Текст книги "Под опущенным забралом"

Автор книги: Иван Дорба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)

– Околов? – Шелленберг кинул взгляд на лежащие перед ним бумаги. – Он был связан с двуйкой и, кажется, с японцами?

– Польша являлась нашим плацдармом. А с генералом Кавебе вы, наверно, знакомы.

– Знаком… В тридцать восьмом году он был военным атташе у нас в Берлине. Потом принял руководство по работе против СССР. Каковы кадры вашего союза?

– Около трех тысяч квалифицированных, прошедших идеологическую подготовку, надежных!…

– Не так уж много. РОВС насчитывает их около трехсот тысяч.

– Мы не гонялись за количеством, это своего рода ауфбау, надстройка. В Мюнхене их было еще меньше.

– То были немцы!

– Тем немцам помогали русские!

«Он ведет себя с кичливым немцем неплохо, – отметил Вергун. – Только врет. Никогда у нас не было трех тысяч, и мы всегда гонялись за количеством».

– Предлагаю всех ваших членов пригласить приехать сюда, в Берлин. Работа найдется для всех! Таково распоряжение господина министра пропаганды Геббельса и господина министра восточных областей Розенберга. Мы ведем с вами неофициальную беседу, легализовать ваш союз невыгодно ни для нас, ни для вас. Мы вас знаем еще недостаточно. Это помешает и вам в работе с военнопленными. Господин гауптштурмфюрер, – обратился он к Ванеку, – пусть дадут разрешение на въезд в Берлин всем, кого пригласит Байдалакофф. – Шелленберг улыбнулся и встал, показывая, что аудиенция закончена. Поклонился. Все тоже поклонились и направились по ковровой дорожке к далекой двери.

– Эйн момент, господин Байдалакофф! – остановил их уже усевшийся в кресло начальник VI отдела СД. – Разрешите дать вам добрый совет: не называйте свой союз так длинно – НТСНП. Назовите Националише абейт унион или лучше Фольксверктатиге бунд! – И он помахал им рукой.

«Нас заново окрестили, – с горечью подумал Вергун, – будем плясать под немецкую дудку».

3

Со всех концов Европы потянулись по приказу исполбюро НТСНП в Берлин на призыв своего вождя руководящие члены союза из Югославии, Румынии, Польши, Франции, Болгарии, Чехословакии, Албании, Бельгии, Голландии. Всего около двухсот человек. Вместо трех тысяч… «Массы» не спешили в Германию, понимая, что советские люди упорно сопротивляются фашизму, и в Белоруссии, и на Смоленщине, и на Украине встретят их неласково. А в Берлине их ждет жесткая немецкая дисциплина.

* * *

Приехавшие по заданию Хованского в конце сентября в Берлин Граков и Денисенко сразу же явились на квартиру к председателю германского отдела Субботину. На звонок им открыла его жена, у нее был испуганный вид.

– Сережа! Тебя тут спрашивают! – крикнула она ему из прихожей.

На пороге соседней комнаты появился Субботин, он был в полувоенной одежде, подпоясан ремнем. Уставился на гостей. Следом за ним в прихожую из гостиной, вскинув голову и выпятив грудь, вышел Байдалаков в штатском костюме и белоснежной рубашке, с бабочкой на шее.

– Здравствуйте, Александр! Здравствуйте, Алексей! Как доехали?

Граков заметил, что хозяева расстроены. Будто незадолго до их прихода спорили или ссорились.

– Знакомьтесь, Сергей Александрович, это белградцы! Орлы!

– Орлы не знают еще немцев, Виктор Михайлович! – пожимая руки прибывшим, запальчиво огрызнулся Субботин.

– Не сумели себя поставить, мой дорогой, я…

– Вы думаете, что исполнительному бюро удастся сохранить позицию «третьей силы»? Ошибаетесь. Энтээсовцев заставят сотрудничать и с немецкой полицией, и с СД, и с абвером, и с гестапо, и, конечно, многие из нас вступят в армию рейха! Я живу в Берлине уже двадцать лет и знаю, что такое фашизм! Поэтому не желаю больше здесь оставаться. Не имею права перед женой, ребенком и собственной совестью, наконец! – возмущался Субботин.

