Текст книги "Мертвые книги в московском тайнике"
Автор книги: И.Я. Стреллецкий
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)
Но не воспользовался ли Аноним реальным фактом, каким было, например, посещение царской библиотеки пастором Веттерманом, н, уже отталкиваясь от этого, не придумал ли он фантастический перечень авторов и сочинений? Иными словами: не является ли записка подделкой-легендой?
К легендотворчеству во второй половине XVI в. оказались причастны "самые различные писатели. Целая цепочка подделок-легенд (в изложенном понимании термина) появилась из-под пера самого московского государя или по его непосредственным указаниям, Не уступал ему в этом отношении и извечный
260
идеологический оппонент князь А. М. Курбский, приводивший в своих писаниях оценки, прямо противоположные мнению государя. Целое собрание легенд возникает в 1570-х гг, в интересующей нас сейчас среде немецких авторов. Таубе и Крузе, Шлихтинг, Штаден, Одерборн, Гофф – их произведения, документальные в основе (написаны по личным впечатлениям, свидетельствам очевидцев, с использованием письменных источников), достоверны по излагаемым в них фактам бытия и легендарны по проводящимся тенденциям. Общим их свойством является плохо скрытая, а порой и откровенная и явная враждебность к России и лично к Грозному. При всем разнообразии содержания этих произведений, при всех расхождениях стиля авторов портрет московского царя рисуется ими в удивительном согласии в одной цветовой палитре. В их освещении Грозный – тиран, самодур, непросвещенный и невежественный властитель, человек гордый, заносчивый, жестокий, безусловно враждебный западному цивилизованному миру и т. п. Записка Анонима была создана в этой же среде, но по отношению к Грозному она являет собой прямую противоположность: московский самодержец в ней представлен не просто хранителем огромных культурных богатств, но хранителем просвещенным, желающим ознакомиться с творениями классиков и организующим работы по их переводам.
Сочинения Шлихтинга и подобных ему памфлетистов создавались в условиях повышенного спроса на литературу именно такого содержания. Затянувшаяся Ливонская война, обременительная для всех её участников, требовала использования не только чисто военных, но и идеологических средств противоборства. Таким образом, легенды немецких памфлетистов являются как бы ответом на социальный заказ, выдвинутый широкими кругами ливонского и польского (а возможно, в какой-то мере, также и германско-имперского) дворянства. Авторы подобных посланий, составляя их, полагали (и, вероятно, не без оснований) получить вполне реальное вознаграждение и потому не случайно адресовали свои труды высокопоставленным лицам. Не следует, впрочем, исключать и более далеких устремлений ряда авторов (достаточно напомнить хотя бы проект военной оккупации России, составленный Штаденом). Их сочинения объективно были направлены к разжиганию противоборства России и Запада (и такой писатель, как Одерборн, несомненно, осознавал это), а в любых дипломатических и военных столкновениях джентльменам удачи типа Таубе и Крузе всегда находилось должное дело. Условий же возникновения социального заказа на подделку, подобную Дабеловскому списку, в Прибалтике в ходе ливонской войны явно не было. Вообще на протяжении второй половины ХVI в. был, по-видимому, лишь один сравнительно краткий период, когда в сближении с Россией были заинтересованы действительно широкие слои политически активных сословий. Я имею в виду время бескоролевья в Польше, когда вполне серьезно рассматривалась кандидатура Ивана IV на вакантный польский трон. Однако в этом случае социальный заказ на идеализацию Ивана мог исходить, по-видимому, в первую очередь от православных магнатов и шляхты Великого княжества
261
Литовского. Следовательно, и на фоне легенд Записка Анонима представляется
диссонансом, выпадающим из типического ряда.
