Текст книги "Разведенные мосты"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

И я невольно думал: а может, и бывают среди банкиров «краснокоричневые»? Был же у нас генерал Рохлин!.. И Борис Петрович Миронов, великий патриот России, каким-то чудодейственным способом сделался министром по печати в ельцинском правительстве. Но, может быть, и вот этот?.. И, наверное, еще можно назвать несколько имён, но Рохлин же не был банкиром? Но тогда кто же передо мной? И как же это я, профессиональный литератор, инженер человеческих душ, а никак не могу определить, что же это за фрукт, мой собеседник?..

Наум Гранский, развивая передо мной свои умозаключения, тоже, видимо, испытывал затруднения, и, может быть, даже он сожалел, что распахнул так широко свою смятенную душу; он всё чаще прерывал ход своих мыслей, устремлял свой взгляд в окно, из которого открывался весь тыловой двор банка, где собиралось всё больше людей, – тут появлялись и женщины, видимо, жёны дружинников, а может, в дружине банкира был и женский отряд. В дальнем углу в беседке колготилась стайка ребят школьного возраста; я смотрел на них и думал: «У него и ребята есть, и, наверное, девочки».

В северной столице, как и в Москве, пока ещё не очень заметно для глухого обывателя, но для людей наблюдательных, мыслящих зримо закипал котёл межнациональных отношений; люди на улицах, в парках всё чаще могли встретить белую девицу, гулявшую с негром, или женщину кавказского или восточного вида с детской коляской и со стайкой бежавших за нею ребятишек. Русские люди останавливались, с любопытством разглядывали молодую женщину, имевшую так много детей. Русскую-то молодую мать можно увидеть только с одним ребёнком, ну редко-редко за ней бежал ещё и второй, а чтобы вот так – целая стайка! – такое мы видим только у людей восточных.

Ну, и конечно же, такие живые, всё чаще повторяющиеся «картинки» не могут не вызывать у русских людей грустных размышлений: мы-то убываем, а их становится всё больше.

Банкир вдруг заговорил:

– Рохлин совершил ошибку: вслух сказал о своих планах. Он хотя и генерал, но нарушил главное правило развязанной с нами войны: молчать о своих планах. Сила нашего врага и заключается в том, что они говорят одно, а делают другое. Нынешний враг ничего не говорит о войне. И вообще: он делает вид, что никакой войны он с нами не ведёт. Нынешний враг улыбается. Его главное оружие – ложь. Недаром же нынешнюю войну называют информационной. А главный объект этой войны – молодёжь. Главный принцип – вывихнуть мозги, повернуть их задом наперёд. И так, чтобы человек смотрел на белое, а оно казалось ему чёрным, смотрит на чёрное, а оно кажется ему белым. В день по всем каналам по сто раз вам покажут бутылки пива с яркими наклейками и с ещё более яркими и даже могучими названиями: «Петровское», «Пугачёв», «Стенька Разин». И тут же: спортсмен-чемпион, популярный артист, заморское рок-поп диво. Вроде бы и не сказали: пиво – это хорошо, больше пейте пива… А в перевёрнутом мозгу отложилось: пиво – это сила, это красота, это кайф. И молодежь ходит по улицам и на глазах у всех пьёт пиво. И, конечно, зелёному недорослю и невдомёк, что его травят, что пиво изготовлено из эрзацпродукта, а чтобы этот недоросль и завтра потянулся к бутылке, в неё хитроумный хозяин пивного завода плеснул небольшую дозу наркотика. Попил молодой человек такого зелья месяц-другой, и он уже раб, он пленный, лишившийся свободы. Отныне он не может жить без пива, а того не ведает, что пиво это и совсем не полезный продукт, а оружие массового уничтожения. Пьющий пиво через два-три года уже больной человек, у него гастрит, а может, и того похуже. Страна лишилась воина и работника.

Итак, информация. Враг запустил ложную информацию и ею, одной только ею, выкашивает наши ряды. Ныне русский народ теряет полтора миллиона человек в год, завтра эта цифра удвоится. Вот чего не понял генерал Рохлин. Не понял и тут же был сражён. А чтобы народ не искал виновника его гибели, вновь сработала ложная информация: в убийстве генерала обвинили его жену Тамару. Ложная информация! Главное и почти единственное оружие нашего врага в навязанной нам войне. Мы этим оружием не владеем и потому пока пятимся назад, несём одни потери.