– Тех, кто станет без нашего ведома сотрудничать с немецкими разведками, мы будем исключать из союза! – рявкнул Байдалаков, но в его голосе зазвучала фальшь. – Вы хотите уехать из Берлина… Незаменимых людей нет! Пожалуйста! Исполбюро утвердит на ваше место кандидатуру Александра Гракова! Вы согласны, Александр Павлович, принять германский отдел союза на себя?

Граков в знак готовности поклонился:

– Благодарю за честь. Желательно изредка отлучаться в Белград…

– И прекрасно! Поводы для поездок в Югославию будут. Где вы, Александр Павлович, остановились?

– Еще нигде, фирма, полагаю, обеспечит меня жильем!

– Господин Субботин оставляет квартиру мне, вы с Алексеем поселитесь в двух комнатах, что окнами выходят на улицу, а я со своим новым секретарем займу три комнаты с окнами во двор.

– А где же Воропанов? – спросил молчавший до сих пор Алексей Денисенко, шагнув вслед за Байдалаковым в распахнутую дверь, которая вела из большого холла в просторный кабинет.

Байдалаков оглянулся, пристально посмотрел на Денисенко:

– Сбежал… Да, да, сбежал… И куда, не знаю… И об этом ни гугу! Что о нас подумают немцы?! У нас нет дисциплины! Мы не умеем хранить секреты! – и перевел оценивающий взгляд на Гракова.

Красивый и статный, лет тридцати, в штатском костюме, но с военной выправкой, он выглядел весьма мужественным, энергичным.

– Ты посмотри, Алексей, какая здесь рыжая красотища! – И Граков указал Денисенко широким жестом на окна. – Золотая осень! А в Белграде она еще не чувствуется.

– Нравится? – Байдалаков обрадованно потрепал Гракова по плечу. – У нас всех высокая миссия! Мы добьемся соблюдения дисциплины! Установим железный порядок! Нельзя больше терпеть распущенность! Немцы послужат нам образцом…

Субботин кивнул и нахмурился.

– Я распоряжусь подать кофе, – произнес он и поспешно вышел.

– Надо учиться узнавать человека, – продолжал Байдалаков, – как завязан галстук, каков цвет его костюма, какова стрижка, как он подошел к столу, шевельнул пальцами, сел, куда дел руки, как произнес слово и почему именно это слово! Почему на одном слове дрогнули губы, на другом потемнели глаза, а на третьем сжались кулаки или взлетела рука. Все говорит в человеке, от пальца левой ноги до правого уха, затылка и спины. Иной говорит даже, когда молчит, и, кто знает, когда громче… А дальше идет графология, хиромантия, физиогномика и, наконец, «Криминальная антропология» Чезаре Ломброзо. Вы меня понимаете?

– Так точно! Но я полагаю что это специальность Околова, – быстро ответил Граков.

Байдалаков, заложив руки за спину, прошелся по кабинету.

– Нет, не только Околова! Вы возглавите воспитательную работу среди завербованных русских военнопленных! А их, надеюсь, окажется немало, мы будем направлять их на Восток, чтобы сеяли наши идеи.

– А сможем ли мы съездить и посмотреть Белоруссию? – С серьезным выражением лица спросил Денисенко. – Галстук у меня завязан, стрижка аккуратна, одет я в серый, примерно такой же, как и у вас, костюм. А вот на русских людей в оккупированной немцами Белоруссии посмотреть хочется…

– Освобожденной немцами! – поправил его Байдалаков.

Алексей Денисенко был хитер. Он знал, что Байдалаков упрям и возражать ему не следует. А тот, расхаживая по кабинету, длинно и нудно поучал:

– У Пифагора, Сократа, Платона и Аристотеля мнения несколько расходятся. Однако они и их последователи считали, что физиогномика определяет психическое состояние человека. Мимическая игра лица, движения рук и всего тела имеют некое постоянство. Что важно! Вам, господа, не следует забывать…

Вошел Субботин с бутылкой «Рейнвейна» и бокалами.

