Текст книги "Алиби Алисы"

Автор книги: К. Дж. Скьюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Глава четырнадцатая

Пятница, 1 ноября

Нашла в интернете список вещей, которыми человек, желающий свести счеты с жизнью, должен озаботиться. Первым пунктом значится: подумайте о тех, кто останется после вас.

Слава богу, что Эмили – это просто кукла и мне не надо переживать о ней или оставлять ее на чьем-то пороге. Поэтому я просто заворачиваю ее в одеяло, засовываю в гардероб и закрываю дверь.

Вот кошки – другое дело. О них я должна позаботиться.

В 12:15 приезжает фургон из приюта для животных, и мужчина в синей униформе достает из фургона две большие клетки. Его зовут Шон Лоулэцд. Я уже видела его, когда в прошлом месяце относила в приют утку. Он выглядит очень молодо, но оказывается, что мы с ним ровесники.

– Я работаю там уже три года. Мне нравится эта работа. «Люблю животных.

– Я тоже, – отвечаю я и протягиваю ему кружку с чаем.

– Мне кажется, я видел вас в приюте. Вы не приносили кого-то несколько недель назад?

– Утку, – говорю я. – У нее было сломано крыло. Мне кажется, ее сбила машина.

– Ага, – его лицо светлеет. – Так и думал.

– С ней теперь все в порядке?

– Мы всегда очень стараемся, – хмурится он. – Но сломанное крыло лечить не так-то просто. Извините.

– Да ничего, – говорю я. – Она ведь не была моей подругой.

Шон смеется. У него вьющиеся каштановые волосы и добрые глаза. Я тоже начинаю смеяться.

– Так сколько всего у вас кошек?

– Вообще-то они не совсем мои. Я подобрала их на улице, они все были ужасно голодные.

– Понятно, – улыбается он. – Значит, их вы тоже спасли?

– Да, спасла. Вон та белая сидела на дереве. Эти две прятались под мусорным баком на набережной. Они были такие тощие! Я накормила их, расчесала. Обработала от блох.

– Было бы лучше, если бы вы сразу позвонили нам. Несколько семей уже давно беспокоятся.

– Что, правда?

– Правда. И объявления везде расклеены. Некоторые даже приходили к нам и спрашивали, не у нас ли они.

– Это были дети?

– Хм… Был по крайней мере один ребенок. Ну ничего, они будут довольны, что их кошки были в хороших руках.

Он так добродушен и так дружелюбен, что я не выдерживаю и говорю:

– У меня есть еще.

– Что еще? – спрашивает он, прихлебывая чаи.

– Кошки.

– Где?

– Здесь.

– Сколько?

Парочка.

– Две?

– Три.

– Так…

– Вообще-то четыре. Но это все. Их у меня всего семь.

Шон выглядит так, словно проглотил язык.

– Принцесса Табита немного поправилась, но они ее определенно недокармливали. А у Принца Руперта был конъюнктивит, и я его лечила.

– Почему бы вам просто не принести их к нам? Зачем вам было нужно это беспокойство и все эти дополнительные расходы?

– Мне было нужно… о ком-нибудь заботиться.

– Понимаю. Я знаю, что вы имеете в виду, – говорит он, допивая чай. – Если вы мне покажете, где они, я погружу их всех в фургон. Думаю, клеток хватит. Разве что двух самых маленьких придется поместить в одну. Ну да это ничего – приют совсем недалеко.

– Вы не будете звонить в полицию?

– Что? – спрашивает он, поворачиваясь ко мне.

– Вообще-то я их похитила.

– Я как бы должен, – хмурится он. – Но ведь вы их возвращаете. И вы так хорошо за ними ухаживали…

Шон улыбается мне, и я улыбаюсь ему в ответ.

Следующие двадцать минут заняты облавой на кошек, и каждый раз, закрывая дверь клетки, я плачу. Просовываю им угощение и шепчу, что для меня было честью ухаживать за ними, но стараюсь, чтобы этого не услышал Шон и не подумал, что я совсем уже сумасшедшая.

