Текст книги "Разведенные мосты"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

При этом он криво улыбнулся и добавил:

– Любовь у нас была, но кончилась.

И не сказал ей подобающего в таких случаях прощай или до свидания. Наверное, у них там, на Кавказе, ещё задолго до царицы Тамары был заведён такой обычай.

Судьбе было угодно так распорядиться, что с тех пор и до нынешнего дня мы ни разу не встречались с Ольгой Леопольдовной Лисс. Накануне сорокового дня после смерти Надежды я позвонил ей и хотел пригласить на поминки, но она была в командировке. А на следующий день после поминок мне из Абхазии позвонил грузинский писатель Бидзина Голетиани и в благодарность за перевод его повести на русский язык предложил мне отдохнуть в санатории «Гагра». При этом сказал:

– Путёвка на вас выписана. Зайдите к директору санатория и назовите своё имя.

В Москве стоял лютый холод, настроение моё по-прежнему было тоскливым, и я охотно принял приглашение и выехал на юг.

Курортный городок Гагра встретил меня ярким и почти по-летнему горячим солнцем. От земли и моря ещё тянула зимняя прохлада, и легкий ветерок, дувший то с моря, то с гор, ещё дышал бодростью снежных вершин, но солнце уж разливало по воздуху негу раннего пробуждения, а гребни волн, катившие на песчаный берег, приглашали отдыхающих полюбоваться золотым блеском солнечных лучей.

В вестибюле санатория меня встретил Бидзина, полный, с нездоровым цветом лица мужчина, с которым я встречался в кабинете редактора журнала «Трезвость и культура» – там меня уговорили взяться за перевод повести «Бурдюк». Бидзина не скрывал, что повесть автобиографическая, он писал о себе, о том, как он допился до степени глубокого алкоголика, попал в больницу и там при помощи врачей выбирался из своего ужасного состояния. Повесть по причине пронзительной правдивости была интересной и поучительной для таких же бедолаг, каким был главный её герой. Я взялся её переводить, и журнал уже начал её печатание. Для Бидзины это было большим счастьем: он впервые выходил на русского читателя, и это уже давало ему всесоюзную известность.

Директор санатория тоже был грузин и, как я понял, дружески относился к писателю. Показывая на Бидзину, он сказал:

– Его друзья – мои друзья. Вот вам ключи от комнаты, располагайтесь и будьте как дома.

Вечером мы с Бидзиной гуляли по берегу моря и зашли в домик, где он отдыхал со своими друзьями. Тут на втором этаже в большой комнате две официантки накрывали стол. Из других комнат, – а их было пять или шесть, – выходили молодые грузины, Бидзина мне их представлял, и скоро образовался шумный весёлый кружок, в который как-то незаметно втянулся и я, и вот уже сидел с ними за столом, разделял трапезу. Однако еда тут была далеко не монастырской – с наличием вина, коньяка и русской водки. Я с ужасом подумал, что вот сейчас и мой Бидзина снова будет пить, как он пил прежде, но, к счастью, этого не случилось. Бидзина не пил, да ему и не предлагали. К своему удовольствию, я заметил, что грузины больше пили вино, а коньяк и водку пили немногие, да и то малыми дозами.

Возле меня сидел пожилой грузин, сказавший мне:

– Не имел чести вас встречать, но роман ваш «Подземный меридиан» читал и с двумя статьями Феликса Кузнецова о романе также знаком. Я профессор, преподаю русскую литературу в Тбилисском университете.

Профессора звали Вано Заримба. Для меня он оказался большим подарком. В последующие дни я видел, что Бидзина был всё время занят, а мой тёзка Вано всегда был рад составить мне компанию, интересно рассказывал обо всём, что нас тут окружало, а со временем становился всё откровеннее и заходил в такие деликатные уголки, которые, казалось бы, выходили за рамки мужских откровений. Бидзину он не щадил и выказывал к нему явную непочтительность. Горячо меня убеждал в неискренности этого человека и даже в его тайных замыслах.

