Текст книги "Под опущенным забралом"

Автор книги: Иван Дорба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)

6

Военные действия застали правительство Симовича врасплох. Армия Югославии к началу фашистского вторжения не была отмобилизована и сконцентрирована в предусмотренных планом «Р-41» стратегических пунктах.

Наступая с территории Болгарии, немецкие танковые подразделения, сломив сопротивление югославских войск, уже к вечеру 7 апреля заняли Скопле, 8 апреля в Вардарской Македонии югославские войска, отступавшие к Греции на соединение с греческой армией и английскими соединенными силами, были окончательно разбиты. 9 апреля был сдан Ниш. 10 апреля итальянские войска, не встречая сопротивления, заняли Загреб. Положение югославской армии стало безнадежным. 13 апреля был взят Белград. Через два дня король Петр и его министры вылетели в Грецию, а оттуда в Египет.

17 апреля 1941 года в 9 часов вечера был подписан акт о безоговорочной капитуляции югославской армии, подписи поставили новый главнокомандующий югославской армии Данило Калафатович и министр иностранных дел Югославии Цинцар-Маркович, а с противной стороны – командующий Второй немецкой армией генерал Максимильян фон Вайкс, а также итальянский военный атташе полковник Бонефаций и военный представитель Венгрии Васварий.

Цинцар-Маркович и Калафатович пытались, по примеру Франции, спасти часть территории Югославии, создать некую свободную зону, однако противная сторона категорически это отвергла.

Югославия была разделена на отдельные провинции, а часть ее территорий отошла Болгарии, Венгрии, Австрии, Румынии и Италии. И перестала существовать как государство.

Перед народами Югославии, которых ожидали каторжный труд, голод и смерть, стояла дилемма: смириться со своей судьбой или подняться на борьбу против захватчиков. Хованский понимал, что подавляющая часть югославской буржуазии не станет и помышлять о сопротивлении оккупантам. Немало политических партий сразу нашли общий язык с фашистами. После капитуляции армии некоторая часть офицерского и унтер-офицерского состава во главе с полковником Драголюбом Михайловичем укрылась в лесах Шумадии, кое-кто бежал при этапировании. Другие ушли в подполье либо растворились в общей массе.

Дража Михайлович по старым традициям четнического движения за освобождение родины от турок призывал в свои ряды патриотов, но никаких действий против оккупантов не предпринимал, как того требовали директивы эмигрантского правительства. Дража делал свое дело под опущенным забралом!

В первые же дни в Белграде и в других местах начались аресты. Тысячи людей были посажены в концентрационный лагерь на Банице, сотни сразу же расстреляны. Фольксдойче, ванчомихайловцы, усташи, летичевцы, домобранцы, баллисты, недичевская жандармерия – все занялись вылавливанием коммунистов.

Преследовались и евреи. В Белграде до прихода немцев жили 12 тысяч евреев. Немцы зарегистрировали 9145, и в первые же два месяца уничтожили 5100, остальных транспортировали в немецкие лагеря, где их постигла та же участь.

Немцы, проживающие в Югославии, получили особые права. Началось выселение коренных жителей с территорий, присоединенных к Третьему рейху. Насаждались немецкий, итальянский, румынский, болгарский, венгерский языки. Фашистские листки развернули погромную антисербскую пропаганду. Группы усташских головорезов истребляли сербов, живших в Хорватии. Католическая церковь, по совету Ватикана, потребовала обязательный переход сербов в католичество. В Боснии и Герцеговине усташи натравливали мусульман на православных, а сербские националисты занимались резней и погромами в Македонии. Венгерские фашисты расправлялись с сербами в Бачке, болгарские – в Вардарской Македонии.

4 июля в Белграде Политбюро СКЮ под руководством Иосифа Броз Тито разработало план развития партизанских операций в Сербии и дало общие указания партизанским отрядам в других областях для начала вооруженного восстания.

* * *

В начале сентября собрались в уютной квартирке Александра Гракова.

Все ждали Денисенко. Он опаздывал уже на полчаса.

– Что-то с ним стряслось, – забеспокоился Черемисов. – Лесик всегда точный!

– И Зорицы нет! – поглядывая в окно, сказал с грустью в голосе Буйницкий.

– А ты вроде в нее влюбился? Смотри, Аркашка тебе ноги перебьет, – погрозил ему весело Черемисов.

