Текст книги "Под опущенным забралом"

Автор книги: Иван Дорба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 36 страниц)

А Зимовнов, подняв обе руки, приветствовал ребенка:

– Тебе, тезка, привет от папы! Жив-здоров, проходит курс у англичан в Ливане. Живой наш Аркадий! – и кинул взгляд на Зорицу.

Та побледнела, схватилась, чтоб не упасть, за плечо старика хозяина и всхлипнула.

– Это правда?… – почти простонала она, подбежала и схватила его за руку.

– Святая правда, Зорица!

Все зашумели, заволновались, начались расспросы.

– В феврале я был в Боснии, а он, оказывается, тоже находился в городе Дрваре. Если бы знал, то мог встретиться с Аркадием, – объяснял Иван.

– А верно, что в мае советские летчики спасли Броз Тито?

– В июне! Да… Гитлеровцы двадцать пятого мая высадили около семисот парашютистов в городе Дрваре. А там находился Верховный штаб и руководство КПЮ. Однако члены Верховного штаба, Политбюро КПЮ, прикрытые частями, отступили из района Дрвара и после десятидневного тяжелого перехода вышли в район Купрешко Поле. Немцы двинули туда свои моторизованные части, положение возникло безвыходное… По приказу советской военной миссии в ночь на четвертое июня прибыл советский самолет и вывез Тито и других руководителей в Бари. Это советская военно-воздушная база в Италии. А спустя несколько часов район Купрешко Поле был занят танковыми частями полка «Бранденбург».

– Ай да летчики!

– Шорникову, Калинкину и Якимову присвоены звания Героя Советского Союза и Народного героя Югославии, – добавил Зимовнов.

– За это следует выпить! – не выдержал Жора Черемисов, поглядывая на коньяк. – Садись, Иван!

– Погоди, Жора, – остановил его Хованский, – послушаем Александра Павловича, что делается в руководстве НТС в Берлине?

Граков передал ребенка Зорице, усмехнулся:

– Я слышал, что на военных кораблях, когда на них слишком размножаются крысы, делают ловушку, куда заманивают десятка два-три крыс. Съев корм, они начинают поедать друг друга. Затем выпускают последнего крысака, и он начинает охоту за своими собратьями, и вскоре на корабле не остается крыс. Гитлеровцы, особенно главари, разные фюреры, – это те же крысаки, они поедают уже своих… Крысаки и Околов, Майковский, Войцеховский, Байдалаков и Власов.

– О, какой далекий зачин! – не утерпел Черемисов.

Далее Граков рассказал о плане Эбелинга и Майковского.

– В Белграде крысак Берендс! Тоже ищет поживы. А зубы у него острые. Чтоб ему кость в горле застряла! – опять не сдержался Черемисов.

– А где сейчас Георгиевский? – заинтересовался Зимовнов.

– Меняет конспиративные квартиры. В прошлом году скрывался в Сремской Митровице, сейчас переехал обратно в Земун, живет неподалеку от своего дома на Деспота Джуржа, семь. Завтра утром к нему отправлюсь, – объяснил Граков.

– Не угоди крысакам в зубы, – предупредил Жора. – У тебя ведь, Грак, новый директор.

– Новый директор занят эвакуацией фирмы. Всю арматуру отправляет в Берлин, – заметил Хованский.

– А почему он повесил на стене мастерской объявление о наборе специалистов?

– Для дураков… Тех, кто приходит, сразу же отправляют на работы в Германию. Наш вахтер Милош сейчас всех «желающих» предупреждает. А ты, Иван, когда обратно? – повернулся Алексей Алексеевич к Зимовнову.

– Сегодня же подамся из Белграда… Нам стало известно, что в штаб Михайловича прибыла военная миссия США во главе с полковником Мак-Дауном. Американский эмиссар сказал Ванче Михайловичу: «Германия проиграла войну. Ни борьба четников, ни их отношения с немцами нас не интересуют. Ваша задача – сохранить престиж четника в народе. Я прибыл, чтобы вам в этом помочь. Через несколько дней, не позже четвертого-пятого сентября, вы получите очередную партию нашего оружия. Американцам не хочется выпускать из рук Югославию». – Зимовнов подошел к окну и отодвинул штору.