– Вы ему нужны. О-о-о!.. И ещё как! Ну, какой он писатель? Ну, что-нибудь там начирикал из школьной жизни, – он же двадцать лет был директором школы, – ну, и что?.. Кому нужны его творения? Положим, здесь, в Грузии, он и тиснет что-нибудь, но если ты печатаешься на грузинском языке – кто тебя знает? Кому ты нужен?.. Они, грузины, и сами-то всё больше на русском говорят. Если же писатель, – ну, накропал дюжину рассказов, тиснул их на своём родном… А какой у тебя родной? Сванский, мингрельский, аджарский?.. Но, может быть, осетинский? Осетия ведь тоже Грузия. И что дальше? Кому ты нужен?..

Такие откровения резали слух, я думал: «Что же ты, милый, о своём родном языке так говоришь?.. Наконец, вы же товарищи, грузины!..»

Но потом узнал: Вано не грузин, он абхаз. А грузины и абхазы, как он мне рассказал, настолько разные люди… Это как бы гусь и курица.

Вспомнил я, как мы с Фёдором Григорьевичем Угловым и нашими жёнами отдыхали в Сухуми и там нас пригласил пообедать министр юстиции Абхазской автономной республики. Он тоже был абхаз и в адрес грузин всё время говорил одни колкости. Рассказал, как в Тбилиси умер секретарь ЦК грузинской компартии, русский по национальности. Хоронили его при большом скоплении народа. Шеварднадзе, бывший тогда начальником КГБ Грузии, послал своих «мальчиков» послушать, о чём там говорят люди. Мальчики послушали и доложили: «Люди говорят: был один порядочный человек в грузинском правительстве, да и тот умер».

С Вано мы подружились. И утром, и днём, и вечером гуляли по берегу моря. Погода была хорошая, и мы все дни проводили на воздухе.

Бидзина с нами тоже гулял, но он куда-то отлучался – и надолго. Вано говорил:

– Вы не удивляйтесь и не обижайтесь на него: грузины народ не простой, мы много веков живём с ними вместе, а до конца понять их не можем. Недаром говорят: восток – дело тонкое. Они люди восточные.

– А вы?.. Вы же тоже…

– Ну вот, я снова встречаюсь с русским, который нас не очень хорошо знает. Вы надписи на местах общественного пользования у нас в Абхазии видели?

– Да, конечно, – алфавит у вас наш, славянский.

– А людей с серыми, зелёными и даже синими глазами видели?

– Да, у вас много таких. Но такие глаза и у грузин есть.

– Да, есть. Но какова пропорция? Каковы лица? Каковы улыбки? Я абхаза по улыбке узнаю. Улыбкой душа открывается. Он если русского встретит, непременно улыбнётся вам. И пусть вы ему не знакомы, а он улыбается. Мы русского человека за брата принимаем, а вы почти все думаете: абхазы те же грузины, тоже восточные люди.

Подумав, продолжал:

– Мы, конечно, не славяне, нет, но… и не грузины. Я много размышляю над сутью национальности, и даже книгу написать хочу, однако боюсь встретить непонимание и даже враждебность. И прежде всего, со стороны вас, русских. Для русских национальный вопрос закрыт на семьдесят лет нашего столетия, вам его Ленин, а потом и наш земляк Сталин запретили. Правда, Сталин после войны сказал хорошие слова о русских, но заметьте: за всю жизнь он отвесил вам комплимент всего лишь один раз. А до того он всех нас величал винтиками в громадной государственной машине. Да и все цари ваши, урождённые от немцев, также валили всех нас в кучу. Властители, восседавшие на русском троне после Петра Великого, как огня боялись русского национализма, а потому это слово после Октябрьской революции и стало у вас в России ругательным. Большевистская власть боялась, как бы из русского человека не вылезло это страшное чудовище – национализм. А между тем в национальности и скрыта вся суть человека. Без осознания своей национальности человек подобен сухой траве перекати-поле. Несёт его по жизни ветер, а куда несёт, он и сам не знает. Да вы вот послушайте, как трактуется национализм в энциклопедических словарях разных стран.

