Текст книги "Алиби Алисы"

Автор книги: К. Дж. Скьюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Глава двадцатая

Понедельник, 4 ноября, поздний вечер

Все утро мы ждем Алису, цепляясь за последнюю надежду, что она может вернуться в любой момент. Но ее нет. Ходим по очереди в кафе на набережной за кофе и какими-нибудь закусками. Нил, оказывается, тот еще едок. Он ни за что не возьмет в рот сэндвич с беконом, если тот намазан маслом, или тост с дешевым сыром, а кофе непременно должен быть не слишком крепким, но и не слишком слабым, и обязательно очень горячим. Готовить для него должно быть сущим кошмаром.

– Это все моя мать, – говорит он. – Она была такой же. Нет, еще похлеще. Она никогда не ела в ресторане, потому что была убеждена, что все повара сморкаются в пюре.

Мы сидим рядышком на диване. Я очень устала, чувствую себя отвратительно, и мне кажется, что стены комнаты постепенно сдвигаются и она становится все меньше и меньше. Я нахожусь на грани очередного срыва, и тут Нил включает телевизор и заявляет:

– Почему бы вам не вернуться в отель, принять ванну и вздремнуть?

– Вы считаете, что я грязная? – спрашиваю я, глядя на него полузакрытыми глазами.

– Нив коем случае. Просто я хоть немного поспал ночью, а вы нет.

– Вы и правда думаете, что я смогу спать, зная, что в любую минуту из моря могут выловить тело моей кузины?

– Вы только что чуть не уснули стоя. Идите.

– Да идите вы…

Любой нормальный человек на этом месте от меня бы отстал. По крайней мере так всегда поступают Пэдди и Айзек: видя, что надвигается гроза, они прячутся по своим норкам и ждут, пока небо прояснится. Но Нил не таков.

– Вам надо пойти в отель и освежиться, – медленно повторяет он. – В таком виде вы не продержитесь до вечера.

– Не указывайте мне, что делать.

– Но вы же знаете, что я прав.

– Ничего вы не правы, хрен вы моржовый.

– Спасибо за комплимент. Хотите добавить что-то еще?

– Да, хочу. Она позвонила вам и сказала, что с нее достаточно, а вы проигнорировали ее сообщение. Это все равно что убить ее.

– Как вы смеете мне это говорить? – взрывается Нил, вскочив с дивана и глядя на меня сверху вниз пылающим взглядом. – С того самого дня, как с ней это случилось, я не перестаю винить себя.

Но в том, что с тех пор она не сказала ни одного слова правды, нет моей вины.

Я тоже встаю и смотрю ему прямо в глаза.

– Она мертва, правда? – спрашиваю я, но он не отвечает. – Если вы скажете, что это так, я вам поверю.

– Не могу ничего сказать, – говорит Нил, качая головой. И вдруг он берет меня за руку и произносит: – Простите меня.

Я накричала на него и обозвала его всякими словами, а он еще и извиняется? Нет, это уже слишком! Я бросаюсь ему на грудь и заключаю его в свои объятия. Через некоторое время он тоже обнимает меня, и я чувствую то, что мне сейчас так нужно, – безопасность.

– Так, может, все-таки пойдете в отель и передохнете? – спрашивает он уже гораздо мягче. – Я буду ждать здесь. Если она объявится, я вам позвоню.

– Это такой ужасный отель. Там вокруг ванны – плесень.

Он отстраняется от меня, резко выдыхает, и на его лицо снова возвращается каменное выражение.

– А жаловаться пробовали?

Не имеет смысла, – отвечаю я, мотая головой. – Хозяйке ни до чего нет дела.

– Тогда не стоит там оставаться.

– Больше негде. Я нашла его в последний момент.

– Вы можете остановиться в моем номере, а я буду спать на кресле. Я и так сплю очень мало.

– Нет. Это неправильно.

– Не спорьте. Соберите ваши вещи, выпишитесь из этого клоповника и идите в «Лалик». – Нил достает из кошелька пластиковую карточку. – Сорок восьмой номер.

– Вы снова мне указываете?

– Да. А теперь валите отсюда.

– Что вы собираетесь делать?

– То, что и сказал, – отвечает он, глядя в окно. – Поспрашиваю людей, посмотрю записи камер наблюдения и проинформирую береговую охрану.