Весь сад был залит серебристо-молочным светом, отчетливо виден каждый листочек, отливает вороненой сталью каждая ягода на раскидистой сливе. Все словно застыло в волшебном, призрачном сне…

– «Луна спокойно с высоты Над Белой Церковью сияет И пышных гетманов сады И старый замок озаряет. И тихо, тихо все кругом», – продекламировал Граков, заметив, что Иван залюбовался картиной освещенного луной сада.

– Спокойной ночи! Я пойду! – поднимая с колен и беря на руки сына, тихо и с затаенной грустью произнесла Зорица.

Все встали и подошли «к ручке», а она поцеловала каждого материнским поцелуем, словно прощалась навсегда, и, грустно улыбнувшись, вышла в сопровождении старика хозяина.

Проводив ее взглядами, все долго молча стояли.

– Вести о муже ты, Иван, привез Зорице добрые, – начал Жора. – А она все равно грустная… В чем дело? – И осекся, заметив, что никто не хочет поддерживать его разговор.

Они просидели до глубокой ночи, тихо переговариваясь. Зимовнов ушел часа за два перед рассветом, когда луна вдруг спряталась в густых облаках и стало темно, – в такой тьме удобно было пройти к окраине города.

5

Майор Попов считал эту ночь в своей жизни последней. Перед глазами всплывали близкие лица Зорицы, сына Ивана, которого еще не видел, но который представлялся ему мальчишкой-крепышом, таким, каким он помнил себя на фотокарточке. Как в тумане, вспоминались однокашники по кадетскому корпусу и морскому училищу, ныне стоящие и по эту, и по ту сторону баррикад. Последних – без злобы, с каким-то сожалением вперемежку с досадой на себя, что и он виноват, не сумев на них повлиять. Промелькнули, как в калейдоскопе, патер Йоже, Анна Хорват, красавица Анджела, угощавшая его антоновкой… Аркадий даже ощутил во рту вкус только что сорванного с дерева яблока. И ему нестерпимо захотелось пить… Он уже потянулся к фляге…

«Нет! Осталось несколько глотков. Что ты будешь делать, когда взойдет неумолимо жаркое солнце? А тебе во что бы то ни стало надо прожить весь день, ну хотя бы до четырех-пяти вечера… Тебя наверняка будет искать Франё Клауз с эскадрильей… Ключевой бы водицы!» Проплыла картина далекого детства: невыносимо жжет солнце, мучительно хочется нить. Он с отцом на заимке в донской степи. Идет жатва. Отец, устало опершись на косу, ласково на него глядя, говорит: «Нуте-ка, Иваныч (он часто называл его Иванычем и даже Аркадием Ивановичем, хотя ему было шесть лет), сходи, милок, принеси водицы с криничхи. Что-то у вред я совсем…»

Аркаша хватает корчагу и бежит со всех ног, бежит… Но отец давно уже убит французским патрулем в Турции; нет и названого отца, генерала Кучерова… он один среди пустыни… А солнце уже поднялось, отгоняя ночную прохладу, и его лучи, Аркадий хорошо это знает, станут немилосердно жечь, тело покроется потом, нестерпимо заболит голова, мысли будут путаться…

Он сжал кулаки, напряг волю: «Надо отвлечься! Значит, так – в Ливии, возле городка Бенгази, сформированы первая и вторая югославские эскадрильи, состоящие из шести «Спитфайеров V» и семнадцати устаревших «Харрикейнов МК IV»». Каждый день, не зная усталости, они летают. Так было и вчера утром. Правда, и начальник техслужбы Лолич, да и летчики тоже поглядывали опасливо на пурпурные облака на горизонте. Такие они видели впервые. Тем не менее задание получено. Все уселись в машины, тучи пыли сплошь окутали аэродром, и самолеты взлетели в небо, уходя от мчавшегося самума.

И как раз в тот момент, когда их командир Франё Клауз дал команду свернуть на юг, на них двинулась стеной огромная темная туча.

– Полный газ! Быстрее наверх! – раздается команда Клауза.

Но поздно… Самум быстрее… Тяжелое облако окутывает эскадрилью. Песок прилипает к ветровым стеклам, скрывая кругозор. Моторы дрожат от напряжения, отказывают приборы; пилоты, теряя ориентацию, предоставлены власти стихий… и своему умению, крепким нервам, а главное… счастью.