– Она ни на кого не смотрит! А вот и Лесик показался. Спешит.

Спустя минуту вошел запыхавшийся Денисенко. Он взял под руку Хованского и отвел в сторонку.

– Говори при всех, что случилось?

– Арестованы Драгутин и Зорица. Сегодня ночью их взяли на Макензиевой. Кто-то их предал. Они ведь под чужими фамилиями.

– Срочно спасти их… – заволновался Буйницкий.

– Спокойно, Николай, без паники! Кто их взял? Немцы или недичевцы? – спросил Алексей у Денисенко и, не дождавшись ответа, снова обратился к Буйницкому: – Отправляйся к ним на квартиру и выясни точно, кто их взял, когда. Поговори с соседями, которые живут от них справа. Скажи, что от меня. Иди, мы подождем. Чтоб через два часа был здесь, и поосторожней!

Буйницкий, ни слова не говоря, покинул комнату.

– Кто же мог их предать?

– Они ведь не сербы, не евреи, и никто не знает, что они коммунисты. Странно! Неужели пронюхали те русские, что живут напротив? – недоумевал Денисенко. – Но как?

– Югославия выросла из Сербии после Версальского мирного договора почти втрое, и это вскружило голову сербам. Они зазнались – роль гегемона на Балканах при низком культурном уровне интеллигенции и правящих кругов! Самомнение это, быть может, присуще всем славянам, как южным, так и западным и северным, не это ли вызвало к ним ненависть у находившихся под влиянием Австро-Венгрии хорватов и словенцев, – рассудительно начал Граков.

– Славянство держится на трех китах, – съязвил Денисенко, – на сербском «инате», польском гоноре и русском шапкозакидательстве! Этим наши враги и пользуются.

– Кончайте мировые вопросы! – резко оборвал их Хованский. – Приступим к делу. Александр, вам удалось договориться с Георгиевским? – обратился он к Гракову.

– Я поехал в Сремску Митровицу, зашел к Молчанову, и тот отвел меня к Георгиевскому. «Рад вас видеть! Вот и отлично! – встретил он меня. – Едете в Берлин? Сообщите Байдалакову, что пока я скрываюсь от немцев. Пусть он поспешит оформить наверху мне документы, чтобы я мог спокойно вернуться в Белград. Потом передайте ему вот это». И Георгиевский протянул мне вот этот блокнот. Чистый, как видите.

– Симпатические чернила! – кивнул Хованский, оглядывая со всех сторон чистые листы блокнота. – И это все?

– Все, Алексей Алексеевич! В Берлине Байдалаков передаст мне этот же блокнот, когда я буду возвращаться обратно. Если немцы даже и заподозрят что-либо и даже удастся им прочесть шифровку, то она касается исключительно русской эмиграции, в частности, генерала Скородумова и его «Охранного корпуса».

– Ну, это мы проверим! – заметил Хованский. – Когда вы предполагаете вернуться из Берлина в Белград? – И подумал: «Георгиевский тоже интересуется «Охранным корпусом». Этот «Охранный корпус» формировался из русских эмигрантов».

– Мне придется еще побывать в Гамбурге. Ведь центр нашей фирмы там. Так что не знаю… – замялся Граков.

– В Гамбурге повидайте одного человека. Поговорим вечером, – тоном приказа заметил Хованский и обратился к Денисенко: – А теперь решим с вами, Алексей Гордеевич! Мы уже со всех сторон обсасывали ваше будущее поведение. Поедете в Витебск. Там живут мать Околова – Евгения Ивановна и сестра Ксения Сергеевна. Запомните адрес – Ветеринарная, тридцать восемь. Ксения Сергеевна, как мне кажется, истинный советский патриот. Она работает врачом в больнице на Марковщине, это на окраине города, в бывшем монастыре Святого Марка. Но будьте с ней предельно осторожны. Сейчас вся Россия «ходит по кругам ада». Большевики сдают экзамен перед Историей. Мы сдаем здесь экзамен перед Советской Россией.

Хованский задумчиво посмотрел в окно, потом взял Денисенко за плечо и посмотрел ему прямо в глаза:

– Страшно, Лесик?

– Страшно, Алексей Алексеевич! И за себя, и за Россию, еще больше за эмиграцию… Зачем русским идти с немцами? Иуды! Как не понимают?!

