Текст книги "Подвиг живет вечно (сборник)"

Автор книги: Иван Василевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Буквально через неделю или полторы полицей-комиссар Отто Кауш снова вызвал Рудольфа:

– Мне понравилась ваша прилежность. Ценю людей, умеющих работать без понукания. Не захотели бы вы заменить моего адъютанта? Бедняга слег в госпиталь, рана открылась…

Разведчик был ошеломлен предложением. Счастье само лезет в руки! Но он подавил в себе волнение, разыграл подобие испуга, стал отказываться, мол, смогу ли, подойду ли для господина комиссара, хотя, видит бог, для меня нет большей чести…

Кауш рассердился:

– Нет, нет, Руди, я и слышать не хочу отказов!

В последующие месяцы Рудольф старался доказать своему шефу, что тот не ошибся в выборе. Четкость, доведенная до педантизма, услужливость, которую так любил Кауш, стремление адъютанта предугадать малейшие желания, капризы, тайные пристрастия – все это постепенно поломало официальность в отношениях между начальником и подчиненным, соединило их узами «дружеского» расположения. Кауш порой пересаливал в требованиях, но Рудольф не обижался на него. Ему и награды другой не нужно было, кроме той, что портфель Кауша, по воле шефа, всецело перекочевал в руки адъютанта. Самые секретные документы теперь преспокойно и официально прочитывались Рудольфом. Он черпал из них сведения, которые, как и прежде, без промедления отправлялись на Большую землю.

Правда, когда советские войска перешли в решительное наступление в Крыму, со связью стало хуже. Немецкие штабы снимались неожиданно, обстановка была нервозной. Команда полевого гестапо тоже потеряла покой. Случалось, Кауш, монументально-спокойный Кауш, орал во всю глотку, требуя, чтобы адъютант за пять минут собрал его имущество и гнал машину.

И все-таки Рудольф ухитрялся передавать в Центр самое важное. Спросите, как это удавалось? По-всякому было. Однажды попалась на глаза записка неизвестного агента, сообщавшего комиссару Каушу о неблагонадежности румынского капитана Иона Ложухару. Он, явствовало из доноса, ведет пораженческие разговоры, не верит, что великая Германия оправится когда-нибудь от смертельных ударов Красной Армии, и вообще жалеет, что Румыния пристегнула себя к гитлеровской колеснице. Кауш успел прочитать бумагу, нарисовал на ней шутя, как он любил, крест и пулю. Кстати, на бумагах, проходивших через руки Рудольфа, частенько встречались эти старательно выписанные кресты, означавшие: «Присмотреться и в случае подтверждения пустить в расход».

На другой день, словно бы невзначай, Рудольф оказался в расположении румын. Особого труда не составило встретиться и с капитаном. Полевому гестапо до всего дело. Ион Ложухару произвел впечатление человека, измученного больше душой, нежели физически, ожесточившегося, готового, видимо, пойти на крайности, но не отступить от принятого решения. Оценив обстановку, разведчик пошел на предельный риск. Он показал Иону бумагу, которая ошеломила румынского офицера, а от себя добавил: «Кауш, как вы знаете, слов на ветер не бросает!» Капитан еще более побледнел, на лбу выступили бисеринки пота, руки, державшие сигарету, дрожали. И его можно было понять: война скоро кончится, так неужели, если не погиб раньше, расставаться с жизнью сейчас? Послать бы их к чертям, этих гестаповцев!

Ложухару неожиданно поднял глаза на Рудольфа, в них застыл немой вопрос: «А вы ведь тоже гестаповец, почему же решили помочь мне? Что за причины?»

– Я понимаю ваше состояние, – сказал разведчик, – но иного выхода у вас нет. Вам нужно бежать. Но но скрываться где-нибудь, а во что бы то ни стало перейти через линию фронта и попросить первого же советского офицера провести вас к начальнику разведки. Остальное будет сделано. Согласны? Подумайте, но недолго, времени мало. И не вздумайте пойти в гестапо, чтобы выдать меня. Я здесь не один. Оставшиеся отомстят за предательство. Незамедлительно!

