Текст книги "Молить о Шрамах (ЛП)"

Автор книги: К. В. Роуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава 10

Маверик ударяет кулаком по столу между нами, отчего наши стаканы дребезжат. Его глаза сузились и стали красными, и я вижу вены на его предплечьях. Я чувствую запах травки, которую он курил до моего прихода. Но в последнее время ее требуется все больше и больше, чтобы успокоить холодность Мава.

– Я же говорил тебе, что не доверяю тебе ее, мать твою, – рычит он на меня.

Я ничего не говорю. Я просто обхватываю пальцами свой стакан, подношу виски к губам и глотаю его, уже не морщась от вкуса. Это уже третья моя рюмка за это поганое субботнее утро. Я больше ни на что не морщусь.

– Как, блядь, она выбралась из твоего гребаного дома?

Я улыбаюсь на этот вопрос, смотрю на Мава, но не вижу его. Не вижу ничего в его доме. Я вижу ее, бегущую по лесу за нашим тупиком, возможно, не совсем трезвую, думающую, как ей вернуть свою хорошенькую маленькую задницу к трахающемуся Джеремайе Рейну.

– Ну, Мав, видишь, она открыла дверь, – я вскидываю руки, мой напиток плещется, а я все еще улыбаюсь. – И ушла, – я подмигиваю ему. – Иногда нет никакого грандиозного плана. Иногда все так просто. Ты просто уходишь.

Я ставлю свой напиток, сжимаю руки вместе. Я сосредотачиваюсь на нем, когда он смотрит на меня, опираясь локтями на стол, подложив руку под подбородок, его губы разошлись.

– Ты… ты, блядь, шутишь?

Я не отвечаю.

– И почему, блядь, ты ее не остановил?

– Я спал.

– Ты… спал? Ты не подумал, не знаю, поставить гребаную сигнализацию?

Я пожимаю плечами.

– Ты, кажется, очень переживаешь по этому поводу, Мав…

– А ты нет? – рычит он на меня.

О, я более чем чертовски напряжен. Но самолет моего отца приземляется сегодня. Хочу ли я видеть ее в своем доме? Да. Хочу ли я, чтобы она была в руках отца? Пока нет.

Мав снова хлопает кулаком по столу, когда я не отвечаю ему.

Я не должен был отправлять охранников отца из церкви домой, они могли бы быть здесь через несколько секунд. Я не должен был оставлять своих в Либере. Но у отца были встречи в Москве, и я знал, что это мой шанс в Санктуме. Заставить ее вспомнить в комнате разврата. Чтобы она вспомнила все, что они хотели, чтобы она забыла. Все, что она хотела забыть.

И она была нужна мне на той вечеринке. Как бы я не хотел, чтобы мой отец получил ее в свои руки, я также не хочу, чтобы это сделал кто-то другой.

– Что она видела? – спрашивает Мав, его тон стал мягче.

Я пожимаю плечами.

– Ты, блядь, не знаешь? Все это в Либере, а ты не знаешь? – его вспыльчивость нарастает.

Я не могу найти в себе силы на это.

– Ты ведь понимаешь, что это значит, не так ли?

Я откидываюсь на спинку стула в столовой, складываю руки, откидываю голову назад.

– Это значит, что когда Доминус вернется на территорию США, он сам найдет ее и свернет ей гребаную шею, – продолжает Мав.

Мои кулаки сжимаются. Я молчу.

– Он давал тебе шанс, блядь, снова и снова. Чтобы доказать свою правоту, – Мав насмехается с отвращением. – Он дал нам передышку после того, как мы проебали Смерть любовника в прошлом году. Но не в этот раз, – он стучит костяшками пальцев по столу. – Не для Жертвенника. Он собирается убить ее. И он заставит тебя смотреть.

Я закрываю глаза.

– Он собирается обезглавить ее, возможно, в буквальном смысле слова…

Я делаю глубокий вдох.