* * *

В десять вечера мы с Нилом стоим на пристани, глядя на периодически исчезающий огонек оранжевой лодки спасателей, прыгающей вверх-вниз на волнах залива. Они провели в ней десять часов и теперь возвращаются из-за штормового предупреждения. Сегодня они уже не смогут продолжать поиски.

Нил навел справки в баре на набережной, чтобы проверить историю, рассказанную Шоном. Хозяин бара подтвердил, что Шон провел там в одиночестве большую часть вечера, а бармен, который в тот вечер выносил во двор пустую бочку, сказал, что видел женщину, подходящую под описание Алисы, которая прошла мимо бара в направлении моря. Мы направились к игровым автоматам, чтобы проверить записи камер. Двенадцатилетний пацан, присматривающий за автоматами, так долго копался в поисках соответствующей записи, что я была готова разорвать его на части, но размытое изображение Алисы на черно-белом экране монитора искупило все мои ожидания.

– Вот, вот она! Это она, правда?

– Да, это она, – подтверждает Нил.

В 21:39 она прошла по набережной мимо фургона продавца пончиков. Одна. Глаза широко открыты, темные волосы развеваются на ветру. Та же девочка, которую я знала, только восемнадцатью годами старше и ужасно испуганная. Я смотрю, как она останавливается, вглядывается в черную ночь и исчезает из кадра. Останавливается, смотрит поверх волнореза и исчезает. Останавливается, смотрит, уходит. Я перематываю эти кадры шесть раз.

До 22:27 на экране мелькают только летящие в порывах ветра обрывки газет и клочья морской пены. Вдруг на другой стороне дороги появляется темная фигура, волокущая большой черный тюк – мусорный мешок? – бросает его в волны прибоя и исчезает. Ее лицо скрыто под капюшоном куртки.

– Кто это? – спрашиваю я, напуганная звуком собственного голоса. – Это была она?

– Невозможно сказать, – отвечает Нил, перематывая запись.

– А что это? Мусорный мешок? Такой тяжелый?

– Довольно тяжелый. Смотрите, здесь его волокут по земле, – мы просматриваем и запись второй камеры за тот же промежуток времени. – Странно, что она остановилась на том же самом месте, где до этого стояла Алиса.

Это все, что нам удается узнать. Две другие камеры, висящие вдоль дороги недалеко от квартиры Алисы, уже три дня не работают – кто-то разбил их. Совпадение?

Пацан приходит предупредить нас, что заведение скоро закрывается и нам пора уходить, и мы просматриваем обе записи еще раз, чтобы ничего не упустить. Мы знаем только одно: мы ничего не знаем. Кто сбросил мешок в море и что в нем было, остается загадкой.

После того как Нил информирует береговую охрану, в квартиру приходят двое полицейских из местного отделения, и мы рассказываем им все, что нам известно. О Кейдене Коттериле и о том, что Алисе все время казалось, что ее преследуют. Нил объясняет им, как поначалу он думал, что она притворяется, потому что делала это и раньше, чтобы вызвать у него чувство вины, но раньше это никогда не продолжалось так долго. Он рассказывает про телефонные звонки, каталог гробов и сообщение, которое она оставила ему.

И вот впервые после восемнадцати лет перерыва я слышу ее голос.

«Скантс, это я, Алиса. С меня хватит. На этот раз я говорю серьезно. Я больше не хочу так жить. Я хочу уйти. Прости меня и спасибо за все, что ты для меня сделал».

Голос совсем не похож. Это не та Алиса, которую я помню. Но что я, в сущности, помню?

Десятилетнюю девчонку со смехом, похожим на звон колокольчика, и улыбкой, озаряющей все вокруг, как восход солнца. Она застыла в моей памяти как комар в янтаре. С каждой проходящей секундой я чувствую, что отдаляюсь от нее все дальше и дальше. Все это время она росла, менялась и превращалась в… лгунью. В запуганную воровку чужих кошек, меняющую как перчатки свои образы, среди которых есть даже больная раком головного мозга. Я наняла специалиста, чтобы он нашел мне ее. Я хотела вернуть десятилетнюю девочку в семью, где ее любят и ждут. Мне казалось, что она заполнит хотя бы одну из брешей, пробитых другими людьми, что я снова стану самой собой. Но, оказывается, я ее совсем не знала.