Мы находим всех, кроме Герцогини. Ее нет ни на одном из ее обычных мест – ни под моей кроватью, ни на спинке дивана, ни на стопке полотенец в ванной комнате, – и тут до меня доходит, что я не видела ее уже пару дней. Не знаю почему, но искать ее вместе с Шоном очень приятно. И хотя, скорее всего, он думает, что я просто сумасшедшая, которая крадет кошек, живет как свинья и держит в гардеробе куклу, похожую на ребенка, мне с ним приятно. Хорошо провести вместе с кем-то это последнее утро. Так мне гораздо легче расставаться с кошками.

Последней в фургон отправляется Таллула. Я смотрю, как Шон закрывает дверь фургона и возвращается к крыльцу.

– Дело сделано, – объявляет он. – Не хотите оставить мне свой номер телефона на случай, если кто-нибудь соберется поблагодарить вас?

– Гм. Пожалуй, нет, – отвечаю я.

– Окей. Если Герцогиня найдется, звякните мне. – Он роется в кармане своей форменной куртки и протягивает мне визитку.

– Шон Лоулэнд, инспектор приюта для животных, – читаю я. А вот и номер.

– Это мой мобильный, так что, если она появится, я сразу приеду и заберу ее.

– Окей. Спасибо.

– Извините, но я не запомнил вашего имени, – говорит он.

Что-то в его взгляде побуждает меня сказать ему правду.

– Меня зовут Алиса. Алиса Клементина Кемп.

– Вот это да! – лицо его снова озаряется. – Такое звонкое имя!

– Спасибо, – отвечаю я и краснею.

– Окей. Мне пора, еще раз спасибо, что так хорошо смотрели за кошками. Надеюсь, что Герцогиня вскоре объявится.

– Я тоже, – краснею я еще сильнее. Только бы он не заметил. – Спасибо вам.

Он вдруг тоже краснеет, но через мгновение мы оба уже улыбаемся. Он протягивает мне пару буклетов. На одном из них, озаглавленном «Спасибо друзьям животных», изображена собака, которая держит большие пальцы вверх. Другой целиком посвящен тому, как взять себе бездомное животное.

– Если за Герцогиней никто не придет, мне кажется, вам стоит оформить ее на себя. Я вот недавно взял себе собаку.

– Правда?

– Да. Терьера по кличке Артур. Совершенный негодяй. Иногда он ездит со мной, но сегодня у него операция, ну, вы понимаете.

– Ах…

– Ничего. Так ему будет лучше. Мне надо записать его на классы общения. Ну вот. Теперь мне уже действительно пора. Спасибо вам еще раз, Алиса.

Мне нравится слышать свое имя из его уст. И мне совершенно не хочется, чтобы он уходил, потому что теперь мне придется переходить ко второму пункту: подумайте о способе самоубийства.

Но мне сейчас не до этого. Я хочу продолжать говорить с Шоном, хочу побольше узнать о нем.

Не успеваю я раскрыть рот, а он уже спустился со ступенек. Правда, дойдя до фургона, он оборачивается и говорит:

– Если вы не прочь выпить, я буду сегодня в баре на Кук-стрит. Что-нибудь в районе семи.

– Окей, – машинально отвечаю я.

Что это может значить? Что он хочет встретиться со мной, даже зная, что я странная, что я краду кошек и делаю вид, что кукла в гардеробе – мой ребенок? Я не могу задать ему ни один из этих вопросов – он уже уехал. Но разве он может думать обо мне что-нибудь еще?

Нет, он не захочет остаться со мной. Если я расскажу ему обо всех своих выдумках, он точно убежит от меня куда подальше, а мне непременно придется все ему рассказать. Или он поцелует меня, как это сделал Кейден, поймет, что я ни на что не гожусь, и посмотрит на меня тем же взглядом. Или тоже скажет: «Это непрофессионально. Вы – мой клиент», что на самом деле будет означать: «Как же ты мне противна, жалкая сумасшедшая врушка». Уж лучше я останусь одна.

Недостатком этого сайта является то, что он слишком уж скрупулезно раскладывает все по полочкам. Прежде чем сделать окончательный шаг, приготовьте себе последнюю трапезу, во время которой обдумайте как, зачем и где.

Но есть совершенно не хочется.

Мне просто одиноко. Снова думаю о Шоне и о том, как все у нас могло бы получиться. Нет, меня уже тошнит от раздумий о том, как все могло бы быть. Единорогов не существует, и точно так же нет никаких «нас». Точнее, меня и кого-нибудь еще. Пора взрослеть. Ничего больше не остается.