Вано вынул из кармана толстую записную книжку, – такие бывают у поэтов и писателей, – и стал читать:

Американский словарь Вебстера:

«1. Преданность своему народу.

2. Защита национального единства или независимости».

Японская энциклопедия: «Национализм – всеобщая приверженность и верность своей нации».

Британская энциклопедия: «Национализм – это верность и приверженность своей нации, или стране, когда национальные интересы ставятся выше личных или групповых интересов».

Американский политический словарь (он выдержал девять изданий): «Национализм отождествляется с социальными и психологическими силами, которые зародились под действием уникальных культурных, исторических факторов, для того, чтобы обеспечить единство, воодушевление в среде данного народа посредством культивирования чувства общей принадлежности к этим ценностям. Национализм объединяет народ, который обладает общими культурными, языковыми, расовыми, историческими, или географическими чертами, или опытом и который обеспечивает верность этой политической общности».

А вот как перевернул с ног на голову эту важнейшую для всякого народа истину наш отечественный словарь Ожегова:

«Национализм 1. Реакционная буржуазная идеология и политика, направленная на разжигание национальной вражды под лозунгом защиты своих национальных интересов и национальной исключительности и практически служащая интересам эксплуататорских классов. 2. В порабощённых и зависимых странах: народные движения, направленные на борьбу за свою национальную независимость».

Наступила пауза, и я почувствовал, что мой собеседник хотел бы послушать моё мнение. Он и вообще, как я заметил, был человеком деликатным, умел говорить, но и умел слушать. Более того, он своими страстными монологами как бы хотел задеть меня, вызвать во мне желание спорить, обсуждать тему. Но я хотя и задумывался над природой национальности, однако же не считал себя готовым пускаться на эту тему в теоретические споры. Кое-что вспомнил из своих житейских наблюдений.

– Я ещё в молодости, в бытность свою корреспондентом «Известий», несколько раз бывал в Таджикистане. И даже вместе с академиком Угловым написал книгу «Живём ли мы свой век». В ней мы описали несколько сцен из жизни высокогорного селения этой республики. Так вот однажды я на лошади заехал в особо отдалённый горный район, иду по улице, а мне навстречу молодая женщина. Идёт и улыбается, будто бы встретила знакомого человека. Я остановился и спросил у неё:

– Вы так улыбаетесь, будто бы знаете меня?

– Не знаю, но вы русский, значит, родной нам – вот я и улыбаюсь.

– Родной? Но каким образом?

– Родной потому, что мы из одного рода, то есть одной национальности.

– Но каким образом? Вы же таджичка?

– Да, таджичка, но и славянка. Для нас все русские родственники, то есть мы одного рода-племени.

– Я что-то не понимаю вас. Объясните мне.

– А вы, наверное, заметили: у нас почти все мужчины и женщины, особенно женщины, с голубыми и синими глазами. Это у нас от славян. Они пришли в наш район с войсками Александра Македонского, когда он шёл походом на Персию. Большой отряд славян он оставил в наших краях, – с тех пор и пошли у нас люди с голубыми глазами и приветливой улыбкой. Это только мы, славяне, с улыбкой встречаем каждого человека, и даже незнакомого. Вас же, русских, мы считаем братьями. Вот я вам и улыбаюсь.

После долгого молчания Вано заметил:

– Нечто подобное произошло и с нами, абхазами, но вот как, где, на каких поворотах истории смешалась наша кровь со славянской – мы этого не знаем. Но, может быть, такого смешения и не произошло – тогда чем же объяснить такую нашу любовь к русским? Не знаю. Мы тянемся к русским, считаем вас братьями и сильно огорчаемся, когда вы нас не понимаете. Вот и теперь: просим принять нас в состав России, а вы будто бы и не слышите нас.