Мне и в голову не приходило, что она сама нуждается в этом.

Стою на набережной до самого рассвета. Время от времени я плачу. Когда я вглядываюсь в тени на поверхности воды, в клочья белой пены на торчащих из воды скалах, мне кажется, что я вижу в черной как тушь воде лицо Алисы. Но это, конечно, лишь плод моего воображения. Почувствовав запах кофе, оборачиваюсь.

– Получите, – говорит Нил, передавая мне теплый на ощупь бумажный стаканчик и пакет со сдобной булочкой.

– Спасибо. Какие новости? Вы говорили с полицией?

– Они обещали держать меня в курсе, – отвечает он, потягивая свой кофе. – Надо подождать. Посмотрим.

Подождать, пока они обнаружат ее тело – вот что он имеет в виду. Мне не хочется об этом думать, не хочется увидеть, что обнаружится на берегу, когда закончится отлив. Делаю большой глоток обжигающе-горячего кофе и переключаюсь на ощущения в своем горле.

– Вы сказали, что вы сейчас в отпуске. Почему? – спрашиваю я.

– Моя жена умерла. Я ухаживал за ней.

Так вот откуда этот столь хорошо знакомый мне сплав горя и чуткости.

– Давно?

– Почти год назад.

– Рак? – спрашиваю я.

– Лейкемия.

– А я потеряла мужа.

– Вы еще так молоды, – поворачивается он ко мне.

– Увы. Мы поженились, когда мне было двадцать два, а через четыре года его не стало.

– Рак?

– Проблемы с сердцем.

– Господи, – кивает Нил. – А я и родителей похоронил.

– Вы же сказали, что были у них в Дамфри.

– Я ездил, чтобы посетить их могилы и их дом. Я навещаю его время от времени. У меня никак не доходят руки, чтобы разобрать вещи.

– У меня та же история.

Луч солнца, пробившийся в щель между облаками, освещает его лицо мармеладно-желтым светом.

– Черт! Вы же еще так молоды.

– Ну, вас тоже стариком не назовешь. Сколько вам? Тридцать семь?

– Тридцать девять.

Внезапно налетевший порыв ледяного ветра заставляет меня застегнуть пальто.

Тридцать девять? Так значит, вам был всего двадцать один год, когда вы начали работать с Алисой?

– Ага. Она была моей первой подопечной. Как много времени прошло…

– Вы знаете ее дольше, чем я.

Он молча потягивает кофе.

– Моя мама умерла, когда мне было шестнадцать, – говорю я. – Рак легких. Врачи сказали, что это могло быть из-за сигаретного дыма, который она вдыхала, работая в баре все эти годы. После этого мой отец пошел вразнос. Запил.

Я бросаю на него косой взгляд, но он продолжает пить свой кофе, глядя на море прямо перед собой.

– В день, когда Пэдди исполнилось двадцать один, отец вез его домой с вечеринки, и они врезались в единственное на всей дороге дерево. Пэдди остался жив, но ему пришлось ампутировать обе ноги ниже колена. А отец погиб на месте, может быть даже ничего не почувствовав.

– Чертова жизнь, – бурчит Нил, засовывая руки в карманы.

– Да уж. Было время, когда я ненавидела Алису. Мне казалось, что все это из-за нее. Но еще больше я ненавидела дядю Дэна. Моя мама была такой несчастной! Дядя Дэн с Алисой «канули в пучину», и мы должны были навсегда забыть об их существовании. Именно это и подкосило ее, я совершенноуверена. Пэдди потом тоже долго мучился, а мы с Айзеком помогали ему как могли. Когда дела с наследством были улажены, мы решили, что нам надо сжечь все мосты и начать новую жизнь.

– Понимаю.

– Мы уехали из Карю, переехали во Францию и купили дом, достаточно большой, чтобы жить там всем вместе. С тех пор мы им занимаемся. Временами это сплошной хаос, но это приятный хаос. Слава богу, что Айзек разбирается в электричестве, иначе это влетело бы нам в копеечку. Он встретил девушку, они поженились, и она стала жить с нами. Потом Пэдди встретил девушку, Лизетт, которая стала его женой и тоже живет с нами. Это то, чего мне так хотелось – чтобы вокруг снова были люди, семья. Мы так много потеряли.