Капитан облегченно вздохнул: «Я подумаю». Утром, как условились, он появился в городке, неподалеку от комендатуры. Зашел к торговцу безделушками, выпил у разносчика стакан вина. Рудольф вышел ему навстречу, прошел мимо, незаметно дал сигнал следовать за ним. На окраине под густой, узловатой акацией он еще раз словесно описал маршрут, задачу и вручил зашифрованные донесения. Без слов, лишь глазами, они попрощались…

Через неделю к столу Рудольфа приблизилась уборщица. Не поднимая головы, продолжая протирать пол, она сказала, что Ион благополучно перешел через линию фронта и в Центре распорядились: отныне связной будет она. И все это тихо, быстро. Только, уходя, улыбнулась открыто, ободряюще, как улыбаются друзья, вынужденные силой обстоятельств встречаться в тяжелой и непривычной обстановке.

Вера Шикина действовала искусно, словно перед этим окончила специальные курсы. У нее донесения забирал брат, партизан, и уносил их в горы, командиру отряда. Никогда еще у разведчика не было так светло на душе, как в те дни. Словно по часам, через два на третий день, уходила в Центр «почта». И так же четко поступали задания. Получая их, Игорь как бы лично разговаривал со своими руководителями, радовался, что имеет возможность помогать советским войскам, теснившим врага на запад.

Шли недели, месяцы. В Центр поступали все новые и новые донесения Аганина – Клюгера. Ценность некоторых из них была чрезвычайной.

Кауш относился к своему адъютанту с неизменной уважительностью, случалось, и советовался как со знающим Россию, кого внедрить в качестве агента на территории СССР. Как раз в те дни из Крыма ушло донесение, в котором сообщались фамилии шпионов, заброшенных на Кубань и Ставропольщину.

Вскоре Кауш объявил Рудольфу, что командование хотело бы оставить на советской территории и его самого. «Вы молоды, Руди, соглашайтесь! Сделаете блестящую карьеру! Германия вас не забудет!»

Рудольф лишь на мгновение задумался, а потом, с чувством вскинув руку в нацистском приветствии, ответил:

– Отечество для меня, господин комиссар, превыше всего!

Так бы, наверное, и вышло, «забросили» бы Рудольфа куда-нибудь в СССР, если бы не одна встреча, круто изменившая все планы. Как-то Кауш вызвал его и озабоченно объявил: «Нам вдвоем нужно отправиться в Брашов. Там будет совещание, съедется цвет полевого гестапо. Повестка одна: внедрение агентуры в СССР. Не забудьте документы, подготовленные мною. Портфель берегите, иначе с нас голову снимут! Да, кстати, в Брашове вас ждет сюрприз – встреча со старым приятелем. Он звонил, интересовался вами, но просил его пока не называть. Видно, хочет удивить вас погонами и высокой должностью в Берлине».

Рудольф мгновенно понял: его песенка спета, нужно бежать!

И в ту же ночь по дороге в Брашов он скрылся, прихватив портфель Кауша.

Через несколько суток, измучившись смертельно, появился Аганин в расположении советских подразделений. Забыв, что не снял еще гестаповской униформы, он целовал солдат, офицеров, жадно глотая воздух, которым не дышал так долго…

Начальник разведотдела тоже целовал его – своего ученика, помощника, друга. На плечи легли родные лейтенантские погоны. Солнце ласково касалось ордена, медали, врученных за все сразу. Живые золотистые лучи играли, трепетали на них.

А советские войска пробивались к Берлину…

Это было в Донбассе

После памятного собрания, на котором выступили Асанов и Аганин, множество новых забот появилось у комсомольского бюро института. Ректор С. И. Овчинников, кстати офицер запаса, участник войны, выделил средства на специальную комсомольскую экспедицию в районы боевых действий крымских подпольщиков. Поддержали идею экспедиции маршал артиллерии В. И. Казаков, который возглавлял тогда штаб походов комсомольцев и молодежи Москвы но местам боевой славы, и Октябрьский райком ВЛКСМ. И вот подписан документ, призывающий крымские общественные организации оказывать содействие студентам Тамаре Овсянниковой, Ирине Воронцовой и Виталию Лагунову в их благородном поиске.