Я слушал банкира с тем всепоглощающим вниманием, на которое способны лишь малые дети. И, должно быть, вид у меня был растерянный и глуповатый. Я заметил это по тому, как испуганно и проникновенно смотрел на меня Гранский. Очевидно, в моих растворённых настежь глазах он прочёл застывший мучительный вопрос: «Да кто же вы такой, господин банкир Наум Гранский? Уж не артист ли, источающий такие архипатриотические речи?..»

И Гранский точно услышал этот мой вопрос, отвернул взгляд к окну, тихо проговорил:

– Вы мне не верите. Это меня не смущает, мне многие не верят. Я – человек-загадка. В моей биографии много тайн. А ещё больше тайн в моем поведении, в стиле жизни. Когда я служил на флоте и командовал подводным атомным крейсером, и матросы и офицеры скоро меня признали своим. И никого не смущали мои кудри, мои чёрные, как ночь, глаза.

После демобилизации меня пригласил профессор, ставший хозяином нашего города, и предложил мне «карликовый», как он сказал, банк. Я не удивился. И тогда не удивился, когда он спросил: «Гранские – это что, из одесситов?» Я ответил: «Нет, мы из гомельских». И ещё я подмигнул ему так, как умеют это делать только евреи, и сказал: «Не беспокойтесь. По этой части… по нашей… по самой главной части – у меня всё в порядке». И когда я уже взялся за ручку двери, чтобы покинуть его кабинет, он мне вдогонку сказал: «Вы мне нравитесь. Берите пока эти деньги, а я вам подкину еще миллионов триста». Я спросил: «Долларов или рублей?..» Он сказал: «Долларов, конечно!..»

Профессора затем вытолкнул из кресла его же помощник, не такой кудрявый, но с тем же чесночным запашком. Он долго меня не замечал, но потом мне позвонила его жена. Сказала: «Я видела вас на приёме у турецкого консула. Вы ко мне не подошли, но ничего. Людей независимых и гордых я уважаю и на следующей неделе прикажу перевести в ваш банк четыреста миллионов долларов». И перевела.

Помолчав с минуту, он заключил:

– Вот так, дорогой Иван Владимирович. Что вы на это скажете?.. Надеюсь, вы одобряете мои гешефты? В моей личной охране пятьсот человек. И все они русские. Сегодня они вневедомственная охрана, а завтра – полк народного ополчения. Уже готовый. Отмобилизованный. Одна моя короткая команда – и он превращается в стальной кулак, готовый крушить любую силу. Ну, вот. А в ваших книгах я такой силы не нашёл. В жизни она есть, но вы её не увидели. Вы уж извините, я человек прямой и говорю, что думаю. А теперь я бы хотел послушать и ваши суждения о современном моменте. Уверен: вы знаете много такого, о чём я и не догадываюсь. Ну, вот хотя бы и вопрос, который меня волнует и на который никто не даёт ответа: почему это так ведёт себя русский народ? Неужели он до сих пор не понял, что его убивают? Он что же, так глуп, что не может понять, что это за фрукты такие – Жириновский, Кох, Греф, Хакамада с чёрненьким мальчиком Немцовым? Да неужели он до сих пор не разглядел чудище всесветное Новодворскую? Что же с ним происходит, с этим хвалёным русским человеком? Да уж и в уме ли своём был Суворов, когда, опьянённый взятием Измаила, прокричал: «Я русский. Какой восторг!..»

Не сразу я ответил на вопросы человека, суть которого я до конца не понимал. Смотрел в окно, за которым вели свои хороводы стайки берёз и елей, и под их сенью собиралось всё больше молодых парней в полувоенной форме, – смотрел я на них и думал: вот если бы каждому из них дать задание сколотить пятёрку ребят, готовых в любой момент встать на защиту Отечества, тогда бы не полк получился, а целая дивизия.