– Может быть, заставит нас всех по очереди…

Мои глаза открываются, и на секунду я не вижу ничего, кроме красного цвета, когда я ныряю через гребаный стол Маверика, делаю выпад в его сторону, посылая его и его стул назад на темный деревянный пол. Стаканы на столе разбиваются рядом с нами, и мои руки нащупывают его горло.

Его глаза сузились, на его лице нет удивления. Я впиваюсь пальцами сильнее, оскалив зубы.

– Не надо, – рычу я на него и вижу, как напрягаются мои собственные вены на коже. Я крепче сжимаю его шею, и он ухмыляется, его лицо становится красным. – Не надо, – повторяю я, – и если ты еще хоть раз, блядь, прикоснешься к ней, если не сможешь оторвать от нее свои чертовы глаза, я сам тебя убью.

Маверик – мой брат.

Vita morteque fratres. Братья в жизни и смерти.

Это ничего не меняет в моих словах. Я пошлю его на смерть, если придется.

Глава 11

Мы едем в тишине, единственный звук – теплый воздух, дующий из климатической системы Mercedes, и дорога под шинами. Суббота, обед, и улицы Александрии почти пусты.

Я не знаю, куда мы едем, и не спрашиваю. Николас дал мне серую толстовку на молнии, и я держу руки в карманах, сапоги, которые Люцифер бросил мне, пока я оставалась у него дома, свернулись подо мной.

Я нашла телефон-автомат. Нашла немного мелочи в щели для возврата. Я чертовски устала, но я сделала это.

Я побежала. Снова.

Я еще не уверена, что пожалею об этом.

На Николасе баскетбольные шорты, хотя сейчас гребаный ноябрь, и плотная футболка с длинным рукавом, чтобы скрыть шрамы на руках от матери. Его светлые волосы выглядят немного длиннее, чем обычно, но его кожа все еще загорелая, какой-то странный ген, о котором я не знала, что белые люди могут обладать.

Я знаю, что у него есть убежище в городе. Но я также знаю, что Джеремайя знает, где оно. И если я увижу своего брата сегодня… ну, кто-то наверняка умрет, и это точно буду не я. Я могу скучать по нему и ненавидеть его в одно и то же время. Я могу хотеть, чтобы он жил, и молиться, чтобы он держался от меня подальше.

Мои чувства к Джеремайи не слишком отличаются от моих чувств к Люциферу, и это заставляет меня чувствовать себя… мерзко.

Николас сворачивает в жилой комплекс, красивые многоэтажки с парковкой, полной роскошных автомобилей. Он подъезжает к задней части комплекса, заезжает на место и выключает внедорожник. Это не то убежище, которое он держал, когда жил в Ордене Дождя. Должно быть, это его временный новый дом.

Я чувствую, как он смотрит на меня, но я смотрю на высокие кирпичные здания, на маленькие симпатичные балкончики, на многих из которых растения свисают опасно высоко вверх, на патио, расставленные вокруг стеклянных столиков.

Какая нормальная, мать её, жизнь у некоторых людей. Как хорошо, должно быть.

– Его здесь нет, – говорит Николас через мгновение, его голос низкий.

Я понимаю, что затаила дыхание, вероятно, ожидая, что он скажет именно это. Я выдыхаю, откидываю голову назад на его кожаное сиденье.

– Хорошо. Интересно, знает ли он, что я его уже видела?

– Хочешь зайти? – спрашивает меня Николас, и его голос звучит неуверенно.

Я смотрю на него.

– Нет, я решила вздремнуть здесь.

Он моргает, как будто не уверен, серьезно я говорю или нет. Черт, я тоже не уверена. Он и меня наебал. Но потом он качает головой и тянется к дверной ручке.

– Пойдем, Сидни. Давай поговорим.

– Хорошо, Ники.

И мы вместе заходим в его дом, поднимаемся на лифте на последний этаж, потому что это само собой разумеется, а потом он впускает меня в свою чистую квартиру, и я чувствую, что я здесь самая антисанитарная вещь после того, что случилось в лесу. Быть прикованной к кровати Мейхема.