Переходим к пункту «как». У меня есть следующий выбор: застрелиться – нет пистолета; повеситься – нет веревки и не могу найти пояс от халата; надеть на голову пластиковый мешок – слишком душно; принять кучу таблеток меня может вырвать, а это противно; отравиться угарным газом – нет машины; спрыгнуть с высокого здания – кажется, в Спуррингтоне нет ни одного достаточно высокого здания, и потом, где гарантия, что после этого я не очнусь в какой-нибудь больнице; броситься под поезд – ну уж нет, мне уже заранее жалко машиниста; и последнее – утопиться.

Смотрю на неспокойное море. Да, воды вокруг предостаточно.

Но как же это сделать? Придется снова обратиться к «Гуглу».

Оказывается, есть два способа: можно напиться до беспамятства, а можно нагрузить карманы камнями. Так, а зачем, собственно, бросаться в море? Я могу это сделать и в ванной. Некоторые засыпают в ванне и тонут. Правда, я не хочу спать. Значит, придется выпить снотворное. Но у меня его нет. Следовательно, надо пойти и купить.

Ранний вечер. Улицы полны шумных людей, которые кричат и таращатся на меня, когда я, стараясь остаться незамеченной, проскальзываю мимо. В четверть восьмого прохожу мимо бара на Кук-стрит и вижу через стекло Шона, сидящего за маленьким круглым столиком у камина и перелистывающего газету. Мне хочется зайти и сесть рядом с ним. Он пригласил меня. Он хотел, чтобы я пришла. А может, это было всего лишь проявление вежливости? Да, это была всего лишь вежливость. Не буду ему мешать.

Иду домой и, закрыв за собой дверь, чувствую, что созрела. Готовлю себе горячую ванну, используя бомбочку для ванны, которую бог знает когда купила в магазине мистера Занга и сохранила для особого случая. Она называется «Луна и звезды». Помещаю ее под кран, и вода немедленно окрашивается в интенсивно синий цвет, а поверхность покрывается мириадами маленьких золотых звездочек. Беру пакет из аптеки и достаю две упаковки снотворного. Затем беру пакет из «Моррисона» и достаю еще две, а потом выуживаю последние две из пакета «Метро». Они, оказывается, не продают сразу больше двух упаковок.

Звоню Скантсу. Он не отвечает, но я и не ожидаю ответа, а просто оставляю ему сообщение. Никаких рассусоливаний, все коротко и ясно, как ему всегда и хотелось. Вешаю свадебное платье на дверь спальни и расправляю покрытую перьями юбку – это самое красивое свадебное платье в мире. Иду в ванную и по дороге раздеваюсь, оставляя одежду лежать там, где она упала. Ставлю на телефоне плейлист песен, которые мы всегда слушали детьми – Аланис Мориссетт, Мадонна, Кайли Миноуг, – и ставлю его на подоконник.

Погружаюсь в ванну, позволяя воде покрыть все мое тело, кроме головы. Вода такая горячая, что начинает покалывать кончики пальцев. Маленькие звездочки плавают вокруг меня, надо мной, обволакивают меня, и вот я уже в совершенно другом месте. Дома. В пабе. Мы с Фой занимаемся в садике танцами, а когда заканчиваем, тетя Челле аплодирует нам…

Со мной все мои сокровища, уложенные в старую мамину сумку, которую я нашла в гардеробе отца: флакончик перламутрового лака для ногтей, пластмассовый шприц из моего врачебного набора, ожерелье принцессы из фальшивых бриллиантов, елочное украшение, ракушки, фломастеры, жвачки, старые монеты и маленький джип из яичка «Киндер-сюрприз». На мне и Фой наши свадебные платья. Мы сбежали со свадьбы со злыми принцами и теперь скрываемся.

– Посмотри на часы! – говорю я. – Надо бежать и за кормом для динозавров, пока универмаг не закрылся.

– Окей. Побежали.

Стремглав спускаемся по ступенькам и бежим через лужайку к нашим велосипедам – если мы не успеем в магазин до закрытия, все животные останутся голодными. К счастью, благодаря нашим «Ламборгини» и «Феррари» мы успеваем вовремя, и универмаг – кегельбан – оказывается еще открытым. Мы устремляемся в зоомагазин и скупаем все, – что нам надо: стейки для белых медведей, бамбук для панд, семена для дронтов, консервы для динозавров и бананы для горилл.