Я на это сказал:

– Не обижайтесь на русских; мы тоже тянемся душой к вам, и к осетинам, и к аджарцам, но это мы, русские люди, а власть у нас давно уж нерусская, – с семнадцатого года мы её выпустили из рук; вот эта власть вас и не слышит. Но вы наберитесь терпения: как только мы вернём Кремль, так тотчас же и обнимем вас всех по-братски. Это я говорю не только от себя, но и от всех русских людей. Поверьте: мы тоже любим вас и болеем за вашу судьбу. И не дай Бог, если вам будет плохо: мы тогда придём к вам на помощь.

Встречались мы каждый день и подолгу гуляли по берегу моря. И если с нами был Бидзина, Вано о национализме не говорил. Сам же Бидзина этой темы никогда не касался. Он больше молчал и, кажется, профессора считал третьим лишним. Когда однажды мы с Бидзиной остались вдвоём, он заметил:

– В Гаграх Вано отдыхает каждый год. Иногда живёт тут полтора-два месяца.

И пояснил:

– Путёвку ему посылает сам директор санатория. Директору нужен свой человек в университете. Своячок, приятель, кум, сват и брат – вся Грузия замешана на кумовстве, тут если надо провернуть какое дельце – ищи знакомого, и чем выше этот знакомый, тем скорее выгорит твоё дельце. А не то, так давай взятку. Блат и взятка – стиль жизни Грузии. У нас тут говорят: там, где прошёл армянин, грузину делать нечего. Я бы сказал иначе: где прошёл грузин, там нечего делать ни армянину, ни еврею, и даже вашему хохлу. Я и к вам-то попал при содействии Расула Гамзатова. Он мне сказал так: «Если ты хочешь быстрее напечататься в Москве, ищи переводчика из евреев, но помни: рукопись твою он изгадит. Её напечатают, но читать никто не станет. Но если ты хочешь иметь хорошую книгу на русском языке, ищи русского переводчика».

Видимо, Бидзина проговорил эту тираду вгорячах, потому что он тут же решил поправиться:

– Не подумайте, что я говорю обо всех грузинах. Нет, я так не думаю. Грузины бывают разные: есть у нас сваны. Они живут в горах. Они смелы, они благородны, они никуда не лезут и не хотят ничего лишнего. В России любят грузин, но они не знают, что любят не всяких грузин, а только сванов. Это сваны были героями во время войны с немцами. Вот мы поедем с вами вначале в Очамчир, оттуда в моё селение Араду, а уж потом отправимся пешком в горы к моим родичам сванам. Там вы увидите настоящих грузин!

Я понял: Бидзина, конечно же, сван. И ещё я мог сделать вывод, как много в Грузии разных кланов, племён, родов и народностей и как они уверены, что именно их племя и является солью земли грузинской. Скоро обстоятельства ещё больше укрепят меня в этом убеждении.

Потекли последние денёчки моего чудесного отдыха в санатории «Гагра». Мы с Бидзиной ожидали его старшего сына Сосо, жившего в Сухуми. Он должен был приехать за нами на машине и повезти нас в Очамчир. Но Сосо почему-то не приехал и мы отправились на маршрутном автобусе. За день до нашего отъезда ко мне в комнату зашёл Вано и сказал:

– Послезавтра я тоже приеду в Очамчир. До Араду, где вы будете жить, там всего пять километров. Регулярно курсирует автобус. Не говорите Бидзине, что я буду там, но сами через два-три дня приезжайте ко мне в Приморскую гостиницу. Я открою вам одну маленькую, но важную для вас тайну.

– Вы так таинственно говорите, словно я становлюсь героем сказки из «Тысячи и одной ночи». Я обязательно к вам приеду.