Ураган гнал их все дальше в пустыню. Потом заглох мотор, самолет швырнуло на бархан… Аркадий ударился обо что-то головой и потерял сознание… Придя в себя, он потянулся за флягой, отпил два-три глотка, потом достал индивидуальный пакет, перевязал рану на голове, отворил люк и спрыгнул на землю… Ветер утихал, но его порывы все еще крутили песок. На востоке темнела, отливая пурпуром, грозная песчаная туча пронесшегося самума…

Погрозив в небо кулачищем, Аркадий оглядел врезавшийся в бархан левым крылом «спитфайер», покачал головой и, похлопывая ладонью по фюзеляжу, пробормотал: «Вперегонки с диким самумом нас понесло. Что сейчас будем делать? Угораздило же тебя крыло сломать! Вот и остались мы с тобой наедине с пустыней!»

Вторые сутки мается он без воды, ожидая, что кто-нибудь из товарищей при облете заметит его с воздуха.

Солнце стоит уже над головой и палит немилосердно. Все вокруг замерло от зноя. Трудно дышать. Раскаленный воздух обжигает легкие.

– Знаю, сука-смерть, ты уже близко, но я могу еще дать тебе по зубам! – шепчет, едва шевеля запекшимися губами, Аркадий и закрывает глаза… Он задыхается… в померкшем мозгу черной молнией сверкает: «Опять закапывают!» – и рокот приближающегося мотора кажется ему гулко осыпающимися на его гроб комьями…

Не прошло и недели после того, как летчики эскадрильи нашли Аркадия на песчаной дюне неподалеку от его «спитфайера», он снова сел за штурвал и в бреющем полете носился над африканской пустыней.

* * *

На свое 24-е, последнее боевое задание Аркадий Попов вылетел 16 октября 1944 года. На бортах его «спитфайера» большими буквами было написано:

«МСТИТЕЛЬ ЗА 5 НАСТУПЛЕНИЕ!»

Мститель за восемь тысяч бойцов, командиров и политкомиссаров, в большинстве коммунистов и комсомольцев, павших в ожесточенной и неравной битве в долине реки Сутьески в мае 1943 года. Эта битва – одна из наиболее ярких страниц в истории освободительной борьбы югославского народа.

Шесть раз в этот хмурый день он возвращался со своим звеном на аэродром на острове Вис, чтобы заправиться, взять бомбы, пулеметные ленты и снова лететь к берегам Адриатики, где шло передвижение немецких частей.

В три часа дня «Мститель» во главе четверки «спитфайеров», пролетев над морем, свернул к Дубровнику и направился к Билече. Аркадию почему-то захотелось повидать старую крепость, кто знает, не в последний ли раз? Он был, как все летчики, суеверен и часто действовал под влиянием импульса. Пришли на ум кадеты-однокашники, добрый друг, духовный наставник Алексей Алексеевич Хованский, давший ему «путевку в жизнь». Помахав над крепостью приветственно крыльями, Аркадий повел свое звено к городу Метковичи.

Небо темнело. Тучи сгущались, с гор наползал туман. Напрягая зрение, летчики спускались все ниже. Неподалеку от городка Слане на шоссе появилась серая лента танков, самоходных орудий, грузовиков…

– За мной, соколы! – скомандовал Аркадий. Бомбы полетели вниз, и он увидел, как перевернулся огромный танк и его тотчас охватило пламя. Пехота беспорядочно стреляла, кидаясь по укрытиям, а летчики строчили по ней из пулеметов. И снова голое, безлюдное шоссе…

– За мной! – Сделав мертвую петлю, Аркадий повернул обратно. Он видел, как поднимались стволы орудий и вылетало пламя из черных жерл зениток.

– К морю!

Это была последняя команда командира звена. Летчики свернули в сторону и ушли из зоны огня. А ведущий «спитфайер» майора Попова устремился сквозь заградительный огонь на батарею…

Девять шрапнелей, девять смертоносных картечин впились в его тело, и каждая несла смерть! На какое-то мгновение Аркадий выпустил штурвал из рук, еще секунда-две – и самолет врежется в скалу. «Нет! Это не по-большевистски! Так Хованский не поступил бы!»

Силой воли, преодолевая предсмертную агонию, Аркаша вывел самолет из пике, и, описав в небе странную параболу, «Мститель» устремился на врага… В блеске громоподобного взрыва навсегда исчезли длинное немецкое орудие с его расчетом и «спитфайер» с его пилотом.

Аркадий этого уже не видел и не знал: он умер в воздухе.