Мы не всегда играем в замок. Иногда мы играем в пещеру, в двадцать детей, в конфетную фабрику и в лилипутов. Но лучше всего я помню именно замок.

Оставляем на стоянке наши суперкары, взбираемся по лестнице в замок и достаем альбом для рисования: нам нужно расширить бассейн для синих китов и построить ипподром для забега велоцирап-торов.

В замке тепло и пахнет свежей краской. На арене внизу наши рыцари соревнуются в тхэквондо – лидируют Четверг и Суббота. Звук, издаваемый фломастером Фой, успокаивает меня. Я чувствую, что должна запомнить каждую секунду пребывания здесь, пока все не прервалось до следующих каникул: волнующиеся под ветром луга; единорогов, машущих своими радужными хвостами; львов, греющихся на солнце под дубом; волшебных коров, дающих клубничное молоко. Фой поправляет покрытую перьями юбку своего платья, а я поправляю мою. Мы – самые прекрасные на свете…

Задерживаю дыхание и погружаюсь под воду. Открываю глаза и вижу размытое пятно лампочки на потолке. Если бы только я могла успокоиться и уплыть в никуда, забыться, заснуть. Но мне начинает не хватать воздуха, и мозг взрывается: вставай, дыши, наполни свои легкие воздухом! Я не двигаюсь и вдыхаю…

Выскакиваю из воды, зайдясь сильнейшим кашлем. Единственным свидетелем моей неудавшейся попытки (если ее можно так назвать) является пятно плесени на стене. Хочу повторить, но не могу. Воды слишком мало, и я слишком цепляюсь за жизнь. Надо отключиться. Пожалуй, пора принять одну пачку снотворного и проверить, что получится. Расслабься, говорю я себе. Выколупываю таблетки по одной и раскладываю на краю ванны.

Медленно опускаюсь под воду. Остывшее лицо снова согревается. Я останусь здесь. Здесь я в безопасности. Здесь до меня не доберется ни неизвестный мужчина, который околачивался возле моего дома, ни убийца Тессы Шарп. Звездочки заполняют пространство над моей головой. Вода успокаивается.

Открываю глаза и вижу над собой тень…

Глава пятнадцатая
24 часа спустя, галерея Лорэйн де Курси, Дижон, Франция

Фой

Суббота, 2 ноября, раннее утро

Меня бесит современное искусство. Я просто давлюсь, когда вижу все эти незаправленные кровати и перевернутые писсуары. А вот мой братец Пэдди прямо тащится от них и при первой же возможности едет в Дижон в эту помпезную дорогущую галерею, чтобы посмотреть на новые инсталляции. Сегодня я на грани срыва, и он предложил мне поехать с ним, чтобы «хоть немного проветриться».

– Там тебе будет лучше, сестричка.

– Ну зачем, спрашивается, мне туда ехать? Ты же знаешь, что я ненавижу современное искусство.

– Дело не в искусстве. Тебе просто надо развеяться несколько часов. Поехали, вход бесплатный.

Я знала, что это не поможет. Мне уже, кажется, ничто не поможет. Но нужно было оторваться хоть ненадолго от нескончаемой кирпичной пыли, гнилого дерева, дорогущей краски и никчемных строителей, и я согласилась. Как и следовало ожидать, все оказалось ужасным. Это стало ясно с самой первой секунды, когда сидевшая за столом сопливая анорексичка протянула мне брошюру. В этом месте даже запах как в крематории.

Первый зал. На всех четырех стенах – красные прямоугольники. Один и тот же красный цвет. Больше ничего.

– Не понимаю, для чего вообще это нужно было делать?

– Но ведь они провоцируют реакцию, разве нет? – смеется Пэдди. – Вот у тебя – гнев. Может быть, в этом все и дело.

– Я уже пришла злая, – отвечаю я.

Пэдди же разглядывает их бесконечно: под разными углами и на разном расстоянии. Впитывает. Переходим в следующий зал. Пять стульев. На одном из них лежит огромное белое яйцо.

– И это тоже искусство? – спрашиваю я. – Яйцо на стуле?

Он подъезжает поближе, чтобы заглянуть мне в лицо.

– Разве оно ни о чем небе не говорит? Первозданно-белое яйцо на потрепанном старом стуле с поломанной спинкой.

– Только то, что кто-то положил яйцо на стул.