Необходимо, наконец, отметить и то обстоятельство, что средневековые подделки (как подлоги, так, равным образом, и легенды) были рассчитаны на публичное использование. Записка же Анонима, как уже отмечено выше, имеет все свойства частного документа, (Здесь Записка сближается с рассказом пастора Веттермана, представляющим также сугубо частное повествование. Именно в таком качестве рассказ Веттермана воспринял и Ниенштедт, поместивший его в своей Хронике лишь как более или менее любопытный случай. Напомню, что рассказ Веттермана современными исследователями признается вполне достоверным.) Личные отношения двух лиц, о которых к тому же почти ничего не известно,– слишком зыбкая почва для построения сколько-нибудь обоснованных предположений. Однако и здесь можно сформулировать граничное условие, без выполнения которого изготовление фальсификации теряет смысл.
Таким условием является наличие достаточно глубокого общего интереса автора и адресата к предмету обсуждения ( предмету мистификации),при этом автор должен быть, во-первых, более информированным об адресате, нежели адресат об авторе, и, во-вторых, иметь личную заинтересованность в мистифицировании адресата именно по данному поводу. Оговорюсь сразу же, что истории известны и иные мотивы взаимных мистификаций частного характера, облекавшиеся в разного рода шутки. Однако для мистификаций такого рода (от шутливых писем времен Возрождения и до потешных учреждений Петра I) является обязательным наличие момента игры, признаваемой всеми участниками, равно как и соблюдение известных правил, так же выполняемых всеми, и мистифицирующими и мистифицируемыми. Избрание в качестве объекта подобной игры библиотеки московских государей представляется по меньшей мере странным и вряд ли этому можно было бы подыскать какое-то объяснение. С учетом всего сказанного я вынужден заявить, что не знаю, были ли в Европе в конце ХVI в. двое (или более) лиц, в деятельности которых поставленное обязательное условие могло иметь место.
В признании реальности какого-либо исторического события важное место занимает установление связей данного события с рядом последующих. Занятия с книгами великокняжеской библиотеки инока-святогорца Максима Грека отражены в его собственных сочинениях и переводах (по словам самого Максима, оригиналы для некоторых его переводов были получены от великого князя), дошедших до нас в прижизненных списках, а в какой-то мере, возможно, и в авторских или авторизованных рукописях. Труды Максима Грека зафиксированы в Сказании о нем, составленном «по горячим следам» князем А. М. Курбским. Знакомство с библиотекой Грозного царя пастора И. Веттермана зафиксировано Францем Ниенштедтом со слов самого пастора и его спутников.
Выше была показана весьма вероятная связь допуска Веттермана к некоторым книгам царской библиотеки с историографическими замыслами московских книжников. И здесь проявляется исключительно интересное наблюдение, сделанное в свое время Р. Г. Скрынниковым: в корреспонденции А. М. Курбского
262
фигурирует некий Иван Многоученый – по мнению ученого, это не кто иной, как Веттерман. Если принять данное предположение и тем самым признать факт знакомства Курбского и Веттермана (хотя бы даже и заочного), то допуск ливонского пастора в царское книгохранилище получает совершенно новые оттенки.
Так или иначе, но два важнейших события из истории царской библиотеки были известны современникам уже при жизни главных персонажей данных событий, свидетельства о них не являются изолированными в общем потоке информации. Можно ли утверждать аналогичное применительно к Записке Анонима ?
В 1600 г. неожиданную заинтересованность в античных рукописях, принадлежавших московским государям, проявил папский престол. Не довольствуясь поручением польскому канцлеру Сапеге, отбывавшему в Россию с официальной миссией поздравления Бориса Годунова, Ватикан снарядил и специального посла, главной задачей которого был сбор сведений о греческих и латинских рукописях, хранящихся, по слухам, в Москве. Обращает на себя внимание личность посла – Петр Аркудий был не только известным дипломатом, специалистом «по восточным делам», но и широко образованным ученым-филологом. Никогда ранее святейший престол не предпринимал подобных акций, и данное действие представляется вдвойне неожиданным, если учесть, что главный и наиболее заслуживающий доверия информатор о России – Антонио Поссевино – ни в одном из своих сочинений не упоминал о наличии в Москве сколько-нибудь серьезных культурных ценностей. Между тем рассказы высокопоставленного дипломата и квалифицированного шпиона, соединявшего «борьбу на тайном фронте» с профессиональной библиографической работой, пользовались полным доверием: его главное сочинение о России «Московия» в 1580—1590-х гг, не менее семи раз издавалось на латинском и итальянском языках. Правда, среди неизданных в свое время бумаг Поссевино сохранился список книг, «которыми пользуются русские», однако в него включены лишь 27 названий книг на славянском языке. Подлинные причины столь горячего и неожиданного интереса католического Рима к книжным богатствам далекой Москвы остаются до сих пор неустановленными. (Объяснение С. А. Белокурова, сводившего суть дела к собирательским традициям Ватиканской библиотеки и общекультурным запросам римских пап, не представляется убедительным в должной мере.)