Плодотворным был тот поиск. Теперь, пожалуй, можно считать, что не осталось «белых пятен» в истории подпольных молодежных организаций и групп, родившихся в годы войны на Керченском полуострове – в Марфовке, Мариентале, Тайгуче, Джемрай Кашике, Каджеларе, Коп-Кипчаке. Указ о награждении отважных подпольщиков, меры по увековечению их памяти, публикация новых документов, добытых в архивах, – все это говорит о результате комсомольской экспедиции. «Вы, вероятно, не представляете себе, насколько я признателен вам за огромную работу, проведенную для того, чтобы борьба и отданные Родине жизни моих боевых друзей были по достоинству оценены» – так писал комсомольцам института бывший руководитель объединенных подпольных организаций Крыма доктор физико-математических наук Александр Тихонович Чуб.

Но следопыты понимали, что первых, самых трудных успехов в поиске добились краснодарские чекисты, историк Асанов.

Нужно было браться за новые дела. Игорь Харитонович Аганин подсказал направление: Донецк – Макеевка. Он помнил, каким опасным противником считали контрразведчики 6-й немецкой армии донецких и макеевских подпольщиков. Когда он прибыл в оккупированный Донецк, там даже гитлеровские офицеры не без оттенка восхищения говорили о стойкости группы «русских фанатиков», которые засели в доме на Скотопрогонной улице и на все требования сдаться отвечали огнем. Два взвода гестаповцев не смогли ничего сделать и подожгли дом. Из пламени выскочила женщина, которая тут же была схвачена, но на допросах ничего не сказала.

Это ли не исходные данные для нового исследования?

Вскоре выяснилось, что в донецких архивах пока не найдено документов, которые облегчили бы задачу следопытов. Тогда они обратились за помощью к донецкому писателю Виктору Шутову, энтузиасту-летописцу партизанской войны. Писатель выступил по телевидению, рассказал о бое на Скотопрогонной, и понемногу к нему стали стекаться интересные сведения.

Да, была в Донецке еще одна подпольная организация кроме выявленных ранее. Крупная, широко разветвленная. По некоторым данным, в нее входили: Дора Голубничая, Борис Чинков, Григорий Щукин, Иван Семернин, Николай Рябенко, Петр Власенко. Фамилии других установить не удалось, но известны их конспиративные клички: Сибиряк, Точеный, Большой (летчик из Москвы), Маленький (из Брянской области), Иван-летчик (из Подмосковья), Ростовский. Вполне возможно, что с ними были связаны Александр Майоров и Василий Шинцов – участники уничтожения крупного вражеского склада боеприпасов весной 1043 года. Нити тянутся от этой организации и к профессору Николаю Андреевичу Никольскому из боевой группы, организованной Яковом Федоровичем Дудко. Группа Дудко была схвачена гестапо в августе 1943 года, а 2 сентября большинство ее участников расстреляны и сброшены в ствол шахты № 4/4 «бис»…

Уточняя все это, следопыты разослали по разным адресам более сотни запросов. Однако новые данные поступали очень скупо. Что же предпринять? Не обратиться ли вновь за советом к Игорю Харитоновичу?

…Вскоре после войны лейтенант Аганин по состоянию здоровья уволился в запас и, как советовали врачи, занялся делами, далекими от недавней особой работы: требовалось подлечить нервы. Говорят, что актеры, побыв немного на сцене в роли гестаповцев, после спектакля торопятся под душ. Сбросив мундир гестаповца, Аганин не выходил из душевой часами, но успокоения не наступало. Казалось, гестаповская униформа оставила на теле невидимые ожоги и невозможно избавиться от непроходящего зуда. Тогда-то медики и сказали: это – нервное, надо резко переключиться в своей деятельности на что-то, уводящее мысли от прошлого.

