Текст книги "Змееносец. Истинная кровь (СИ)"

Автор книги: Jk Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

XXXVII

24 декабря 1186 года, королевство Трезмон, «Ржавая подкова»

Кухня была наполнена разными звуками, которые издавали кухарки, посуда, печь и животные, запертые в крохотном загоне в одном из кухонных углов. Они раздражали Катрин. Еще больше ее раздражали не самые приятные запахи, которые исходили из котлов и особенно из угла с животными.

Маркиза сидела на лавке, не отрываясь глядя на свои ноги в миске с горячей водой. Она попросту боялась поднять глаза. Потому что и справа, и слева, и даже прямо перед собой она постоянно видела пухлое лицо девицы, которую ночью приводил к себе Серж. Тепла она не чувствовала, ей было по-прежнему холодно. И ей уже никогда не согреться. Сквозь этот вечный холод сознание ее изводил неприятный, дребезжащий голос девчонки, не замолкающей ни на минуту.

Девица, меж тем, грела над печью полотенца, в которые было велено увернуть ноги Катрин, и одновременно готовила какой-то напиток из настойки шалфея и вина, который хозяин постоялого двора считал чудодейственным и приказал давать его юному дю Вирилю каждый час. Чаще, чем Игнису.

– На пустой-то желудок быстро опьянеете, – проговорила девица. – Давайте я вам сыра козьего отрежу. Он у нас чудесный. Из Жуайеза. Хозяин только оттуда его и привозит.

– Не опьянею, потому что не стану это пить, – твердо сказала маркиза, не обращая к ней лица. – И козий сыр я не ем!

– Э нет, мессир, выпить придется, – усмехнулась служанка. – Иначе и мне, и вам несдобровать. Меня, уж верно, после вчерашнего-то накажет хозяин. А вас – Его Светлость.

Катрин подняла на нее глаза и, надменно растягивая слова, спросила:

– И как ты заставишь меня это выпить?

Девица лишь пожала плечами и тряхнула рыжеватыми кудряшками.

– Если сами, мессир, пить не будете, Его Светлость позову. Он вам в глотку и вольет. Он такой.

– Какой?

Служанка мечтательно закатила глаза и вздохнула полной грудью.

– Такой, что если что сказал – сделает.

Маркиза снова опустила голову не в силах смотреть на девчонку. Не все ли ей теперь равно, какой он? О чем он говорит, и что он делает?

– Принеси мои башмаки, – глухо приказала она служанке.

Вместо того, чтобы сделать приказанное, девчонка сняла полотенца, подвешенные на крюк над печью, и подошла к ней, расправив их и явно намереваясь вытереть маркизе ноги.

– Ой, а ступни-то у вас, мессир, какие крохотные, – восхитилась служанка, – любая королева позавидует!

Катрин выхватила у нее полотенца и повторила:

– Принеси мне мои башмаки!

И тут случилось необъяснимое. Девица икнула, подпрыгнула на месте и внимательно вгляделась в лицо маркизы. Ротик ее очаровательно приоткрылся буквой О. А потом она улыбнулась и тихо сказала:

– А потом она остригла волосы, вырядилась юношей и примчалась сюда за мной…

– Если ты сейчас же не принесешь мне мои башмаки, тебя накажет не только хозяин. Тебя поколочу я! – зло сказала Катрин и замахнулась на девицу полотенцами.

– Так вы маркиза де Конфьян! – воскликнула служанка, ничуть не испугавшись. – А я – Аделина!

Катрин вскочила и мокрыми ногами пошлепала к выходу из кухни. Однако не успела сделать и нескольких шагов, как проход ей загородила долговязая фигура ее мужа. Осмотрев ее хмурым взглядом от кончиков пальцев на ногах до головы, он еще сильнее нахмурился и сказал:

– Когда же вы, наконец, станете хоть немного благоразумней?

– Она умнейшая женщина в королевстве. И уж поверь, гораздо умнее меня, – пискнула из угла Аделина, за что была награждена самым красноречивым взглядом маркиза.

Катрин заметила взгляд, который муж бросил на нее. Катрин заметила взгляд, который он же бросил на девчонку. И криво усмехнулась:

– Зачем вам-то мое благоразумие?