Примечательно, что инициатором посольства явился именно папа Климент VIII, а организатором миссии Петра Аркудия был кардинал Сан-Джорджо. Климент VIII (до интронизации – Ипполито Альдобрандини) был не только умным и тонким политиком, образованным богословом, но человеком, весьма не чуждым светских наук и искусств. Время его понтификата характерно некоторой либерализацией в области культурной политики папства, периодом, когда после нескольких десятилетий внешнего аскетизма Рим снова стал притягательным центром для поэтов и ученых. Примечательно и то, что в сфере наук и искусств проявили себя многие члены семейства Альдобрандини. Так, в середине XVI в. были хорошо известны
263
юридические сочинения отца будущего понтифика Сильвестро Альдобрандини. Труды по юриспруденции оставили и два брата Климента VIII – Джованни и Пьетро. Однако наибольшие научные заслуги принадлежали по праву Томмазо Альдобрандини – исследователю, комментатору и переводчику на латинский язык сочинений Диогена Лаэртского. Рано умерший Томмазо не успел издать свои труды; это сделал его племянник Пьетро Альдобрандини-младший, получивший от своего дяди-понтифика на 22-м году жизни титул кардинала СанДжорджо и всю свою жизнь (умер он в 1622 г.) пользовавшийся славой покровителя наук.
Нетрудно представить, что известие о хранении в далекой Москве кодексов Вергилия и Аристофана, Цицерона и Полибия, Феодосия и Юстиниана, попавшее к издателю комментариев и перевода Диогена Лаэртского, вполне могло явитcя стимулом для организации экспедиции Петра Аркудия. А именно эти имена и значились в Записке Анонима. Разумеется, нельзя настаивать, что в распоряжении Пьетро Альдобрандини-младшего или его царственного дяди находился список или беловик Записки Анонима. Однако и полностью игнорировать данное предположение также нельзя, тем более, что никакой иной возможный источник информации о библиотеке московских государей, доступный в конце ХVI в. окружению святейшего престола, в настоящее время не известен. (Хроника Ниенштедта была завершена несколькими годами позднее в 1604 г. Сказание о Максиме Греке не раскрывало конкретно состава библиотеки, да и бытовало лишь на русском языке.)
Для подтверждения предположения о возможной связи Записки Анонима и экспедиции Петра Аркудия 1600 г, был бы желателен поиск информации в итальянских архивах и прежде всего в бумагах семейства Альдобрандини. Отмечу, кстати, что многие из членов этого семейства в последней четверти ХVI в. бывали (и неоднократно) в Польше и Германии, т. е. в тех странах, где антигрозненская агитация производилась с наибольшим размахом и последовательностью, но тем не менее не разуверились в существовании у политических наследников Грозного богатого античного рукописного фонда. Не разуверился, судя по всему, даже при неудачном исходе своей миссии и Петр Аркудий: его ближайшим учеником был следующий искатель библиотеки – Паисий Лигарид.
Комплексное рассмотрение вопроса об источниках по истории Великого искомого – античной библиотеки Грозного – позволяет констатировать:
1. Анализ содержания и обстоятельств открытия Записки Анонима приводит к убеждению, что данный документ не является фальсификацией второй половины ХVI или конца ХVIII – начала ХIХ столетий, но представляет остаток реального факта, имевшего место, по-видимому, в 1560 – 1570 гг. (близко к рубежу их); следовательно, информация его может быть признана в общем достоверной.