И он ушел, как мечтал до войны, в мир математических формул, чертежей и схем, дерзких технических идей. Окончил институт, аспирантуру, стал кандидатом наук и доцентом. Но прошлое напоминало о себе.

В 1958 году Аганин счел своим долгом выступить свидетелем на Краснодарском процессе над фашистскими прислужниками.

В 1965 году прочел в «Красной звезде» очерк «Сражаюсь за Родину» – о партизанской борьбе в оккупированной гитлеровцами Макеевке. Многое из того, о чем рассказывалось в очерке, было ему знакомо. Захотелось побывать в редакции, сообщить то, что знал о макеевских подпольщиках. Пришел, а сотрудники «Красной звезды» показали ему сердитое письмо: один из историков Донбасса утверждал, что никакого, мол, сколь-нибудь организованного подполья в Макеевке не было.

Как же не было?! Вот только один из эпизодов, который он хорошо помнит. В последних числах апреля около шестнадцати часов на главной улице Макеевки остановились два крытых грузовика. Из кабины переднего выпрыгнул офицер гестапо – известный своей жестокостью каратель Кубияк. Он отдал команду, и из обеих машин высыпали солдаты. Они быстро двинулись вдоль улицы. Затем Кубияк выкрикнул какие-то распоряжения, и солдаты мигом окружили четырехэтажный дом. Кубияк с группой гестаповцев бросился вверх по лестнице. Через несколько минут каратели выволокли из дома нескольких юношей и девушку. (Видимо, застали врасплох.) Их били прикладами и сапогами, тащили за волосы к грузовикам. Потом из дома вынесли винтовки, пишущую машинку и красное знамя.

Все это Аганин видел своими глазами. Несколько позже ему удалось через плечо гестаповского чина взглянуть на первый лист дела арестованных в Макеевке. Машинописный текст косо пересекала аккуратно выведенная крупными буквами резолюция: расстрелять. Он знал, что к провалу нескольких подпольных групп приложили руку его «коллеги» – переводчики ГФП из предателей: Потемин, Юхновский… Впоследствии эти сведения очень пригодились.

Аганин вспоминал, что не раз видел рыжего худощавого мужчину лет двадцати семи-двадцати восьми. Многие считали, что это именно он предал патриотов. Однажды Игорь пошел за рыжим по улице и установил, что тот живет на Скотопрогонной, в маленьком доме у оврага. Совсем недалеко от того места, где погибли в огне отважные мстители. Они вытолкнули из пламени только женщину, единственную среди них. Теперь установлено – это была Дора Голубничая. Он, Аганин, знает, что допрашивал подпольщицу и подвергал ее пыткам следователь тайной полевой полиции Циприс. Циприсы и кубияки многое знают о донецких и макеевских подпольщиках. Но они далеко, попробуй доберись до них! А тот, рыжий, что жил в доме у оврага, исчез потом, как сквозь землю провалился…

…Мысль комсомольцев обратиться к Аганину была как нельзя более удачной. Именно в те дни он подробно знакомился с документами о раскрытии гитлеровской контрразведкой подпольной организации в Макеевке. Из протоколов, сводок, донесений явствовало, что подпольщики провели крупные диверсии на железной дороге, подготовили нападение на тюрьму, разгромили вражескую автоколонну. Уходя от карателей, макеевские подпольщики не раз переходили через линию фронта в нижнем течении реки Миус.

Все это были ценные факты. Но, встретившись с комсомольцами, Аганин решил в интересах дальнейшего поиска попросить помощи у сотрудников КГБ, занимающихся историей подпольной борьбы на оккупированных территориях.

Следопытов принял Валентин Павлович Туров. В просторном кабинете сразу установилось взаимопонимание. Вначале говорили комсомольцы, они рассказали о своей поездке в Крым. Потом заговорил Туров – о значении поиска, о том, куда еще поехать, с кем встретиться, кому написать; сказал и о том, что он мог бы взять на себя.