Повернулся к собеседнику и посмотрел в его чёрные, пышущие огнём ненависти глаза. И сказал так:

– Сколько времени потребуется, чтобы вскипятить на газовой конфорке маленький чайничек?

– Пять минут. Ну, может, десять, – ответил банкир.

– Ну вот. А теперь поставьте на тот же огонёк стоведёрный бак.

Банкир откинулся на спинку кресла, сдвинул в раздумье брови. И проговорил тоном, в котором хоть и не было радости, но я услышал готовность ждать, когда вода в стоведёрном баке достигнет температуры кипения.

– М-да-а, пожалуй. Придётся подождать.

Он поднялся, подошёл к окну и вдруг заговорил другим голосом, в нём слышалось нетерпение бойца, которому надоело лежать в окопе и ждать сигнала к атаке. Потянувшись, он сказал:

– Боюсь, мои ребята не станут ждать. Я дал им команду: формировать пятёрки и в нужный момент поставить в строй не полк, а целую дивизию.

Я был поражён. Я только что подумал о пятёрках, а он уж давно придумал их и формировал из них ополчение. Да уж наяву ли я всё это вижу и слышу? Уж не Дмитрий ли Пожарский стоит передо мной и развивает планы освобождения России?..

Я спросил:

– Вы, что же, на Москву поведёте своё ополчение?

– Зачем нам идти на Москву. Ленинград – тоже столица России. И ещё неизвестно, какая столица важнее – старая или новая. Революция семнадцатого года здесь совершилась. Новая революция тоже совершится на берегах Невы. И я надеюсь, это будет бескровная революция.

Мы прощались. И он, провожая меня из банка, уже во дворе, сказал:

– Хотел бы напечатать одну из ваших книг в хорошем оформлении и большим тиражом. Вы не станете возражать?

– Нет, не стану.

– Спасибо. Гонорар я привезу вам на квартиру.

Расставались мы друзьями.

Месяц или два я не видел никого из моих новых приятелей, но однажды в церкви Дмитрия Салунского после службы подошёл к батюшке Георгию и попросил благословения. Батюшка привлёк к себе мою голову, прочитал короткую молитву и пригласил в недавно отстроенный возле церкви домик для священника на чашку чая. Я давно знаком с отцом Георгием, который годится мне во внуки, он покупает мои книги и о каждой из них имеет своё, оригинальное и удивительно остроумное мнение. Недавно он позвонил мне домой и попросил принять его отца, профессора Педагогического университета, написавшего книгу на тему православного обучения и воспитания школьников. Профессор просил написать предисловие к его книге, и я охотно это сделал.

На пороге дома нас встретила матушка Елена. Целуя ей ручку и называя её матушкой, я едва скрывал улыбку, – так неестественно мне в моём возрасте называть матушкой эту совсем ещё молодую женщину: стройную, изящную, демонстративно красивую. Они с батюшкой поженились накануне рукоположения его в сан священника; и, может быть, отец Георгий ещё и повременил бы с женитьбой, но по законам церкви только женатому священнику могли доверить приход.

Пили чай, неспешно вели беседу. Я как бы невзначай заговорил о банкире Гранском, спросил батюшку, не посещает ли этот человек церковь. Отец Георгий ответил не сразу; подумав, почтительно назвал банкира по имени-отчеству, обвёл рукой стены гостиной, в которой мы сидели:

– А вот его щедрый дар нашей церкви. Наум Борисович наш благодетель. Он не только построил дом для священника, но и дал деньги на ремонт церкви, забор металлический на заводе заказал, и прочие дворовые постройки. Мы ему молитвенно благодарны.

Заговорила матушка Елена:

– Пригласил художника и обстановку, картины, вазы все обговорил с ним. Удивительный это человек! Недаром же он атомным подводным крейсером командовал.

У меня на языке вертелись слова: а будто бы и не русский, и банкир, а ведь известно, кому наши деньги новая власть отдала. Да расскажи я о таком человеке читателю, кто же мне поверит?..

