужасы и бедства забывая,

На солнце красное с восторгом я взирал

И к Богу, моему Спасителю, взывая,

Восхитился душой и слезы проливал...

Но вот уже меня могила ожидает,

Могила, тихое пристанище пловцов!

Отрадно к ней мудрец желанье простирает;

Он видит в ней от бурь житейских верный кров,

Спокоен, радостен, безоблачен и ясен

Последний будет час счастливых дней моих;

Как утро вешнее, величествен, прекрасен;

Как полдень летния погоды, светл и тих,

О, старости моей отрада! сын бесценный!

Будь добродетели любитель неизменный!

Да видя красоту души твоей благой,

Сойду в безмолвный гроб нетрепетной ногой!

При сем, на грудь отца склоняся в умиленьи,

224

Воскликнул юноша: "Нет! нет! родитель мой!

"Ты не умрешь еще: Святое Провиденье

"Тебя мне сохранит в отраду, в утешенье".

И слезы полились из глаз его рекой.