Примерно через месяц Туров приехал в институт. Выступил перед комсомольцами, передал им кое-какие документы, ответил на вопросы. Валентин Павлович лично перепроверил данные по нескольким наиболее запутанным делам, ознакомил с ними комсомольцев. От него узнали следопыты и о продолжении трагедии на Скотопрогонной. Гитлеровцы, оказывается, предприняли все, чтобы вылепить Дору Голубничую и заставить ее выдать руководителей подполья. У ее постели в больнице был поставлен часовой. И все-таки Борису Чинкову и Илюше (фамилия неизвестна) – друзьям Доры – удалось выкрасть девушку. Много километров несли они ее на руках, в пути убили полицая, попытавшегося поднять тревогу; укрыли, доставляли потом по очереди продукты, чтобы быстрее набиралась здоровья. К несчастью, провокатор выследил-таки смельчаков, привел к дому, где находилась Дора, карате-лей. Голубничая и Чинков выдержали многодневные пытки, но не сказали врагам ни слова…

На другой встрече комсомольцев с чекистами разговор шел о путях завершения макеевского поиска. Под конец выступил один из ответственных работников комитета. От него узнали следопыты, в каких странах и по каким адресам проживают многие гитлеровские палачи, чьи преступления помогают разоблачать следопыты.

– А конкретно для вас у меня такая новость, – сообщил в заключение гость. – Мы знаем одного человека. Придет время, и он многое расскажет о донецких и макеевских подпольщиках. Неохотно, но расскажет. Найти его очень нам помог… Игорь Харитонович! Помог, как говорится, в свободное от работы время. Все делает ваш наставник, чтобы не оставить в забвении ни одного подвига, ни одного героя. И… ни одного преступника!

Что же удалось узнать комсомольцам, направляемым Аганиным, о макеевских подпольщиках?

…На улице с самого утра ревели моторы немецких танков. Было в их передвижении что-то нервозное, лихорадочное. Но, возможно, так лишь казалось Александру Алексенцеву, потому что он знал: советские войска подходят к городу, часы хозяйничанья оккупантов в Макеевке сочтены.

Осторожно опустив край занавески, Алексенцев отошел от окна. Через минуту-другую он был уже в неглубоком погребе под полом – в «радиорубке», куда можно проникнуть только через духовку, которая, если знать секрет, легко вынималась из печки, открывая потайной лаз. Если бы в доме, кроме Александра, находился еще кто-нибудь, можно было бы водворить на место духовку и для полной конспирации затопить печь: радисту это ничуть не мешало бы. Но дом пуст. Помощники Алексенцева ведут разведку в городе и лишь время от времени заглядывают сюда; в партизанский штаб, чтобы доложить обстановку. Только что с немаловажными сведениями приходила Надежда Черкасская.

Алексенцев склонился над рацией. Разноголосая немецкая речь несколько раз врывалась в наушники, пока переходил Александру одной волны на другую. Но вот он отчетливо слышит русские слова. Кто-то настойчиво вызывает: «Антонов! Антонов! Я – Забой… Перехожу на прием». Вскоре Антонов передал: «Хозяйство ведет бой на подступах к восточной окраине города». Алексенцев взял микрофон:

– Антонов! Я – Макеевка. Требую связи! Имею для вас важные сообщения.

Затаил дыхание, ожидая ответа. Тихо в наушниках. Видимо, там, у Антонова, решают, как отнестись к столь неожиданному вызову из Макеевки, еще не отбитой у врага. И вдруг:

– Макеевка! Я – Антонов. Что имеете для меня?

– Антонов! На площади у горисполкома – тридцать танков. Дайте артогонь!

– Макеевка! Вас понял…

Радостно-возбужденный, Алексенцев вскарабкался на-, верх, стал у окна, прислушиваясь к гулу далекой канонады. Внезапно загрохотало совсем близко. Да это же снаряды рвутся на площади перед горисполкомом!