Приехали в Очамчир, отсюда на автобусе в Араду – абхазское селение с единственной, но очень длинной улицей, в начале которой стоял памятник Сталину. За селением у склона горы раскинулось кладбище. Оно было более ухоженным, более чистым и красивым, чем само село. Близко к кладбищу стоял трехэтажный особняк, маленький дворец Бидзины. К нему мы подходили не спеша, мой грузинский друг как бы давал возможность полюбоваться его жилищем. Дверь калитки открыла супруга Бидзины, Вера Ивановна, женщина лет сорока с тёмными восточными глазами и небрежно забранными на затылке смоляными волосами. Я уже знал, что она преподаёт русский язык в местной школе и мастерски готовит виноградное вино. Вера Ивановна улыбалась мне, как старому знакомому; она уже знала, что я перевёл на русский повесть её мужа и благодаря этому он скоро станет известным во всём Советском Союзе.

Провели меня на второй этаж в кабинет хозяина, сказали, что это лучшая комната в доме и я могу здесь жить, сколько мне захочется. Но я тут же решил сказать, что пробуду у них несколько дней, а что дольше жить не могу, потому что меня ждут дела в Москве. Они предлагали встретить тут лето, но, впрочем, не очень настойчиво.

Потом мы спустились вниз, и тут возле входной двери был небольшой коридорчик, в углу которого топилась чугунная печурка и стоял небольшой столик, окружённый тремя стульями. Мне предложили место поближе к печурке и сказали, что здесь они живут все холодные месяцы, здесь готовят пищу, едят и даже спят на большом деревянном диване, стоявшем за дверью. Я не сразу оценил этот стиль их жизни, но потом, когда после ужина поднялся в роскошный кабинет и съёжился от холода, позавидовал им, избравшим для себя уголок, очевидно, единственный жилой в этом большом доме. Впрочем, на приготовленной для меня постели был матрац, подушка и два тёплых одеяла. И хотя градусник показывал цифру двенадцать, я скоро согрелся и крепко спал до самого утра.

Проснулся в девятом часу и решительно не хотел вылезать из-под тёплых одеял. Вот тут-то я смог вполне оценить преимущество наших русских жилищ, где непременным и первейшим атрибутом была нагревательная система: в деревне наша знаменитая русская печка, а в городе тёплая, а чаще всего горячая батарея. Я лежал и рассматривал потолок, на котором по краям была пущена искусно сработанная лепнина, изображающая грузинский орнамент, а на середине тоже лепнина и богатая хрустальная люстра. У дивана во всю стену ковёр, кажется, туркменский ручной работы. Шкафы, кресла, огромный письменный стол и настольная лампа. Вспомнил рассказы хозяина о том, как он ездил в Москву и там за взятки доставал мебель фирмы Шератон – для себя, для сестры, которая живёт в Очамчире, и для двух сыновей, занимающих важные посты в Сухуми: один в милиции, другой в городской прокуратуре. Я ещё тогда думал: не живут у себя, в Сванетии, а всем кланом перебрались поближе к морю. Я тогда ещё не знал, что живут-то они и не на своей грузинской земле, а в Абхазии, где, как позже мне открылось, грузин считают чужаками и не очень-то их жалуют. Теперь-то мы, конечно, узнали, во что вылилось их нашествие в Аджарию, Осетию и Абхазию, читая в газетах о событиях, закипевших в этих местах, и о том, что моему Бидзине, и его сестре, и сынам пришлось побросать роскошные дома, и гаражи, и машины и налегке, без имущества и денег бежать к себе домой в Грузию. Здесь коренным жителям удалось избежать участи югославского Косово, где аборигены сербы оказались в меньшинстве, а пришлые албанцы стали силой вытеснять их с родных мест. Абхазы показали свой характер, и те, кто устраивал на их земле райскую жизнь, занимая тёплые места и налаживая механизм обмана коренных жителей, принуждены были смазать пятки и улепётывать в родные пенаты. Ныне подобные процессы происходят на нашей русской земле, особенно же в наших столицах, но напрасно забывают хитрованы, стремящиеся залезть в чужие дома и положить ноги на стол, чем кончаются подобные притязания. Русский народ, может быть, и не так скор на расправу, но история показала, как он может стоять за свои интересы.

