Текст книги "Подвиг живет вечно (сборник)"

Автор книги: Иван Василевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Начальник 2-го отделения был русский, до войны – студент Московского института востоковедения.

Неунывающий шофер отдела Аветик Читьян – армянин. Переводчик – самая колоритная фигура среди офицеров разведотдела – капитан Михаил Аглатов. Свою собственную национальную принадлежность он считал «точно не установленной». Родился, вырос и учился в Баку. Весной 1942 года прибыл на Крымский фронт и был зачислен на должность переводчика разведотдела. Человек сугубо штатский, бережно всю войну он хранил свой гражданский парадно-выходной костюм, в котором прибыл на фронт. Бакинские интенданты по какой-то неизвестной причине не успели его обмундировать, и свою первую в жизни военную форму он получил уже на фронте в штабе армии. Великолепный знаток немецкого языка, знавший все его основные диалекты, Аглатов приводил в изумление пленных немцев своей способностью разговаривать с ними на их собственном родном наречии, с первых же фраз безошибочно определяя, в каком районе Германии они родились и выросли.

Катастрофа Крымского фронта в мае 1942 года настолько глубоко потрясла его, что он до конца войны не мог спокойно говорить о ней, голос начинал дрожать. Миша весь сжимался как пружина и, заикаясь, с возмущением выдавливая из себя обрывки фраз, говорил:

– Разве можно так бездарно командовать фронтом? В Крыму у нас было немало сил. А мы позорно бежим. На второй день я уже не мог догнать полевое управление штаба армии. Как переправился через Керченский пролив – одному богу известно. Штаб свой разыскал только в конце мая. На Таманском полуострове, в Темрюке.

Свою крымскую эпопею Аглатов рассказывал неоднократно. Казакевич беседовал с ним всегда очень охотно и подробно расспрашивал его: что он чувствовал и как вел себя, затерявшись в массе отступающих войск, как переправился через пролив, видел ли он противотанковый ров, в котором гитлеровцы осенью 1941 года расстреляли более семи тысяч мирных жителей Керчи.

День за днем восстанавливал Аглатов в памяти трагические события в Крыму в мае сорок второго года. Казакевич сосредоточенно его слушал, долго молчал. Потом, словно думая вслух, говорил:

– Дорого нам обходится неуменье воевать, всем нам – и кадровым и штатским. Но штатским людям даже проще – мы учимся, а кадровики переучиваются, это трудней!

Эммануил Генрихович продиктовал Аглатову несколько стихотворений разных советских поэтов, которые Миша заучивал на память. Особенно понравилось ему стихотворение Багрицкого о том, как три грека в Одессу везли контрабанду. Заключительные строки – «Ай, Черное море, хорошее море!» – Аглатов произносил с особым нажимом, повторяя их к месту и не к месту, и изрядно всем надоел.

Однако, набравшись терпения, мы не прерывали эти декламационные упражнения, а Эммануил Генрихович говорил: «Миша Аглатов личность историческая – это Афанасий Никитин нашего времени, он тоже ходил за три моря – Каспийское, Азовское и Черное. Правда, не по своей воле». Во время отступления, не умея плавать, Аглатов переправился через Керченский пролив на автомобильной камере, так что с Черным морем у него были связаны самые драматические воспоминания военного времени.

Весь облик Аглатова и его характер удивительно напоминают Оганесяна из «Весны на Одере», и все, что было интересного и привлекательного в нашем замечательном переводчике, можно найти на страницах этого романа.