Прибежала Черкасская:

– Наши бьют по танкам! Мы наблюдали десять разрывов! Слушай, мы видели, как два батальона пехоты…

И снова передает партизанская рация:

– Цель накрыта! Танки рассеяны. Около половины из них вдоль заводской стены идут в южную часть города к дороге на Ясиноватую. Даю маршруты передвижения двух батальонов пехоты…

Опытный радист Александр Алексенцев, прошедший нелегкую школу на морском корректировочном посту в осажденном Севастополе, конечно же отдавал себе отчет в том, что его вот-вот запеленгуют, если уже не запеленговали. Но и в другом был он уверен: гитлеровцы не смогут сейчас выделить для разгрома радиостанции крупный отряд. А небольшой отряд постараются не подпустить к дому хорошо вооруженные подпольщики. Правда, противник может накрыть засеченную пеленгаторами точку орудийным или минометным огнем. Да ведь под самой печью радиорубка! Сколько раз видел на войне Александр: дотла сгорел дом, а русская печь стоит целехонька.

К концу сеанса связи от Антонова передали:

– Сейчас к микрофону подойдет Первый.

И сразу другой голос:

– Макеевка! Я – Антонов. Сообщайте о передвижении противника как можно точнее. За ценные сведения отблагодарю.

– Антонов… Вас понял. Благодарить меня не за что.

Я – моряк Черноморского флота. Сражаюсь за Родину!

Наверху Алексенцева ждали связные. Как хотелось ему сейчас же передать боевым друзьям разговор с Первым и еще сказать хорошие слова о том, что не зря они, сжав зубы, боролись, каждый день рискуя быть схваченными гестапо, и час освобождения близок. Но вместо этого прозвучал приказ:

– Боевым группам усилить наблюдение за противником! Сделать все возможное, чтобы воспрепятствовать поджогу жилых, административных зданий и особенно складов. При вступлении в Макеевку наших войск сообщать сведения о противнике советским командирам и поступать в их полное распоряжение!

Бои за Макеевку начались утром 5 сентября 1943 года, когда передовой отряд и разведгруппы 301-й стрелковой дивизии под командованием полковника Антонова вышли на восточную окраину города и к ночи выбили из него оккупантов. Части 306-й и 3-й горно-альпийской гитлеровских пехотных дивизий четыре раза пытались контратаковать, но ничего не добились. В ходе ожесточенных боев наши войска вскоре полностью овладели Макеевкой. Во время боев за город к многотысячному соединению Красной Армии примкнула группа макеевских подпольщиков. Их было уже немного, поредели ряды после гестаповских облав, но уцелевшие действовали, как подобает советским бойцам.

Утром 7 сентября штаб макеевских подпольных групп отчитывался о боевой работе перед представителем Украинского штаба партизанского движения майором Петровым. К отчету о деятельности макеевского подполья было вещественное приложение: четыре пулемета, пятьдесят одна винтовка, два автомата, три пистолета, пятьдесят семь гранат, до пяти тысяч патронов, двадцать килограммов взрывчатки.

В те дни впервые за много месяцев получили партизаны свежие газеты. В «Красной звезде» за 9 сентября публиковался большой очерк Бориса Галина и Николая Денисова «По городам Донбасса», и в нем было несколько строк о том, как радист штаба 301-й дивизии услышал голос Алексенцева: «Дайте артогонь!»

Читали, перечитывали. «А там, на Черноморском флоте, прочтут?» – волновался Алексенцев. Ему вспоминалось… После падения Севастополя Александр оказался во вражеском тылу. Решил пробираться домой.

В Макеевку Алексенцев пришел ночью. Куда податься? Семья, наверное, эвакуировалась. Да и неосторожно было бы сразу домой. Пошел на 6-ю линию 11-го проспекта к дому № 24, где когда-то снимал квартиру. Ахнула старая хозяйка, выйдя на осторожный ночной стук. А минуту спустя уже рассказывала, что жена и дочь Алексенцева уехали на Урал. Тем, кто не уехал и не идет в прислужники к оккупантам, житья нет. Почти каждый день кого-нибудь да схватят гестаповцы…

В следующую ночь повидался Алексенцев с близким ему человеком – Павлом Федоровым. Павел рассказал, что есть в Макеевке по-боевому настроенные люди. Небольшая группа, в которую входит и он, Федоров, вокруг Анатолия Переверзева и Геннадия Холоновца образовалась.