Однако в то время я не думал, что Бидзина – чужак на абхазской земле, и, разумеется, не знал, как это он вместе со своими сынами, а также и сестра его сумели построить такие дворцы на абхазской земле, купить дорогую мебель, машины и зажить на широкую ногу. Кое-что мне откроет позже мой приятель абхаз Вано Заримба, к которому через пару дней я, как и обещал, явлюсь в гостиницу.

В Приморской гостинице мне дали адрес Вано и показали домик, в котором он поселился и там ожидает меня.

Встретились мы у калитки старого домишки, стоявшего на пригорке в двухстах метрах от берега моря. В доме, кроме Вано, никого не было, и он пригласил меня к столу, на котором стояла бутылка красного вина и ваза с фруктами.

– У вас тепло, а я за ночь так намёрзся. Спасибо хозяйке, она мне дала два тёплых одеяла. А тут…

Я оглядывал комнату, похожую на ту большую горницу в доме, где я родился и жил до восьми лет. И здесь увидел портьеру, за ней угадывалась печка, угол, в котором стояли кочерга с ухватами и все другие атрибуты деревенской кухни. От той стены шёл тёплый дух. Показывая на неё, я сказал:

– Там вроде бы печка?

– Да, печка. И я её протопил. Хозяин уехал в Тбилиси, там его жена лежит в больнице.

И затем продолжал:

– Быт абхазов, конечно, мало похож на ваш русский, но кое-что у нас странным образом почти до точности совпадает. Особенно же много общего в наших характерах. Мы, как и вы, широко растворяем души для гостей, готовы отдать им последнюю рубашку; как и вы, доверчивы, не ищем в словах, обращенных к нам, подвоха; не слышим обмана, коварства; мы, как и вы, до старости лет остаёмся детьми и только когда уж нам сядут на шею и начинают погонять, больно стегая плетью… Вот тогда мы просыпаемся и начинаем думать: что же нам делать.

Мы пили вино, которое больше походило на виноградный сок, ели фрукты, а Вано, всё больше воодушевляясь, говорил и говорил:

– Я ещё не слышал вашего мнения по поводу моих творческих замыслов, но я давно и серьёзно размышляю о природе родовых пристрастий, племенных разногласий и сшибок на национальной основе. В вашем романе вы вольно или невольно сунули палку в еврейскую кучу, – и, о ужас! Что тут поднялось!.. У нас все профессора и многие студенты читали вашу книгу, а затем искали газеты со статьями с критикой романа. Кое-кто предлагал обсудить книгу в студенческой среде, а затем поговорить о ней на учёном совете. Но нет, не тут-то было! Сразу выделилась группа профессоров, предложившая не будоражить больную тему. Коллеги им говорили: что же тут больного, особенно для нас, где почти все профессора грузины?.. Что же до евреев – у нас их мало, а те, что есть, никак себя не проявляют. И все-таки, идею задробили. Противников вашей книги оказалось больше, чем мы ожидали. И каждый из нас стал присматриваться к вашим противникам, спрашивать, уточнять, что они за люди, какие у них национальные корни. И увидели, что все они грузины, но мало кто знал, из какого тейпа, какой этнической группы, у кого сколько сванского, мингрельского, абхазского, – кто из какой местности, кто из какого княжеского рода…

– Ну, вот, – заговорил я с серьезным видом, – может, и не напрасно на меня напали критики?

– Не надо сомневаться в своей правоте! – решительно заявил мой собеседник. – Посмотрите на газету, где печатались статьи. Это «Литгадина», как у нас называют «Литературную газету». Там под крылышком еврея Чаковского собрались одни сионисты. Это уже не националисты; они к себе на работу берут не просто евреев, а биологически чистых особей; они даже и не расисты. У них налажен отбор людей при помощи какого-то биологического сепаратора. У них нет ошибок в отборе сотрудников, у них нет не только разных мнений, но даже и малейшего несовпадения во мнениях. Вот почему они так боятся всякого другого национализма, кроме еврейского. Особенно же они боятся русского национализма. Именно потому они так яростно и напали на ваш роман. А потом ещё, чтобы вас окончательно добить, они пальнули в вас из пушки самого большого калибра: натравили на вас и архитектора нынешней перестройки Александра Яковлева. Он, как вам известно, руководил в то время идеологическим отделом в ЦК партии, и его критика была равносильна приказу: этого писателя не печатать.