Организация и ведение разведки на территории Польши неизбежно приводили к многочисленным контактам с местными жителями, хорошо знающими обстановку в городах и населенных пунктах, состав гарнизонов которых необходимо было выяснить. Вся работа разведотдела в этом отношении была возложена на Казакевича, и мы полностью на него полагались, зная его пристрастие «покопаться в психологии», которое мы к личным достоинствам не относили. О том, что Казакевич писатель, знал, может быть, только начальник отдела. Казакевич редко говорил о своей довоенной жизни, да и у нас она не была предметом частых размышлений. Война стала нашим повседневным делом и смыслом существования. В редкие минуты отдыха мы предпочитали размышлять о том, как все великолепно будет у нас после войны. Мы из отрывочных разговоров знали, что до войны Казакевич был председателем колхоза, а потом директором театра где-то на Дальнем Востоке. И это все. Важно было не то, кто и кем когда-то был «на гражданке», а кем он стал на войне и как воюет.

Казакевич добросовестно делал свое нелегкое фронтовое дело, был отличным боевым товарищем и остался в памяти его армейских друзей хорошим разведчиком, спокойным и рассудительным, не любившим рассказывать о себе.

Внимательно перечитывая его книги «Весна на Одере», «Дом на площади», «Сердце друга» и все, что он написал о людях на войне, убеждаешься, насколько глубоко и детально он знал фронтовую жизнь. Для того чтобы написать такие книги, мало быть очевидцем событий, надо быть их непосредственным участником и рассказать о них честно и правдиво, без прикрас.

Уже после войны, когда была опубликована замечательная повесть Казакевича о разведчиках «Звезда», Аглатов, с которым мы повстречались, с гордостью говорил:

– Вот смотрите, что значит разведчик: что ни поручат, делает хорошо и своевременно! Фронтовая закалка – великая вещь, она приучила ничего не просить и ни от чего не отказываться.

На войне бывает всякое – героические сражения огромных масс людей, подобно тем, которые отображены в «Весне на Одере», и трагические положения отдельных солдат и офицеров, оказавшихся наедине со своей совестью, как те «двое в степи». Эммануил Генрихович был редкостно правдив, доброжелателен и честен во взаимоотношениях с товарищами. Он всегда иронически отзывался о тех офицерах-разведчиках, которые, докладывая о результатах выполнения поставленных задач, старательно подчеркивали эффективность своего личного участия и не проявляли склонности обращать внимание на свои промахи и упущения, тяжело отразившиеся на других.

После форсирования Вислы в середине января 1945 года наши войска вышли на северо-западные окраины Варшавы, а в сам город с боями вошла 1-я армия Войска Польского, затем части 47-й и 61-й армий советских войск. Казакевич попросил разрешения осмотреть город, уточнить с разведчиками польской армии последние данные о противнике и его потерях и, если удастся, побеседовать с местными жителями.

Вернулся он в крайне подавленном настроении:

– Варшавы как города нет, – рассказывал он, – сплошные руины. Видел несколько небольших групп жителей – преимущественно женщин, что-то разыскивающих в развалинах. Это страшно…

Польские разведчики сообщили, что принято решение назначить начальником варшавского гарнизона командира 2-й польской пехотной дивизии, которая принимала участие в освобождении столицы, генерала бригады Яна Роткевича. Новых данных о противнике у поляков нет. Они подтвердили наши сведения о том, что Гитлер обвинил командующего группой армий «А» генерал-полковника Гарпе в поражении в районе Варшавы и заменил его генерал-полковником Шернером.

В работе разведотдела с трофейными документами и в допросах пленных часто принимал участие офицер политотдела штаба армии Конрад Вольф – сын известного антифашиста, видного немецкого писателя Фридриха Вольфа, эмигрировавшего в Советский Союз после захвата гитлеровцами власти в Германии. Конрад учился в московской средней школе, в сорок втором году добровольно вступил в Красную Армию и вместе с ней дошел до Берлина. (После войны он вернулся на родину и был президентом Академии искусств ГДР.)

Работать с такими людьми было легко и интересно. Наш дружный многонациональный состав разведотдела пользовался большим авторитетом в штабе, легко устанавливал и поддерживал хорошие деловые отношения с офицерами, что очень помогало нам в решении служебных задач.