– Оно не лежит на стуле. Оно висит над стулом. Видишь проволоку?

– Теперь вижу.

– И что это говорит тебе?

– Что кто-то повесил яйцо над стулом.

Пэдди возводит глаза к потолку и переезжает в следующий зал. Пара пожилых мужчин в углу покровительственно улыбается ему вдогонку – еще один несчастный в инвалидном кресле. Я вперяю в них негодующий взгляд, заставляя ретироваться, а Пэдди возвращается, берет меня за руку и увлекает в следующий зал.

Вереница медленно бредущих куда-то невообразимо худых остроносых людей в странных угловатых одеждах, указывающих друг другу на что-то вокруг. «Что это за хрень? Что за дерьмо?» – хочется крикнуть мне. Но я молчу. Из-за Пэдди. Ему здесь нравится, а я пришла сюда ради него. Но какая-то тревога постоянно гложет меня.

Останавливаемся перед следующей инсталляцией. Пэдди прямо сияет.

– Ну а как тебе это?

– На дереве висят стеклянные банки, – отвечаю я, сложив руки на груди.

– И?

– На дереве висят пустые стеклянные банки.

– Посмотри на ствол.

– На дереве со стеклянным стволом и живыми ветвями висят пустые стеклянные банки.

– Не могла бы ты сходить в их сувенирный магазин, пока я тут закончу?

– Все это так смехотворно, Пэдди! Неужели это не бесит тебя? Ты потратил годы в художественном колледже, а какие-то ничтожества выставляются в собственной галерее.

– Но я нахожу все это изумительным.

– Что? Висящий на стене пылесос? Сдутый шарик? Пролитую на чистый лист краску? Это ты находишь изумительным?

– Да. Ты неправильно на все смотришь. Не докапываешься до сути.

– Еще как докапываюсь. Все это просто дерьмо. Прости меня, это, конечно, твой мир, но… – я останавливаюсь у прислоненной к стене палке. – И это тоже искусство?

– Это воплощение жизненного кризиса, – говорит он, смеясь.

– Нет, это всего лишь прислоненная к стене палка.

Следующий экспонат представляет собой кусок голубого шелка, движимый по полу туда-сюда маленьким паровозиком, бегающим по кругу.

– А что воплощает вот это?

– Ну а что думаешь ты?

– Море. Море, влекомое паровозом.

– Вот видишь.

– Что значит «вот видишь»? А это что? – останавливаюсь рядом с большим стеклянным ящиком, внутри которого стоит мраморная скульптура, заваленная горой одежды так, что виднеется только задница.

– Искусство, поглощенное повседневным бытом.

– Пошли дальше.

– Тебе все надо объяснять.

– Нет. Просто я хочу видеть настоящее искусство, созданное кем-то, кто хоть немного может рисовать.

– Думай о том, что видишь, как о головоломке. Попытайся решить ее. Неужели ничто из этого ни о чем тебе не говорит?

В следующем зале: бабочки-мутанты, огромные облака из папье-маше, проливающиеся дождем презервативов, и коллаж из гнилых фруктов, по которым ползают личинки мух.

– Великолепно. Чтобы создать такое, требуется недюжинный талант, разве не так?

Когда мы оказываемся в последнем зале, моя ярость уже клокочет вовсю. Все четыре стены увешаны рисунками размером не больше открытки, которые можно разглядеть, только подойдя вплотную. А вот и художник собственной персоной – с бородой, заплетенной в тощую косичку, и таким количеством дырок в ушах, что живого места на них практически не осталось. Он отчаянно жестикулирует, объясняя что-то двум тощим как палки женщинам в предельно откровенных разноцветных легинсах. Ах, оказывается, все эти «произведения» были «созданы» его собакой – спаниелем по кличке Дезире.

Мое терпение лопается. Ухожу в кафе.

– Мне было интересно посмотреть, сколько времени это у него займет, – слышу я у себя за спиной.

Кафе выглядит не менее претенциозно, чем все остальное. Металлические стулья похожи на сделанных из шариков животных, а стены выглядят так, будто здесь только что бросались едой. Заказываю две булочки с изюмом и кофе, который остыл еще до того, как я успела за него заплатить, нахожу усыпанный крошками столик у окна и усаживаюсь ждать. Ужасно хочется заплакать.