К ним подошел Черемисов.

– Извините, что вас перебиваю, Алексей Алексеевич, выручить Зорицу нам может помочь Берендс или его мадам. Я позвоню ему по телефону, узнаю, дома ли он?

– Не надо, Жора! Людвиг Оскарович сам вот-вот явится сюда! – Алексей взглянул на свои наручные часы. – Через час. Поднимись ко мне, возьми в буфете бутылку коньяку, с вешалки плащ и шляпу и еще какую-нибудь мелочь, тащи все сюда. Берендс человек наблюдательный, пусть подумает, что я живу здесь, в этой комнате. Я иду следом.

– Ясненько! – Черемисов направился к двери. Хованский положил в карман пиджака блокнот и обратился к Денисенко и Гракову:

– Собирайтесь, ребята, не надо, чтобы Берендс вас здесь видел. Я скоро вернусь.

Он поднялся в свою квартиру, уселся за письменный стол и принялся за работу. Спустя полчаса шифровка была готова.

«9.41. Александр Граков надежен буду держать связь через него тчк Задача Берлине ближе держаться Байдалакова тчк О работе НТС в Берлине он будет сообщать вам шифр № 4 тчк Алексей Денисенко попытается проникнуть в Витебск или Смоленск и ближе держаться Околова тчк Проверит и свяжется с источником в Витебске тчк Привет Огюсту тчк Иван № 2».

Потом подошел к стоявшему у окна на высоком столике микроскопу, вынул из кармана блокнот, который ему передал Граков, и прочитал по незаметным для простого взгляда вмятинам на бумаге:

«Начало сентябрь сорок первый шифр № 1 по Гумилеву «Черный жемчуг» Маг».

Далее шли цифры.

Алексей все тщательно переписал. «Вечером постараюсь расшифровать этого «Мага» – Михаила Александровича Георгиевского. А «Черный жемчуг» Гумилева у меня где-то есть. Генсек Георгиевский, наверное, пользуется шифром, о котором мне говорил Чегодов, или шифрами, которыми снабжает своих «офицеров революции», когда их перебрасывает через кордон Георгий Околов. Куда все-таки девался Чегодов? И что с ним произошло? Почему он сам не явился к нашим властям? Зачем пытался перейти из Буковины в Румынию? Зачем ему было бежать из ДПЗ? Не могу поверить, что он меня обманывал! Честный, неглупый парень. Ох, эта эгоцентристская принципиальность! За него мне еще достанется! Подпольная типография НТС осталась где-то в Кишиневе. Хорошо хоть наши рацию захватили. А то бы мне вообще перестали верить!» И направился обратно в квартиру Гракова, куда с минуты на минуту должен был прийти Берендс.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПОДСЛУШАННАЯ БЕСЕДА

Они ненавидят врага ненавистью, которой можно плавить сталь…

Л. Леонов

1

Людвиг Оскарович вошел в комнату, шевеля пшеничными бровями, кланяясь и приговаривая:

– Здравствуйте, здравствуйте, очень приятно, очень приятно… чем могу служить? Мое почтение, Алексей Алексеевич! И вам, господин Черемисов!

– Нужно выручить жену Аркадия Попова и ее отца. Аркашу вы, наверно, знаете, он майор-летчик, сейчас находится в отряде усташей[18]18
  Усташи – фашистская организация хорватских националистов, созданная под эгидой итальянцев и немцев.


[Закрыть]; где-то возле Бледа. Его самолет был подбит в апреле над Словенией. Аркаше кое-как удалось приземлиться… – деловито объяснил Хованский.

– Аркадий Попов… Это кадетский «атаман»? Потом офицер? Как же! Помню! Богатырского телосложения! – И, ударив ладонью по лбу, Берендс воскликнул: – Ах, конечно, помню! Он схватил меня так, что я вверх тормашками летел шагов десять, до сих пор шрамы остались. – И он ткнул пальцем себя в щеку.

Хованский укоризненно улыбнулся:

– Зачем ворошить старое? Я ведь тоже не забыл свое «купание» по вашей милости, но стараюсь не вспоминать.