* * *

Граков съездил в Земун и побывал у Георгиевского. «Маг» не только дал согласие возглавить и сформировать подпольную группу НТС в Югославии, если ее займут советские войска, но и связаться с английской разведкой и устроить встречу эмиссара НТС с одним из резидентов Интеллидженс Сервис в Швейцарии.

Перед отъездом в Берлин Граков зашел к Хованскому попрощаться. И они вместе с Черемисовым и Буйницким отправились на вокзал.

Хованский крепко пожал его руку:

– Спасибо, Александр Павлович, от имени Советской Родины – спасибо! С вашей помощью руководство НТС дискредитировано. Их участь решена. Такие никому не страшны…

Граков пристально глянул на Хованского:

– Неделю назад капитулировала Румыния и выступила против фашистской Германии, вот-вот это сделает Болгария. Через месяц-два будет освобождена и Югославия. Скажите, Алексей Алексеевич, вы останетесь в Белграде или уедете на Родину?

– Устал я, Саша, – Алексей первый раз назвал его Сашей. – Меня тянет домой… Но…

– И вас там ждут! – не утерпел Граков. – И какая женщина!

– Да, меня там ждут, – согласился Алексей Алексеевич и подозвал разгуливавших по перрону Черемисова и Буйницкого: – Решайте сами, кто останется здесь, а кому лучше возвращаться в Советский Союз. Вы и здесь можете много сделать для нашего Отечества.

Грустное получилось расставание…

А на третью ночь, это было в пятницу, 8 сентября, в квартиру Хованского постучали чужие. Постучали требовательно, настойчиво:

– Гестапо! Полиция! Отворите!

Алексей Алексеевич кинулся к тайнику: вделанный в стену шкаф мягко отошел в сторону, открывая выход на балкон; оттуда Хованский спрыгнул на крышу, мягко, бесшумно, так что стоявший на крыльце, ведущем в квартиру Черемисова, гестаповец ничего не услышал. Не услышал еще и потому, что в этот момент заревели сирены воздушной тревоги и почти одновременно залаяли зенитки. Началась бомбежка. На улицах ни души, попрятались и давно уже обленившиеся патрули…

В небе повисла осветительная ракета и под нарастающий гул летящих самолетов в высоком зловещем тембре завыли бомбы: одна, другая, третья… Алексей пробежал по крыше, спрыгнул в какой-то дворик и кинулся в подворотню большого шестиэтажного здания. И в этот миг земля дрогнула под ногами, раздался оглушительный взрыв…

«Неужто в мой дом угодило? Посмотреть бы…»

Через час он был уже на Карабурме.

На условный стук ему отворил Жора Черемисов. Ни он, ни Буйницкий уже трое суток не показывались у себя: за их домом велось наблюдение.

– Не такой Берендс человек, чтоб оставаться в долгу, – заговорил Буйницкий. – По его «совету» немцы и наблюдение установили.

– Хоть раз американцы сотворили доброе дело: тюкнули гада и вас спасли, Алексей Алексеевич! Интересно, как там наша хата? А ты, – Черемисов обратился к Буйницкому, – вскипяти-ка чайку да завари покрепче.

Буйницкий принялся разводить примус, поставил чайник на огонь, достал чашки и обратился к Хованскому:

– Я позавчера вечером встретился с Ирен Берендс. Она рассказала, что начальник мужа, тот самый, который говорил гадости о «божественном» фюрере, арестован. Она предупреждала, что сейчас Людвиг Оскарович в панике, способен на неосмотрительные действия. Ирен даже просила спрятать ее куда-то на время. Она просила о встрече с вами. Но вы не велели к вам приходить, поэтому я не знал, как быть.

– Завтра, верней, уже сегодня, ты, Николай, на своем велосипеде проедешь мимо нашего дома и поглядишь, задела ли его бомба. И если да, то как? Наблюдение за моей квартирой велось из окна противоположного дома. Снято ли наблюдение? Попробуй установить. А ты, Жорж, пойдешь на свидание с Ирен, я буду тебя страховать и, может, сам к ней подойду.

Буйницкий перебил Хованского:

– Я пообещал встретиться с Ирен в одиннадцать на Ташмайдане, у Марковой церкви, там есть старинный потайной ход, который нам Стаменкович показывал… Я съезжу в десять сначала да Кнеза Милоша, а оттуда подкачу на Ташмайдан, – горячо заговорил Буйницкий.

