Текст книги "Мертвые книги в московском тайнике"
Автор книги: И.Я. Стреллецкий
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
Находясь в Волоколамском монастыре, Максим выносил ужасные страдания: его морили голодом, дымом, морозом и другими различными «озлоблениями и томлениями». […] Приставленные к нему старцы следили за каждым его шагом, запоминали все то, что он говорил им, и впоследствии явились в числе его первых обвинителей.
Около шести лет провел Максим в заточении в Волоколамском монастыре, пока новые обстоятельства не вызвали его на новый соборный суд. На новом соборе митрополит осуждал Максима за то, что «он волшебными хитростями еллинскими писал (углем на стене.– И. С.) и водками на дланех своих и распростирал длани свои против великого князя, а также против многих поставлял волхвуя(5) .
Углем он написал на стене своей темницы акафист Параклиту, т. е. Святому Духу... Вообще все поведение Максима в Волоколамском монастыре понималось его врагами как вызов. Нужен был только повод, чтобы снова потребовать его в суд. Повод представился в виде политического дела: усмотрели связь Максима с турецким послом Скиндером, умершим в 1530 г. (новый собор в 1531 г,). Максима объявили агентом турецкого султана:
93
обвинение, явно притянутое за волосы, ведь заветной политической мечтой Максима Грека, как и кардинала Виссариона, было поднять московского царя в «крестовый поход» против неверных, против захватчика, турецкого султана. [...] Какой же при этих условиях из Максима Грека турецкий агент, враждебный великому князю Василию III? [...] Великий князь всячески выискивал и копил предлоги для расправы чужими (соборными) руками с иноземным ученым, которого он пригласил, согласно собственной грамоте, лишь временно и которого обязан был холить и защищать от врагов, а не продавать а lа Пилат, умывая руки, на пытки доморощенной инквизиции.
После постигшей Максима Грека опалы оставшиеся в селе Коломенском книги(6) были спрятаны там же, в тайниках княжеского дворца, связанного подземным ходом с соседней Алевизовской, сторожевой башней, имитированной под церковь (Вознесения). Эта последняя представляет из себя замечательное и загадочное сооружение. На хорах видны две дверные замуровки, которых еще никто не открывал. Каменный подвал церкви в одном углу издавал совершенно определенный звук пустоты. В первые годы революции один московский бывший староста просверлил в буте пола две скважины на глубину до 5 м, но, порвав о камни не один бур и угробив около двух тысяч рублей, бросил.
По распоряжению ЦИКа я пробил в загадочной замуровке сквозной, до материковой глины, колодец, до 8 – 9 мглубиною, В глине оказались загнанные наискось метровые дубовые сваи в шахматном порядке, назначение которых было, видимо, облегчить давление гигантской каменной пробки на пустоту под нею, на глубине еще приблизительно 5 м. Наличие пустоты изобличал все время гул при пробивке колодца, настолько отчетливый, что опытный забойщик-татарин искренне боялся провалиться. Упомянутую глиняную перемычку между пробкой и пустотой для определения ее мощности необходимо было пройти буром, но свободного бура в нужный момент не оказалось во всей Москве(7).
Максим Грек более всего пострадал от митрополита Даниила и великого князя Василия III. Почему от Даниила – мы видели. Но в чем тайная пружина ненависти к Максиму со стороны великого князя? [...]
Было одно обстоятельство, которое втайне грызло и мучило великого князя, усугубляло ненависть к Максиму, Это неосторожные отзывы последнего о великом князе, которого доносчики обязательно информировали, как о далеком от увенчания лаврами за храбрость государе; «Князь великий Василей, внук Фомы Амарейского (Корейского.– И. С ) Да ты же, Максим, великого князя называл гонителем и мучителем нечестивым... Да ты же, Максим, говорил: князь великий Василей выдал землю крымскому царю, а сам, изробев, побежал от турского. Ему как не бежати? Пойдет турский и ему либо карач(8) дати, или бежати»(9). Эти слова жгли душу великого князя особенно своей правдой, но еще более угнетала мысль о назревающей оппозиции Максима в задуманном им глубоко интимном деле женитьбы при живой жене. [...]