– Господа, сейчас будем обедать, а перед тем, как сесть за стол, маленький аперитив.

Но Байдалаков даже не обратил внимания, он был занят своей мыслью и продолжал:

– …не следует забывать о великой миссии! О том, что вас ждет и какое положение вы займете. Быть может, вы станете там министрами, вождями… В Белоруссию в скором времени поедет Георгий Околов. И я скажу, чтобы он взял и вас, Алексей, надеюсь, вас партизаны не повесят.

«Тебя-то они наверняка повесили бы на первом телеграфном столбе», – подумал Денисенко.

После второго приглашения Субботина все двинулись в столовую.

* * *

На расширенном заседании совета НТС в Берлине собрались почти все председатели отделов европейских стран. Проходило оно в квартире уехавшего Субботина. Байдалаков начал свое выступление предложением переименовать союз из НТСНП в Национально-трудовой союз (НТС). Под строгий совет Шелленберга председатель вынужден подводить «теоретическое» обоснование.

– Нам придется столкнуться с широкими массами русского народа, – говорил он собравшимся. – Слово «солидаризм» не будет всем понятным. Но мы останемся «солидаристами», с этим согласны высшие инстанции рейха! Мы ведем работу на благо будущей России! Одни из нас останутся в Германии вести пропаганду идей среди военнопленных, но большая часть поедет на освобожденную территорию. Помните: мы «третья сила»! Всех немецких подхалимов мы будем гнать из союза беспощадно.

– Ох, не верится… – подал кто-то голос.

– Работу среди военнопленных возглавит господин Поремский. – И Байдалаков широким жестом указал на сидящего в первом ряду человека. Тот встал и, откашлявшись, начал:

– Я буду краток. Что можем мы посулить русским военнопленным? Следует отобрать самых сильных, самых стойких! Нужны образованные и даже враждебно настроенные. Такой переубежденный, что переметнулся не ради лишнего куска хлеба, стоит сотни слабаков. Что же мы посулим ему? Мы скажем, что тоже ненавидим фашизм! У нас своя идея!

– Кто нам поверит? – опять раздался голос.

– Да и немцы не разрешат! – подтвердил кто-то другой.

Слово взял Околов. Во всем его облике было что-то от немецкого фюрера: галстук, сапоги, прическа, усики.

– Я практик! Главная наша задача – работа среди населения свободной от Советов территории! Зачем нам скрывать свою дружбу с немцами? В них и наша сила! Мы создадим боевые группы для организации диверсионной работы в тылу советских войск. И, господа, без немецкой разведки нам не обойтись! При ее помощи мы займем видные посты в городах. У нас в руках будут паспортные столы, жилотделы и бургомистерства. Я буду возглавлять отдел НТС на бывшей советской территории, мне нужны энергичные практики! – Околов сел.

В первом ряду поднялся располневший, грузный Вюрглер. Денисенко не видел его с 1938 года. Тогда председатель польского отдела был потоньше. Выпятив живот, он провел рукой по уныло спущенным усам, глядя в пол, фальшиво улыбнулся и заговорил глухим голосом:

– Господа! Я тоже буду краток. Соблюдайте конспирацию. Вам придется пересечь нелегально, повторяю, нелегально, немецко-польскую границу, потом польско-советскую. Кое-кто, вероятно, двинется дальше на Большую землю, другие пойдут к партизанам. Мы проникнем в российские народные толщи! «Солидаризм» дает народу демократию. – Вюрглер оглядел присутствующих и, заметив одобряющий кивок Байдалакова, продолжал: – Россия вспомнила Бога! Наваждение прошло! Красная армия еще упорствует, но…

Денисенко, одетый в серый безукоризненный костюм, сидел в третьем ряду, а Граков в четвертом. Оглянувшись, Алексей подмигнул Александру, тот, заметив это, тоже незаметно сощурил глаз и, сделав серьезный вид, продолжал слушать речи ораторов.

4

Была середина октября. Граков и Денисенко, воспользовавшись погожим днем, отправились в Тиргартен посмотреть на замок Бельвю и красавицу Шпрее, а главное – поговорить наедине, никого не опасаясь.