– Хорошо, Николай, обговорим план действия. Подойдем к Ирен с трех сторон…

В назначенное время все трое находились на заранее установленных местах и ждали прибытия Ирен. Она появилась возле угла церкви ровно в одиннадцать. Но была чем-то возбуждена, оглядывалась, бегала с места на место.

– Берендс домой не пришел, – заговорила она быстро, как только к ней приблизился Хованский. – Мне рано утром позвонил его новый начальник и объявил: «Ваш муж при исполнении служебной операции попал под бомбежку. Жив ли он, не знаем. Разыскиваем. Возможно, он в подвале, который завален и раскапывается. Потом он расспрашивал меня о вас, Алексей Алексеевич. И предупредил, чтобы я не выходила из дома. Но я сразу же покинула дом и с тех пор брожу…

– Людвиг Оскарович, по-видимому, погиб, – задумчиво произнес подошедший Буйницкий. – Дом, где он находился, разрушен бомбой полностью. Взрывная волна вышибла окна даже в домах напротив. А наша хибара чудом уцелела.

– Езус и Санта Мария, – Ирен перекрестилась несколько раз. – Узискал то, чего хцял!

– Не рой другому яму! – выходя из-за угла церкви, заключил Черемисов. – Карамба!

Ирен с ужасом отшатнулась от него.

– Вам, Ирена Львовна, дома показываться больше нельзя! – обратился к Ирен Хованский. – Уезжайте из Белграда, скажем, в Стару Пазову, это четвертая остановка по железной дороге в сторону Нового Сада. Адрес я вам дам…

– Как? Сейчас и ехать? У меня с собой ничего нет! – Она потрясла кожаной сумкой. – В ней только самое ценное…

– Спасайте свою жизнь, Ирена Львовна, – произнес строго Хованский. – Дня три поживете на конспиративной квартире. Вас будут искать на старой квартире, подстерегать на вокзале. Вы знаете! Потом Николай Буйницкий сопроводит вас в Стару Пазову.

Лицо Буйницкого вытянулось, он промолчал. В Старую Пазову по поручению Алексея Алексеевича он уже ездил еще в начале войны к местному богачу-свиноторговцу и отвозил туда записку директора фирмы «Сименс», англичанина Меррилиза. На записке была одна буква К. Плотный, самодовольный Арсо Йованович снисходительно-небрежно взял ту записку и вдруг весь преобразился – вежливо, даже почтительно и услужливо пригласил Николая в дом. А затем благодаря его помощи была налажена связь с рядом интересных для дела лиц.

– А ты, Георгий, – обратился Хованский к Черемисову, – сейчас отведи Ирену Львовну на Баба-Вишнину улицу, познакомь с соседкой и расскажи в общих чертах, что ей придется делать в Старой Пазове. Завтра я зайду. Скучать вам, милая Ирена, не дадим. Уже недолго осталось ждать, немцы пакуют свои вещи! Еще грабят кого придется…

– Я слушала вчера радио. В приказе НОАЮ говорилось, что войска 2-го Украинского фронта вышли на румынско-югославскую границу. Что будет с нами, если красные придут сюда?

– Надо вам, Ирена Львовна, понять, на чьей стороне правда! Кто спасает человечество от коричневой чумы? В том числе и ваше отечество – Польшу! – сказал Хованский.

– Да кто же вы, Алексей Алексеевич? – выдавила Ирен, бледнея. – Людвиг уверен, что вы агенты Си-ай-си…

– Мы русские! Карамба! – рыкнул Черемисов…

– Людвиг Оскарович был странным в последнее время и рассказал мне много такого, что я не поверила, – вдруг заплакала Ирена.

– Завтра, Ирена Львовна, вы поплачете вдоволь, а сейчас нельзя… Пора уходить…

Уже на третий день стало известно, что Людвиг Оскарович действительно погиб под развалинами, когда пришел арестовывать Хованского.

Со слезами и с тоской, совершенно потерянная, Ирена Львовна рассказала Хованскому: за несколько дней до своей гибели Людвиг Оскарович, словно чувствуя приближающийся конец, стал с ней откровенничать.