Матушка Елена загадочно улыбалась, а отец Георгий дипломатично молчал; мне казалось, что он, как и я, тоже думал о таком феномене, но из деликатности не решался обсуждать эту тему. Но вот он заговорил с несвойственным его возрасту глубокомыслием:

– Понимаю вас, Иван Владимирович, понимаю. Я и сам долго затруднялся в объяснении такой несообразности с нашими привычными представлениями. Слышал краем уха, что банкиры щедро снабжают деньгами синагоги, субсидируют сектантов, и особенно Свидетелей Иеговы, но чтобы банкир исповедовал веру Православную и так щедро одарил церковь Христову!.. Мы однажды с ним вот так же за этим столом пили чай, и я, следуя урокам первосвятителей, заговорил с нашим благодетелем начистоту, как и подобает служителю церкви: «Простите меня великодушно, не хочу таить от вас смущений ума и сердца, хотел бы задать вопрос, чтобы с сознанием истины воздавать молитвы благодарности в ваш адрес: какого вы роду и племени человек? С виду будто бы и не русский, а с таким открытым сердцем и великой душой идёте к нам в православный храм? Что побуждает вас так щедро помогать чадам Христа и Отечества русского?..

Не сразу нарушил он молчание; видимо, нелегко дался ему этот наш разговор – отвечал он так:

– Понимаю вас, отец Георгий. Многих удивляют мои поступки. Мой близкий друг из евреев, которому нужен я, а он служит мне для связей с денежными людьми и миром банковским, – так он сказал: в тебе живут два человека. С виду ты наш, а душой тянешься к миру чужому и нам непонятному. Ты должен укрепиться на одном стуле, и тогда дела твои пойдут в два раза быстрее. Я ему ничего не сказал, а через несколько дней он вошёл весёлый и протянул мне иностранный паспорт, о котором я давно его просил. Я раскрыл его и увидел там своё новое имя: Наум Гранский. Спросил приятеля:

– Что это?

А он мне:

– Паспорт. Ты собирался в командировку в Израиль – вот тебе и паспорт подходящий.

Он сел в кресло и продолжал:

– И вообще: будь Наумом. И тогда двери к другим Наумам будешь открывать ногой, и всё, что надо, будет валиться тебе в руки.

Я не стал затевать с ним длинные дискуссии, положил паспорт в карман, а затем и другой паспорт, наш обычный, выписал на новое имя. Вот и вся моя история. И мой друг из евреев скоро удвоил, а затем и многократно увеличил мои капиталы. Однажды привёл ко мне даму – этакий одуванчик: дунь и упадёт. Мы вдвоём усадили её в кресло, а я подсел к ней, смотрю в её усталые, слезящиеся глаза и жду, что она мне скажет. И она сказала:

– Вы не поверите, но я – патриот России. Скоро упокоюсь и меня положат на Литераторских мостках. Не знаю, кто там лежит, но, наверное, Некрасов, Достоевский, а может, и сам Гоголь. И я буду там лежать. И хочу, чтоб ко мне тоже «не зарастала народная тропа». А для этого пусть мои деньги лежат в России. Вы не возражаете, если они будут лежать в России?.. Нет, ну хорошо. И если в вашем банке – тоже не возражаете?.. Но только вы мне скажите: у вас хорошие замки и надёжный сторож?..

– Вы не беспокойтесь: замки у нас надёжные, и сторожа по ночам не спят. А вы можете спать спокойно, но скажите, пожалуйста: какие же деньги вы хотите нам доверить?

– Какие деньги? Обыкновенные: в долларах и евро, но только не в рублях. А теперь вы хотите знать: сколько денег?.. Не так много, как имеет Абрамович, но больше, чем имеет Гусинский: миллиард и двести миллионов!

Я чуть не вскрикнул: миллиард! Но где же вы их взяли?.. Но, конечно, ничего подобного я этому засушенному листику не сказал, и даже руками не всплеснул, а подумал: Господи!.. Не дай чертенятам выхватить у меня из-под носа эту громаду плывущих ко мне денег. И Господь-Вседержитель услышал мою молитву. Хворая, теряющая силы старушка щелкнула пальцами, подзывая к себе пришедших с ней двух юристов, взяла у них заранее заготовленные бумаги и подала мне. А когда она удалилась, я спросил посредника: «Откуда у неё такие деньги?» И он сказал: «Один её сын сидел на нефтяной трубе, а другой на газовой, питающей весь Северо-Запад, но их, одного за другим, прикончили конкуренты. Деньги ей достались от сынов». Я заглянул в горящие нетерпением глаза моего друга-посредника, спросил: «Сколько тебе?» Он ответил: «Двести». «Двести»? «Да, двести». «Это много, но – оформляй документы».