– Когда едешь в Белград?

– Наверно, в конце месяца. – Граков подхватил Денисенко под руку.

– Так вот передай Хованскому, что Байдалаков решил провести массовую отправку энтээсовцев на Восток, и, хотя НТС официально немецкими властями не признан, Шелленберг и Канарис смотрят на деятельность союза положительно. Они хотят развернуть шпионские и диверсионно-террористические акции на фронте и в советском тылу, чтобы беспощадно подавлять сопротивление советских людей на оккупированной территории. Вместе с немецкими карательными войсками на советскую землю направляется значительное количество специально созданных разведывательных, диверсионных и контрразведывательных оперативных групп из особых команд СД и абвера. Вот так! Подошли к мосту.

– Это мост Лютера, – пояснил Граков.

– Для руководства деятельностью НТС, – продолжал Денисенко, не обратив внимания на слова друга, – германская разведка создала в июне этого года специальный орган управления, абвер-заграница. На советско-германском фронте орган этот условно называется «Валли». И еще – все мы едем под своими фамилиями, мало того, Байдалаков считает, что нам не следует скрывать на оккупированной территории свою причастность к НТС, а открыто вести среди населения пропаганду идей «солидаризма». Беспокоит меня другое. Связь! Какой прок от того, что мне удастся узнать что-нибудь интересное для Советской армии, если не с кем передать сведения? Ведь Хованский не дал нам ни одной явки!… Вот так-то, хлопцы-запорожцы!

– А Ксения Околова?! Алексей Алексеевич сказал: «В каждом истинно советском человеке вы найдете верного союзника. А таких людей подавляющее большинство, даже если они по каким-то причинам остались на оккупированной территории». О сестре Околова не забывай!

– Сомневаюсь я в его сестре… Да и она мне не поверит.

– Надо сделать так, чтобы поверила!

Они долго шли молча по аллее парка, под ногами шуршали опавшие листья. Солнце все ниже клонилось к западу. На площади Гроссер Штерн, где перекрещивалось несколько аллей, на флагштоке висело красное полотнище с черной, напоминающей издали огромного паука свастикой.

– Да, Вюрглер остается в Варшаве! Запомни, улица Верейская, один, квартира пять. А в Белоруссию уехали Околов, Гункин, Алферчик, Ганзюк. В общем, человек десять. Мы с Алексеем Родзевичем и Арой уезжаем в воскресенье, послезавтра. – Денисенко закурил сигарету, вздохнул.

– Значит, и Ара Ширинкина тоже решила «спасать Россию»? – перевел Граков разговор на другое. – У нее, кажется, был с тобой роман?

– У нее был роман с Чегодовым! Мы даже подумывали ее вербовать, да побоялись. Увлекающаяся натура!

– Женщина, как неизменно уверяет наш достопочтенный капитан Берендс, служит тому обществу, какое создают для нее мужчины. Сейчас у нее роман с Родзевичем…

– Берендс ошибается, его не менее достопочтенная супруга Ирен ему уже не служит, – лукаво улыбаясь, Денисенко посмотрел на Гракова. – Ты отлично это знаешь!

– Положим! На тебя она тоже заглядывалась, дорогой мой Лесик! – И он окинул взглядом идущего рядом Денисенко, его статную фигуру, оценивающе посмотрел на его красивое лицо и какие-то женские, большие светло-зеленые глаза, опушенные длинными ресницами. – И ты вроде не растерялся!

– Мы должны быть нравственны в помыслах! А уж в делах – как потребуют обстоятельства. – Он грустно рассмеялся. – Через два дня мы отправляемся к германо-польской границе. Конечный пункт – станция Катовицы. Придумано по-дурацки: мы будем гулять по перрону и, словно у нас насморк, беспрерывно вытирать нос белым платком. Гулять до тех пор, пока не подойдет кто-то и не спросит: «Вы от Виктора Михайловича?», а мы ответим: «Да, мне нужно к Зое».

– Кто придумал? Сам Виктор Михайлович ради саморекламы?