– Если бы вы были хоть немного благоразумны, я бы не вытаскивал вас сейчас из ямы. Но, по всей видимости, вы сами решили себя доконать. То, чего не сделала вьюга, сделают ваши мокрые босые ноги на каменном полу.

– Я не подала ей башмаков, – снова пискнула Аделина.

– Молчать! – рявкнул в ответ Серж и вернулся к рассматриванию гневных зеленых глаз своей маркизы.

– Я не просила вас вытаскивать меня. И если бы вы были благоразумны, то не стали бы этого делать. Все было бы решено, и вам не пришлось бы озадачиваться разводом, – зло сказала Катрин.

Серж устало прикрыл глаза, чтобы не сорваться на крик.

– Я никогда не разведусь с вами, – коротко сказал он. – А теперь ступайте сушить ноги.

Она подошла к нему вплотную, привстала на цыпочки и, прижав губы к самому его уху, прошептала:

– Не разведетесь со мной, даже зная, что я любовница короля?

Он стиснул зубы так, что на щеках заходили желваки. И одной рукой обхватил ее талию, прижав к себе. И так же на ухо прошептал:

– Даже так. Но я заставлю вас очень сильно пожалеть об этом.

Маркиз де Конфьян подхватил на руки коротко остриженную жену и направился в свою комнату. Она же не склонна была устраивать скандал в коридоре. Но как только они оказались наедине, попыталась вырваться.

– Что ж, тогда мне самой придется попросить короля, – заявила она. – Уверена, он поможет. Я не желаю быть женой человека, который имеет детей на стороне и в первой же попавшейся гостинице приводит к себе первую же попавшуюся девку!

– Замолчите сейчас же! – выдохнул Серж, сжимая ее еще крепче и будто надеясь, что этим причинит ей боль. Такую, какую она ему причинила в то проклятое утро, когда вся их жизнь разрушилась. Но ведь она любила его! Его, а не короля! Не мог он ошибиться! Не ошибаются так жестоко! Нет, он не знал, что там было между нею и де Наве. Пусть даже что-то и было. Но ведь она принадлежала ему – она всегда принадлежала ему, кто бы ни коснулся этих губ и этого тела.

Он положил Катрин на свою постель – почти грубо – и быстро стал обтирать ее ноги одеялом.

Катрин глухо рыкнула. Едва она упала на кровать, весьма неудачно, плечо тут же напомнило о себе. И чтобы отвлечься от тупой боли, маркиза обиженно дернула ногами.

– Прекратите изображать заботу. Не тратьте на меня ваше драгоценное время, за которое вы можете что-нибудь сочинить или поразвлечься.

– Vae! Я же просил замолчать! – воскликнул Серж и быстро переместился по кровати, навалившись на нее и найдя, наконец, ее рот, который она не желала закрывать!

Не понимая, что это такое происходит, Катрин в растерянности замерла на мгновение. Не хотела видеть и чувствовать его таким. Злым, грубым, причиняющим боль. Чужим. И это она виновата, что теперь он такой. Если бы в ее силах было изменить случившееся…

Маркизе удалось чуть отстраниться, и она попросила:

– Серж, прошу вас, не надо.

Он ничего не ответил, снова придвинувшись к ней и продолжая покрывать поцелуями ее лицо и шею, натыкаясь на ворот одежды. Этот ворот, кажется, сердил его еще сильнее. Он рванул за край, желая освободить ее, но ткань не поддалась. Нетерпеливыми пальцами Серж нащупал застежку, расстегнул и, наконец, впился губами в ключицу, двинулся поцелуями к плечу и вдруг замер, глядя на огромное синее пятно, расплывавшееся на белоснежной коже. Судорожно глотнул. И резко поднял глаза, чтобы встретиться с ее зеленым взглядом.

Катрин виновато улыбнулась:

– Я ударилась… немного. Когда упала в ту яму.

– Мне жаль, – очень серьезно сказал он, продолжая вглядываться в ее глаза.

Кажется, за эти два дня, два сумасшедших дня, она совсем забыла, как он умеет смотреть на нее. И как что-то неизменно теплое всегда разливается в ней от этого взгляда. И теперь он хочет лишить ее и себя, и своего взгляда, и неизменно согревавшего тепла. Она подняла руку, провела по его щеке и тихонько сказала:

– Я сама виновата. Я неблагоразумна.