– Ваш легкий намек, Алексей Алексеевич, бросает на меня густую тень, – не удержался, чтоб не сострить Берендс. – Значит, Попов в отряде усташей нечто вроде троянского коня? Не завидую ему… Спасти жизнь его жены и ее отца… гм-м! – И он хитро, двусмысленно заулыбался… шаркнул ногой, закивал головой и оглянулся на входящего Буйницкого.

– Алексей Алексеевич, их взяли еще вчера ночью… – проговорил Буйницкий, но, заметив Берендса, осекся.

– Кто их взял? – махнул рукой Хованский, давая понять, что Берендса опасаться не следует. – Рассказывай все.

– Недичевцы![19]19
  Недичевцы – стража генерала Милана Недича, военного министра Югославии, возглавившего созданное немцами в августе 1941 года сербское правительство.


[Закрыть] Говорят, очень били Драгутина, обзывали коммунистом. Его и Зорину после допроса затолкали в машину и куда-то увезли.

– Куда? Не на Баницу?[20]20
  Баница – пригород Белграда, где во время фашистской оккупации находился концлагерь.


[Закрыть]

– Взяли их недичевцы, потому и повезли, наверное, на «Саймиште».

– Это уже легче, – закивал Берендс. – Я знаком с помощником коменданта. Однако, сами понимаете, за сутки их могли заставить «признаться» или забить насмерть палками. Звери! Сброд шакалов! Но я попытаюсь узнать о их судьбе. – Он подошел к висевшему на стене телефону. – Нужно только подарок приготовить. Что-нибудь уникальное! Хе-хе!

Берендс долго звонил, потом, как показалось Алексею, нерешительно и неохотно с кем-то разговаривал. Но, выпив поднесенный ему Черемисовым стакан коньяка, оживился, закаламбурил, и в голосе прозвучали повелительные нотки. Он вновь взялся за телефон. Наконец повесил трубку и, кивнув на стакан, произнес:

– Репете!

Черемисов налил.

– Сейчас придет машина и привезет нам пассиршейне – пропуска. Поедем на «Саймиште»! Хотите со мной, Алексей Алексеевич? Или вы, господин Жорж? Фамилия на пропуске не проставлена. На всякий случай. Хе-хе! – И Берендс с удовольствием отхлебнул из стакана. – Нужен свидетель и гарант одновременно. Чтобы вытащить их сухими из воды, придется напустить туда побольше мути.

– Поеду я. – Хованский встал со стула. – Жорж говорит по-немецки с акцентом. Сразу видать русского. Он сходит за подарком. Возьмет у соседа часы… – И подумал про себя: «Конечно, я поступаю опрометчиво, но выхода нет, к тому же надо посмотреть самому».

* * *

Долина реки сера от паровозного дыма, который, поднимаясь, заволакивает скелеты сгоревших и разрушенных только что домов, в небе одиноко мерцают позолоченные кресты церквей и колоколен. Особняком высятся кирпичные стены крепости Клемегдан и огромный голый «Победник» на высоком постаменте. У «Саймиште» – бывшей выставки – высятся переплетения балок караульных вышек с прожекторами и пулеметами. Чернеет высокая ограда из колючей проволоки. На звук автомобильной сирены ворота отворяются, к машине неторопливо направляется начальник караула, самодовольный, сытый немец.

– Лос! – кричит, высунувшись из автомобиля, Берендс.

Немец вздрагивает, словно его ударили кнутом, кидается со всех ног к машине, подбежав, щелкает каблуками и берет под козырек. «Начальство!» – мелькает у него в голове, и он, даже не глядя на пропуска, приказывает поднять шлагбаум.

Машина катит к небольшому каменному дому, утопающему в глубине чуть тронутого осенним золотом тенистого сада. Там живет обер-палач – комендант лагеря.

Алексей смотрит по сторонам. Каждый павильон предвоенной Международной выставки обнесен колючей проволокой; у входа, возле «ежа», два стража с дубинками в руках.

Кругом чистота, зеленеют газоны, на клумбах пестрят цветы, дорожки усыпаны гравием, а по ним на четвереньках ползают люди в серых арестантских робах.

Машина въезжает во двор и останавливается у самого дома. Берендс выходит и, козырнув Алексею, который остается в машине в небрежной позе читать газету, направляется к стоящему на крыльце гестаповцу, сует ему под нос документ, входит внутрь.