Всегда было любопытно наблюдать, как эти трое совершенно не похожих друг на друга офицеров – Казакевич, Аглатов и Конрад Вольф – беседовали с пленными, превращая допрос в обстоятельную и внешне непринужденную беседу, умудряясь в ходе ее получить уйму полезных для нас сведений, многие из которых выходили за рамки обычных разведданных.

В своих разведсводках Казакевич был предельно точен, сомнительные данные стремился перепроверить, если возможно, лично. Когда у него возникали опасения в том, что в донесениях, поступающих от разведгрупп, эмоции и факты находятся не в должной пропорции, он коротенькой запиской в своей обычной шутливой манере сообщал: «Сегодня ночью в районе высоты 213,3 наши ребята якобы захватили пленного, которого якобы допросили и якобы выяснили, что он по меньшей мере из личной охраны фюрера». Это означало, что Казакевич отправился в разведподразделение полка для перепроверки и уточнения данных. Так было во время боев на ковельском направлении, так капитан действовал и под Варшавой, и при стремительном продвижении советских войск к Одеру.

За время работы в разведотделе штаба армии ярко проявилась особая грань таланта Казакевича как войскового разведчика – умение быстро анализировать и обобщать большое количество зачастую противоречивых сведений и материалов о противнике. У него была способность быстро сопоставлять различные факты и быстро дополнять недостающие сведения – черта, особенно ценная для разведчика.

Оценивая обстановку, разведчику зачастую приходится иметь дело с противоречивыми данными и различными неопределенностями, на основе которых надо делать конкретные выводы, преодолевая ряд трудностей, в том числе и психологического порядка.

У некоторых командиров на основе различных предпосылок складывается свое субъективное представление о намерениях противника и перспективах развития обстановки в целом. И если данные разведки укладываются в рамки этого представления, то они легко принимаются к сведению и с удовлетворением учитываются. В противном случае всегда есть опасность того, что их могут расценить как необоснованные, неубедительные или даже дезинформационные. Разведчик, формулируя свою оценку противника, не имеет права на неопределенность и просчет, ибо слишком дорогой ценой приходилось за это расплачиваться – жизнями солдат и офицеров.

Казакевич обладал способностью убедительно докладывать, доказательно мотивировать свои нередко неожиданные выводы и соображения, в чем ему помогали отличная память и разносторонние знания.

Умение Эммануила Генриховича на основе разрозненной информации создавать достаточно полную картину положения противника во многом предопределило решение командования вскоре после возвращения из госпиталя в ноябре 1944 года перевести его из дивизии в разведотдел штаба армии.

Разносторонние способности хорошо помогали капитану Казакевичу выполнять свои новые служебные обязанности. Он должен был ежедневно, на основе поступающих в разведотдел данных о противнике от всех видов разведки частей и соединений армии, а также от соседних армий и из штаба фронта, готовить обобщенные информационные материалы для доклада командованию. Практически это означало составление весьма ответственных документов.

Работа над разведсводками сопровождалась сетованиями Эммануила Генриховича на тяжеловесный язык поступающих с мест донесений. Однажды он с самым серьезным видом предложил, например, начинать очередную сводку бодрым утверждением о том, что наши войска, преодолевая упорное сопротивление противника, продвигались «по Тюрингии дубовой, по Саксонии сосновой, но Вестфалии бузинной, по Баварии хмельной».

Он полагал, что польза от этого будет несомненной: во-первых, в разведуправлении фронта попутно познакомятся со стихами хорошего поэта, о котором и нам следовало бы кое-что знать, а во-вторых, повторят административное деление третьего рейха, что тоже не вредно для разведчиков.

На Казакевича также возлагалось систематическое ведение карты группировки противника, накопление данных о его боевом и численном составе, вооружении, политико-моральном состоянии, характере оборонительных сооружений, потерях и полученных пополнениях, характеристиках командного состава, планах и намерениях противника и т. п. По всем этим вопросам нужно было быть готовым в любой момент дать исчерпывающий ответ командующему армией, начальнику штаба, начальнику оперативного отдела и другим заинтересованным лицам.