– Черт его знает?! Встречающие перебросят нас через границу в генерал-губернаторство рейха, дадут пропуска. Сплошная конспирация.

– Я тебе завидую, будешь на Родине, встретишься с настоящими советскими людьми, увидишь свою землю! Ты рад?

– Там война, наверное, много страданий. И мне стыдно будет людям в глаза глядеть. Что прочту в них? «Продажная шкура, немецкий прихвостень!» Выдавать себя за советского совестно. Негоже, ступив на родную землю, с первых же шагов начинать с вранья.

– Все это сантименты! Ты дело делай, а русский народ тебя поймет, простит. Найдутся и такие, кто поверит.

И они опять долго молчали, и только у Зее Парк, глядя на чистые воды озера, нарушая тишину, Граков вдруг громко крикнул:

– Ау-у-у! Отзовитесь, русские люди-и-и-и!

Денисенко невольно огляделся – кругом было пусто и безлюдно, лишь белка, спустившись с могучего дуба, выбежала на дорогу и, став на задние лапки, вопросительно на них поглядела: «Не меня ли зовете?»

– Мне поручено премерзкое дело, – зло глядя вдаль, начал Граков. – Всех, кто останется в Берлине, зачислят в Восточное министерство. Немцы создают неподалеку от Берлина спецлагеря для советских военнопленных. Отбор в эти лагеря будут проводить особыми комиссиями в прифронтовых зонах из лиц со средним и высшим образованием, изъявивших желание работать по своей специальности на занятой немцами территории. Каждый военнопленный, признанный годным «для работы в пользу Германии», получит талон Восточного министерства. Нашей задачей будет пополнять свои ряды из военнопленных, делать их «солидаристами». Один лагерь разбит в Цитенгорсте. Оттуда «надежных», верней, продажную сволочь, направят в «свободный лагерь Вустраву», там всех разделят по национальным признакам: русские, украинцы, белорусы и восточные народности. В каждом блоке учебные группы. Третья, особая группа в блоке русских будет предоставлена нам, с тем, чтобы из них делать «своих пропагандистов». Байдалаков верит, что на оккупированной территории эти люди начнут бороться с партизанами, а в тылу Красной армии займутся шпионажем и диверсиями.

– Сволочи, конечно, найдутся. Но большинство, уверен, постараются уйти в партизаны или прорваться на родную землю. Родине нужны не пленные, а бойцы. Внезапная война породила известную растерянность, но теперь Россия приходит в себя. Да, многие бойцы и офицеры бегут из плена. К тому же в немецких лагерях сплошной ужас!

– Совершенно точно, – подхватил Граков. – При обработке пленных Байдалаков рекомендует говорить им, мол, Родина от вас отреклась!

– Сталин, подобно спартанцу Торге, вручил тем, кто в тяжелых условиях сражается с фашистами на фронтах, щит со словами: «С ним или на нем!»

– Молодец, Лесик, ты верно все объяснил. Только сильный человек, уверенный в своей правоте и в своей власти, победит… Я приму на вооружение твою логику!

Они долго еще бродили по парку и высказали друг другу очень много: тут был и обмен берлинскими впечатлениями, и вести с фронтов, и воспоминания о прошлом, и надежды на будущее. Многое они выражали в двух-трех словах, а порой и молчанием. Они понимали, что, возможно, никогда больше не увидятся, и, зная давно друг друга, не боялись открывать самые сокровенные тайны. Расстались, когда совсем стемнело.

* * *

На вокзале группу, в которой был и Денисенко, никто не провожал. Прямая дорога на Варшаву была перегружена, пришлось ехать с пересадками во Франкфурте-на-Одере и в Бреслау. В Катовицы поезд прибыл около четырех часов дня.

– Что-то мне неохота вытирать нос, а ты, тезка, что скажешь? – обратился Денисенко к Радзевичу.

Тот ухмыльнулся, потрогал небольшие, а-ля Гитлер усики и, глядя на Ару Ширинкину, пошутил:

– Придется поручить это самому опытному конспиратору, тебе, дорогая Ара. А мы с Лесиком выпьем по кружке пива. Тут, говорят, пиво не хуже, чем в Пльзене.