94
Глава IX
ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ
РАЗВОД.Около двадцати лет прожил великий князь со своей женой Соломонией Юрьевной Сабуровой. Но продолжительный брак не осчастливил их потомством. Неплодие жены сильно огорчало князя, который желал иметь преемником на престоле своего сына, В нем созрела мысль о разводе и вступлении в новый брак. Бояре выразили одобрение, [...] Митрополит Даниил посоветовал великому князю обратиться за разрешением к восточным патриархам, но патриархи и Афон ответили отказом. Тогда митрополит Даниил, на свой страх и риск, допустил развод, вопреки ясному учению Евангелия и всем церковным правилам. 28 ноября 1525 г. Соломония была насильственным образом пострижена в монашество под именем Софии и отправлена в Суздальский Покровский монастырь, где, по сведениям некоторых источников, благополучно родила сына.(1)
Митрополит Даниил благословил новый брак великого князя с Еленою Глинской и даже сам венчал их 21 января 1526 г. С строго нравственной точки зрения нельзя оправдать митрополита Даниила. Его мотивом служило желание сохранить свой сан и опасение лишиться благоволения великого князя. [...] Развод произвел сильное впечатление на все современное русское общество. [...]
С женитьбой великого князя и потерей Максима Грека, обратившегося во врага,– единственного человека в государстве, который был способен дать новооткрытой библиотеке лад, последняя стала Василию III ни к чему и тягостной по воспоминаниям. Он велел привести ее в такой вид, в каком она была до ее открытия, т.е. наглухо замуровать.
Об этой государственной тайне вообще мало кто знал и при жизни великого князя, а после его смерти, при наступившей вслед затем боярской заварушке, о ней и вовсе забыли: на мертвые книги была наложена печать, казалось, вечного забвения.
Но тайну библиотеки выдал юному Грозному в 1553 г, в бывшей Троицкой лавре тот же Максим Грек незадолго до своей смерти. [...]
ЕЛЕНА ГЛИНСКАЯ. [...]Елена Васильевна Глинская была родная племянница знаменитого Михаила Глинского, происходившего от татарского мурзы Лексы, или Лексады, принявшего в крещении имя Александра и ставшего в Поворсклье в самом начале XV в, родоначальником князей Глинских. Лекса получил от Витовта(2) в ленное владение обширную полосу земель на р. Ворскле, на которой доныне существует город Глинск. [...]
95
В силу вечного мира Москвы с Польшей Глинским и их окружению в сентябре 1508 г. был выговорен свободный проезд из Литвы (Киева) в Москву.
Михаил Глинский, хорошо знакомый с тогдашней культурой и древностями Киева, по-видимому, использовал благоприятный момент, чтобы вывезти оттуда, из Киева... онное количество («полтретьядцать») светских книг, попавших позднее в число «мертвых книг» потайной либереи в Москве под названием «книг литовской печати».
В Москве Михаил Глинский одно время имел огромное влияние на государственные дела. При всем том остался неудовлетворенным Москвой, запросился в 1514 г. на родину, на старую службу Сигизмунду королю. Его не пустили, он бежал. Его схватили и бросили в тюрьму надолго, на целых 13 лет.
За это время его упомянутая племянница, Елена Васильевна, успела выйти замуж за великого князя Василия III. Первым ее делом на московском троне была забота об освобождении дяди из тюрьмы, Сделать это она могла, конечно, только через своего супруга, великого князя. Ей удалось это. [...]
Только через три года родился у новобрачных первый ребенок, окрещенный Иваном и впоследствии прозванный Иваном Грозным, а вскоре затем родился и другой сын, Юрий. [...]
Василию III не суждено было долго жить и царствовать: погиб во цвете лет от случайно вскочившего прыщика. Еще в сентябре 1533 г, он был вполне здоров, а 3 декабря 1533 г. его не стало. [...]
Во главе власти оказалась молодая женщина, не чуждая страстей. Она опиралась на боярскую думу, гегемоном которой был митрополит Даниил. Личность правительницы как женщины и как человека, подверженного некоторым порокам, не имела на думных бояр умеряющего влияния. В течение нескольких месяцев правой рукой правительницы являлся ее дядя, упомянутый Михаил Глинский. Его вытеснил новый любимец Елены князь Иван Овчина-Телепнев Оболенский. Его сестра, Аграфена Челядина, была мамкой великого князя Ивана. Всем троим Михаил Глинский стал поперек дороги: его решено было погубить, обвинив в отравлении Василия III. В 1533 г. он был схвачен и снова брошен в тюрьму, где вскоре и умер. [...]