2. Признание Записки Анонима достоверной в основе не означает, однако, утверждения аутентичности приведенного в ней списка книг с реальным составом царской библиотеки? причины сего суть: Записка Анонима представляет собой
264
выборку из более общей совокупности (а), не исключена возможность ошибочного определения Анонимом некоторых из названных книг (б), не исключена возможность ошибочного прочтения неразборчивого текста первооткрывателем Записки Дабеловым (в).
3. Отсутствие оригинала дабеловского списка в настоящее время не дает возможности установить, был ли в руках Дабелова подлинный черновик или позднейший список, следовательно, нет возможности уверенно говорить о времени возможного искажения первоначальной информации.
4. Все известные источники, повествующие об «античном» книжном фонде библиотеки московских государей, как отечественные (сочинения Максима Грека и Сказание о нем А. М. Курбского), так и иноязычные (Хроника Ф. Ниенштедта и Записка Анонима), укладываются в систему, не содержащую принципиальных и неразрешимых противоречий; информация всех названных источников не только согласуется, но и взаимно подтверждается; ряд непроверенных прежде показаний и некоторые не обнаруженные ранее несоответствия при современной интерпретации источников находят удовлетворительное объяснение.
Тем самым мысль академика М. Н. Тихомирова, что «библиотека московских царей с греческими и латинскими рукописями... факт, не подлежащий сомнению», приобретает не только новые подтверждения, но начинает наполняться и новым реальным содержанием.
Великое искомое – не миф.
Итак, почтеннейший читатель, надеюсь, мне удалось живые струны твоей души затронуть сухим словом источниковеда. Встает законный вопрос: если «античная» библиотека Грозного существовала, то почему она до сих пор не найдена? Если ее столько раз пытались отыскать, то почему все попытки не увенчивались успехом?
Что можно сказать по этому поводу? Только разве лишь, что тайна сия велика есть... И стражем великой тайны является Российский Чиновник, Его Неподобие БЮРОКРАТ.
Без большого труда можно определить причины неудач старателей ХVII в.: и Петр Аркудий, и Паисий Лигарид, и Никлас Витсен (он тоже пытался собирать сведения о царских книгах) были обречены на неудачу – они были НЕ НАШИМИ, иноверными, иноязычными, и уже этим-подозрительными (Лигарид был формально православным, но его католические симпатии были достаточно известны спецслужбам царя Алексея Михайловича).
Такой же подход практиковался и чиновными лицами при надзоре за работами Конона Осипова в ХVIII в. Разумеется, Осипов не был иноверцем, напротив, был не просто православным, но даже церковнослужителем, хотя и низшего ранга. Однако на своей скромной ступеньке Осипов отстоял слишком далеко от властителей: для Чиновного мира он был социально НЕ НАШИМ. А коли так, то и ходу ему не было.
ХIХ в. Ф. Клоссиус и Э. Тремер. Представители вполне добропорядочной немецкой профессуры, если и не из верхов общества, то уж при всех прочих условиях стоявшие на ступенях гораздо выше средних.
265
Для просвещенного ХIХ в. конфессиональные различия перестали быть труднопреодолимым препятствием на государственной службе инославные и иноверные столь же обычны, как и приверженцы ортодоксального православия. Тем не менее как тот, так и другой немецкий профессор для Бюрократов были НЕ НАШИМИ, не вписывавшимися в этот круг по своим профессиональным интересам.
Н. С. Щербатов. Носитель княжеского титула и обладатель весьма высокого общественного статуса, он, казалось бы, самой судьбой был предназначен для занятия одной из верхних ячеек системы, а начинание его должно было привести к гарантированному успеху. Однако... Видный археолог оказался слишком образованным и умным для того, чтобы оставаться НАШИМ для мира канцелярии. Сам факт заинтересованности чем-то малопонятным, малоизвестным уже ставил титулованного археолога в компанию людей подозрительных; зачем это ему, что получит от этого Чиновная сфера? Ничего – тогда НЕ НАШ.
И. Я. Стеллецкий. Тоже НЕ НАШ и безусловно, ибо не кто иной есть, как осколок империи, «недобитый попутчик», как тогда любили говаривать...