Ариадне Ширинкиной, недавно окончившей Белградскую женскую гимназию, было немногим больше двадцати лет. Она вступила в НТС еще в 1936 году, работала машинисткой в редакциях энтээсовских газет «За Россию» и «За Родину». Унаследовав от отца – уроженца Петербурга, окончившего Его Императорского Величества Пажеский корпус и завершившего свою военную службу в разведывательном отделе штаба Деникина в чине ротмистра, – любовь к легкой, бесшабашной жизни и бродяжничеству, Ара уехала по вызову Байдалакова в Берлин. Тут она связалась с отделом IV Главного управления имперской безопасности (гестапо). На это и намекал Радзевич.

Едва они опорожнили по кружке пива, как к ним подошла Ара. Она была не одна.

– Вот, познакомьтесь с двумя братцами! Станьте между ними и загадывайте желание, – обратилась Ара к красивой молодой девушке.

– Ванда! – улыбнулась та, протягивая руку. – Я загадаю, чтобы вы благополучно перешли границу.

– Спрашивать связного о чем-нибудь категорически запрещено, – восхищенно глядя на Ванду, проговорил Денисенко. – Но ответьте, где еще можно увидеть такую же красавицу?

– Вам мало одной, ловелас вы эдакий! – Ванда обратила внимание на вошедших в пивную двух немецких жандармов, подхватила Денисенко под руку, сделала знак Аре, чтоб та тоже повисла на Радзевиче, и они вчетвером двинулись из пивной.

– Не хочу, чтобы они взяли меня на заметку, – прошептала Ванда, – пойдемте к Зое в Сосновице, тут недалеко, всего километра три.

– Три? Это катастрофа! – в ужасе воскликнул Денисенко.

– А что такое? – переполошилась Ванда. – Вам трудно?

– Невозможно! Не триста, не тридцать даже, а только три…

Так они шли, шутя, смеясь, перекидываясь ничего не значащими словами, но взгляды их говорили, что они понравились друг другу, и жалели, что встреча мимолетна.

«А может быть, не навсегда? Может быть, когда-нибудь судьба сведет?» – думал каждый при прощании. Так хотелось надеяться на лучшее!

Вот и Сосновице. Это поселок неподалеку от границы, примерно в двадцати километрах от польского городка Глейвица, на радиостанцию которого 31 августа 1939 года было инсценировано нападение эсэсовцев, переодетых в польские мундиры.

Глубокой ночью два контрабандиста перевели Денисенко, Ару и Радзевича на польскую территорию. Пришлось переходить вброд речку, которая называлась не то Вартой, не то Брыницей, и брала начало на черневшей далеко слева Тарновской горе. Вода была холодная и достигала почти до пояса. Шли всю ночь, почти бежали, чтобы успеть на варшавский утренний поезд. Совсем уже выдохшиеся, они добрались до станции Заверцы за полчаса до отхода состава, уселись в вагон и только тут отдышались.

Вечером они прибыли в Варшаву, темную, неуютную и невеселую. Шел дождь, улицы были пустынны, приближался комендантский час. С вокзала нужно было попасть на Верейскую улицу, где в доме № 1 жил Александр Эмильевич Вюрглер, председатель польского отдела НТС и руководитель организационного отдела в «Русском комитете», который возглавляли Регенау-Смысловский, Вейцеховский и редактор «Часового» Орехов.

Вюрглер встретил их радостно.

– О! Нашего полку прибыло! Только медленно собираемся. Скоро падет Москва! Ждем известия со дня на день, а Байдалаков мешкает. Почему вас лишь трое?

– Сюда выезжает еще одна большая группа, человек тридцать. Так заверил Байдалаков, – сказал Радзевич, пожимая Вюрглеру руку.

– Тридцать – маловато! Нужно три тысячи! Наступает эпоха нашей идеологии! Солидаризма! – Вюрглер выпятил брюшко, приосанился.

– Где же людей возьмешь? У нас в союзе отродясь трех тысяч не было. – Денисенко пожал плечами. – Многие прячутся от войны.