У него в кармане уже лежали заготовленные бумаги на двести миллионов долларов. И он жестом императора Эфиопии подал мне эти бумаги.

Гранский помолчал, а потом тихо заметил:

– Вот что значит мое имя, и какую силу имеет мой посредник. Другой мой приятель – из той же среды, – продолжал рассказывать Гранский, – представил меня мадам Марусиной. Как великую тайну проговорил на ухо: я сделаю из тебя большого банкира. Ты будешь драть шкуру с клиентов, – ну, скажем, одиннадцать процентов годовых, а всего лишь один процент отстёгивать мне. Ну и, конечно, про мадам Марусину не забывай. Нарушение договора у нас карается смертью.

И свой рассказ Гранский заключил словами:

– Вначале я был назначен исполнительным директором Светлановского банка. Зарплату положили большую: в месяц я получал две тысячи своих прежних месячных окладов, то есть когда я был командиром крейсера. В это трудно поверить, но я говорю правду. Однажды я своё изумление выразил госпоже Марусиной, заглянувшей ко мне в банк посмотреть, как я тут управляюсь. Она ничтоже сумняшеся и совершенно спокойно проговорила: «Берите, когда дают, не то ваше место займёт другой и он уже смущаться не станет». Тогда-то я понял, насколько был прав Альфред Нобель, сказавший: «Демократия – это тирания подонков, оказавшихся у власти». С год я получал такую зарплату, а потом Марусина предложила мне приватизировать банк. Так я стал банкиром, то есть полным хозяином дома, где живёт дьявол.

Матушка Елена, дотоле молчавшая, вступила в наш разговор:

– Вы видели, как хорош собой Наум Гранский. Мужская красота бывает посильнее женской. Об этом много писал Мопассан. Госпожа Марусина тоже не уродлива, а в биологии существует закон: красота женская и красота мужская сливаются в единый заряд и порождают новую красоту. Посмотрите на царей и цариц; чаще всего, они красивы. Отсюда и принцы, и принцессы всегда прекрасны.

– Да ты к чему всё это клонишь? – повернулся к ней отец Георгий.

– А всё к тому же: бывшему подводнику помогает мадам Марусина. И сама в его банк деньги вкладывает. А денег у неё не меньше будет, чем у жены московского мэра; тут сотнями миллионов пахнет.

– Но откуда же у неё такие деньги? – спросил я матушку.

– Как откуда? А продовольственные магазины, самые большие в городе, сколько ей дают?.. А недавно турбинный завод купила, а шесть высотных домов построила!..

– Господи! – воскликнул батюшка. – Как много женщины знают!..

А матушка, поощрённая моим вниманием, продолжала:

– Госпожа Марусина хотя и питает слабость к деньгам, как все новые богатеи, но она русская и в ней совесть ещё не совсем уснула. Она часто ходит в Светлановский банк, видит там боевую дружину Гранского и будто бы даже денег для бывших моряков от своих щедрот отстёгивает. Кому-то она сказала: «Через два года война начнётся, так ребята эти мне защитой будут».

Я заметил:

– Война вроде бы уж идёт. Сам президент сказал, что она началась.

На что матушка возразила:

– Эта война с мифическими террористами, обыкновенных разбойников террористами обозвали, а через два года начнётся война с настоящими врагами России, – с теми, кто народ русский по миллиону в год вымаривает, заводы наши крушит, землю русскую и леса иностранцам продает. Вот когда с таким вражьём война начнётся, тут ополченцы Гранского и выйдут на поле боя.

– Ну, матушка Елена, стратег ты у меня. Тебе впору и самой ополчение создавать, но только денег у нас нет. Может, ты попросишь у госпожи Марусиной? Она, кстати, хотя и редко, но тоже заходит в нашу скромную обитель.