То, что случилось в Санктуме.

Я выкидываю эту мысль далеко-далеко из головы.

Николас закрывает дверь на замок и засов, и я благодарна ему за это. Я также вижу пистолет в фойе, на декоративном столике. Ничего удивительного. Но он не трогает его, только кладет ключи, и мы вместе идем в гостиную. Он включает свет над нами, садится в кресло, а я опускаюсь на плюшевую кожаную кушетку напротив короткого стеклянного столика между нами. Я смотрю на балкон, вспоминаю, как Джеремайя и Люцифер дрались на таком же балконе. Помню, как я кричала на брата. Помню, как он носил маску, которая делала его похожим на Бэтмена.

Обиженного сироту, который стал хозяином города.

Не так далеко от правды.

Я вижу город Александрию, раскинувшийся вдали, но мы достаточно далеко, и я не чувствую паники, что кто-то найдет меня здесь. Если только Николас не сделает им личное приглашение.

– Где ты была? – начинает Николас. Как будто это важно. Он переоформил документы на отель обратно на имя моего брата, и с тех пор я ничего о нем не слышала. Вернее, он не слышал обо мне. Наше отдаление было моим выбором. Возможно, я пожалею о том, что закрыла его.

Мой желудок урчит, а его брови взлетают вверх.

– Или ты хочешь сначала перекусить?

Я смотрю на него, и в уголках его глубоких карих глаз появляется забавная складка, как будто он точно знает, о чем я думаю. Отвали.

– Где мой брат?

Это его удивляет. Он моргает, откидывается в кресле, проводит руками по своим шортам. Мы оба все еще в обуви, хотя его квартира покрыта светлым ковром кремового цвета. Кажется, что это невежливо носить обувь в помещении. Но я слишком устала, чтобы беспокоиться.

Здесь чисто, но я понимаю, что это скорее потому, что здесь почти ничего нет, чем потому, что Николас проделал огромную работу по уборке.

– Я не знаю, – отвечает Николас через мгновение, его глаза смотрят на мои. Я не могу понять, лжет ли он.

– Не знаешь? – спрашиваю я, наклоняя голову. Мои ноги скрещены, и я жалею, что на мне нет ничего, кроме заношенных треников Люцифера. – Почему бы нам не сыграть в игру?

Он знает, в какую игру, но он не кусается. Пока не кусается.

– Что они сделали с тобой? – спрашивает он.

Я качаю головой.

– Я не буду сейчас об этом говорить. Главное, что я в порядке.

Он вздыхает. Закатывает глаза.

– Продолжай, – он делает жест в мою сторону, уголки его рта растягиваются в улыбку. – Но прежде чем ты потратишь один из своих пяти вопросов, я не знаю, где твой брат.

Я решаю, что верю ему лишь наполовину. Он может не знать точно, где он находится, но он знает, как с ним связаться.

'Да или нет' – это именно то, что звучит. Никаких объяснений. Только пять вопросов – да или нет.

Я тщательно обдумываю вопрос, пожевав губу. Я отказываюсь думать о своей позавчерашней поездке. Я отказываюсь думать о Кейне и Майхеме внутри меня. Люцифере у меня за спиной.

Мило, что ты думаешь, будто мне не все равно, кто тебя трахает.

Когда он прижал Мейхема к стене, приставив лампу к его горлу, ему, похоже, было похуй. Когда он выдернул меня из бассейна, угрожая Лондону, ему, похоже, было похуй.

Но мой брат тоже такой. Усиленно играет в игры разума. Заставляет тебя думать, что ему не все равно. Они оба похожи и в другом.

Им на все наплевать.

– Я как-то связана с 6, кроме моей связи с Джеремаей?

Это сложный вопрос, на который Николас может легко солгать, если запутает его в своих мыслях, но я надеюсь, что он мне что-нибудь ответит. Я надеюсь, что есть какая-то маленькая часть его, которая действительно заботится обо мне. Которая не просто притворяется ради моего брата.