– Радоваться тут нечему, Алексей, создается впечатление, будто вы в восторге? – подозрительно оглядел Денисенко Вюрглер. – Заходите, заходите, Ара. У меня вас всех ждут…

Ара вошла в квартиру первой и попала прямо в объятия Околова.

В большой столовой сидели Ольгский, Алферчик, Ганзюк и Гункин, встретившие их громкими возгласами, крепкими рукопожатиями и поцелуями.

На столе появилось еще три прибора, завязалась застольная, как всегда, сначала бестолковая беседа. Главной темой был предстоящий отъезд, положение на фронте; говорили и о том, как встретят их в Белоруссии и на Украине. Потом они долго рассматривали новенькие пистолеты-вальтеры, которые им раздал Вюрглер, и аусвайсы, выданные начальником «абверкоманды-203». Документы давали право задерживать и выяснять личность любого советского гражданина.

«Ну вот, – подумал Денисенко, разглядывая аусвайс, – документик наделил нас громадными полномочиями! Сделал маленькими юберменшиками; будем советских людей потрошить. Немцы под Москвой, а мы должны радоваться… Это же трагедия!»

– О чем задумался, Лесик! – прервал его мысли Околов. – Мы с тобой, Гункиным и Ольгским, – он кивнул в сторону, – едем в Витебск.

– Когда?

– Дня через четыре. Надо пройти еще кой-какие формальности. И двинемся. У меня в Витебске живут мать, сестра, двоюродные братья, целый ворох родичей. Хочется их повидать.

– А я? – обиженно, чуть ли не со слезами на глазах спросила Ширинкина.

– Вас, Ариадна Евгеньевна, и вас, Алексей Николаевич, – Вюрглер сначала поклонился Ширинкиной, потом Радзевичу, – я попрошу еще задержаться дня на два здесь, чтобы поехать прямо во Львов. Там вас уже поджидает Владимир Владимирович Брандт. В его распоряжение вы и поступите. Миссия деликатная и ответственная. Брандт просил прислать умную женщину, чтобы провести одно следствие…

– Следствие? – недоуменно воскликнула Ширинкина.

– Вот именно! Власти вам помогут… – Вюрглер хотел еще что-то добавить, но, встретившись глазами с Денисенко, смешался и умолк. И лишь после небольшой паузы закончил: – Придется узнать, кто мог выдать советским властям ушедших в подполье энтээсовцев.

«Что-то ты, Александр Эмильевич, темнишь. Вы с Брандтом крепко завязаны с гестапо. Втягиваешь их в грязное дело. Впрочем, черт с вами, – раздумывал Денисенко. – Я еду с Околовым в Витебск. Но сестра у Околова не похожа на брата. Она встречалась с Жоржем в Ленинграде в тридцать восьмом году, когда тот прорвался через польско-советскую границу, и обо всем сообщила в советские органы безопасности. Правда, с опозданием на месяц. Пожалела родного брата! Хованский советовал держаться поближе к Околову, он будет возглавлять антисоветскую работу энтээсовцев. А сестру Околова, Ксению, приказал тщательно проверить».

Ширинкина тем временем, улыбаясь, смотрела на Вюрглера, широко раскрыв свои большие серые и словно удивленные глаза.

– А мне Байдалаков поручил… – начала она и осеклась. То, что сказал Байдалаков, она должна была хранить в тайне.

– Вы, Ара, познакомитесь со Львовом, интересный город, а потом вас отправят куда захотите – в Витебск, Смоленск, туда, где будет Околов, – сказал Вюрглер.

– Мы с Арой выполним ваше поручение, Александр Эмильевич! – вмешался в разговор Радзевич. – Я бы хотел поработать вместе с Арой. – А про себя засек: «Что ей поручил Байдалаков? Наблюдать? За кем? За Околовым, за Ольгским, Гункиным или за мной? Надо с ней ухо востро держать!»