Он снова промолчал. Он не мог говорить. Ему, черт подери, больно было говорить, думать, вспоминать, на что-то надеяться. Он мог только целовать ее. Медленно, нежно выпутывать из кокона одежды. Касаться кончиками пальцев жемчужно-белой кожи. Заново изучать ее так, будто не видел и не прикасался целую вечность. Вечность из двух дней. И это страшнее столетий. Любовь умирает? Только она и живет тогда, когда в нем уже ничего не осталось!

А Катрин впервые так нуждалась в словах. И с отчаянием понимала, что он не станет с ней говорить. Все, что ей оставалось – целовать его. Целовать, зная, что впереди вечность без него. Видеть его внимательные глаза, вглядывавшиеся в нее до самого сердца, чувствовать его руки на своем холодном теле, зная, что ей уже никогда не согреться. Она приникала к нему, мечтая продлить время рядом с ним хотя бы еще на несколько мгновений. И потом каждый этот миг она будет вспоминать всю оставшуюся ей вечность.

– Вы слышите? Ветер не воет больше, – тихо прошептал Серж, глядя в серый провал окна, за которым больше уже не мело. Он прижимал к себе ее тонкое тело, не желая выпускать его из объятий еще очень долго, желая продлить эту нежность – пусть и на целую жизнь. И знал точно – стоит ее отпустить, как нельзя уже будет притвориться, что все по-прежнему. Единственное, что еще оставалось возможным – пытаться жить дальше. А жить друг без друга они не умеют. Это он тоже знал точно.

– Не воет, – согласилась она, не слыша, что творится за окном. Она слушала стук его сердца. Оно стучало для нее. Сейчас и здесь оно стучало только для нее. И пусть было то, о чем она никогда не забудет. Что всегда будет стоять между ними. Но сейчас и здесь они вместе.

Катрин посмотрела на мужа:

– Мессир, вы вернетесь в Конфьян?

– Вернусь.

Он так и не желал смотреть куда-то, кроме окна, за которым было серое небо, скрывавшее солнце под покровом туч. Разве бывает такое счастье, от которого так становишься несчастен? Теперь трубадур Скриб знал, что бывает. Но Господи, зачем она, она – принадлежавшая ему каждым ноготком, каждой ресницей, каждым вдохом своим – зачем она целовала короля?

XXXVIII

24 декабря 2015 года, Монсегюр

– Его сияние вскружило вам голову, Мишель? – донесся до них голос Петрунеля. Тот стоял теперь уже в своем черном плаще, и брошь, скреплявшая его, светилась, будто озаряемая Сангралем. – Отдайте его мне.

Его Величество нахмурился, сжимая Санграль в ладони.

– Нет, мэтр, вы не получите камень. Вы сами говорили, что он мой. Моим и останется. И служить будет только мне.

– И как же вам не стыдно, Ваше Величество! Королевством управляете – и врете! Вы же поклялись жизнью королевы!

И Петрунель ткнул пальцем в Мари. У той отвисла челюсть, и она испуганно посмотрела на Мишеля.

– Бросьте, мэтр! Вы и сами плохо знаете, что такое честность. Но жизнью Мари я не клялся. Я еще не сошел с ума, чтобы беспрекословно выполнять все ваши условия. Королев в моем королевстве было достаточно.

– Жулик! – восхищенно воскликнул мэтр Петрунель. – Отдай Санграль! Я просил его всего на пять минут!

– И не подумаю! За эти пять минут вы можете натворить такого, что альбигойский крестовый поход покажется рыцарским турниром для детей.

Улыбка на лице Петрунеля стерлась, на смену ей пришел гнев. С мрачной решимостью он двинулся на короля.

Мари с ужасом наблюдала за обоими мужчинами. Пальцы ее, вцепившиеся в рукав Мишеля, сжимались все крепче. Будто собой она могла загородить его от ярости мэтра.

– Прекратите сейчас же! – воскликнула она, толком не понимая, кому это кричит.

Даже не подумав прислушаться к ее крику, Петрунель уже тянул руки к де Наве.

– Не бойся, Мари, – проговорил Мишель жене, кинув на нее быстрый взгляд и отводя руку с камнем от скрюченных пальцев мэтра.