Обобщенные сведения о противнике с оценкой его реальных возможностей и вероятным характером действий ежедневно к 18.00 в виде разведсводки подписывались начальником штаба армии и передавались в штаб фронта. В ходе наступательных операций все вновь поступающие сведения о противнике обрабатывались и докладывались немедленно.

Кроме того, к восьми часам утра Казакевич должен был подготовить последние данные о противнике перед фронтом армии и ее соседей справа и слева, нанести их на отчетную карту командующего армией. А на основе материалов, полученных из штаба фронта, отразить изменения в основных группировках немецко-фашистских войск на всем советско-германском фронте. Если начальник разведотдела и начальник 2-го отделения были в штабе, то подготовленные материалы командованию армией докладывали они. Но так как зачастую они находились в войсках, то делать это должен был кто-либо из офицеров информационного отделения.

За время войны сменилось четырнадцать командующих нашей армией и более десяти начальников штабов. У каждого из них были свои особенности и свои требования к содержанию и форме докладов о противнике. Это надо было также учитывать и стараться сохранить выдержку и спокойствие в условиях напряженной обстановки, когда в отдельные периоды сведения не только о противнике, но и о положении собственных войск поступали с опозданием и не всегда объективно отражали истинное состояние дел. В таких случаях Казакевичу хорошо помогало умение думать за противника и приходить к мотивированному заключению о возможном характере его действий.

Аналитическая работа органов разведки исключительно важна. Добыть данные о противнике – это еще полдела, а иногда и того меньше. Не менее важно их объективно оценить, отделить дезинформацию от истины и своевременно довести до сведения тех, кто принимает оперативные решения.

Казакевич отлично понимал всю ответственность возложенных на него задач по оценке поступающих разведданных, важность глубокой внутренней убежденности в обоснованности своих заключений и смелости при их докладе командованию.

В начале Великой Отечественной войны не было еще особых проблем с организацией опроса контрольных пленных как средства для уточнения численного и боевого состава противника перед фронтом армии и подтверждения наличия тех или иных частей. Достаточно четкая система комплектования и пополнения личным составом немецких частей и соединений (примерно до середины 1944 года) позволяла обоснованно предполагать, что если, например, захвачен пленный с личными документами 213-го полка 73-й пехотной дивизии, то этот полк и находится на позициях.

Однако к концу войны, в условиях быстрого продвижения наших войск, положение резко изменилось. Зачастую на одном и том же участке фронта захватывали пленных, принадлежащих к различным частям и соединениям. Поэтому легко было впасть в ошибку, сделав вывод, что перед фронтом находятся все эти части в более или менее полном составе.

На самом деле теперь, когда немецкие войска несли большие потери, для пополнения частей срочным порядком формировались маршевые батальоны и создавались сводные боевые группы из солдат разных частей. Многие из них толком не знали, в какую часть они зачислены, и уверенно утверждали, что служат в той части, которая указана в их личных документах, тем более что соответствующие изменения в них вносились не всегда своевременно. Все это создавало дополнительные трудности для разведчиков. Поэтому во всех случаях, когда данные в протоколах допроса пленных, переданные из войск в разведотдел, вызывали сомнение, Казакевич проводил повторный допрос, проштудировав, насколько это было возможным, весь боевой путь дивизии, в которой служил захваченный в плен солдат.

Казакевич считал, что для успешного допроса пленных необходимо заранее хорошо знать не только где и в каких боях принимала участие их дивизия, но и кто ею командовал, где она формировалась, где находилась до последнего времени.

Эммануил Генрихович обычно проводил допрос пленных с Аглатовым. Хотя он сам говорил по-немецки, по Мишу брал с собой для создания непринужденной обстановки, позволявшей получить больше ценных сведений. Когда попадался не очень сведущий немец, фольксштурмист или резервист самых старших возрастов (ничего не знающий, кроме имени командира своей роты), Эммануил Генрихович беседовал с ним на разные житейские темы. После допроса он возвращался вместе с Аглатовым в разведотдел и докладывал, что немец, к сожалению, знает очень мало.