Только пять лет вдовствовала Елена Глинская и правила самодержавно: 3 апреля 1538 г. она погибла, будучи «отравленной врагами»... [...]
Через семь дней после смерти правительницы князь Овчина-Телепнев Оболенский был схвачен и умер от голода в оковах.
96
1547 г.– год воцарения Грозного – ознаменовался небывалым пожаром, оказавшимся роковым в судьбах семьи Глинских. Искали виновников пожара. Самое тяжелое обвинение высказывалось против Глинских, родственников царя с материнской стороны. Недаром же колдовала княгиня Анна, бабка Ивана,– говорили повсюду. Нелепые вымыслы передавались из уст в уста... Поднимался призрак мятежа. Наконец, бунт разразился.
Сын княгини Анны Юрий был растерзан на части в Успенском соборе, где он искал спасения. Имущество Глинских было разграблено. Слуги их были перебиты, Иван Грозный в трепете ожидал исхода мятежа в с. Воробьеве. Угрожающие крики раздавались вокруг его дворца. Народ в бешенстве требовал головы Анны, грозил виселицей Глинским. Тогда была пущена в ход вооруженная сила, и лишь с помощью кровавых мер удалось подавить мятеж.
Глава XV
СПОР О МЕРТВЫХ КНИГАХ
В УЧЕНЫХ ПОТЕМКАХ.Царская библиотека ХУ1в. состоит из двух: греческой библиотеки Софьи Палеолог и, так сказать, европейской – собственной библиотеки Грозного. 1...]
Общей особенностью писаний о библиотеке Ивана Грозного в ХVIII и ХIХ вв. является смешение понятий библиотеки Софьи Палеолог и Ивана Грозного, библиотеки царской и царского архива, и полное отсутствие ясного и отчетливого представления о том, что так называемая «библиотека Грозного» в своей первооснове восходит к XV в. и находится ныне в московском подземном тайнике.
Исследователи этого вопроса обычно начинают от «печки», от библиотеки так называемой «великокняжеской», якобы остававшейся без всякого употребления еще в княжение Василия III.
Но, спрашивается, откуда взялась эта библиотека, когда и как она образовалась? Эти кардинальные вопросы остаются без ответа.
Не дает ответа, например, и архиепископ Макарий в своей обстоятельной в общем-то «Истории русской церкви», когда говорит о греческой библиотеке Софьи Палеолог как о свалившейся откуда-то сверху. «Сохранились,– говорит он,– сведения о некоторых наших библиотеках. Но важнейшая из них, великокняжеская, оставалась без всякого употребления»(1).
97
Но откуда взялась эта «великокняжеская» библиотека, и почему она оставалась, и как долго, «без всякого употребления»? Ответить на эти вопросы автору и в голову не приходит: для него это стопроцентная terra incognita(2) . Для него ль одного? ..
ГРЕЧЕСКАЯ БИБЛИОТЕКА.Как пишет Карамзин: «В ХV в, греки и выходцы из Рима, прибывшие в Москву с царевной Софией, перенесли в новую отчизну некоторые, сохранившиеся от турецкого варварства, памятники своей словесности»(3).
По указанию Арндта(4), великий князь Иван III получил из Рима собрание драгоценных кодексов. [...]
Святители-греки, особенно Феогност(5) и Фотии(6), привезли из Царьграда древние греческие хартии; в нее также поступали рукописи из Киева, Новгорода и Пскова и разных монастырей.
Великий князь Василий, нашедши (!) в числе сокровищ предков (!) своих множество греческих рукописей, для описания (!) оных вызвал из Греции ученого инока Максима, который с соизволения султана прибыл в Москву в 1518 г.