Томительно бегут секунды, превращаясь в долгие минуты. Алексей хочет сосредоточиться, еще и еще раз обдумать возможные варианты – как выручить Драгутина и Зорицу. И вдруг до его слуха долетают душераздирающие вопли; такое впечатление, что кто-то жалуется, сердито кричит, потом начинает скулить, умолять и вдруг меняет тембр, в голосе уже нет ничего человеческого – это вопль, истошный, мучительный крик. Наступает тишина, гнетущая, мертвая, словно весь лагерь затаил дыхание и прислушивается… Алексей чувствует, как кровь пульсирует в его висках.

Наконец-то на крыльце появляется Берендс в сопровождении маленького лысого офицера в гестаповской форме, офицер со стеком в руке, холодные глаза устремлены на сидящего в машине гостя.

«Этот уже перешагнул грань вседозволенности, им владеет бес, и не мелкий, а сам Люцифер», – про себя комментирует Алексей и, неторопливо выходя из машины, направляется навстречу гестаповцу.

Немец не вскинул правую руку, не прокричал «хайль Гитлер!», а невнятно пробормотал: «Гутен таг!», верней: – «Гунта-а!» – и назвался:

– Смюлег… – И жестом пригласил следовать за ним. А Хованский, идя за ним, обкатывал в сознании эту фамилию: «Смюлет», или «Шмюлер», или «Флюмер»?

– Доле капе! – орет стоящий неподалеку от ворот старший страж с дубинкой в руке и торопливо срывает с себя шапку.

Вокруг тяжелая, давящая тишина, все стоят, склонив обнаженные головы, опустив в землю глаза, согнувшиеся, покорные, стоят скелеты в грубых широких одеждах с повисшими, как плети, руками.

Два палочных дел мастера впереди. За ним два гестаповца с собаками. У бани шествие останавливается. Помощник коменданта, указывая стеком на дверь, приглашает Берендса и Алексея войти.

В узкой комнате на бетонном полу лежит голый по пояс человек, он тяжело дышит, голова его как-то странно откинута назад, отекшие синие руки связаны в запястьях проволокой; все его тело, покрытое ссадинами, дрожит мелкой дрожью, неподвижна только сведенная судорогой левая нога.

Немец приказывает поднять жертву. Один из «мастеров» хватает лежащего за волосы и тут же, получив сильный удар стеком по спине, тотчас опускает осторожно на пол, подхватывает человека под мышки, с трудом ставит на ноги. Другой раскручивает на его руках проволоку, подает кружку с водой.

Человек, не глядя ни на кого, жадно пьет, вода и сукровица стекают двумя розовыми полосками по его искусанным губам и подбородку на шею и волосатую грудь. Хованский узнает в нем Драгутина.

Глаза, большие, серые, недавно еще полные юмора, погасли, и только где-то в самой глубине таится огонек мысли и воли. Скользнув взглядом по стоящим у двери людям, Драгутин отрешенно смотрит на помощника коменданта, с трудом ворочая языком и задыхаясь, хрипит на ломаном немецком языке:

– Меня и мою дочь оклеветал бандит Скачков, уби…

– Молчать! Хальтс маул! Заткнись! – кричит стоящий за спиной помощника коменданта гестаповец. – Отвечай только на вопросы!

Но Драгутин вдруг дернулся всем телом, кровь хлынула изо рта, и, уронив на грудь голову, безвольно повис на руках поддерживавших его «мастеров».

– Вроде умер! – проговорил один из «стражей», перевернув, посмотрел на остекленевшие глаза и опустил тело на пол.

«Откуда Скачков узнал о Драгутине? – промелькнуло у Алексея. – Спустя столько лет! Тут что-то загадочное».

– Закопать, – бросил помощник начальника, первым покинув помещение.

Берендс шагнул за ним, следом два гестаповца. Алексей на какую-то минуту задержался, он не мог не глянуть еще раз на Драгутина, это было свыше его сил… Склонившись к покойному, он ладонью закрыл ему веки. Грудь и живот покойного в свежих ссадинах и синяках, изувеченная в годы Гражданской войны левая нога полусогнута. «Белый солдат тебя ранил, белый офицер предал, а свой югослав забил тебя, брата по крови, но не по духу, палками». Быстро оглядев стоявших с удивленно разинутыми ртами палачей, Алексей рявкнул:

– Беграбен![21]21
  Похоронить! (нем.).


[Закрыть] – и вышел.