Матушка обратилась ко мне:

– Я в одной вашей книге про князя Багратиона читала, будто он, умирая на поле боя, племянника своего, молодого офицера, подозвал и сказал ему: «Будь русским». А племянничек-то у Багратиона, надо полагать, грузином родился; а как же это следует понимать: грузин и вдруг стань русским?

– А как Багратион?.. Родился грузином и жил в Грузии, а потом приехал в Россию и поступил на службу к царю русскому и служил ему верой и правдой. И не просто служил, а стал выдающимся героем русской истории, царь ему целую армию доверил, и он, командуя ею, снискал любовь русских солдат и умер у них на руках героем. Выходит, сердцем и душой он был с нами, духом стал русским. Такими же были датчанин Даль, поэт Жуковский, Альфред Нобель, – наконец, наш великий и горячо любимый всем славянским миром Гоголь. Екатерина Вторая, наречённая великой, немкой родилась, и Сталин, вознесший до небес державу русскую, тоже был нерусским. И сколько можно ещё других имён назвать, ликом на нас не похожих, а славу России умноживших! Наконец, и самый любимый святой на Руси Николай Чудотворец, не однажды помогавший русским людям в лихую годину – и он, как вам известно, епископом Мирликийским был. Думаю я, что ни кровь, ни обличье, а душа вам скажет, какого сорта человек, друг он вам или враг. У меня на этот счёт есть ещё и своё добавление: русский человек, как никакой другой, силой духовного притяжения обладает; манит он к себе, привораживает. Оттого у нас под боком так много племён и наречий живёт, и все спокойны, все комфортно себя чувствуют. Русский человек и не обидит, не зашибёт, а ещё в трудный час и последним поделится, в опасную годину от врага защитит. Потому к нам и тянутся многие, и так тесно душой к нам прикипают.

Батюшка Георгий тоже о душе своё слово сказал:

– Вас банкир Гранский смутил; среди банкиров-то вроде и быть не может нашего человека, деньги-то новая власть все иудеям отдала. Но, оказывается, и тут исключение вышло, сработали законы, о которых вы только что говорили. Обличьем вроде бы не наш, а душой русский. Я хотя на свете и немного живу, а нет-нет, да встречу такого дивного человека. И приходит мне в голову такая мысль: душа она отдельно от тела живёт, она не переменчива, не подвержена таким метаморфозам, как её кафтан, коим является наше тело. Тело можно орудием каким изувечить, оно может постареть, похудеть или пополнеть, – наконец, так измениться, что человека по прошествии двадцати-тридцати лет и узнать нельзя, а вот душа всегда держит свою первородную структуру. Ржа, конечно, и её точит; скажем, если с детских лет её рок-поп музыкой оглушать, или папиросой травить, пивом, вином заливать. Она в этом случае сильно страдает, и даже коробится, но в основе остаётся прежней. Скажем, родился ты русским, русским и до старости лет останешься, а случись, еврей с твоим обличьем встретится, – бывают такие примеры, – тут уж от него подношения на ремонт церкви или на содержание матросов демобилизованных не будет. Деньги к рукам еврея накрепко прилипают и оторвать их никак нельзя. Вот потому русский в Православную церковь идёт, где людей учат добро вершить, верить во всё хорошее и за други своя быть готовым живот положить, а в религии иудаистской другие наставления от раввина идут, там иные нравы живут. Вот и выходит: человека по жизни душа незримая ведёт. Её хотя и не видно, но от неё все дела на свете происходят, она потому и живёт вечно, о ней и первая забота наша должна быть. Душу пуще тела беречь надо.

Радостно было на сердце, когда я расставался с батюшкой Георгием и матушкой Еленой, радостно оттого, что вот встретил я двух молодых людей, – совсем молодых, только начинавших свою жизнь, – а сколько мудрости на меня от них пролилось, каким великим добром, светом и живительной силой от них повеяло. И это был момент, когда во мне окончательно укрепилась мысль: нет, не погибнет мой родной и горячо любимый русский народ! Не погибнет он, коль всюду мне встречаются такие высокие, такие прекрасные и могучие духом люди.