Когда Василий показал ему это собрание, он воскликнул: «Государь, вся Греция не имеет ныне* такого богатства, ни Италия где латинский фанатизм обратил в пепел многие творения наших (православных.– И. С.) богословов, спасенные единоземцами от варваров магометовых»(7). Об эвакуации Фомой Палеологом царской греческой библиотеки из Константинополя в Рим, а через Рим, Софьей, в Москву, Максим, как это очевидно, ничего не знал и не слыхал.
По мнению Снегирева, Максим сделал не дошедшую до нас опись всем «еще не переведенным (!) сочинениям и вручил ее великому князю, который повелел отложить (!) сии (не переведенные.– И. С.) книги особо от переведенных (!) на русский язык рукописей, а начать перевод с Толковой Псалтыри и Триоди»(8). [...]
В. Иконников (как и Н. П. Лихачев"'), не отличая собственно библиотеки Софии Палеолог от позднее собранной и слитой в одно целое с первой библиотеки Ивана Грозного, пишет: «...нельзя не согласиться с профессором Клоссиусом, что это была одна и та же библиотека»'", тогда как на самом деле это были две совершенно разные по времени и происхождению библиотеки.
Почему греческие рукописи очутились в Риме, об этом догадывается, кажется, один только Клоссиус: «...рукописи могли
* Т. е. после падения Константинополя.– П р и м е ч. а в т.
98
достаться из Константинополя»(11). Каким образом? Увы, ответ фальшивый: «...через греков, выходцев после падения греческой империи»(12). Об историческом подвиге Фомы Палеолога Клосси-ус, видимо, не имел понятия. Последний сомневался, чтобы «греческая библиотека могла уцелеть от древних времен при тех опустошениях, каким вообще подвергались русские города»". От сомнения Клоссиуса переходим к категорическому утверждению Забелина, что библиотека Софьи Палеолог погибла при сожжении Москвы в 1611 году, чем он сбил с толку многих и надолго затормозил изучение проблемы.
И. Е. Забелин, не замечая, что впадает в противоречие, утверждает, что подземная библиотека Грозного сгорела, а вот его подземный архив – нет!
Необходимо подчеркнуть правильную установку Забелина, что библиотека и архив Грозного – две совершенно разные вещи.
БИБЛИОТЕКА ГРОЗНОГО.Это библиотека греческих и римских классиков, а также, можно сказать, первопечатных книг Европы, которые Грозный, большей частью покупкою, нередко за большие деньги, стянул оттуда в московский подземный сейф Аристотеля Фиораванти. [...]
В Ливонской хронике рижского бургомистра Франца Ниенштедта, изданной впервые полностью только в 1839 г,, содержится указание, что книги библиотеки Грозного частью были куплены, частью получены в дар с Востока, Здесь, думается, надо усматривать намек на «приданое» Софьи Палеолог.
Среди книг библиотеки Грозного, виденных пастором Веттерманом (вернее – «другим немцем», анонимом), упоминается Тит Ливий (59 г. до н. э.– 19 г. н. э.). Из его книг дошли до нас только 35.
Еще упоминается книга Цицерона, знаменитого римского оратора и писателя (106 – 43 гг. до н. э.) Dе republiса и 8 книг Нistoriarum; Светониевы (римский историк 1 – 11 вв. н. э,) истории о царях; Тацит (римский историк, 54 – 174 гг,); Соrpus Ulpiani(14) – Ульпиан (римский юрисконсульт, 170 – 228 гг.) ' Рарiniani(15) – Папиниан (римский юрист, 140 – 212 гг.); Раuli(16) и т. д. «Книга римских законов»; Юстиниановы истории Юстиниан I (византийский император, 482 – 565 гг.); Соdех Соnstit Imper Тhеоdosii(17) —Феодосий I Великий, римский император (346 – 395 гг.); Virgilii – Вергилий, знаменитый римский поэт (70 – 19 гг. до н. э.); Саlvi огаtiones еt роеmata– полагают, что это – Сауs Licinius Саlvus(19) (82 – 46 гг. до н. э.), латинский элегический и сатирический поэт, творения которого
99
чсчитаются утраченными; Yustinini Соdех Соnstit(20); Соdех
Novellar(21) (эти книги достались от императора ). (22)
Далее упоминается «Саллюстиевая война Югурты» (Dе
Ьеllо Yugurthino)(23) – Саллюстий, знаменитый римский исто-рик (86 – ок. 35 гг. до н. э.); сатиры Сира; Саеzаг Соmment de bello Gallico(24) – Юлий Цезарь, полководец и государствен-ный деятель (102 – 44 гг. до н. э.); Соdri Ерithalam(25) – думают,
что это поэт Кодд, упоминаемый у Ювенала и Вергилия;
[...] Истории Полибиевы – Полибий, греческий историк
(204 – 121 гг. до н. э.), из 40 книг его всеобщей истории со-хранилось 5 первых; Аристофановы комедии – Аристофан, греческий автор комедий (446 – 387 гг. до н. э.), из 44 комедий дошло до нас 11; Ваsilica(26); Novelae Constituones(27); Pindari Carmina (28)' – Пиндар, греческий поэт-лирик (521 – 441 гг. до н. э.), автор 45 од; Heliotrop Gynothed(29) – думают, что это Гелио-
тропов эротический роман [...]; Наерhestion Geographiса(30); Theodori Athanasi Zamoreti etc Interpretacioes(31) и т. д.