Лагерники, так же неподвижно понурившись, стояли с обнаженными головами. Беззвучно, будто они минутой молчания встретили и проводили убийц, минутой молчания почтили покойного…

Когда шли по двору, Берендс оглянулся на Хованского, в его глазах бегали тревожные огоньки, щеки слегка побелели, взяв Алексея под руку, он скороговоркой тихо пробормотал:

– Скачков, полагаю, действует не один. Конец ниточки мы обнаружим в канцелярии лагеря и размотаем весь клубок… – И тут же громко, чтобы слышал гестаповец: – А вашего очаровательного секретаря, если она не путается с коммунистами, в чем я уверен, господин гауптштурмфюрер отпустит с нами. – И подмигнул Хованскому, мол, готовь подарок.

В лагере верховодили дражинцы[22]22
  Так по имени Драголюба (Драже) Михайловича – генерала, возглавляющего организацию четников, называли членов этой организации.


[Закрыть], в их ведении хозяйственная часть, бухгалтерия, амбулатория, баня, они выполняют и роль палачей. Следственная часть – отдельный небольшой павильон, неподалеку от дома коменданта. Здесь гестаповцы. А недичевцы играют лишь второстепенную роль в процессе следствия.

У входа в отдел гестаповец при виде начальства вытянулся и щелкнул каблуками.

– Принесите мне дело…. – Помощник коменданта обернулся к Алексею.

– Дело Драгутина и Зорицы Илич, – подсказал Хованский.

– И приведите эту женщину! – распорядился немец, проходя мимо дежурного в проходной.

В кабинете гауптштурмфюрер уселся за большой двухтумбовый письменный стол и жестом указал Берендсу и Хованскому на кресла.

Берендс тут же небрежно развалился в одном из них, а Алексей подошел к столу со словами:

– Вам, вероятно, известно, – он, кивнул в сторону Берендса, – что я работаю в фирме «Сименс» в качестве директора югославского филиала. Братья Сименсы, Карл и Ганс, Фридрих и Эрнст, замечательные немцы…

Гестаповец и Берендс закивали согласно головами.

– Еще в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году Сименсы основали отделение берлинской фабрики телеграфических аппаратов, кабелей, изоляторов для подземных проводов. Самый способный из братьев Эрнест-Вернер Сименс основал в Берлине завод для гальванического серебрения и золочения. Германия обязана ему тем, что ее взрывчатые вещества сейчас лучшие в мире. Он первый изобрел подводные мины с электрическим приспособлением для взрыва, первый выработал теорию проложения подводных кабелей в открытом море, изобрел динамо-машину и электрическую железную дорогу. Сименсы – гордость Германии!

– Гордость Германии – наш великий фюрер! – вытаращился гестаповец.

– Сименсы истинные немцы, как и господа Круппы. – Алексей раскрыл портфель и достал большой сверток.

В это мгновение в дверь постучали, и в сопровождении солдата вошла Зорица. Она была бледна, лицо ее осунулось, постарело, между бровями залегла глубокая складка. Сопровождавший солдат протянул гауптштурмфюреру папку, откозырнул, щелкнул каблуками и вышел.

– Фрейлейн Зорица Илич, – заглянув в папку, начал гестаповец на ломаном сербском языке, – ви не казали, што радите секретарицом у господина директора? – и ткнул пальцем в сторону Хованского.

– Ах, господин гауптштурмфюрер, – вскочил с места и быстро подошел к столу Берендс, кланяясь и шаркая ногами, – девочка растерялась. Кто вас допрашивал? – Берендс повернулся к Зорице с участливым видом.

– Не знаю.

– Сейчас вас вызвал гауптштурмфюрер СС, истинный ариец, культурный и благородный человек.

Зорица оторопело переводила взгляд с Берендса на немца и наконец остановила его на Алексее. Лицо его было непроницаемо, но это успокоило ее.

Берендс решительно подошел к креслу гестаповца, заглянул в папку и бесцеремонно начал перелистывать страницы. Немец равнодушно ждал, пока Берендс почитает «дело» фрейлейн. Гестаповец плохо знал язык «этих варваров», ему не хотелось вдаваться в неприятное дело секретарши директора фирмы «Сименс», вероятно, его любовницы, ибо его больше интересовал лежавший на столе сверток – вознаграждение за покладистость.