– Да, вас можно объединить с Арой! – Вюрглер поднял свою рюмку: – Выпьем за боевое крещение! Перед нами великая задача! Мы скоро станем управлять Россией! Немецкие войска прокладывают нам дорогу на Родину, а мы проложим путь к сердцу народа…

Разошлись по комнатам далеко за полночь. Денисенко, Гункин и Радзевич устроились в гостиной на диванах. Молча улеглись, потушили свет. И каждый погрузился в мир своих мыслей и чувств.

«Зачем ты живешь, Алексей? – думал Денисенко. – Ради славы? Нет! Из тебя не получится вождь, твои фотографии, подобно байдалаковским, не будут распространяться среди «народа». Не выйдет из тебя и настоящего разведчика, как из Околова, не получится журналиста или талантливого писателя, или артиста. Двадцать лет ты прожил вне своей Родины, получил образование, тебя воспитывали и учили люди, чуждые этой Родине, потому и ты сам ей чужд, но все-таки тебя тянет какая-то неведомая, неодолимая сила, которая называется ностальгией, – ее так просто не объяснишь. И чувство любви к Родине обостряется, становится самопожертвованным, когда она в опасности, когда она зовет тебя. И ты бросаешься на ее зов, подобно тому, как настоящий мужчина бросается на крик женщины или ребенка!… И как могут эти, да и многие другие эмигранты… Мерзавцы!»

Денисенко вспомнил, как перед отъездом из Берлина, прощаясь с Граковым, он услышал от него содержание «записной книжечки» Георгиевского.

«Речь о том, – рассказывал Александр Граков, – что русская эмиграция разделилась на два лагеря: на пронемецкий и антинемецкий. К сторонникам «великого рейха» отошли «монархическое объединение», возглавляемое в Югославии бывшим вице-губернатором Петром Скоржинским, «Русский национальный союз участников войны» во главе с генералом Антоном Туркулом и Петром Багратионом; «Русский охранный корпус», который сейчас формирует генерал Скородумов; «шкуровцы» во главе с генералом Андреем Шкуро; так называемые «штабс-капитаны», которых призывают под свое крыло братья Солоневичи; самостийники разных мастей; молодчики из «русского национал-социалистического движения» под председательством Скалона и фактическим руководителем Меллер-Закомельским; и, наконец, некоторые уже совсем незначительные организации. Антинемецкую позицию заняли многие ученые, писатели, артисты, «Русский общевоинский союз» как в Югославии, во главе с генералом Барбовичем, так и во Франции. Интересно, что Георгиевский в своей записке говорит: немцы предлагали Деникину возглавить антикоммунистическую русскую армию, а тот категорически отказался и ушел в подполье. Не уехали в Германию и многие энтээсовцы. Это, конечно, удар по Байдалакову. Против немцев высказались «Младороссы» с Ильей Ильичом Толстым, «Крестьянская Россия» с Масловым, подавляющая часть русского эмигрантского студенчества и множество лиц, стоящих в стороне от эмигрантских дрязг и политиканства, связанных с работой в югославских учреждениях, на заводах, стройках, – это инженеры, ремесленники, торговцы, шоферы и обычные рабочие-труженики… Вот какой раскол! И чем больше немцы показывают свои звериные зубы, тем шире к ним оппозиция среди российских эмигрантов. После упорных боев советских войск под Смоленском победный немецкий марш вдруг остановился. Мощная сила Советского Союза сможет одолеть врага. Должна одолеть. Не зря Георгиевский не поехал в Берлин».

Все уже спали, а Денисенко в темноте глядел в потолок. «Эмиграция раскололась. Но этого мало! Родина ждет от нас действия! Мы выжидаем, а нужно бороться!»

Мысленно перенесся он к родным местам, на Кубань. Мать, отца, братьев и сестер он представлял себе почему-то такими, какими видел в далеком детстве. «Мама, мама, идет твой сын по страдному пути, так велит совесть!» «Забудь о карьере, о славе, о личной выгоде! – говорил себе Денисенко. – Думай лишь о том, как подороже продать жизнь ради спасения Родины и народа. Околовы жестоки. И ты будь таким «фюрерам» противовесом. Будь с ними жестоким!»

Заснул он только под утро.