В то же мгновение она перестала бояться. Она рассердилась. Кажется, только сейчас она поняла, что по милости этого самого идиота, носившего черный плащ, именовавшего себя магом и мечтавшего о титуле Великого магистра, она очутилась здесь и вынуждена заниматься непонятно чем, когда единственное, что ее должно волновать – это вязание пинеток. Мари отцепила пальцы от рукава Мишеля и набросилась на Петрунеля. Тот дернулся от удара, неловко вскинул руки и толкнул ее в живот. В следующее мгновение она видела его искаженное ужасом лицо, потом лицо Мишеля, даже успела залюбоваться им, позабыв обо всем на свете. Потом она видела звезды, нависавшие над нею и будто танцующие. Или то были снежинки? Что же страшного в снежинках? Даже удариться виском об острый выступ стены не было страшно. Потому что после яркой вспышки всего лишь наступила тьма.

А по белому снегу и черному камню тонкой струйкой стекала кровь – жизнью из тела королевы Мари.

– Мари… – пробормотал Мишель, не понимая, что произошло.

Он кинулся к ней, прижал к себе, пытаясь услышать ее дыхание.

– Мари! – выкрикнул он, не желая верить в очевидное.

Потом долго смотрел на расплывающееся темное пятно на снегу и, подняв глаза на мэтра, выдохнул:

– Убийца!

Небо замерло. Метель замерла. Мир вокруг остановился. Был только король, державший на руках свою королеву. Внутри него было и небо, и метель, и мир. И все оно взорвалось безумной… нет, не болью… Чем оно взорвалось? Чему не было имени?

– Это не я, – прошептал Петрунель. – Она сама… Я не хотел…

Мэтр в ужасе смотрел на тело молодой женщины. Потом перевел взгляд на собственные руки, которые сотворили с ней это. И выдохнул:

– Король… все же ты поклялся жизнью этой королевы…

– Не смей обвинять меня, а тем более королеву! – загремел голос Мишеля. – Ты и только ты виноват в ее смерти! И ты ответишь за это!

Петрунель продолжал смотреть на собственные руки. И словно бы совсем не слышал короля. Потом медленно поднял глаза и тихо сказал:

– Неужели?

А потом одним простым жестом щелкнул пальцами. И единственное, что все еще видел теперь перед собой – это не остывший труп королевы. И лампу, валяющуюся у ее ног.

XXXIX

24 декабря 1186 года, Трезмонский замок

Поль что было духу мчался к Лиз. Мысли его перескакивали с вынужденного побега на Скриба в Святой земле, а потом от брата Ницетаса устремлялись к дыре, ведущей домой. Домой! Наконец-то он точно знал, где его дом. Оставалось найти способ туда вернуться.

Теперь уже несомненно бывший монах влетел в свою комнату и с порога заявил Лиз:

– Собирайся! Мы уезжаем!

Вивьен Лиз, укачивавшая благородного отпрыска маркиза де Конфьяна, приложила к губам палец и тихо сказала чуть сиплым голосом:

– Тише, он засыпает. Куда ты собрался?

– Не я, а мы! – громким шепотом проговорил Поль. – Ницетас всерьез задумал увезти меня в обитель. Но это бы ладно, – махнул он рукой. – Для тебя это будет опасно. И даже Барбара не сможет прятать тебя вечно. Поэтому она предложила нам убежать. Вот только дыра… она останется здесь, – и он жалобно глянул на Лиз.

Заплаканные глаза ее неожиданно вспыхнули радостью. Она торопливо уложила ребенка на постель, стараясь не разбудить его, и тут же бросилась на шею Полю.

– Мне нечего собирать, – весело объявила она. – И дыра от нас никуда не денется. Я все придумала! Сбежим куда-нибудь, где можно будет спокойно подумать, как вернуться домой!

– Она-то не денется, мы от нее денемся. Ты же говорила, что она в кухне.

– Бедный мой, бедный, – Лиз взъерошила его волосы, – совсем тебя это все запутало! Я же потом говорила, что дыра – это ты!

– Я думал, ты шутила. Но я тогда совсем ничего не понимаю.

Он сел на кровать, глянул на младенца, который лежал с открытыми глазами и, кажется, затаив дыхание, прислушивался к их разговору.

– Черт! – глядя на маркиза, ругнулась Лиз. – Все труды насмарку.