– Вначале он речь вел о двуликом адмирале Канарисе. Еще в середине сорок второго года, когда положение адмирала пошатнулось, тот задумал превратить отдел под руководством Гелена в своего рода запасную позицию абвера. Хитроумный «Кикер» решил наделить этот отдел всеми видами разведывательной работы: политическим, экономическим и военным шпионажем, саботажем и диверсиями, «психологической» войной и подбором кадров. Он хотел создать как бы «маленький абвер». Договоренность эта получила и свое название – «Концепция Воронино». Выходило, что отдел Гелена давал отчет не Гитлеру и вермахту, а только генштабу и самому Канарису. Канарис готовился к сепаратному сговору с Западом. И отдел Гелена, получивший в свое распоряжение архив абвера, касающийся агентуры в Восточной Европе, и данные о проведенных на советской территории операциях, являлся бы настоящим козырным тузом. Вот так рассказывал Людвиг.

– В последнее время муж очень много пил и сравнительно быстро пьянел, становился болтлив… – продолжала Ирена Львовна. – Он говорил: «Главным козырем Канариса было то, что он, Канарис, был единственным лицом, с кем англичане и американцы согласились бы вести переговоры. В разговоре с Кальтенбруннером в Флоссенбурге адмирал, ссылаясь на свои международные связи, обещал «походатайствовать» за Кальтенбруннера и Гиммлера на Западе. Но если Канарис был приемлемой фигурой для некоторых деятелей Англии и Америки, то для главарей Третьего рейха он оценивался в «рамках всего заговора» как враг № 1»…

– Скажите, а почему Людвиг Оскарович после длительного со мной сотрудничества задумал выдать меня немцам?

– Он меня в это не посвятил, – покачала головой Ирен. – Людвиг был уверен, что вы агент Си-ай-си. Шеф Берендса, майор «Кригсорганизацион Абвер цвай» в Югославии фон Гольдгейм, поручил Берендсу искать связь с Си-ай-си. Тогда, как я поняла, за вами была установлена слежка: все собранные данные подтверждали вашу связь с партизанами Тито и с «Союзом советских патриотов». Постфактум Людвиг Оскарович узнал, что в вашу конспиративную квартиру попала бомба, а спустя неделю ему все-таки удалось через штаб четников Михайловича связаться с американским резидентом. Там он убедился, что вы к Си-ай-си отношения не имеете, и задумал от вас избавиться. Правда, последнего он мне не говорил…

– Почему же вы, Ирена Львовна, не предупредили меня? Мы ведь условились!… – нахмурился Хованский.

– Хотела назначить с вами встречу на другой день, я не придавала значения его пьяной болтовне. О вас он не обмолвился ни словом… речь шла об абстрактном человеке. Я заподозрила неладное, когда поздно вечером, уже уходя, он сказал: «Фортуна отворяет зал… Сегодня ты, а завтра я! Мой милый князек!» И я сразу подумала о вас, Алексей Алексеевич, сердце подсказало… Он взял свой кольт, ввел в ствол патрон и, ласково приговаривая: «Ну, Коленька, не подведи», сунул в карман. Я спросила, куда он уходит так поздно. А он только отмахнулся. Потом за ним пришла машина. Вот и все, что я знаю…

Хованский вздохнул, задумался.

– В Старой Пазове свиноторговец Арсо Жованович – английские агент. Вы тоже работали на Интеллидженс Сервис – найдите с ним общий язык. Постарайтесь узнать, какие переговоры ведут с ним главари «Охранного Корпуса» и «Туркуловцев». Есть данные, что представитель последних, князь Долгорукий, пытается наладить с Западом связи. С вами поедет Буйницкий. Это человек смелый, сумеет вас защитить.

Уходя, Хованский подумал: «Совсем растерялась. Но работать еще будет. Напугана смертью Берендса и всей вакханалией фашизма!…»

Через несколько дней от Хованского в Центр ушло очередное донесение.

«15.9.44. ГРАФУ. В настоящее время в Югославии оккупационные власти контролируют стратегические пункты, шоссейные магистрали. Войска снабжены тяжелой артиллерией, танками, авиацией и численно превосходят НОАЮ. Группа фашистских армий «Ф» насчитывает 200 тысяч солдат. Воинских, казачьих, шюцкоровских и прочих квислинговских частей, включая четников и ванчомихайловцев, 230 тысяч человек. Кроме того, на северо-востоке дислоцировались две дивизии венгерских фашистских войск. Настроение у них подавленное. Народ в любую минуту готов подняться против ненавистного врага. ИВАН».