– А как насчет вашего мужа? – спрашивает Нил, и я снова ощущаю запах виски.

– Я познакомилась с Люком на рынке. Мы разговорились, и довольно скоро я в него влюбилась. В него было легко влюбиться – он был такой мягкий, такой чувствительный! А однажды мы поехали в Париж, и он сделал мне предложение в музее д’Орсэ.

Нил смотрит на меня, прекрасно зная все, что за этим последует.

– Целых три года мы были так счастливы! Мне уже начало казаться, что с проклятием нашей семьи покончено, но злой рок лишь ждал, пока я расслаблюсь. Первый выкидыш случился у меня на тринадцатой неделе, за ним второй – на двадцать второй. Мы пытались снова, но у нас ничего не получалось. А однажды утром я проснулась и обнаружила, что Люк лежит рядом со мной мертвый. Вот так, безо всякого предупреждения. Скрытый порок сердца.

– О господи, – вздыхает Нил.

По моим щекам катятся крупные слезы.

– Господи, – говорю я, мне кажется, что я ни на минуту не перестаю плакать.

– Так вам легче, – отвечает он.

– Нил, мне постоянно страшно! Я боюсь за Айзека, его жену и сына, боюсь за Пэдди, Лизетт и их девочек. И я боюсь за себя, ведь однажды мне придется остаться одной, потому что я – самая младшая. Именно после смерти Люка мне захотелось найти Алису, потому что я не знаю, сколько еще они все будут со мной.

Нил молча смотрит на меня, ожидая продолжения.

– Я просмотрела сотни аккаунтов в социальных сетях в надежде увидеть ее лицо, ее голубые глаза, копну ее рыжих волос. Шесть раз я писала в полицию, умоляя их помочь мне найти ее. Однажды вечером моя подруга Памела сказала мне, что наняла частного детектива следить за своим мужем. Это она рассказала мне про «Миддлтон» – компанию в Лондоне, которая занимается поиском людей, следит за неверными мужьями и негласно проверяет работников.

– Так на сцене появился Коттерил? – спрашивает Нил.

– Да. Памела сказала, что они работают очень эффективно. Ее муж был чрезвычайно осторожным человеком, но они все равно накопали на него кучу компромата. И я подумала: «А почему бы и нет?» «Миддлтон» занимается ее делом вот уже пятнадцать месяцев. Я и не надеялась, что они смогут разыскать Алису. А теперь я снова ее потеряла.

Нил ставит стаканчик на волнолом, прижимает меня к себе, и я плачу у него на груди. Плачу скорее от усталости, чем от горя, но я благодарна ему за эти объятия, потому что мне теперь так их не хватает. В детстве я часто обнималась со своими братьями, но потом они решили, что в этом больше нет необходимости. Хотя, быть может, это я стала слишком колючей. Но ведь и дикобразу нужны объятия, надо только, чтобы кто-то набрался достаточно смелости, чтобы приблизиться к нему. Вот у Нила смелости хватило, и я опираюсь на него, как на нашего рыцаря Субботу, и плачу обо всех сразу: о маме с папой, Люке, двух детях, которых я потеряла, и об Алисе, где бы она теперь ни была.

– Она постоянно говорила о вас, – шепчет он мне на ухо, хотя в этом нет нужды: вокруг никого нет. Я не спешу отстраниться – хоть Пил и совершенно чужой мне человек, в его объятиях мне тепло и спокойно.

– Она рассказывала мне о вашем детстве: о доме на дереве, единорогах, динозаврах, велосипедах. Каждое лето вы были для нее всем.

– Не только летом, – всхлипываю я, – но и на Пасху, и на Рождество. Я не могла представить себе жизнь без нее, она была моей половиной.

– Она и есть ваша половина, – говорит он, отстраняясь и вытирая слезу с моей щеки. Я снова чувствую запах виски.

– Вам надо перестать пить.

– Сам знаю, – вздыхает он, подхватывая свой стаканчик, видимо опасаясь, что я в любой момент сброшу его в море.

– Я серьезно. Знаю, чем это кончится, если вы не бросите.

– Трудновато будет, – отвечает он. – Не вижу ни одной причины, чтобы бросить.

– Так найдите ее, – говорю я. – Я уверена, что ваша жена этого бы не одобрила.

– Тогда ей надо было остаться и присматривать за мной, разве не так?