Она уселась к Полю на руки, не желая отпускать его ни на минуту, и обратилась к юному де Конфьяну:

– Учти, что обо всем, что ты сейчас услышишь, ты должен будешь молчать до конца жизни! Но если со временем придумаешь, как воспользоваться полученной информацией и навестить нас дома, мы будем рады. Только сперва подрасти, чтобы не орал по ночам!

Чувствуя себя сумасшедшей, она перевела взгляд на обалдевшего Поля.

– Что ты так смотришь? Это все ты виноват!

– Я виноват, – кивнул он. – Но хотелось бы узнать, в чем именно?

– Ну, я образно, не обижайся! – спохватилась она. – Просто… ты сам все это как-то проделываешь. Смотри. Когда я сюда попала в первый раз, я попала к тебе. Это ты меня как-то сюда притащил. Случайно, наверное. Потом мы попали ко мне домой. Просто потому, что тут нам жизни не давали. Помнишь – сундук, трубадура, герцогиню, Барбару… Тебе все это надоело, вот мы и очутились у меня. А потом… потом ты заскучал… Надоело тебе… Думал только о винограде своем! И перенесся сюда. И я была бы на тебя из-за этого очень сильно рассержена, если бы меня ты не уволок за собой несколькими часами позднее – значит, по мне ты тоже скучал! Все просто! Мы должны понять, как эта хрень в тебе работает! Установить причинно-следственные связи. Применить знания, полученные путем эмпирических исследований…. Как-то так.

Лиз замерла, внимательно рассматривая нос Поля.

– Я сумасшедшая, – тихо изрекла она.

– Ничего ты не сумасшедшая, – Поль зарылся объектом изучения Лиз ей в волосы и поцеловал в шею. – И хотя я понял немногое, но раз ты уверена, что мы можем уехать из замка, значит, надо торопиться. Барбара и Шарль помогут нам. А я снова пропущу свадьбу! – весело рассмеялся Поль Бабенберг.

– Переживешь! Свадьба – это нудятина! Соберется куча родственников, все будут буровить какую-то хрень… А в возрасте нашей Барбары это вообще смешно! И вообще, институт брака давным-давно свое отжил.

– Если ты так считаешь… – Поль снова согласно кивнул.

Он поставил на ноги Лиз, взял начинающего хныкать маркиза на руки и решительно направился к двери.

– Пора!

– Пора! – отозвалась она, бросая прощальный взгляд на крошечную комнатку бывшего монаха Паулюса Бабенбергского, с которой было связано так много в ее жизни.

XXXX

24 декабря 1186 года, Трезмон, «Ржавая подкова»

В жизни всякого рыцаря, несомненно, важным навыком следует считать умение определять то самое время, когда пора повернуть назад коней и вернуться восвояси. А поскольку окончание метели способствует тому, чтобы поступить подобным образом, то и рыцари, поселившиеся на постоялом дворе «Ржавая подкова», стали расползаться кто куда. Те, что успели обучиться навыку – те спешили назад, в свои замки, где ожидали их жены. Те, что помоложе, а более всех – безземельные, все-таки отправлялись к герцогу Бургундскому, дабы попытать славы в Святой земле и, как знать, прославить имя свое на века. Ну и за то получить от короля какой-нибудь бесхозный замок.

Но ни маркиз де Конфьян, ни граф дю Вириль не относились ни к тем, ни к другим. Оба были слишком молоды, чтобы растерять кураж юности да обрести степенность и благоразумие зрелости. И вместе с тем достаточно богаты, чтобы не мечтать о благах, что дает слава. Потому оба собрались домой в тот же день. Рыцари только перешептывались – неужели их владения где-то рядом? На приятелей они не походили, а прислуживать маркизу графский сын бы не стал. Тут рождалось новое предположение: а что если дю Вириль – младший сын, не имеющий никакой надежды на наследство? Тогда вполне возможно, что его пристроили оруженосцем к мессиру де Конфьяну. Но и это звание было слишком низким для графского отпрыска.

Фрейхерр же Кайзерлинг уверял, что де Конфьяна и дю Вириля связывает нежная мужская дружба, но никто ему не верил – мало ли что привидится спьяну?