– Ну, Яковлев критиковал не только меня. Там досталось даже и такому писателю, как русский сказочник Кочнев.

– Вот-вот, русский сказочник! Русских сказок тоже не должно быть. И вообще: ничего русского!.. Ничего решительно! Вот он – главный пафос всех критических наскоков на таких писателей, как вы.

Мне было приятно слушать человека, которого я совсем недавно встретил, и по истории, по литературе я ничего не знал о его народе, о затерявшейся где-то у границ Турции маленькой стране Абхазии; краем уха не однажды слышал, что абхазы, как и осетины, нам близки и чуть ли не братья по духу, а может быть, даже и по крови, но и слухи, и сведения об этом были отрывочны, не имели серьёзных источников. Теперь же я видел перед собой человека, излучающего тепло участия и сострадания, и даже как будто бы обиды, нанесённой не мне, а ему лично, слышал такую боль души, которую я в недавнем прошлом испытал от несправедливых нападок критиков. Между нами протянулась незримая нить родства и общих интересов. Я сказал:

– На войне мы любили грузин, нам по душе был их весёлый нрав, характерный грузинский выговор наших слов. Мы как-то не задумывались, а кто из них мингрел, сван, не искали осетин, абхазов. Таково было наше воспитание, наш так называемый интернационализм. И, может быть, в той обстановке это было правильным, это сплачивало нас в одну боевую колонну.

– Да, в жизни народов бывают времена, когда опасность их объединяет, мы и с англичанами, и американцами были в одном строю. И я не говорю о какой-то ненависти, которая бы мешала людям жить. Нет, нет – ненависть плохой спутник. И даже простая неприязнь к рядом живущему будет отравлять вашу жизнь. Я, как и вы, русские, за дружбу между народами, за постоянную готовность прийти друг другу на помощь. Но ведь, наверное, когда великий интернационалист Югославии Иосип Броз Тито, – а он, кажется, был иудеем, – запускал в сказочный славянский край Косово толпы иноверцев из Албании, там тоже на всех углах раздавались эти речи: дружба! интернационализм! сербы и албанцы – братья до гроба!.. И прочее в этом роде. Но вот родное гнездо наполнилось до отказа чуждым народом. Хозяева молятся своему Богу, гости – своему, сербы поют свои песни, албанцам они противны. И что же в этой ситуации должно было произойти?.. А то, что и произошло. Вначале албанцы, используя ротозейство сербов, захватили власть на всех уровнях, потом стали рушить славянские храмы, а уж затем и убивать хозяев. Тех же, кто ещё оставался живым, выбрасывали из своих домов.

Вано помолчал с минуту, потом предложил выпить за дружбу народов, а выпив, с ещё большим напором продолжал:

– Вам, наверное, трудно будет поверить, но я вам скажу: у нас тут в Абхазии происходят примерно те же процессы, что и в Косово. Мой народ, обольщённый идеями интернационализма, так возлюбил своих братьев-грузин, – кстати, далеко нам не родных, – что не только пустил их в свой дом, но и позволил расположиться в красном углу и взгромоздить ноги на стол. Вы приехали к Бидзине, увидели дом-дворец, дорогую мебель, присланную по заказу из Болгарии, но вы ещё не знаете, что его родная сестрица имеет такой же большой дом здесь в Очамчире, а его два сына ещё более роскошно устроились в Сухуми. Вы что же, полагаете, что и хозяева этой земли абхазы так же безбедно поживают у себя дома? Ну, нет, далеко не так. И даже многие из коренных жителей и совсем не имеют не только особняков, но и жалких клеток в хрущёвских домах. А вот теперь и подумайте, в чём же тут дело?.. Почему большинство грузин, переехавших к нам в Абхазию, живут, как ваш друг Бидзина, а мои сородичи вот в таких глиняных халупах?