Приведенный список древних классиков, найденный проф. Дабеловым в делах Перновского архива в 1822 г., известен в истории библиотеки Грозного под названием «списка Дабело-ва». Приоритет, бесспорно, принадлежит названному ученому (хотя Дабелов не искал его, а лишь случайно наткнулся на него в связке нужных ему юридических документов), тогда как
пишущий эти строки вторично открыл тот же список в результате специальных поисков лишь 91 год спустя, в 1913 г.
Дабелов подвернувшийся ему список опубликовал в Jahrbuch fur Rechts gelehrte in Russland, Riga 1 822 Ymdex lines unbekau then Herrn(32).
На заметку Дабелова появилась критика в Hallische allgemeine Litteratur Zeitung(33)
Дабелов ответил в № 101 того же журнала, после чего на открытие Дабелова обратил внимание его коллега по Дерптскому университету Фр. Клоссиус. Клоссиус взялся за широкую пропа-ганду открытия в журналах и в личной переписке. Например, в письме от 26 ноября 1824 г. к Jourdanu Warm Koenig(34), он
писал, что существует каталог рукописей библиотеки великого князя Ивана Васильевича Великого, супруга принцессы Софии,
племянницы последнего греческого императора. Этот князь
купил (achete) (!) множество рукописей на Востоке.
В этих словах Клоссиуса обнаруживается неосведомленность его о происхождении библиотеки и обстоятельствах водворения ее в московский тайник.
Прошло полтора года, Клоссиус пишет другому ученому, от
6.V.1826, Вишеру. Тут Клоссиус уже подробно излагает исто-
100
рию находки важного архивного документа и пытается определить его научное значение. Он говорит, что, сохранись эти рукописи до наших дней, Россия могла бы возобновить для Европы времена князя Медичи, Петрарки, Боккаччо, когда из пыли библиотек были извлечены неведомые сокровища древности.
«Список» Дабелова в переводе с Platteutsch(35) начинается словами: «Сколько у царя рукописей с Востока? Таковых всего до 800, которые он частью купил, частью получил в дар.
Большая часть суть греческие, но также много и латинских. Из латинских видены мною: Ливиевы истории, которые я должен был перевести. Цицеронова книга Dе герubliса и 8 книг histoiarum. Светониевы истории о царях, также мною переведенные. Сии манускрипты писаны на тонком пергаменте и имеют золотые переплеты. Мне сказывал также царь, что они (соdех) достались ему от императора греческого и что он желает иметь перевод оных; чего, однако, я не был в состоянии сделать». Кто этот таинственный переводчик, «другой немец» (после Веттермана), по выражению упомянутого автора «Истории русской церкви» Макария? История знает только, не Веттерман... Загадка эта и многие другие будет раскрыта, лишь когда таинственная либерея из московского тайника будет извлечена на свет!
Аноним («другой немец») не был в состоянии перевести намеченных классиков из библиотеки Грозного потому, по всей вероятности, что она Грозным была экстренно запечатана, ввиду неудачи с Веттерманом, а также по случаю спешного переселения со всем семейством в Александровскую слободу.