Луч солнца, отраженный от металлической скульптуры, стоящей посреди пустого дворика, ослепляет меня. Я порываюсь пересесть за другой столик, но, встав, вглядываюсь в скульптуру пристальнее. Она изображает голову, вдавленную в землю гигантской рукой – черты лица искажены, пропорции нарушены. Гнев, сдерживаемый силой. Вот это я понимаю, потому что это я и есть.

Мне вспоминается стишок, который мама иногда читала мне перед сном – «Винкен, Блинкен и Нод уплыли в ботинке, и вот…», – и я повторяю его снова и снова, пока не вижу Пэдди.

Он въезжает в кафе, но тут же останавливается поболтать с пожилой дамой, которая склоняется над ним, как мать над маленьким мальчиком, ударившим коленку. Она не отпускает его еще добрых пять минут. Пробую дыхательные упражнения, которым учил меня тот шарлатан, – не помогает. Не успевает Пэдди подъехать к моему столику, как я тут же бросаюсь в нападение.

– Что это было?

– Она спросила, не учился ли я с ее сыном, который тоже потерял обе ноги.

– Любопытная Варвара.

– Господи, да что с тобой? Успокойся уже.

– Не могу. Старая перечница.

– Мы просто поговорили с ней, только и всего. Мы познакомились в галерее и разговорились об одной инсталляции.

– О какой? О тюке сена, поломанной терке или обоссанных штанах? Я же слышала, как снисходительно она с тобой говорила.

– Ничего подобного. – Он прихлебывает кофе, глядя на меня краем глаза.

– Что?

– Ну, выкладывай.

– Сегодня просто такой день. Случается со всеми. А я уж точно имею право.

– Конечно, – спокойно отвечает Пэдди. – Но у тебя как-то слишком часто.

– Простите! Так сегодня не мое время? Моя очередь завтра?

– Фой, ради бога…

– Прости, – говорю я, делаю глубокий вдох и прикрываю рот рукой, облокачиваясь на столик.

Я знаю, что я эгоистка. Жизнь изрядно пожевала Пэдди, выплюнув его обратно без обеих ног, а он знай себе посмеивается. Почему же я не могу быть благодарна за то, что у меня есть два живых и здоровых брата, две прелестные племянницы и племянник и я живу в одном из красивейших регионов Франции? У нас есть деньги – не много, но вполне достаточно. Сегодня такой солнечный день. Почему я не могу сосредоточиться на этом, а не на той боли, которая гложет меня каждую минуту?

Потому что я – это я, а он – это он, и этим все сказано.

– Не надо извиняться, – произносит Пэдди. – Давай поговорим. Если ты не можешь говорить со мной… как насчет Айзека?

– О чем еще говорить? Вы оба уже все знаете.

– Я не знаю, что это значит – потерять мужа.

– Это все равно что потерять двух детей или отца с матерью, только еще больнее.

– И как ты себя чувствуешь сегодня? – спрашивает он, потягивая кофе.

– Что, прямо здесь? Открытый сеанс психотерапии в кафе галереи? Только не говори об этом тому художнику с бородой, а то он захочет заснять нас для своей следующей инсталляции «Изучение отчаяния. В ролях: Фой Валетт и Пэдди Китон».

– Этого не должно было случиться. Он должен был быть сейчас здесь, с нами.

– Да, должен. Но его нет. А ты знаешь, что вчера сказал мне Айзек? «Фой, прошло уже восемнадцать месяцев». Будто у горя есть предел. Восемнадцать месяцев прошло, и о Люке можно больше не думать. Можно снять его пальто с вешалки. Можно отдать его туфли старьевщику, потому что они ему больше не. понадобятся, да? – Теперь я плачу уже по-настоящему.

– А ты не думала о том, чтобы посадить в саду дерево в память о нем?

– Еще нет, – я качаю головой.

– А может, нам развеять его прах возле тех деревьев, что мы посадили в память о маме с папой?

– Я еще не готова, Пэдди, – говорю я, снова качая головой. – Я знаю, что это глупо, но пока его прах в урне, это все равно как будто он еще дома.

– Но ведь его уже нет, – говорит он, кладя свою руку поверх моей и плача вместе со мной. – Его уже нет, сестричка. Я больше не буду об этом говорить, но хочу, чтобы ты знала – когда ты будешь готова, мы сделаем это все вместе. Мы все будем вместе с тобой.