Он двигается на своем месте, глядя вниз на свои кроссовки.

– Да.

Я чувствую, как что-то холодное скользит в моем нутре, и мне трудно дышать. Я сжимаю кулаки в карманах и думаю о Люцифере, хотя мне этого не хочется. О том, как мы встретились на перекрестке. О его первых словах, сказанных мне.

Я думаю, ты должна была пойти со мной.

Я сглатываю, чувствуя, что меня снова может тошнить. Я уже говорила ему, что в ту ночь он был моей дрожью. Я планировала покончить с собой, и точно так же, как он вздрагивал от пустого пистолета, приставленного к его голове, когда пытался совершить самоубийство, он был моим вздрагиванием.

Но он не был моим вздрагиванием. Он был моим промахом.

– Где мой брат? – спрашиваю я снова.

Николас подмигивает мне.

– Ни да, ни нет, Сид.

Я хочу сказать: – Пошел ты, но не делаю этого. Вместо этого я провожу языком по зубам и слегка киваю ему.

– Верно, – я вздыхаю. – Ты поддерживал с ним контакт после того, как сгорел отель?

– Да.

Нисколько не удивительно. Мне интересно, кто сгорел вместе с ним, и я думаю о Трее, Монике, Честити. Но я не спрашиваю. Смерть была в моей жизни долгое, долгое время. Я виню это в том, почему я не могу чувствовать себя так, как должна. Хотя, возможно, правда еще хуже. Обычно так всегда и бывает. Может быть, я такая же психопатка, как и мой брат.

– Ты знаешь, что он приходил ко мне несколько ночей назад?

Николас вскинул бровь.

– Нет.

Может быть, они не так близки, как я думала. Может быть, Джеремайя любит держать свои самые глубокие грехи в темноте.

Я делаю глубокий вдох. Осталось два вопроса. Мне нужно сделать так, чтобы они были засчитаны.

– Ты знаешь, почему 6 или Несвятые ищут меня?

Он смотрит на меня с минуту, как будто изучает меня. Но он должен что-то знать. Он был с моим братом еще до того, как у Джеремаи появился дурацкий Орден Дождя. Они были, по крайней мере, в моих глазах, лучшими друзьями. Но, возможно, на самом деле это не так. Может быть, Николас был просто сотрудником. Тот, кто прикрывал спину своего босса до конца, до такой степени, что он лгал мне о том, кто на самом деле напал на меня в ту ночь Смерти Любовника.

– Нет, – отвечает он после долгого мгновения.

Верю ли я ему? Я не знаю.

Я не свожу с него взгляда, и наконец он пожимает плечами.

– Я знаю, что они хотят тебя. Я не знаю почему.

Нас таких двое. Последний вопрос.

– Я родилась в Калифорнии?

Он хмурится, и я уже знаю ответ, прежде чем он его произнесет.

– Я не знаю, – он качает головой, наша игра окончена. – Почему?

Потому что если лекция Риа была точной, это значит, что Маликовы живут в Северной Каролине уже очень, очень давно. И ни Джеремайя, ни я не родились здесь, так откуда они могут знать меня? Насколько я знаю, ни один из моих приемных родителей – ни больной, ни здоровый – не состоял в тайном культе.

Позаботьтесь об этом.

Мужчина с голубыми глазами, сын с такими же. Последний из них был моим ангелом.

Я прогоняю воспоминания. Это не реально. Ничего из этого не реально. Больше нет.

И даже если бы это было так… кем, блядь, я могу быть для любого из них? Кем они являются для меня? Мои худшие кошмары?

Я закрываю глаза, откидываюсь на спинку дивана Николаса, и все, что я вижу, это лицо Люцифера в ту первую ночь, когда мы встретились. Мой дьявол, не утруждающий себя маскировкой.

– Ты устала, Сидни?

Я пристально смотрю на Николаса, не открывая глаз.

– Да, Ники. Я всегда чертовски уставшая.