Так, под все эти перешептывания, юная Аделина выскользнула из кухни и, усмехаясь себе под нос, поскольку одной ей была известна правда, направилась во двор, кутаясь в рваную шаль. Увидев там ту, что назвалась именем дю Вириль, она спешно подошла к ней и, сверкая улыбкой на пухлом, совсем почти детском лице, сказала:

– Могу я обратиться к вам с просьбой, мадам? Не откажите бедной Аделине!

Однако мадам не обращала на Аделину ровно никакого внимания. Передернула плечами и уткнулась подбородком в мех плаща. Плащ был велик ей, явно с плеча Его Светлости.

Закутавшись в плащ мужа, Катрин потухшим взглядом рассматривала двор гостиницы, где суетились разъезжающиеся рыцари. Лицо ее было бесстрастно, в то время как душа билась в рыданиях, хотя должна была бы радоваться. Маркиза добилась того, ради чего уехала из дома и оставила сына: Серж отказался от участия в походе, в котором мог бы исчезнуть навсегда. Но сердце ее обливалось слезами, понимая, что кроме счастья знать, что он жив и не бросается в каждую схватку, у нее больше ничего не осталось. Ее любовь оказалась бессильной против его гнева. Ее любовь оказалась маленькой против обычных мужских радостей. Почему он не хочет отпустить ее? Как ей жить, когда он не желает смотреть на нее?

От этих мыслей выглядела мадам очень грустной. И чего, спрашивается, ей грустить, когда ее маркиз любит даже пусть и остриженную, хуже уличной девки? Ах… Как же любит! Служанка мечтательно вздохнула, но от своего отступаться не намеревалась. Она всегда была не робкого десятка, а потому попросту подергала грустную мадам за рукав.

– Просьба, говорю, у меня, мадам!

Очнувшись от своих невеселых дум, Ее Сиятельство перевела взгляд на гадкую девчонку, которая имела дерзость прикоснуться к ней. Но ни один мускул не дрогнул на ее лице.

– Чего тебе? – спросила она ровным, чуть презрительным тоном.

– Не найдется ли в вашем замке места для меня? – спросила Аделина с самой почтительной улыбкой.

«Но я заставлю вас очень сильно пожалеть об этом». Что ж! Он выбрал действенный способ: собрать вокруг себя всех своих девок. Но с этой они ошиблись. Девчонке стоило ехать с ним, а не обращаться к ней.

И вновь ничем не выдав горечи, разлившейся по каждой жилке, в которой медленно текла ее остывшая кровь, маркиза де Конфьян произнесла:

– Найдется. Но в мой замок ты отправишься сама. Принеси мне бумагу и чернила, я напишу тебе записку.

Вместо того чтобы немедленно исполнять приказание маркизы, Аделина счастливо рассмеялась, тут же расплакалась и, хватая маркизу за ладони, стала благодарно целовать, приговаривая:

– Какая же вы добрая, мадам! Вовек не забудет бедная Аделина вашей доброты! Я ведь все могу! И по кухне, и белье стирать, и замок ваш до блеска довести! Все-все! Спасибо вам, мадам!

– Ты рискуешь никогда не проявить свои умения, – проговорила Катрин, чуть скривив губы, покуда ее никто не видел, – если сейчас же не выполнишь то, что я тебе велела.

Служанка спохватилась и вмиг сбегала на постоялый двор, стащила у хозяина письменные принадлежности и, счастливая услужить новой своей хозяйке, быстро вернулась.

– Вот, мадам, я все принесла, как велели!

«Расторопная какая», – подумала Катрин. Ее терзали самые омерзительные образы расторопности девицы, стоящей перед ней. С каменным лицом она быстро черкнула несколько строк. Сердце саднило, как и ее ладони. Но из рук занозы можно было достать, и руки заживут. Сердце теперь будет кровить всегда. Маркиза протянула свиток Аделине, глядевшей на нее счастливыми глазами.

– Передашь эту записку кастеляну Жуайеза, – теперь Серж не обвинит ее в жестокосердии. – Но если месье Гаспар хотя бы раз пожалуется на тебя – даже постоялый двор ты будешь вспоминать как пребывание в раю.