Я киваю. На большее я сейчас неспособна.

Но теперь, выпустив пар, я чувствую себя немного лучше. Мы завершаем осмотр галереи, и я больше не делаю никаких замечаний, несмотря на то что знаю, что Пэдди ждет моих комментариев относительно пистолета, стреляющего дерьмом, или кучи поломанных карандашей. Мне теперь не до них. Я просто хочу домой.

* * *

Когда мы возвращаемся, Айзек все еще стоит на лестнице в салоне и чинит люстру.

– Господи, ты все еще там? – спрашиваю я, споткнувшись о пыльный кусок брезента, который он оставил у двери.

– Да вот одна розочка никак не держится. Как съездили?

Оглядываюсь, ища глазами Пэдди, и слышу, как он разговаривает в кухне с Лизетт и супругой Айзека Джо.

– Фигня, – отвечаю я. – Но Пэдди понравилось.

– Какой-то парень все время названивает тебе. Я оставил в коридоре его телефон.

– Кто это еще? Если снова этот дерьмовый каменщик, я скажу ему, чтобы спрыгнул с крыши.

Но на записке, которую я с трудом могу разобрать, кроме номера значится: «Кейден Коттерил. Позвонить срочно».

– Кто такой этот Кейден? – кричу я, но Айзек не отзывается. Из кухни выходит Джо с двумя чашками кофе.

– Привет! Хочешь кофе?

– Привет, Джо. Нет, спасибо. Ты не знаешь, кто такой этот Кейден Коттерил?

– Без понятия.

Джо удаляется в салон, а я снимаю трубку и начинаю набирать номер. Мельком гляжу на себя в зеркало и замечаю оставшиеся со среды кусочки штукатурки в волосах и пятно лимонно-желтой краски на шее. Последний раз мы красили в понедельник.

После третьего гудка кто-то берет трубку.

– Здравствуйте, это Фой Валетт. Меня попросили позвонить по этому номеру.

– Здравствуйте, мисс Валетт. Я – Кейден Коттерил.

– Миссис Валетт, – поправляю его я. – Я не знаю никакого Кейдена Коттерила. Кто вы?

– Я работаю в «Миддлтон», миссис Валетт.

До меня не сразу доходит смысл его слов – моя голова настолько занята смертью Люка и ремонтом дома, что ни на что другое места в ней уже не остается. Но это важно. Это очень важно.

– Ах да, – отвечаю я, и дыхание у меня перехватывает. Хватаюсь за перила и сажусь на нижнюю ступеньку лестницы. – Простите, но я не ожидала звонка. Мне должны были послать мейл, когда дело будет сделано.

– Да, таков был первоначальный план.

– Так вы нашли ее? Вы нашли Алису?

– Да, я нашел ее.

– О господи, – хватаю ртом воздух. – Черт! Окей. Где она?

– Поначалу я нашел ее в пригороде Бирмингема, но около месяца назад она перебралась в Спур-рингтон. Это на северо-западе, возле Блэкпула. Ее было не так-то легко обнаружить.

– Ну да, она на программе защиты свидетелей вот уже почти двадцать лет. Ее по-хорошему вообще невозможно обнаружить. Что-то случилось?

– Хм. Мне хотелось бы поговорить с вами более обстоятельно. Ну да ладно. Я обнаружил ее в небольшом жилом доме на набережной. Ее поселили в квартиру в полуподвале, а мне удалось снять пустующую квартиру в том же подъезде на верхнем этаже, чтобы можно было постоянно следить за ней и собрать всю информацию, как вы просили.

Чувствую себя так, словно наглоталась камней.

– Почему-то мне кажется, что что-то опять случилось. Она снова переехала? Скажите мне – она счастлива?

– К сожалению, не могу с уверенностью этого сказать.

Это вовсе не то, что мне хотелось бы услышать. Но я привыкла иметь дело с плохими новостями. Раз мы нашли ее, мы сможем что-нибудь сделать. Пока она жива, остается надежда.

– Что вы имеете в виду?

– Она все время была очень напуганной, уязвимой. А теперь исчезла.

– Что значит – исчезла? – Я замечаю, что новая штукатурка в лестничном проеме отошла от стены. Поддеваю ее единственным целым ногтем, и она вся обваливается на пол кусками величиной с ладонь. Чертовы строители.