Теперь наступает моя очередь обнять его, потому что глаза его полны слез. Он тесно прижимается ко мне, и я ощущаю прикосновение его холодной, покрытой щетиной щеки. Я отстраняюсь и смотрю прямо в его грустные серые глаза, вытираю скатившуюся из них одинокую слезу.

– Без нее я как парашютист в свободном падении. Меня ничто не держит, и мне ни до чего нет дела. Хотите верьте, хотите нет, но раньше я никогда не был таким злым, а теперь я зол на весь мир.

– Встретились два торнадо, – говорю я.

– Что?

– Пойдемте, – говорю я, подхватывая свой кофе. – Вам надо побриться, а мне – поспать.

Глава двадцать первая

Вторник, 5 ноября, 8 часов утра

Я не часто позволяю себе думать о прошлом. Многие из воспоминаний я давно закрыла в темном шкафу, но когда слышу признания Нила, шкаф открывается, и все они вываливаются наружу: поиск пасхальных яиц, рождественские подарки дяди Дэна, рыбалка в лесу, наш «замок» на дереве. В каждом событии, случившемся до того ужасного дня, присутствует Алиса, а в каждом событии, произошедшем после, – память о ней. Мне так понятны слова Нила «Хотите верьте, хотите нет, но раньше я никогда не был таким злым, а теперь я зол на весь мир». Мы с ним одинаковые. Только он глушит свою боль виски, а я время от времени открываю клапан и выпускаю пар, – но ни один из этих методов не работает.

Мы в «Лалике». Нил задергивает шторы и устраивается в кресле, положив ноги на сумку и укрывшись запасным одеялом. Я лежу одна на мягкой, идеально чистой двуспальной кровати, но все равно не могу уснуть. Каждый раз, как только закрою глаза, слышу шум бушующего в заливе шторма и представляю себе Алису, отчаянно цепляющуюся за скалу.

Я снова в нашем доме в Карю утром следующего за Пасхой дня. Мне восемь лет. Звонят колокола. Я бегу через садик, стараясь догнать Алису, но она опережает меня.

– Алиса, все хорошо! Не бойся!

Она подлетает к дереву, вскарабкивается вверх по веревочной лестнице и сжимается в комок в углу замка.

– Все хорошо, Алиса, – говорю я, появляясь в дверях замка. – Мама не будет сердиться.

Это была одна из самых любимых ее тарелок, – безутешно рыдает Алиса, ее розовые щеки блестят от слез. – Мне хотелось сделать что-нибудь хорошее, чтобы отблагодарить ее, и я начала мыть посуду, а тарелка выскользнула у меня из рук.

– Она не будет сердиться! Может быть, она даже ничего и не заметит. У нее столько этих тарелок!

– Она отправит меня домой и заберет все мои яйца.

– Разве она когда-нибудь отправляла тебя домой?

– Нет.

– Помнишь, как мы закалякали углем весь туалет?

– Да.

– А как мы съели весь именинный торт Айзека?

– Да.

– Разве она отправила тебя домой тогда?

– Нет.

– Обещаю тебе, что и на этот раз она ничего не сделает. Где обломки?

– В моем мешке со стиркой.

– Принеси их, и мы их спрячем.

– Где?

– Я знаю хорошее местечко.

Айзек и Пэдди уехали в город. Мы пробираемся в спальню Айзека, приподнимаем ковер и открываем его тайник, где он хранит фотографии голых женщин. Он думает, что я не знаю о тайнике, но однажды, войдя в его комнату без стука, я увидела, как он кладет ковер на место. Иногда входить без стука бывает полезно.

– Ну вот, – говорю я, заворачивая обломки в старую наволочку, от которой у меня чешутся щеки. – Здесь она никогда их не найдет.

– А что, если их найдет Айзек?

– Я засуну их в самый дальний угол. А если он их найдет, я расскажу маме про его фотографии и про сигареты, которые он ворует в баре.

– Ты уверена?

– Да. Забудь об этом. Пошли играть.

Тем летом мы использовали этот тайник по полной программе. Мы хранили в нем карты спрятанных сокровищ, разбитые тарелки, фильмы, которые мама с папой не разрешали нам смотреть. Если паб еще не снесли, он до сих пор хранит под полом все наши детские секреты.