Входит в нее и брат Геннадия – Юрий. Судя но всему, готов поддержать сыновей и старик Филимон Холоновец. Анатолий и Геннадий с друзьями уже «распотрошили» не одну немецкую автомашину. Но, честно говоря, налеты совершали главным образом, чтобы добыть продукты, лекарства, мыло. Видимо, более серьезными делами вершит Колодин. Однако группы действуют обособленно, замкнуто.

– Тебе Холоновец и Переверзев доверяют? – спросил Алексенцев.

– Вполне!

– Тогда убеди их, что и мне, севастопольцу, довериться можно!

Помолчал, что-то обдумывая:

– Продукты, медикаменты… Без этого, что и говорить, не обойтись. Но прежде нам необходимо оружие.

3 декабря, когда друзья Переверзева и Холоновца собрались, чтобы послушать черноморского матроса, Алексенцев повторил эти слова.

И скоро почувствовали гитлеровцы, что сопротивление, которое оказывали им жители города, приобрело новый характер: оно стало более систематичным, продуманным, дерзким. Полицаи приносили в комендатуру кем-то написанные листовки со сводками Совинформбюро и призывами к борьбе. В одну из ночей неизвестные сожгли две немецкие автомашины и четыре вывели из строя, захватив при этом восемь винтовок, тысячу патронов, пятнадцать гранат, топографические карты.

Теми неизвестными были, как удалось установить, Федоров, Куцевский, Кравцов.

Через надежных людей Алексенцев наладил связь с Павлом Колодиным. Вскоре было решено, что Колодин, продолжая руководить своей группой, будет делиться с макеевским подпольем разведданными.

Созданный Алексенцевым штаб подпольных групп первоначально состоял из трех человек. Кроме Алексенцева в него вошли Леонид Ханцис и Надежда Черкасская – военные врачи, после тяжелых ранений оказавшиеся на оккупированной территории. В городскую больницу, где они потом работали, выдавая себя за штатских, нередко поступали военнопленные с тяжелыми травмами. Многие из них бежали с помощью Ханциса и Черкасской.

Познакомившись с этими врачами поближе, Алексенцев вовлек их в боевую работу и назначил Ханциса, как офицера Советской Армии, начальником штаба. Позже в состав штаба были включены Холоновец-старший и Лапин – командир боевой группы, образованной в начале февраля 1943 года.

Алексенцев создавал подпольную организацию так, чтобы в случае провала одной группы другие не пострадали. Взаимодействие групп осуществлялось только через штаб, люди в боевых «пятерках» и «десятках» знали только своего командира и лишь догадывались, что кроме них в городе есть другие подпольщики и что их борьбой кто-то руководит.

Из архивных документов: «Отряд имел на вооружении добытые у врага пулеметы, винтовки, гранаты… С февраля 1943 года у него была приемно-передающая радиостанция, изготовленная своими силами…»

Своя, партизанская рация! Это поначалу казалось несбыточной мечтой. И что означает «изготовленная своими силами»? Однажды идет Алексенцев по городу и видит вывеску:

«С разрешения немецких властей ремонт патефонов, электропроигрывателей и всевозможной радиоаппаратуры производит квалифицированный мастер Г. Андрианов».

Андрианов?

…В 1927–1929 годах Алексенцев служил в отдельном радиотелеграфном батальоне. Вернулся из армии завзятым радиолюбителем, организовал в Макеевке общество друзей радио. Одним из первых записался в общество любознательный парень Георгий Андрианов…

Алексенцев решил зайти в мастерскую.

– Здравствуй, Георгий!

– Александр Сазонович? – удивился радиомастер, порывисто вставая навстречу.

Алексенцев присел, закурил, окинул взглядом полки, заставленные телефункенами, заваленные радиодеталями.

– О, предприятие процветает…

Георгий отвел взгляд в сторону.

– А ведь тебе, квалифицированный мастер, вроде бы не здесь надо быть!