Когда я просыпаюсь от звуков знакомого голоса в гостиной, за пределами гостевой спальни, в которой поселил меня Николас, я понимаю, что должна была догадаться. Я понимаю, что снова была идиоткой, доверившись мальчику, который не заслуживает доверия. Как бы Николас ни притворялся, что заботится обо мне, он всегда был и будет предан Джеремайе Рейну.

Мой взгляд метнулся к ножу на комоде, который Николас одолжил мне, потому что очевидно, что он чертов дурак. Затаив дыхание, я сбрасываю простыни и спускаю ноги на пол, равномерно распределяя свой вес на цыпочках, не желая, чтобы пол скрипел подо мной. Но мой брат все еще разговаривает, так что звук его собственного голоса должен заглушить любые звуки от меня. Ему всегда нравилось слушать, как он говорит.

Я беру нож с комода и освобождаю лезвие.

На мне хлопковые шорты и черная футболка, обе слишком большие, любезно предоставленные Николасом, чтобы я могла выбраться из дерьма Люцифера. Одеть меня, накормить, предать, дать смыть грехи.

Глупо, глупо, глупо.

Николас не предупредил меня, что я проснусь львом в его логове.

Я крепче сжимаю нож, делаю спокойный вдох.

Здесь есть окно, но мы на двадцатом этаже, так что это не вариант. Кроме того, я устала бежать. Я либо выпотрошу Джеремайю, либо он позволит мне уйти, но больше я от него не убегу.

Я открываю дверь, держа нож наготове.

Тишина встречает меня с другой стороны. Из окна балкона я вижу, что солнце только что взошло. Я спала весь гребаный день и ночь.

Сегодня воскресенье, напоминаю я себе, пытаясь удержать контроль над этим фрик-шоу, которое стало моей жизнью.

Николас встает со стула, на котором он сидел вчера, когда мы играли – Да или нет, а Джеремайя облокотился на диван, положив одну руку на спинку, и смотрит на меня.

Он выглядит ужасно, хуже, чем в отеле.

Его бледно-зеленые глаза подведены красным, под ними размазаны тени, а его каштановые волосы немного длиннее той короткой, аккуратной длины, которую он обычно держит. Я с удивлением замечаю, что они волнистые, местами почти кудрявые.

Не думай о Люцифере, говорю я себе, что, конечно, только заставляет меня думать о нем еще больше.

Видя брата таким, при свете, когда я не так пьяна, не так напугана его ртом на моем, я вбираю его в себя. Раны на его лице, где из него выбили дерьмо Несвятые, зажили, только порез над бровью, который выглядит так, будто на него наложили швы. Раны от того, что я выбила из него дерьмо после того, как он меня поцеловал, тоже видны. Все еще распухший нос. Синяки на шее.

На нем темно-зеленая футболка и темные джинсы, сверху кожаная куртка.

Его глаза пробегают вверх и вниз по моему телу, внимательно изучая мою одолженную одежду, и я чувствую, что мое лицо пылает.

Я смотрю на Николаса, потому что так проще.

– Какого хрена? – я плюю на него, от злости моя кровь стучит так сильно, что болит голова. Злость смешалась со страхом. Я не хочу быть рядом с братом. Не сейчас. Не так скоро.

Мне нужно подумать.

Николас скрещивает руки, его взгляд переходит с ножа на моего брата и снова на меня.

– Сид, – начинает он, пытаясь успокоить меня, – это не то, что ты думаешь…

Я дико вскидываю одну руку в сторону Джеремайи, но не смотрю на него.

– Если только я не галлюцинирую этого мудака в твоей гостиной прямо сейчас, это именно то, что я, блядь, думаю! – я делаю шаг вперед, мои босые ноги погружаются в ковер. – Я тебе поверила! – я качаю головой, делаю успокаивающий вдох. – Конечно, я не должна была, учитывая, что ты даже не потрудился сказать мне, что мой собственный брат напал на меня.