– Верой и правдой буду служить вам, мадам! – пустилась в разглагольствования служанка. – Это только говорят «гулящая Аделина». А такие, как я, добро всю жизнь помнят. Каждый день буду Бога молить за вас и за Его Светлость! Вы уж будьте к нему полюбезнее, он так любит вас, так любит! Я ведь все понимаю – женщины подневольны. И коли король приказал, так и выбора нет. Но вы уж как-то, чтобы он хоть не знал. Ежели что, спросите Аделину, она вам расскажет, как от короля не понести, да чтобы Его Светлость в неведении оставался.

Катрин на мгновение прикрыла глаза, забыв, как дышать. Есть ли предел ее смирению? Гостиничная девка рассуждает о силе любви ее мужа. И собирается ее учить, как его обмануть. Сделав судорожный вдох и выдохнув мешающий в горле ком, она, наконец, сказала:

– Лучше забудь мое имя навсегда, – голос ее не слушался. Прерывистые звуки больше походили на хрип умирающего животного. Господи! Когда уже эту утку отправят на рагу!

Служанка поморгала, глядя на прекрасную, хоть и остриженную маркизу. И что же это благородным так трудно живется?

– Ах, мадам, – проговорила она, – Аделина все знает про разбитые сердца! Пройдет!

А если она не хочет, чтобы проходило? Ведь если пройдет – это будет значить, что ничего не было. Ни любви, ни безграничного счастья.

– Уйди, глупая девчонка! – глухо выдохнула Катрин.

– Как прикажете, мадам! – согласилась Аделина и склонилась перед маркизой в самом почтительном поклоне, одновременно поправляя свою драную шаль. Уже отвернувшись, чтобы уходить, она вдруг обернулась к маркизе и, чуть подмигнув, сказала: – Ничего не было!

И побежала прочь – собираться в Жуайез.

На дворе продолжали галдеть отъезжающие рыцари. Катрин изможденно потерла виски. Глупая гадкая девчонка права. Ничего не было. Ни любви, ни счастья. Несчастная герцогиня придумала себе мужчину, которого полюбила в один миг и навсегда. Ей никогда не узнать, зачем он дал ей свое имя. Но ей не привыкать закрывать глаза на безразличие мужа. Герцог Робер никогда не смущался ее закрытой спальной. И находил себе развлечения в деревне. Разница была лишь в том, что похождения герцога ее ничуть не трогали. Ей это было даже на руку. Но и теперь она справится. Она сумеет. Разбитое сердце пройдет, коль ничего не было, и она научится делать вид, что ничего не замечает.

Игнис на поправку не шел. Никакой возможности забрать его с собой не представлялось. Единственное, что еще Серж мог сделать для любимого коня – щедро оплатить конюху его уход. И попросить доставить животное в Конфьян, как только тому станет лучше.

Теперь же он стоял у выхода из конюшни, где еще седлали Фабиуса и Инцитата, и смотрел на Катрин. Маленькая. Одинокая. Замерзшая. Она вызывала в нем странное чувство. Наряду с любовью, он чувствовал еще и удивительную готовность… быть с ней. Оставить все, как есть. Было и было. Просто… просто они никогда больше не станут ездить в Фенеллу. И если он попадет из-за этого в немилость короля, то так тому и быть. Когда-то у него ничего не было, кроме дульцимера. Теперь он имел все, о чем только мог мечтать человек. Но единственное, что он по-настоящему боялся потерять – это Катрин. Нежность шевельнулась в нем навстречу к ней. Если бы только все забыть! Если бы только принять решение никогда не оглядываться. Переломить себя, переступить через честь и гордость. Впрочем, нужны ли ему честь и гордость, если из-за них он ее потеряет?

Да, любовь ее была странной, не поддающейся пониманию. Но то была любовь. Иначе она не стояла бы теперь там. Маленькая. Одинокая. Замерзшая.

Серж двинулся к жене, на ходу надевая рукавицы.

– Как вы себя чувствуете, мадам? – спросил он, надеясь только на то, что голос его звучит достаточно спокойно.

– Со мной все в порядке, – отозвалась Катрин. – Вам не о чем беспокоиться.

Она взглянула на него, пытаясь увидеть глаза. Те смотрели устало, но вместе с тем спокойно. Такого спокойствия в них не было все эти сумасшедшие два дня.

– Покажите ваши руки, – с мягкой улыбкой попросил он.

Катрин усмехнулась.

– В них нет ничего интересного, – и, сжав пальцы в кулаки, спрятала руки поглубже в плащ.