Знал ли Веттерман этого «другого немца» лично? Если аноним не мог продолжить перевод книг не потому, что либерея неожиданно была замурована царем, то почему же? Тайна истории, раскрыть которую может только вскрытие аристотелевского сейфа в подземном Кремле. [...1
СКЕПТИЦИЗМ.Существуют, однако, и высказываются иногда сомнения в «Списке» Дабелова. Большинство, впрочем, как русских, так и иностранных ученых, безусловно, верят «Списку». Таковы Фр. Клоссиус, Ив. Преображенский, Жмакин, В. С, Иконников, Эд. Тремер. [...]
В качестве скептика в достоверности «Списка» выступает Н. П. Лихачев,
«Странно,– заявляет он,– что профессор Дабелов в каких-нибудь шесть лет забыл местонахождение такого важного манускрипта, странно, что в эти шесть лет целые четыре связки
101
«Со11есtаnеа Регпаviensia»(36) могли исчезнуть настолько бесследно, что о существовании их не знал сам перновский архивариус. Но еще страннее то, что Дабелов, описывая слово в слово целый каталог (sicс!) чрезвычайно важных рукописей, тщательно ставя точки на месте неразборчивых им не только слов, но и отдельных букв, не потрудился списать начало рассказа и даже записать имя того пастора, который составил список!
«Профессор Дабелов,– говорит Клоссиус,– не мог вспомнить имени пастора, думая, однако, что он назывался не Веттерманом».
Что этот пастор не был Веттерманом, это не подлежит сомнению, Веттерман видел только несколько книг царской библиотеки, каталога их не составлял, с царем не переговаривался, ничего не переводил.
Простодушный Веттерман с его известием о значительных авторах, могущих принести пользу протестантским университетам, едва ли обладал филологическим образованием Anonimusia и, думается, не догадался бы быть настолько палеографом, чтобы отметить тонкость пергамента рукописи.
Самая забывчивость Дабелова относительно имени пастора со скептической точки зрения легко объясняется осторожностью человека, знакомого с тщательностью, с какою немцы разрабатывают свою историю: у немцев и пасторы ХЧ1 в. могли оказаться на счету.
Вообще открытие Дабелова возбуждает величайшие сомнения в своей достоверности. Насколько ядро рассказа Веттермана должно лечь в основу известий об иноязычных книгах царской библиотеки ХVI в. настолько мы имеем право остерегаться подробностей анонима, даже более того, игнорировать их до того времени, когда будет найдена таинственная связка «Со11есtапеа Регпаviensia» № 4.
Эпоха, в которой действовал Дабелов, рядом с ясно выраженным стремлением к разработке отечественных древностей, отличается изобилием фальсификаций, подделок, удачных и неудачных подлогов. Сведения о личности Дабелова недостаточны и бледны, на основании их нельзя ни укрепиться в обвинении в ученом обмане, ни отказаться от него»(37).
Н, П. Лихачеву очень хотелось набросить на личность Дабелова тень и объявить его... мистификатором. Здесь чувствуется превалирующее влияние на колеблющегося Н. Лихачева незыблемого, резко очерченного и, так сказать, конченого отрицателя библиотеки Грозного в натуре С. А. Белокурова(38). Но если Белокуров – «конченый», то Лихачев – «и нашим и вашим»: с одной стороны, плачет, с другой – смеется. В этом
102
опасность Лихачева: тянет серьезно с ним полемизировать, так как надежда переубедить балансирующего на острие иглы не оставляет.
Но пора с Н. Лихачевым, наиболее серьезным противником библиотеки Грозного, покончить: он сам поставил над «i» точку: «...мы имеем право остерегаться подробностей анонима, даже более того, игнорировать их до времени, когда будет найдена таинственная связка «Со11есtапеа Регпаviensia» № 4».
Решающий для Н. П. Лихачева документ найден! О чем же спорить? Совершенно ясно, что таинственная библиотека была и есть, что ее остается только изъять. [...]
Выше выяснено, что раз «Со11есtапеа Регпаviensia» найден, Лихачев и К не имеют права игнорировать подробности анонима. [...] Следовательно, видеть подлинный список библиотеки, восходящий к моменту, когда библиотека была вскрыта царем, когда аноним переводил ряд классиков из ее состава, когда Веттерман и К собственноручно, отряхнув с книг вековую пыль, перелистывали перлы классицизма,– равносильно видеть самое библиотеку в какой-то мере, значит, быть ее очевидцем.