– Значит, – продолжал Берендс, обращаясь к Зорице, – связь с коммунистами вы отрицали?

– Отрицаю!

– И другую связь, с Аркадием Поповым, вы тоже отрицаете?

– Нет… это мой…

– Ага! Значит, никакого отношения к коммунистам?

– Какие глупости! – вмешался Хованский. – Зорица Илич служит у меня секретарем, последнюю неделю у нее была простуда. У вас, Зорица, и сейчас жар, я вижу, как блестят глаза. – Алексей коснулся ее лба. – Ну, конечно, нужна постель! Сделайте так, господин гауптштурмфюрер, чтобы без лишних формальностей отпустить фрейлейн…

Немец, не выдержав, потянулся к свертку и начал его разворачивать.

– Осторожно, – предупредил Алексей, – мне известно, господин гауптштурмфюрер, что вы коллекционируете раритеты. А тут часы саксонского фарфора, они были подарены Эрнесту Сименсу дочерью великого герцога Сакен-Веймарского, Августой, супругой императора Вильгельма Первого в тысяча восемьсот семьдесят девятом году.

– Хе-хе, отличный сувенир! Не оставлять же такую драгоценность в дикой Югославии, – прищуриваясь, с восхищением проговорил Берендс, еще больше поощряя интерес гестаповца, который уже держал часы в руках. – Вещь должна принадлежать лучшему представителю Третьего рейха!

Гестаповец, потрясенный их словами, расширив глаза, взирал на фарфоровых пастушка и пастушку, сидящих в окружении овец на большом камне, куда был вмонтирован часовой механизм. Часы побывали в руках императрицы «великого германского рейха»! Гестаповец бережно поставил подарок перед собой на стол и напряженно глядел на Берендса, боясь, как бы у него не отняли драгоценность.

Зорица знала эти часы, не раз видела их на камине в гостиной Хованского. Он купил их в комиссионном магазине на Таковской улице. Раритет обошелся Хованскому в две тысячи динаров, примерно в месячное жалование служащего, но это была действительно антикварная вещь, и стоила она по нынешним временам очень дорого.

Едва машина, в которой сидели Хованский, Зорица и Берендс, покинула территорию лагеря, все трое облегченно вздохнули.

– Что с моим отцом? – взмолилась Зорица.

Алексей отвел глаза и долго смотрел на плавни с правой стороны моста, на остатки купальных кабин вдоль берега, на покачивающиеся в зеленовато-мутной воде лодки, шепотом тихо произнес.

– Мужайся, Зорица, твой отец герой и погиб по-геройски. – Он обнял припавшую к нему на грудь молодую женщину.

Берендс предостерегающе пожал ей руку, шепнув:

– Зачем шоферу видеть ваши слезы и слышать рыдания? Хоть он за стеклом, но береженого бог бережет. Соберитесь с силами. – Потрогав шрам на щеке, оставшийся у него после схватки с Аркадием Поповым на берегу Савы, Берендс усмехнулся про себя: «Спас Аркадию жену. Парадокс!»

На углу Краля Милана и Кнеза Милоша они вышли из машины и быстро зашагали вниз, к квартире и мастерской Черемисова.

Во дворе к ним навстречу кинулся Буйницкий. Все это время он просидел на приступках крыльца мастерской, тупо уставясь в пространство.

– Здравствуй, Зорица! А где отец? Вы его не привезли? – Но увидев предостерегающий жест Хованского, он тут же смолк.

– Убили папу, – тихо промолвила молодая женщина, и слезы покатились из глаз, – господин Алекса…

– А что на квартире Драгутина? – обратился Хованский к Буйницкому.

– Ходил туда. – Буйницкий кивнул в сторону Зорицы. – Забрал кое-какие вещи, а то соседи все растащат. Узнал кое-что интересное.

– Что именно? – Алексей не выносил женских слез, старался отвести разговор и о гибели Драгутина, чтобы лишний раз не вызывать расспросы Зорицы.

– Там во дворе живет один пьянчуга. Соседка мне говорила, будто к нему повадились какие-то дружки. Один, далматинец, мужчина среднего роста с проломанным, как у боксера, носом. Другой – красивый, ладно скроенный, с военной выправкой шатен, ниже среднего роста. Вчера вечером сидели допоздна. Соседка не слышала, когда они уходили. Она дала мне ключ от их квартиры, и когда я зашел, то сразу понял: в нее кто-то уже забирался. В этом я убедился, обнаружив в чулане ящики от письменного стола. Кто-то боялся зажигать свет в комнате, вытащил ящики и унес в чулан. Что-то искали. Но что?