В гостиной воцаряется тишина. Я понимаю, что у Николаса даже нет телевизора, что очень жаль, потому что если бы он был, я бы выбросил его с гребаного балкона, прежде чем выкинуть обоих этих идиотов. Или, может быть, после, чтобы он мог ударить их по дороге вниз.

– Сид, – тихо говорит Джеремайя.

Я закрываю глаза от его голоса, как будто он может исчезнуть, когда я открою их снова.

Мальчик с зелеными глазами, кровь на его руках, угрожает вернуться в мое сознание, но я снова ставлю плотину. Я держу ее уже более десяти лет. Ему не удастся ее разрушить. Люцифер мог попытаться, но он не представляет, насколько я могу быть стойкой.

Люцифер хочет контроля.

Джеремайя жаждет его.

Они оба могут взять то, что хотят, но никто из них не заберет у меня мой собственный разум.

– Сид, – снова говорит он, его голос нежен, – прости, что я…

Мои глаза распахиваются, встречаясь с его бледно-зелеными глазами.

– Ты сожалеешь? Ты случайно не принес открытку с поздравлениями? – я подхожу ближе, нож все еще зажат в моей руке. К моему больному, извращенному удовлетворению, его глаза переходят на нож, прежде чем снова встретиться с моими, и его загорелая кожа бледнеет. Он думает, что научил меня пользоваться этим ножом. Он думает, что видел все, что я могу с ним сделать.

Ты думаешь, что Кристоф первый человек, которого ты пырнула ножом, говорит голос в моей голове.

Я игнорирую его, сосредотачиваясь на Джеремайи, не позволяя этим воспоминаниям проникнуть в мой мозг.

– Ты принес цветы? – дразню я его. – Записку – Прости, сестренка, я чуть не трахнул тебя снова?

Он встает на ноги, отступает от дивана, который разделяет нас. Он смотрит в потолок, а я любуюсь его тощей челюстью, впадиной горла. Он делает это, смотрит так вверх, когда ему есть что сказать, но он не хочет говорить, но он уже сделал достаточно этого дерьма. Рассказывать мне дерьмо, которое он не должен говорить.

Я подхожу к дивану и вонзаю нож в спинку кожаной обивки.

Николас кричит: – Какого хрена, Сид? а я смеюсь, и Джеремайя опускает подбородок, чтобы посмотреть, что я сделала.

– Меньшее из того, что ты мне должен, это чертов кожаный диван, – рычу я на Николаса, прежде чем провести ножом по коже, разрывая ее по всей длине, и с удовлетворением наблюдаю, как белая подушка вырывается из разрыва. Я вижу, как Николас смотрит на меня, его руки по-прежнему скрещены, но он не говорит ни слова.

А Джеремайя только ухмыляется.

Я должна была знать. Я должна была, блядь, знать, что что-то вроде этого сделает его только счастливым.

Я вытаскиваю нож, переворачиваю его в руке, так что моя ладонь оказывается вокруг лезвия.

Улыбка Джеремайи исчезает с его лица, глаза сужаются, когда он делает шаг ближе. Я слышу резкий вздох Николаса.

Мы оба можем испачкать руки, брат.

– Теперь не так смешно, да? – поддразниваю я Джеремайю. Я сжимаю лезвие в ладони до жжения. Пока не осознаю, что порезалась. Я не осмеливаюсь посмотреть, сжимая его еще сильнее.

– Сид, – говорит Джеремайя и подходит ближе, его колени ударяются о диван. Его руки сжаты в кулаки. – Сид, пожалуйста…

– Пожалуйста, что? – я поднимаю дрожащую руку, роняя нож на пол. Надеюсь, что моя кровь запятнает этот ковер. Уголком глаза я вижу, что моя рука покрыта багровой полосой, и чувствую ее тепло, просачивающееся по ладони, по запястью. Но кровь никогда не беспокоила меня. Монстр, стоящий передо мной, позаботился об этом, потому что он не знал, что я уже видела достаточно крови, чтобы хватило на всю жизнь. Чтобы сделать меня невосприимчивым к содержимому тела. – Пожалуйста, что, Джеремайя?