– Несколько минут назад я вернулся в свою квартиру и увидел, что у нее кто-то есть. Думаю, это социальный работник. Он начал расспрашивать меня про нее и сказал, что она исчезла.

– Ч-ч-что?

– Увы. К сожалению, я ничего больше не знаю. Ом сказал только, что на ковре были следы крови.

– О господи!

– По тому, как выглядела квартира, и по его вопросам я могу сделать вывод, что она покинула ее в спешке. Или что ее похитили…

Я не могу дышать.

– Правда, есть шанс, что она сбежала от меня.

– То есть как это?

– Однажды вечером, когда я пришел с работы домой, она упала в обморок, и у нее из носа шла кровь. Я завел ее домой и поднялся к себе, чтобы принести что-нибудь холодное. А когда я вернулся, то обнаружил, что она нашла в моем телефоне свои фотографии. Те, что я собирался послать вам на следующей неделе.

– О черт!

– Я попытался сделать вид, что влюбился в нее.

– И это ее оттолкнуло?

– Напротив. Мне кажется, она сама в меня влюбилась. Мы поцеловались. Я знаю, что это непрофессионально, но мне не хотелось расстраивать ее. Теперь я понимаю, что допустил ошибку. А позавчера вечером я показывал ей приемы самозащиты, потому что она опасалась нападения, и сказал, что между нами ничего не было. Она ужасно расстроилась.

– А почему она опасалась нападения?

– Мне казалось, что она боится своего бывшего, который хотел отобрать у нее ребенка.

– У нее есть ребенок?

– Это еще одна странность. Я побывал в ее квартире и обнаружил, что ребенок – это кукла.

– Что?

– Да. Такая очень натурально выглядящая кукла, которую можно заказать по интернету. Она делала вид, что это ее ребенок.

– О господи! Что же с ней случилось? – спрашиваю я скорее не его, а саму себя.

– У меня есть ее фотографии, информация о том, с кем она встречалась, – в общем, все, что вы просили…

– Но ведь вы ее упустили! – говорю я с плохо скрываемым бешенством. – Ну и что вы, спрашивается, за детектив? Даже мистер Магу[13]13
  Персонаж серии американских мультфильмов 1949 года.


[Закрыть] справился бы лучше вас.

– Я не ее телохранитель. Вы просили «Миддлтон» предоставить ее фото, информацию о ее ежедневных перемещениях и общую картину жизни. Это все.

– Я просила присматривать за ней и дать мне полную информацию о ее жизни. Мне хотелось узнать, счастлива ли она, устроена ли.

– Ну, об этом вам придется судить самой, но по-моему, она не счастлива и не устроена. И вообще она совершенно ненормальная.

– Как вы можете так о ней отзываться?

– Прошу прощения. Я не должен был этого говорить.

– И что, к чертям собачьим, я должна делать с вашими извинениями, мистер Коттерил? – кричу я. – Может быть, вместо них вы найдете мне мою кузину?

– Я не знаю, что еще сказать.

– Вы знали, что она была уязвимой. Знали, что она скрывалась и боялась, что ее найдут. Почему же вы не… О господи!

– Я все же не думаю, что ее похитили. Квартира выходит прямо на набережную. Кто-нибудь обязательно должен был что-нибудь увидеть или услышать.

– Почему же вы ничего не увидели и не услышали? Ведь я вам плачу именно за это, паршивый вы идиот. – Из моих глаз начинают катиться слезы, и я вытираю их ладонью. – Я должна приехать. Я больше не могу сидеть тут и ничего не делать.

– Ну хорошо. Тогда я возвращаюсь в Лондон.

– Что? Вот прямо сейчас вы возвращаетесь в Лондон?

– Мне не за кем больше наблюдать, миссис Валетт. Если Алисы здесь нет, то и мне здесь делать больше нечего. Я на работе.

– Вы хотите, чтобы я вам заплатила?

– Простите?

– Вы. Хотите. Чтобы. Я. Вам. Заплатила?

– Вы мне уже заплатили.

– Я заплатила отсроченным чеком.

– Что? Вы не могли этого сделать!

– Значит, так. Сидите на месте, и я приеду так быстро, как только смогу. Пошлите мне ваши координаты и молитесь, чтобы она нашлась живой, иначе, клянусь всеми святыми, кто-нибудь найдет следы крови на вашем ковре.