Да полно, можно ли так? Ведь старый Чиновный мир с его психологией и традициями «держать и не пущать» был сметен социальным ураганом 1917-го и последующих... Сметен, верно. И у Стеллецкого был шанс: единственный, наверное, шанс ухватить заветную Синюю птицу – начать свою эпопею в те месяцы, когда новая власть только лишь формировалась, пока новые структуры представляли собой зыбкие, колеблющиеся и меняющиеся образования, пока можно было бы энергичному человеку вклиниться в эту формирующуюся власть и использовать открывшиеся возможности для благого дела. Злоупотребить властью в общественных интересах Стеллецкий не успел: непредсказуемость обстоятельств гражданской войны не допустила его вхождения во власть... А позднее – шансов уже не было. Ибо власть, развивается по своим внутренним законам, непостижимым для нормальных смертных. И если главная прерогатива власти – разрешительные действия, то уважающая себя власть просто обязана «не разрешить». А как иначе7
Неистовый археолог опоздал. И тем большего преклонения заслуживает то, что он все-таки успел сделать, успел без малейшего шанса на успех начатого дела, ибо власть со всеми ее новыми атрибутами ни при каких обстоятельствах не допустила бы подкопа под свою обитель со стороны непроверенного попутчика. Можно считать, что И. Я. Стеллецкому повезло: он остался живым в безумной мясорубочной круговерти 1930-х, хотя по всем признакам должен был получить как минимум один акт высшей меры «социальной защиты». Посудите сами: Вождю писал, под Кремль копал, казенные средства невесть на что тратил, с врагами народа (будущими) контактировал... За несравненно меньшие прегрешения множество людей исчезли без возврата.
Верил ли Стеллецкий в свою миссию? Чтение его дневниковых записей наводит на мысль, что ученый уже тогда жил как бы вне реального мира, «знал одной лишь думы власть...». Попытки получить разрешение на раскопки в Кремле, предпринимавшиеся им на протяжении нескольких лет и весьма напоминав-
266
шие бесконечное восхождение по лестнице, ведущей вниз,– это и путь подвижничества, и борьба «надмирного» Дон Кихота. Чем рассчитывал археолог привлечь власть имущих7 Культурными сокровищами? Но что значили старые книги для властителей, тысячами взрывавших старые храмы? Надеялся ли Стеллецкий пробудить тщеславные устремления у потенциальных покровителей? Но что могли дать для самоутверждения безграничных владык какие-то неведомые еще (да и непонятные для новых Чинов) белокаменные фундаменты и выложенные кирпичом туннели? Одним росчерком пера отправлявшие в небытие тысячи и сотни тысяч сограждан, что могли получить ОНИ от раскопок в Кремле? Знал ли ученый, что нельзя, безнадежно, бессмысленно было вступать в переговоры с теми, кто дорвался тогда до власти? (И ведь не ведал он, что острая полемика, которую он вел со своими оппонентами на страницах периодики, в заявлениях и посланиях разным инстанциям, для власть имущих важна была отнюдь не в интересах истины, а всего лишь как дополнительный источник компрометирующих материалов на потенциальных обитателей ГУЛАГа.) Ставить эти вопросы нужно лишь для того, чтобы лучше уяснить тернистый путь ученого в нашем мире. Это было, от этого не уйти, это надобно помнить.