Приемы допроса пленных видоизменялись в зависимости от конкретной цели. Скажем, требовалось уточнить, почему солдат 213-й охранной дивизии оказался на переднем крае в полку 75-й пехотной дивизии? Либо произошла смена частей, либо противник усиливает свою группировку на этом направлении?

Казакевич с Аглатовым вызывали пленного и, не обращая на него внимания, начинали по-немецки обсуждать между собой различные вопросы, относящиеся к истории 213-й дивизии, называя нумерацию ее полков, фамилии и звания командного состава и т. п. В результате обмена мнениями делали вид, что собственно об этой дивизии они достаточно хорошо осведомлены и показания пленного существенного интереса не представляют. Пленный внимательно следил за беседой двух советских офицеров, не понимая, зачем собственно его вызвали, что от него хотят и что с ним собираются делать.

Казакевич вставал из-за стола и, как бы собираясь уходить, предлагал Аглатову: «Если у тебя есть время и желание, спроси у немца, может быть, он сам хочет добавить что-нибудь к нашему разговору?»

Пленный с готовностью подтверждал все, что услышал о своей дивизии, но где точно она сейчас находится, сказать не может, был ранен, лечили, после госпиталя в свою часть не попал, оказался в срочно сформированной маршевой роте, которая три дня назад заняла оборону на опушке леса рядом с небольшим хутором, названия которого не знает… Таким образом становилось очевидным, что в положении противника перед фронтом армии существенных изменений не произошло.

Квалифицированному опросу пленных Казакевичем и Аглатовым помогало не только хорошее знание немецкого языка, но и знание истории, литературы Германии, достопримечательных мест, особенностей быта и нравов населения.

Один немецкий унтер-офицер, захваченный в плен на модлинском направлении, был крайне удивлен и обескуражен тем, что на допросе Казакевич спрашивал его не о боевом и численном составе части, в которой он проходил службу, а о том, правильно ли считать, что Потсдам находится в самом центре Европы, и сохранился ли там соответствующий знак. Действует ли фармацевтическая фабрика на реке Хафель и что сейчас с дворцом Сан-Суси, известным архитектурным ансамблем? Из личных писем унтер-офицера было известно, что его семья живет в Потсдаме. И такое начало беседы создавало хорошие предпосылки для откровенного разговора. А нас тогда очень интересовало политико-моральное состояние немецких солдат.

Нужно было, далее, не потерять из виду ни одну из отходящих немецких частей и обоснованно рассчитать, на каком рубеже и в каком составе они могут оказать упорное сопротивление нашим войскам.

Немало хлопот доставляли анализ и оценка данных о потерях противника. В ежедневных боевых донесениях из войск подробно перечислялись захваченные трофеи и указывались потери противника в живой силе – убитыми, ранеными и пленными. Склонность некоторых командиров к преувеличению потерь противника была нам по опыту прошлых боев хорошо известна. К тому же неопределенность таких распространенных формулировок, как «выведены из строя», «огневые точки и артбатареи подавлены», мало помогала уяснить реальное положение дел.

В конце января 1945 года оперативный отдел штаба нашей армии, на основе боевых донесений из частей и соединений, подводил итоги двухнедельных боев. Казакевич принес оттуда данные о том, что с 15 по 31 января 1945 года только войсками нашей армии уничтожено свыше 17 тысяч солдат противника, 5680 захвачено в плен, взято множество оружия и боевой техники, в том числе более 5 тысяч винтовок и автоматов.

– Вот только посмотрите, какова статистика, – говорил он. – Пленных почти 6 тысяч, а винтовок и автоматов на тысячу меньше. Куда же они девались? Немцы сдавались в плен без оружия? Или, может быть, у них его вообще не было? Надо бы все это еще раз перепроверить.