Владелец мастерской вспыхнул:

– А вам? Вы тоже в армию уходили, а вот, как и я…

– За себя отчитаюсь! – сухо прервал его Алексенцев. – А у тебя что для отчета есть?

Опустив голову, Андрианов долго рассказывал о себе и под конец спросил, что же ему делать. Не станешь ремонтировать немцам приемники, заставят другую работу выполнять. Да и сам будешь искать ее, работу: жить-то надо на что-то.

– Нет, мастерскую держи, – уже теплее сказал Алексенцев.

Георгий недоумевающе посмотрел на гостя.

– Вот тебе, мастер, задание, – решился Александр, – точнее, приказ: из чего хочешь, но собери рацию. Для начала одну. Ясно?

– Ясно, – растерянно проговорил Андрианов.

Долго рассказывать, как собирал Георгий первую рацию, сколько изобретательской выдумки проявил, чтобы изготовить непростую вещь, казалось бы, из ничего. А вторая досталась – будто с неба свалилась. Как-то зашел в мастерскую немецкий ефрейтор, поставил на стол черную коробку со шкалами и переключателями, спросил, не сможет ли мастер наладить этот приемник.

– Оставьте, посмотрим, – сказал Андрианов. – Заходите завтра. – И, выписывая квитанцию, спросил фамилию заказчика. Тот назвался Бергманом.

Когда ефрейтор ушел, Георгий взял в руки прибор и сразу увидел, что это наш, отечественный передатчик сорок второго года выпуска за номером 3978. Такие устанавливаются на самолетах. Ничего не стоило извлечь передатчик из коробки, смонтировать в ней приемник и вернуть немцу. «А если это проверка?» – забеспокоился Андрианов.

На другой день мастер сказал заказчику:

– Ничего не получится, господин ефрейтор, прибор для приема не годится…

Бергман очень расстроился:

– Но может быть, возьмете себе эту штуку на детали, а мне дадите взамен хоть какой-нибудь приемничек?

Андрианов долго не соглашался, но, когда Бергман пообещал доплатить за обмен, уступил настойчивым просьбам. На глазах у немца разобрал он прибор и небрежно разбросал детали по полкам. Потом больше месяца выжидал, не нагрянут ли с допросом, куда девался передатчик. Никто не приходил.

– Сила! – хохотал Алексенцев. – Значит, этот Бергман еще и заплатил?

Получив исправную радиоаппаратуру, Алексенцев составил кодированные переговорные таблицы и поручил человеку от Колодина переправить эти таблицы через линию фронта.

…В середине февраля 1943 года разведчики Колодина передали Алексенцеву важные сведения. От станции Харцызск в сторону областного центра прошли большие колонны немецких автомашин и танков. Они должны проследовать через Макеевку: об этом свидетельствовали поставленные на перекрестках и развилках дорог указатели маршрутов. До позднего вечера немецкие саперы приколачивали к столбам аккуратные стрелы с условными литерами.

Алексенцев сразу отыскал Геннадия Холоновца:

– Гена, есть веселая работенка!

«Веселая работенка»… Как потом корил себя Александр за эти слова!

Когда стемнело, Геннадий, вооружившись топориком, вышел на затемненные улицы и осторожно, чтобы не наделать лишнего шума, стал отдирать стрелы от столбов и менять их местами.

Первые колонны вошли в Макеевку той же ночью, и сразу началось столпотворение. Головные машины тормозили, задние требовали дороги. Первая пробка образовалась на 8-й линии 9-го проспекта, у поворота к заводу имени Кирова. Вскоре в Макеевку возвратилась колонна танков, проскочившая было город.

Еще затемно Геннадий взобрался на столб у дороги, по которой пойдут фашистские танки и грузовики, как только на 8-й линии рассосется пробка. Гудевший в телеграфных проводах ветер сразу расправил красное полотнище самодельного партизанского флага. Пока его, наверное, не видно снизу, но с первыми лучами солнца заалеет на высоте флаг непокоренных.

Только слез Геннадий со столба, как услышал обжигающее: «Хальт!»