Искать ли библиотеку Ивана Грозного? Для И. Я. Стеллецкого такого вопроса просто не существовало: всей своей жизнью он доказал верность идее, хотя средства для достижения цели были подчас и заведомо негодными, а убежденность в собственной правоте и покоилась на ошибочных посылках. То, что в недрах Боровицкого холма вплоть до наших дней могут покоиться крупнейшие культурные ценности, допускал академик М. Н. Тихомиров, крупнейший знаток истории Москвы. То, что в археологическом и историко-архитектурном отношении территория Московского Кремля до сих пор в значительной степени остается «белым пятном» (или – если угодно – «черным ящиком»), можно принять за данность. При всех условиях серьезная работа принесет и серьезные результаты, независимо от того, будут ли найдены остатки легендарной библиотеки или – в очередной раз – укроются от пытливых поисковиков. Библиотека Грозного царя несет с собой некую ауру, способную притягивать людей определенного склада характера. Стоит лишь однажды углубиться в лабиринт тайн, с нею связанных, чтобы затем до конца дней своих не ведать покоя. Это сродни той тяге, что ведет альпинистов на заоблачные пики и гонит спелеологов в земные глубины. Это сродни той неудовлетворенности, что вынуждает на поступки, непонятные благополучным обывателям, побуждает ввязываться в безнадежные – с точки зрения «здравого смысла» – предприятия, не обещающие ничего, кроме неприятностей. Это сродни тому духовному настрою, носители которого вслед за героем известного произведения могут заявить: «Я знаю, что эта задача не имеет решения, именно поэтому я и хочу ее решить». И если решится кто вновь требовать развертывания работ по поискам грозненских сокровищ, если найдется столь отважный, что решится ударять собственной головой в каменную стену чиновных бастионов, то я, пожалуй, составлю ему компанию, ибо дело это святое.
А то, что главным препятствием, как и прежде, окажется Его Неподобие
267
Чиновник, можно утверждать почти со стопроцентной уверенностью. Ибо при всех позитивных сдвигах последних лет Чиновник в нашем обществе все еще остается силой, все еще остается распорядителем, для которого «держать и не пущать» есть первая заповедь. Ибо вплоть до той поры, пока наукой и культурой у нас будут управлять (вместо того чтобы помогать ее саморазвитию) – поиски библиотеки Ивана Грозного будут уделом Дон Кихота. А Рыцарь Печального Образа, как известно, не мог, просто не умел отступать. Таким рыцарем и был автор книги, послесловие к которой и предложено твоему вниманию, почтеннейший читатель.
А. А. АМОСОВ,
доктор исторических наук,
ведущий научных сотрудник
Отдела рукописной и редкой книги
Библиотеки Российской Академии наук.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Т.Белоусова. От составителя 3
И. Я. СТЕЛЛЕЦКИЙ.
МЕРТВЫЕ КНИГИ В МОСКОВСКОМ ТАЙНИКЕ
Предисловие 19
ТОМ I
Введение. Книжные предки либереи
Мертвые книги Востока 21
Мертвые книги Греции
Мертвые книги Киевской Руси
На заре печати
Книжная Византия
Книжный Запад
Часть I. Век Ренессанса (Царевна София)
Глава I. Последние. 43
Глава II. Королева русская.
Глава III. В Москву! На трон!
Глава IV. На троне.
Глава V. Московский тайник.
Глава VI. Генеральный архитектор.
Глава VII. Либерея с неба.
Глава VIII. Шемякин суд.
Глава IХ. Ищите женщину. 95
…………………………………………………
ХV. Спор о мертвых книгах.
ХVI. Франц Ниенштедт.
ХVII. Книги подземной либереи.
ХУIII. Архив Грозного.
ХIХ. Драма жизни Ивана Друкаря. 113
ТОМ II
Часть I. Во мгле 117
Глава I. Девятый вал
Глава II. Безлюдье
269
Глава III. Молва 121
Глава IV. Разведчики
Глава V. Загадочная личность
Глава VI. Дьяк в тайнике
Глава УII. «Поклажа»
Глава VIII. Камень в воду
Часть II. Глазами спелеолога
В канун революции
Глава IХ. Поднятая нить 152
Глава Х. Тайны архивных башен
Глава ХI. По ступенькам вглубь
Глава ХII. «Сезам, отворись!»
………………………………........................
Глава ХIV. Секретарь одного архива 167
В советские дни
Глава ХV. Новая Москва 169
Глава ХVI. По ступенькам вверх
Глава ХVII. Голос общественности
Глава ХVIII, Немецкий трюк
Глава ХIХ. ЦК В КП (б)
Из дневниковых записей И. Я. Стеллецкого
о раскопках в подземельях Московского Кремля 187
Приложение 221
Комментарии 224
А. Амосов. Слово о Великом искомом 243