– Вы собирались ехать за мной одному Богу ведомо куда, но, кажется, даже не взяли с собой рукавиц. Катрин, вы такое еще дитя. Покажите ваши руки.

– Я поеду за вами даже во владения к черту, – пробормотала она, протягивая ему ладони.

Он взял их в свои руки, скрытые теплыми рукавицами, и горько усмехнулся. А потом, кивнув на припухшие следы от заноз, тихо сказал:

– Это тоже в яме?

Еще два дня назад Катрин бы радовалась его заботе. Теперь же та досаждала. Не желая быть обузой, она впервые решительно солгала:

– Да, – и кивнула в подтверждение своих слов.

Он все равно ей не верит, так какая разница.

– Как вам будет угодно.

Серж сдернул с себя рукавицы и сунул ей.

– Сегодня вам придется довольствоваться моим гардеробом, – добавил маркиз.

Катрин послушно натянула на себя рукавицы, мечтая о том, чтобы они поскорее съехали с этого постоялого двора. Но мечте ее не суждено было сбыться так скоро, как она сама рассчитывала.

Едва ли не сбиваясь с ног, из харчевни к ним спешил слегка протрезвевший фрейхерр Кайзерлинг из Вестфалии. В руках он тащил внушительный узел и, что есть мочи, кричал:

– Мессиры! Постойте! Не уезжайте!

Катрин в ужасе метнулась поближе к маркизу, почти вжавшись в него. Маркиз же, недоумевая, невольно обнял ее и прижал к себе. Этот жест отчего-то тронул его до самой глубины сердца. Покуда она, испугавшись, бросается к нему, он не позволит себе покинуть ее.

– Мессиры! – задыхаясь, протянул фрейхерр, наконец, добежав до них. – Юный мессир позабыл в нашей комнате свой плащ. Я считал своим долгом вернуть его!

– Вы очень любезны, фрейхерр Кайзерлинг, – через силу вымолвила Катрин, не решаясь забрать у него из рук свою одежду.

– Да берите же, – фрейхерр подошел ближе и протянул плащ Катрин.

Серж же удивленно следил за происходящим, и видя, как маркиза отпрянула от протянутого узла, будто от гадюки, решительно забрал его из рук незнакомца.

– Что же вы, юноша, не сказали мне вчера, что вас уже связывает нежная дружба с Его Светлостью. Я ведь по незнанию все… – принялся болтать фрейхерр.

– Я говорил вам, что я здесь с родственником, – заикаясь, пробормотала Катрин.

– С братом. Старшим, – сквозь зубы процедил маркиз, чувствуя, как его охватывает гнев.

Воображение живо подбросило ему картину того, что так напугало Катрин. Он опустил глаза к ней и тихо спросил:

– Он что-то сделал тебе?

Ее хватило лишь на то, чтобы отчаянно замотать головой и крепко обнять его руку.

– Что ж, коли так все благополучно разрешилось, – довольный собой и собеседниками воскликнул фрейхерр, – то позвольте откланяться! Доброго пути вам, мессиры. Коли чего, заглядывайте к нам, в Вестфалию. Спросите фрейхерра Кайзерлинга, и всякий вам укажет, где его найти.

С этими словами он поклонился и был таков, даже не подозревая о том, что еще мгновение, и здоровье его очень сильно пошатнулось бы, поскольку маркиз де Конфьян едва сдерживал желание на нем размять свои кулаки, которые от бессилия чесались.

– Очередной ваш поклонник? – спросил он Катрин, глядя вслед фрейхерру и надеясь лишь, что то, как Катрин сейчас держит его за руку, поможет ему совладать с собой и не двинуться вслед за вестфальцем.

– Что вы, – манерно произнесла маркиза, – зачем мне какой-то фрейхерр из какой-то Вестфалии, коли у меня есть король.

– Ехать будете снова со мной на одной лошади. Когда Инцитат устанет, пересядем на Фабиуса! – рявкнул он, но от нее не отпрянул, не отстранился.

– К чему такие сложности? – проворчала Катрин, все же отпуская его. – Когда Инцитат и Фабиус устанут, можно будет остановиться на ближайшем постоялом дворе. Думаю, там найдется комната для меня, корм для коней и своя Аделина для вас.