Подполковник Шевченко спокойно убеждал его, что, может быть, кое-какие неточности есть; после войны, если потребуется, во всех потерях точно разберемся. А сейчас главное – воевать, а не перепроверять полученные данные.

Но Казакевич стоял на своем. Вообще он имел свою, особую точку зрения по вопросу о пленных.

– Если бы меня спросили, – говорил Эммануил Генрихович, – какой командир лучше воюет – тот, кто нанес большой урон противнику убитыми и ранеными, или тот, который захватил больше пленных, – то я бы отдал предпочтение второму, как более умелому.

Такое утверждение в штабе решительно отвергали. Цель боя – разгром противника, а не подготовка его к эвакуации в лагерь военнопленных. Однако Казакевич продолжал отстаивать свою позицию, доказывая, что там, где больше захвачено пленных, обычно существенно меньше собственных потерь и вообще предпочтительнее воевать не числом, а умением.

– Если это правило, – говорил он, – применить к оценке нашей работы, то надо будет признать, что разведка боем – не самый лучший способ ее ведения.

– Ну, знаешь, – возмущался Шевченко, – определять вообще, какой способ разведки лучше или хуже, – занятие бессмысленное. Все зависит от обстановки и поставленных задач. Если надо вскрыть систему огня противника, уточнить передний край его обороны, да и прихватить пленных, проведение разведки боем необходимо и целесообразно, и ты сам это хорошо знаешь.

– Знаю, но знаю и другое – чем полнее мы вскроем систему огня, тем большие потери понесут наши разведчики.

– Как правило, да, потери понесут. Но без потерь еще никто не воевал, и лучше потерять батальон во время разведки боем, чем потом дивизию!

– Не в том дело, что лучше или хуже, а в том, что целесообразнее.

Впрочем, при необходимости он сам становился сторонником организации разведки боем.

Так, например, произошло в начале февраля 1945 года, когда 125-му стрелковому корпусу было приказано сменить части 61-й армии, окружившие город и крепость Шнайдемюль (ныне город Пила). В разведотделе армии точных данных о составе немецкого гарнизона не было, если не считать собственных расчетных материалов в отношении того, какие подразделения из состава окруженных немецких войск могли быть оставлены в Шнайдемюле. Известно было, что командует обороной крепости и города фанатичный нацист Ремлингер, расстреливавший своих собственных солдат по малейшему подозрению в попытках уклониться от боя. Предстояло разведданные получить в штабе 61-й армии и уточнить их на месте. Задачи по разведке были разработаны и переданы начальнику разведки корпуса. В район Шнайдемюля был командирован Казакевич, с тем чтобы он на месте организовал необходимую помощь в работе разведки.

Смелыми боевыми действиями разведгрупп были достаточно полно вскрыты боевой и численный состав немецкого гарнизона в Шнайдемюле.

…Положение Шнайдемюля было безнадежно, город был полностью блокирован нашими войсками. Гарнизон крепости практически не имел возможности ни удержать город, ни вырваться из окружения. Во избежание напрасного кровопролития советское командование решило предъявить ультиматум коменданту крепости и начальнику гарнизона полковнику Ремлингеру. Узнав об этом решении, Казакевич сказал, что попытаться вручить ультиматум с помощью захваченных в плен немецких солдат можно, однако он очень сомневается в успехе, поскольку такой фанатик, как Ремлингер, на переговоры о капитуляции не пойдет. Эммануил Генрихович рассказывал, что в крепости комендант расклеил приказ, в котором коротко объявил: «Кто покинет поле боя – будет расстрелян». Наши разведчики на трупах немецких солдат в крепости находили записки следующего содержания: «Этих солдат расстрелял я, и так буду поступать с каждым, кто побежит с поля боя. Комендант Ремлингер». Одну из таких записок Казакевич привез в штаб армии и уверял, что ее текст говорит о намерениях немецкого командования больше, чем данные о численности окруженного гарнизона.