Его глаза переходят с моей руки на меня, и его брови нахмурены с выражением искреннего беспокойства. Он всегда умел вести себя так, будто ему не наплевать.

– Мне так жаль, Сид, – тихо говорит он. Его глаза снова переходят на мою руку, а затем на меня. – Пожалуйста, не делай себе больно из-за того, что я с тобой сделал.

Я смеюсь, и это звучит болезненно и извращенно для моих собственных ушей.

– Ты сделал мне достаточно больно для нас обоих, так что ли? – я дразню его. Я наклоняюсь, снова беру нож, и когда я выпрямляюсь, Джеремайя уже на диване. Он перепрыгивает через край и оказывается прямо передо мной, так близко, что я чувствую запах кожи его куртки, и я застываю от его близости, думая о том, что он сделал со мной. Не только о том, что я не могу вспомнить, в психушке, но и обо всем последующем. О трупах, крови и его угрозах Кристофу. Первый человек, которого я помню, ударила ножом.

Потому что остальные… нет.

Нет.

– Дай мне нож, Сид, – тихо говорит он, протягивая руку ладонью вверх.

Я чувствую, как мои колени дрожат под ногами, когда я смотрю на своего старшего брата. Того, кто причинил мне больше боли, чем кто-либо другой в мире. Не потому, что он был хуже. Но потому, что я была достаточно глупая, чтобы любить его. Поверить, что наша любовь спасет нас обоих.

Он не спас меня.

Он проклял меня.

– Нет.

– Сид, – говорит он, протягивая ко мне руку, его ладонь обхватывает мою руку, голая кожа на моей. Я чувствую, как мой желудок вздрагивает от его прикосновения, и все же я не могу пошевелиться. Не могу отвести от него взгляд. – Дай мне нож, Сид.

Он в моей окровавленной руке, и я не хочу отдавать его, но мне трудно дышать. И когда Джеремайя делает еще один шаг ко мне, я чувствую, что могу рухнуть. Под тяжестью того, чем мы могли бы быть. Под тяжестью того, во что он превратился. Во что он превратил меня. Хуже, чем я была.

Он тянется к лезвию той рукой, которая не обхватывает мою руку.

– Дай мне его, Сид, и я расскажу тебе все, хорошо? Я обещаю, я расскажу тебе все.

Когда он тянется ближе, я вижу его запястья, кожаную куртку, обтягивающую его мускулистое предплечье. Я вижу там линии, три сердитых красных вертикальных пореза, которые исчезают в куртке, и понимаю, что они ни за что на свете не были случайными.

Мои глаза встречаются с его глазами, и он замирает.

Его хватка на моей руке крепнет, но он опускает другую руку. Я вижу, как дрожат его губы, как подрагивает его горло, когда мы смотрим друг на друга, каким-то образом связанные этим больным горем. Эта ненависть к себе.

Мой брат пытался покончить с собой.

Мой прекрасный, сломленный брат приставил лезвие к своему запястью.

– Когда? – спрашиваю я его, мой голос – шепот.

Он открывает рот, закрывает его, и я понимаю, что впервые в жизни он потерял дар речи. Он не хотел, чтобы я это видела? Он не хотел, чтобы я знала? Или это просто манипуляция Джеремайи в лучшем ее проявлении?

Я делаю шаг назад, вырываясь из его хватки.

Он опускает рукав.

– Пойдем со мной сегодня вечером, Сид. Позволь мне показать тебе кое-что, всего одну вещь, а потом я…

Он не хочет говорить об этом.

Ну и хрен с ним, я тоже не хочу.

Я качаю головой, прерывая его.

– Нет, – я повторяю это снова, чтобы убедить себя: – Нет. Я не… я никуда с тобой не пойду. Я ничего не буду с тобой делать. Он снимает куртку. Медленно, как будто раздевается для любовницы. Я слышу, как Николас ругается под нос из другого конца комнаты, и все это время мой брат не сводит с меня глаз.