Таким очевидцем и является автор этих строк, единственный после профессора Дабелова, кто на протяжении истекших столетий держал в своих руках подлинный реестр книг из таинственного кремлевского подземного сейфа Софьи Палеолог, восходящий к тому далекому времени, когда над подземным сокровищем человеческой мысли носился не призрак кровавого царя, а сам он, этот царь, во плоти и крови, живой, конкретный человек, рылся в этих заповедных книгах, томимый неутолимой жаждой знаний.
Но ищущий ум любознательного царя бессильно никнул перед семью печатями на каждой книге на чужом языке. Нужна была помощь знающих – переводчиков. Подвернулся захожий лютеранский пастор Веттерман, добровольно прибывший в Москву из Дерпта за своими выселенцами-земляками. Пастор казался человеком ученым, царь «отменно» уважал его и даже решил поручить ему на пробу ознакомиться с характером содержимого его библиотеки, дабы узнать, достаточно ли он научен, чтобы перевести те или иные книги на русский язык. [...] Нас сейчас интересует […] момент осмотра потайного сокровища Грозного группой захожих немцев.
Но пусть во весь голос говорят документы.
Важнейший из них – рассказ Веттермана о виденных им книгах в тайниках Кремля. Рассказывал он об этом рижскому бургомистру Францу Ниенштедту. Но разве одному бургомистру, а не сотням других лиц, землякам и знакомым? А его «клевреты», все эти Шреттеры, Шрефферы, Браккели, разве молчали они? Их
103
рассказы с гиперболическими узорами пошли гулять из рода в род, из поколения в поколение, обратившись в живучее «семейное предание». Дошло оно и до наших дней. Я имел случай с удивлением убедиться не один раз, что немцы не только ученые, а часто даже рядовые знают о библиотеке Грозного гораздо больше нас, русских...
Франц Ниенштедт (1540 – 1622 гг.) рассказ, слышанный им от Веттермана, сжато и кратко, как бы мимоходом, пересказал в своей «Ливонской хронике», напечатанной в «Прибалтийском сборнике», т. IV. с. 37. Этот абзац в «Хронике» и является той осью, на которой вращается «миф» о квазилегендарной библиотеке Грозного.
Кроме указанного источника о библиотеке Грозного имеются еще два.
Известие Арндта [...] в La Chronique de la Livoni/II Halli 1753in folio(39), извлеченное из не опубликованной еще в 1753 г. «Хроники» Ниенштедта. Опубликована она, в общем, через 200 лет, в 1839 г. И известие Иоганна Бакмейстера(40) (опубликованное.– Т. Б.) через 23 года после известия Арндта – в 1776 г. [...]
Н. П, Лихачев в своей уже так хорошо известной нам книге о библиотеке и архиве ХУ1 в. приводит текст Ниенштедта по Клоссиусу,
«Ибо Клоссиус,– говорит он,– пользовался как печатными известиями Арндта и Гадебуша, так и некоторыми более исправными списками хроники Ниенштедта (Тилеман, Бротце и т. д.)» (41)
Список «Хроники» Ниенштедта, изданный Тилеманом, и есть «наиболее исправный». Об этом Тилеман так говорит:
«При издании хроники Ниенштедта я пользовался шестью копиями, из которых самая важная – древняя рукопись, которую доставил мне пастор Бергман из Руена. Она содержит в себе 93 ненумерованных листа «in folio», Два первых листа писаны позднейшей рукой, в средине и на конце нескольких листов недостает. Этот экземпляр очень пострадал от времени, но он, бесспорно, тот, который вернее всех прочих передает затерянный оригинал» (42)
Таким образом, ориентироваться надо на текст, изданный Тилеманом. [...]