По моей давней журналистской привычке и по положению прозаика, пишущего эпические произведения, я в подобных беседах не тороплюсь выкладывать свое мнение, а даже и наоборот, принимаю вид не очень-то знающего проблему человека; моя писательская страсть знать больше, вывернуть собеседника наизнанку глушит во мне всякую охоту к дискуссии, я становлюсь слушателем, и только слушателем. Давно заметил, что именно такая позиция поощряет собеседника ко всё новым откровениям; он воодушевляется, выкладывает и такое, что музыканты называют импровизацией. Что же до моего тёзки Вано, он действительно много знал по нашей теме и, как университетский профессор, прекрасно владел материалом. В этом далёком кавказском уголке я неожиданно встретил человека, от беседы с которым можно было поумнеть на полпуда.

Мы выпили бутылку сладкого виноградного вина, у меня пропала охота к обеду; я только думал, как бы засветло приехать в Араду. Вано вдруг заговорил на другую тему:

– Долго ли вы намереваетесь тут гостить?

– Совсем недолго. Два-три дня побуду и поеду домой. Сказать откровенно, меня уже тянет в Москву. Там сейчас много проводится собраний, кипят диспуты – мне бы не хотелось быть в стороне от важных общественных событий. Кстати, что вы думаете об этом «новом мышлении», провозглашённом Горбачёвым?

– Я охотно изложу свои мысли, но вначале скажите: не хотите ли вы поехать в Москву со мной и ещё с одной женщиной на автомобиле?.. Она, видите ли, эта женщина, любит путешествовать на автомобиле, но одна боится; наша компания была бы для неё желанна.

– Я, пожалуй, готов войти в свиту вашей дамы.

– Ну вот и отлично: я сейчас же ей позвоню.

И он стал звонить. И очень скоро обо всём договорился. Вернувшись к столу, сказал:

– Нина приглашает нас с вами на обед. Кстати, она москвичка и очень любит общаться с земляками.

Вано стал рассказывать:

– Нина с мужем живёт тут недалеко, в десяти минутах ходьбы. А как они живут, вы увидите.

Он посмотрел на часы:

– Сейчас двенадцать, а мы приглашены на два часа. Вот, кстати, пример, как умеют устраиваться грузины в нашем городе. Её муж грузин, этакий красавец с усами и бакенбардами. Выдаёт себя за родственника царицы Тамары. Среди грузин вы нередко можете встретить родственника этой знаменитой царицы. Они, грузины, очень любят выдавать себя за потомков князей, царей, родовитых соотечественников. Тут каждый третий сын лейтенанта Шмидта. Ну, вот и этот… Я, конечно, ничего не могу сказать о его родословной, но обтяпать дельце, соорудить гешефт – тут ему и Остап Бендер позавидовал бы. Он сразу после школы поехал в Москву, поставил себе цель жениться на девице с именитыми родителями, большой квартирой и дачей. Не сразу, но лет через пять-шесть он такую жертву выследил. И хотя она была на пять лет старше его, но по всем другим параметрам подошла. И больше того: она с отличием окончила медицинский институт и проявляла большие способности в лечении женских болезней. Её искали, к ней вставали в очередь, а вскоре именно у неё хотели лечиться жёны именитых москвичей. И наш смекалистый соотечественник уговорил супругу поехать с ним на постоянное жительство в его родной городишко Очамчир. И здесь она вскоре получает известность во всей Грузии. К ней едут из городов и сёл, и даже из Тбилиси. Ну, а всё остальное вы увидите своими глазами, и потом, во время нашего пути до Москвы, услышите собственными ушами. Нина, как многие другие русские женщины, очень откровенна и словоохотлива; она вам обо всём расскажет сама.

В назначенное время мы подошли к высокому кирпичному забору, из-за которого виднелся второй этаж особняка, похожего на древний замок. Слева и справа по углам дома высились башенки, и крохотные оконца в них светились, как бойницы. Черепичная крыша тоже была необычной для здешних строений.