Он сбрасывает куртку. Его темно-зеленая футболка врезается в предплечья, но этого достаточно. Достаточно, чтобы я очень, очень ясно увидела, что он сделал с собой. Там три линии, глубокие, грубые и выглядящие так, как будто они могут лопнуть в любую минуту. Как будто ему должны были наложить швы, но я не вижу никаких признаков этого.

Я не могу отвести взгляд.

– Видишь, Сид, ты мне не безразлична.

Я прижимаю руку ко рту, роняю нож, делаю еще один шаг назад.

– Мне всегда было не наплевать на тебя. Я готов пролить за тебя кровь. Убить ради тебя, – он подходит ближе, тянется к моей дрожащей руке, отводит ее от моего рта, к своей груди. – Я бы умер за тебя, Сид.

Мои глаза медленно находят его глаза, мое дыхание становится поверхностным. Я чувствую, как бьется его сердце под моей рукой.

– Что бы он сделал для тебя, Сид? Что бы сделал Люцифер Маликов для тебя? – он притягивает меня к себе, положив руку на мою спину. Его губы прижимаются к моему лбу. – Ты заслуживаешь весь мир. Я сожгу его дотла, прежде чем позволю кому-то дать тебе меньше.

Я все еще в его объятиях. Он обнимает меня обеими руками, и, как я делала много раз до этого, я кладу обе руки ему на грудь, пытаясь сохранить пространство между нами. Пытаясь не поддаться извращенному миру Джеремайи Рейна и тому, как он взорвал мою жизнь. Пытаюсь сохранить дистанцию между мальчиком, которого я хотела видеть своим братом, и мальчиком, которого я получила, который на самом деле вовсе не мальчик. Он монстр с такой темной ямой, где должна быть его душа, что я не думаю, что она когда-нибудь заполнится. Она просто может проглотить меня целиком.

– Отойди от меня, – шепчу я, но знаю, что недостаточно сильно давлю. Я не пытаюсь достаточно сильно. Моя кровь просачивается на его футболку. Кажется, его это не волнует.

Он всегда хотел, чтобы я истекала кровью ради него.

– Позволь мне помочь тебе, Сид. Пожалуйста, – шепчет он мне в волосы. Его сердце стучит под моими ладонями, как будто он в таком же противоречии, как и я. Такой же растерянный.

– Что? – спрашиваю я. Моя голова прижата к его плечу, глаза плотно закрыты. Я не должна быть так близко, но часть меня надеется, что он покажет мне что-то, что сделает все это лучше. Может быть, мы снова сможем стать командой, Орденом Дождя против всего мира. Потому что, хотя я ненавидела этот отель и эту жизнь, какая-то сломанная часть меня любила безопасность, которую он мне дал.

– Сегодня вечером я хочу, чтобы ты кое-что увидела. Прежде чем ты выберешь его, прежде чем ты вычеркнешь меня, я хочу, чтобы ты кое-что увидела.

Я сглатываю комок в горле и позволяю своим рукам опуститься по бокам. Джеремайя сжимает меня крепче.

– Хорошо.

Это слово звучит странно для моих ушей. Я должна сказать – нет. Я должна уйти и никогда не возвращаться, никогда больше не видеть ни Николаса, ни Джеремайю, ни кого-либо, связанного с этим миром. Я не должна верить в лучшее, что есть у моего брата, не после того, как я видела худшее. А худшее – это все, что у него есть. Все, что он есть.

Джеремайя, кажется, сдувается подо мной, но он притягивает меня еще ближе, его подбородок упирается в мою голову.

– Сегодня вечером, – шепчу я, глаза все еще плотно закрыты. – И это все.

Он прижимается ко мне, но затем я чувствую, как его подбородок двигается, когда он кивает.

– Сегодня вечером, – соглашается он. Но Джеремайя всегда был хорошим лжецом.