104
Глава ХVI
ФРАНЦ НИЕНШТЕДТ
ЛИЧНОСТЬ, Франц Ниенштедт, или Ниенстеде, как он сам называет себя в своих «Записках», родился 15 августа 1540 г, в графстве Гоя, в Вестфальском округе и прибыл в 1554 г. в Дерпт, где посвятил себя торговле. Отсюда он впоследствии вел значительные торговые дела с Россией. По поводу их принужден был часто предпринимать поездки в Москву, Новгород и Псков, чем положил основание к позднейшему своему благосостоянию. В 1571 г. переехал в Ригу, сделался здесь бюргером, 21 августа того же 1571 г. женился на вдове купца Ганса Крумгаузена. Прожив здесь немалое число лет, он только что решился выстроить для себя удобный дом в своем поместье Зуецеле и маленькую церковь на близлежащей горе св. Анны, собираясь провести остальные дни своей жизни на покое среди сельской тишины, как 22 сентября 1583 г. его выбрали членом магистрата.
Ниенштедт приехал в Ригу и попытался отстоять свою свободу хотя бы ценою откупа за 1000 марок в пользу бедных, но все напрасно: он получил отказ.„Он, наконец, согласился, Через два года на него был возложен сан бургомистра (в 45 лет) 15 октября 1585 г. Он испытал тревоги во всей их полноте во время известных календарных смут. [...]
Ниенштедт оставил после себя Ливонскую летопись и свои записки,
Подлинная рукопись летописи Ниенштедта находилась еще в половине прошлого столетия в руках поручика фон Цеймерна, в Нурмисе, который сообщил ее для пользования бургомистру фон Шифельбейну,но с тех пор она исчезла бесследно. Записки его перешли в 1807 г, вместе с собранием книг бургомистра Иоганна Кристофа Шварца в рижскую городскую библиотеку. Они написаны собственною рукою Ниенштедта, и в них на с. 108 [...] заключаются кроме известий об его семье и торговых делах также и общественные городские события его времени.
Он писал историю как дилетант, а достоверность его известий, которые он сообщает как очевидец, вознаграждает за все недостатки.
ХРОНИКА.Выписка из Хроники дословно.
«Летом 1565 г, московит[1] приказал всем дерпским бюргерам и жителям, которые по завоевании города Дерпта из-за своей бедности должны были оставаться там, выехать вместе с женами и детьми: их разместили по отдельным московитским городам: Володимиру, Низен-Новгардену (Нижнему Новгороду), Костроме и Угличу. У них был в Дерпте пастор, именем магистр Иоанн
105
Веттерман, человек доброго и честного характера, настоящий апостол Господень, который также отправился с ними в изгнание, пас свое стадо, как праведный пастырь, и, когда у него не было лошади, шел пешком от одного города до другого, а если стадо его рассеивалось, он посещал его и ежечасно увещевал о страхе к Господу и даже назначал для их детей школьных учителей, каких только можно было тогда достать, которые в каждом городе по воскресеньям читали детям из Священного Писания. Его, как ученого человека, очень уважал великий князь, который даже в Москве велел показать ему свою либерею-библиотеку, которая состояла из книг на еврейском, греческом и латинском языках и которую великий князь в древние времена получил от константинопольского патриарха, когда московит принял христианскую веру по греческому исповедованию. Эти книги, как драгоценное сокровище, хранились замурованнымив двух сводчатых подвалах.
Так как великий князь слышал об этом отличном и ученом человеке, Иоанне Веттермане, много хорошего про его добродетели и знания, потому велел отворить свою великолепную либерею, которую не открывали более ста лет с лишком, и пригласил через своего высшего канцлера и дьяка Андрея Солкана (Щелкалов ), Никиту Высровату (Висковатов ) и Фунику (Фуников ) вышеозначенного Иоанна Веттермана и с ним еще нескольких лиц, которые знали московитский язык, как-то: Фому Шревена, Иоахима Шредера и Даниэля Браккеля, и в их присутствии велел вынести несколько из этих книг. Эти книги были переданы в руки магистра Иоанна Веттермана для осмотра. Он нашел там много хороших сочинений, на которые ссылаются наши писатели, но которых у нас нет, так как они сожжены и разрознены при войнах, как то было и с Птоломеевой и другими либереями. Веттерман заявил, что хотя он и беден, но отдал бы все свое имущество, даже всех своих детей, чтобы только эти книги были в протестантских университетах, так как, по его мнению, эти книги принесли бы много пользы христианству.