В какой-то момент я, должно быть, заснула, потому что, открыв глаза, вижу, что часы показывают 10:30. Значит, я поспала несколько часов – этого должно быть достаточно. Смотрю на Нила. Одеяло сбилось ему в ноги, и он лежит раскрытый, свернувшись калачиком, чтобы согреться. Встаю, подтыкаю вокруг него одеяло, принимаю душ и высушиваю волосы – он так и не пошевелился.

Наклоняюсь над ним, прислушиваюсь к его прерывистому дыханию, все еще пахнущему виски, и шепчу:

– Нил, я пошла перекусить. Почему бы вам не перебраться на кровать?

Но он продолжает спать.

В заливе бушует шторм, над горизонтом висит огромная масса свинцово-серых облаков. По стеклам хлещет дождь. Открыть окно не представляется возможным – ветер слишком силен. Берег усыпан мусором и покрыт клочьями пены. Никаких признаков жизни. Впрочем, и смерти тоже.

Оставляю Нилу записку и выхожу из номера.

В коридорах бурлит жизнь. Женщины в черно-белой униформе с эмблемой «Лалика» на левом кармане снуют вокруг меня с пылесосами и кипами свежего белья. Мужчины в деловых костюмах направляются к лифтам, волоча за собой чемоданы на колесиках. Двое мальчишек бегут туда же, чтобы первыми нажать на кнопку. Я помню это чувство: надо успеть первой, потому что в этой кнопке – все.

Из лифта выходит седоволосый мужчина в синих шортах со связкой ключей на поясе и лестницей-стремянкой под мышкой и устанавливает ее под вытяжкой одного из номеров. Когда я прохожу мимо него, он желает мне доброго утра, и я ставлю себе на заметку встретиться с ним позже. Но пока я хочу начать с горничных, с тех, рядом с которыми Алиса работала. В поле моего зрения находятся трое: рябая коротышка с белым хвостиком, ужасно худая брюнетка, летающая по коридорам со скоростью света, и шатенка с дырками на колготках, которой все кажется смешным.

Пробую начать с первой.

– Здравствуйте.

– Привет, – отвечает она, меняя естественную улыбку на официальную.

– Можно мне задать вам несколько вопросов о вашей коллеге Алисе?

– О ком?

– Алиса Кемп. Она здесь работает.

– Не знаю такой. Может, она новенькая? Тогда спросите у Ванды. Вы из полиции?

– Нет. Она могла пользоваться другим именем. Может быть, Мэри?

– Нет, Мэри я тоже не знаю.

– А кто такая Ванда?

– Она на втором этаже. Невысокая блондинка, очень серьезная, – она негодующе машет своим хвостиком.

– Ага. Я ее видела. Спасибо.

Спускаюсь на третий этаж и подхожу к номеру, возле которого стоит тележка горничной. Из него выходит слегка прихрамывающая негритянка с желтыми волосами, держащая в руках охапку грязного белья.

– Здравствуйте, – говорю я, – не могли бы вы сказать, где Ванда?

– Кажется, на четвертом этаже. А в чем дело?

– Я пытаюсь кое-что узнать об одной из ваших коллег, Алисе Кемп.

– Простите, но я такую не знаю, – хмурится она так же, как и та, с хвостиком.

– Она работала здесь последние несколько месяцев. Спокойная такая, рыжие волосы, голубые глаза.

– У нас таких нет, – хмурится она еще больше.

– Окей, спасибо. Я направляюсь к лифту и тут вспоминаю черную краску для волос и контактные линзы. Возвращаюсь к горничной с тележкой она зашла в номер и стелет свежую простыню. – Мне кажется, у нее могли быть черные волосы и карие глаза.

– Тогда это может быть Женевьева. Ее я знаю. Странная личность.

– Женевьева? – Боже, как давно я не слышала это имя. – Женевьева Сайсон?

– Ага. Это она. Что, у нее проблемы?

– Нет, я ее родственница. Мне хотелось ее найти. Извините за беспокойство.

– Ванда работала с ней гораздо дольше меня. Она на пятом этаже. Скорее всего, курит у крайнего окна.

Поднимаюсь на пятый этаж, смутно припоминая, что на могиле Женевьевы Сайсон стоял каменный ангел. Представляю себе имя Алиса на надгробии, и в мою душу закрадывается страх. Нет, она еще жива, я знаю это наверняка.