– Там хранились папины письма и два письма Аркадия с его обратным адресом, я вам показывала, их привез его товарищ из Словении… Были письма папе от чико Васы Хранича и… другие.

– А кто же этот красивый, ладно скроенный, с военной выправкой? По всему получается Скачков! И зачем понадобилось писать донос на Попова и Драгутина? – недоуменно произнес Берендс.

Алексей вспомнил предсмертные слова Драгутина: «Оклеветал Скачков, уби…» К «делу», которое просматривал Берендс, был приложен донос Скачкова. Но почему Скачков мстит Драгутину и Зорице? И зачем полез в квартиру за письмами? Кому-то интересен Аркадий Попов?

– Скажите, Людвиг Оскарович, – обратился Хованский к Берендсу. – Что написал в своем доносе Скачков?

– Я очень бегло просматривал «дело», вскачь, Драгутин обвинялся в причастности к коммунистической партии, а Зорица в том, что была связана с большевистским агентом Аркадием Поповым, офицером югославской армии. Писем Попова там не было. – Он глянул на Зорицу. – Недичевцы, вас арестовавшие, могли бы и сами устроить обыск в вашей квартире.

– Они отодвинули только ящик, а письма лежали в глубине, в потайном отделении, они их не обнаружили. А тот, с проломанным носом, наверно, Периша Булин, сын торговца, Аркадий ударил его в тридцать шестом году, когда тот с босяками-факинами меня затащил, совсем еще девочку, в глухой двор, чтобы поиздеваться надо мной. Далматинцы ничего не забывают! Булин поклялся отомстить Аркадию, мне и отцу… Проклятый!… Это он сжег по выходе из тюрьмы наш дом и кафану. Никто другой! Он отомстил отцу и мне!… Он! Он!

– Успокойся, Зорица… Вторым был Скачков. Видимо, оба сидели в одной тюрьме – в Зенице, – заметил Алексей. – Значит, сейчас Периша Булин знает адрес Аркадия. Это опасно для Попова. А Скачков возьмется за вас, Людвиг Оскарович, да и за Ирину Львовну!

Берендс презрительно усмехнулся. Его пшеничные брови полезли наверх, глаза округлились и тут же зло прищурились, он щелкнул пальцами:

– Укус комара!…

– Малярийного, и потому опасного. Займитесь, Людвиг Оскарович, комаром, а мы постараемся выяснить все о Булине. Согласны?

Берендс кивнул и встал, начал прощаться. Когда он вышел, Алексей приблизился к сидящей в углу Зорице.

– Соберись с силами, девочка. Ты не одна, вот твои братья. – Он указал на стоящих Буйницкого и Черемисова. – Постараюсь заменить тебе отца. Приведи себя в порядок, думай о том, как нам выручить Аркашу. А мы, пожалуй, отправимся на Макензиеву, но так, чтобы никто, кроме соседки, там нас не заметил.

Сумерки уже спустились на город, когда они сели в трамвай, подошедший на углу Краля Милана и Кнеза Милоша, и поехали мимо цветного торга и Славии на Макензиеву. Квартира Драгутина и Зорицы была не на самой Макензиевой, а на упирающейся в нее Баба-Вишневой улочке, во дворе, окруженном несколькими домишками, похожими скорей на сараи, там в однокомнатных, двухкомнатных или максимум трехкомнатных квартирах с кухней жила беднота; у каждого домика крохотный палисадник с обязательной скамейкой, в ясные дни на таких скамейках греют кости, чешут языки старики и старухи, затем к ним присоединяются, закончив домашние дела, хозяйки и вернувшиеся с работы мужчины.

Первым во двор проскользнул Буйницкий. На Баба-Вишневой было уже совсем темно. Буйницкого догнал Черемисов.

– Экая темень здесь, карамба! И до войны на всей улице было три фонаря. Я ведь здесь жил по соседству, на Курсулиной. А там знаменитая Чубура[23]23
  Чубура – район Белграда.


[Закрыть]. – Черемисов ткнул пальцем в сторону Макензиевой.