И действительно, комендант крепости отклонил наш ультиматум. Бои продолжались десять дней и стоили больших потерь. Город взяли только 14 февраля штурмом, так как надо было любой ценой прикрыть правый фланг 1-го Белорусского фронта, быстро продвигавшегося к Одеру. Завершив операцию в районе Шнайдемюля, 47-я армия вошла в состав ударной группировки, нацеленной на Берлин. Для офицеров разведотдела наступили горячие дни. Армия прорывала фронт на узком участке. Немцы вводили в бой все, что можно было собрать. Не имело смысла тщательно выяснять, какие немецкие части противостоят нашим войскам, важнее было знать, сколько их.

Для выяснения этого приходилось добывать отдельные разрозненные сведения и соединять их постепенно вместе, как в мозаичных работах, для получения целого. Опрашивали пленных, перебежчиков и местных жителей. Интересные для разведки данные вырисовывались из писем пленных солдат и офицеров. Этим занимались, по нашему заданию, люди из мэрии города Шнайдемюля, чиновники различных ведомств. Использовались даже сообщения из швейного цеха, обслуживавшего ранее немецкие войска. Там учитывалось количество пошитого обмундирования.

Таким образом из отдельных фактов создавалась общая картина состояния и численности немецких войск, в тот момент противостоявших 47-й армии.

Во время боев на подступах к Берлину одна из наших частей заняла Кунерсдорф. Казакевич напомнил нам, что это тот самый город, где в 1759 году русские войска разбили армию Фридриха II. Потом, подумав, сказал: «Жаль, что на этот раз бои за этот город Кунерсдорф не войдут в историю – его с ходу взяли всего два батальона наших солдат и, не задерживаясь, пошли дальше».

Последние недели войны – когда наши войска стремительно продвигались к Одеру и затем приняли участие в штурме Берлина – были крайне напряженными для всех сотрудников разведотдела. Особенно много хлопот было у офицеров информационного отделения, в котором работал Эммануил Генрихович. Не спали сутками, сменяя друг друга у телефонов и на узле связи, организовывали прием и отправку многочисленных пленных, не говоря уже о самом главном – непрерывном анализе разведданных и составлении донесений для командования, штаба фронта и информации войск.

27 апреля 1945 года советские войска овладели городом Потсдамом. Кольцо окружения было замкнуто. Впереди за Эльбой находились союзные англо-американские войска. Разведчики получили долгожданную передышку.

В самые последние дни войны произошел трагикомический эпизод, едва не закончившийся печально для Казакевича и Аглатова.

В ночь с первого на второе мая из окруженного Берлина прорвалась через реку Хафель крупная группировка немцев и ринулась на запад к Эльбе, через расположение тыловых служб нашей армии. Отдельные группы вооруженных немцев проникли в пункт дислокации штаба армии и оказались около дома, в котором разместился разведотдел.

Казакевич с Аглатовым отправились на узел связи и в темноте неожиданно столкнулись с немецкими солдатами. Не растерявшись, на отличном немецком языке Аглатов приказал им сдать оружие, сославшись на соответствующее распоряжение какого-то тут же выдуманного немецкого генерала. Солдаты сдали оружие и были доставлены в разведотдел. Эммануил Генрихович считал, что это был самый удачный его ночной поиск за время войны.

Таков был характер работы фронтовой разведки и ее офицера Казакевича.

И вот – капитуляция! Берлин взят. Части 47-й армии вышли на Эльбу и соединились с войсками союзников.

Для разведчиков наступило необычное время. Не стало противника, а потому кончилась тревожная боевая жизнь, полная риска. И к этому тоже надо было привыкнуть. Ведь начиная с 22 июня 1941 года разведчики ни на один день не прекращали тайной и явной борьбы, ни на минуту не теряли врага из вида и были подлинными глазами и ушами нашей армии.

Завершился боевой путь разведчика капитана Казакевича, начался стремительный взлет замечательного таланта писателя Казакевича.