У окна, про которое говорила хромоногая горничная, сидит на подоконнике сурового вида блондинка и курит электронную сигарету. Увидев меня, она быстро прячет ее в карман фартука.

– Здравствуйте, вы Ванда? – спрашиваю я.

– Кому это понадобилось знать, а?

– Меня зовут Фой. Я ищу мою кузину, которая работает здесь, и мне посоветовали обратиться к вам.

– Кто же эта ваша кузина, а? – почти пролаи-вает она. Я не думаю, что ей не понравилось то, что я помешала ей курить. Просто она, видимо, всегда такая.

– Ну, вы должны знать ее как Женевьеву…

– Ха! – фыркает она и снова достает сигарету. – Проклятие на нашу голову. Мы держим для нее место, отказываем приличным девушкам, и знаете, как она меня отблагодарила, а? Она плюнула мне в лицо.

– Что?

– Плюнула мне в лицо, – кричит она. – Она почти не работает. Менеджер жалеет ее, потому что боится попасть под суд за дискриминацию матери-одиночки. А когда она таки приходит, она все время врет. О том, кто она и что она делает. Один день она Женевьева – бывшая медсестра, которая знает, как выглядят задушенные, а на следующий день она Джоан, потерявшая своих родителей. Люди говорят, что у нее есть и другие имена, и никто не знает, кто же она на самом деле. Она ходила в салон красоты, где работает моя сестра, и сказала, что ее зовут Мэри…

Она грозит мне поднятым пальцем.

– Мэри Брокеншайр?

– Да, какая-то там гребаная Мэри. Откуда она берет все эти имена? Она что, ворует паспорта? Это просто отвратительно.

– Да, у нее много проблем.

– Ха! – снова фыркает она. – Давайте поговорим о проблемах, когда у вас будет трое маленьких детей, вас бросит муж и вам будет нечем заплатить за квартиру.

– Она нуждается в помощи, Ванда, – говорю я, выдержав ее взгляд. – Мне нужно найти ее, прежде чем она… пока с ней ничего не случилось.

– Что? Она пропала? Так вот, значит, почему ее нет на работе! Ну, если вы найдете ее, передайте ей, что я отдала ее место Пенни. Все, точка. – Она проводит рукой по горлу и снова отворачивается кокну.

– Да, она пропала четыре дня назад. Мне надо восстановить картину последнего дня. Она приходила в тот день на работу? Вы с ней говорили?

– О да! Еще как говорили! Она пришла показать мне свое свадебное платье.

– Свадебное платье? Почему у нее было свадебное платье?

– Я увидела ее в окне салона для невест по дороге на работу. Я знаю, что она ходит туда примерять платья. Зачем? У нее даже парня нет, только кукла и куча кошек. Я стала смеяться, а она пришла сюда с платьем и сказала, что купила его.

– Она купила свадебное платье?

– Ага. Хотя, может, и украла. А потом сказала, что уходит и чтобы я убиралась в жопу.

– Алиса это сказала?

Ванда уверенно кивает, но я ни на секунду не верю ее словам.

– Она просто ненормальная. – Ванда идет к своей тележке. – Все, мне надо работать. У меня нет возможности отпроситься с работы, чтобы кормить куклу или пропасть. Если хотите, можете спросить Тревора. Он свое отсидел, уж он-то знает, какие они, ненормальные.

Она проходит мимо меня, берет с тележки две свежие простыни и стучится в дверь номера 53. Разговор закончен.

Минут десять я разыскиваю Тревора, слыша время от времени его голос, доносящийся из одного из лифтов, и в конце концов вижу его, направляющегося в сторону расположенной рядом с рестораном веранды, выходящей на набережную. День ветреный и холодный, но на нем только рубашка с коротким рукавом и шорты, на поясе которых позвякивает связка ключей. Он чинит расшатавшуюся ножку стула.

– Тревор?

– Угу. Подождите секунду.

– Я разыскиваю свою кузину, и ваша коллега Ванда сказала, что вы можете мне в этом помочь.

– И кто же эта ваша кузина, дорогуша?

– Вы, наверное, знаете ее как Женевьеву Сай-сон.

– Она умерла? – внезапно спрашивает он, перестав возиться со стулом.

Я стою в оцепенении от его слов и от запаха, исходящего от его тела, который не может разогнать даже завывающий в щелях ветер.

– Почему вы об этом спросили?

– Ее нетуже несколько дней, а в последний раз, когда я ее видел, она была в ужасном состоянии.

– Да? – спрашиваю я, опустившись на ближайший стул.

– О да! Обвинила одного из наших уважаемых клиентов в том, что он ее преследует. Кена Уиттла, знаете такого? Прямо при всех посреди ресторана.

– Но почему она это сделала?

– Так она же ненормальная, – говорит он, покрутив пальцем у виска.

– Нет, блин, она нормальная!!!

– Эй, красотка, успокойтесь. А как вы это тогда назовете?

В моей голове снова начинают крутиться Винкен, Блинкен и Нод. Глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю через нос.

– Она просто подавлена, и ей нужна помощь.

– Это правда. А еще у нее мания преследования. На прошлой неделе у нас в отеле убили женщину. Женевьева так переживала! Думала, что кого-то из нас тоже могут убить.

– Почему?

– Ванда сказала, что ее зовут не Женевьева, – отвечает он, театрально пожав плечами. – Она устраивалась на работу как Джоан. Вы знали ее как Джоан?

– Нет, я знала ее как Алису.

– Алису? – почти кричит Тревор. – Так кто же она на самом деле?

– Алиса.

– Как по мне, так она более чем странная. Она, например, знала, что эту женщину задушили, просто посмотрев на нее. Сказала, что раньше работала в больнице и видела подобное. Она, конечно, просто морочила нам голову, но как она могла знать все эти признаки?

– Она действительно видела задушенного человека. Это был ее отец.

– Что?

– Ее отца задушили у нее на глазах, когда ей было восемнадцать. А до этого те же самые люди избили ее до смерти и оставили умирать. Вот почему она это знала. И это правда, а когда правда слишком тяжела, человек начинает придумывать всякое, что она и делала. Может быть, если бы ей было кому рассказать, ей не пришлось бы громоздить такую кучу лжи.

– Она думала, что Кен Уиттл собирается ее убить. Она все время повторяла, что он один из каких-то «трех поросят». Нет, она точно ненормальная. Поверьте мне, дорогуша.

Подумав о том, что сказал Тревор, прихожу к выводу, что «тремя поросятами» Алиса называла троих мужчин, проникших в их дом и убивших ее отца. Но как могло оказаться, что Кен Уиттл был одним из них? Совершенно невероятно.

– Эта девушка не в себе, – говорит Тревор, как бы подводя итог. – Ей самое место в дурдоме.

Он неловко встает, потирая побелевшее колено.

– Ее надо найти, – говорю я ему. – Ее нет уже четыре дня.

– Фигня, – говорит он. – Спрыгнула с волнолома, только и всего. С теми, кто пропадает в этом городе, чаще всего случается именно это.

– Ванда сказала, что вы сидели в тюрьме, Тревор. За что?

– Не ваше дело, – отвечает он, и лицо его темнеет. – Ванда не имела права это вам говорить.

– Но она мне уже сказала. Моя кузина исчезла при непонятных обстоятельствах, и либо вы мне сейчас тихо скажете, за что вы сидели, либо я буду кричать об этом на каждом углу, пока вы все равно не скажете.

– Кража со взломом, – говорит он с лицом, пылающим скорее от смущения, чем от гнева. – Теперь вам хорошо?

– Где?

– Что значит «где»? Какое вам до этого дело?

– Мне надо это знать. Так где?

– Когда я жил в Дублине, мы с парнями обнесли несколько квартир. И я свое отсидел.

– С какими парнями?

– С меня хватит, – говорит он, махнув рукой, и направляется ко входу в ресторан.

Я обгоняю его, становлюсь у него на пути и смотрю ему прямо в глаза.

– Если вы ограбили кого-нибудь в Скарборо восемнадцать лет назад, вы должны сейчас же мне об этом сказать.

– Я никогда не был ни в каком Скарборо, – говорит он, схватив меня за руку и понижая голос. – Я пытаюсь забыть обо всем, что было. Почему вы спрашиваете меня об этом?

– Вы убили кого-нибудь во время этих ваших краж?

– Нет.

Тревор снова пытается уйти, и я снова преграждаю ему путь.