Текст книги "Штопор"

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Не придет, – усомнилась Наталья, когда они отошли от дома Кусаткина.

– Придет, – засмеялся Николай. – Не придет, а прибежит, несмотря что ноги больные.

Кусаткин действительно не заставил себя ждать – явился, едва стол начали накрывать, веселый, довольный и в другом, более чистом пиджаке. Увидел на столе большую бутылку «Столичной» и вовсе засиял.

– Это ведь сколько ее, едят ее мухи с комарами, я не то что в рот не брал, в глаза видеть не видывал. Небось из Москвы привез? – спросил он у Николая.

– Почему – из Москвы? Теперь ее и в Бутурлиновке продают. – Николай с интересом наблюдал, с каким вожделением старик поглядывает на бутылку и на закуски, время от времени сглатывает слюну. – Присаживайтесь к столу, – не стал томить его более Николай. – Пока они накрывают, мы по рюмочке пропустим.

Старик сел и удивленно посмотрел на мать Николая, поставившую на стол новое блюдо.

– Да куды же это, едят вас мухи с комарами? На свадьбу, что ли?

– Закусывай, ешь, – ответила мать. – Сынок к нам в гости не часто приезжает.

– Петр Васильевич, а как же ты? – крикнул Кусаткин своему приятелю и прежнему собутыльнику. – Можа, подымешься? Рюмочку, а оно и полегчает.

– В другой раз, – отозвался отец. – Выпейте за меня.

– Ему нельзя, – вступилась за отца мать. – Врач не разрешает – нервы.

– Нервы, оно так, едят их мухи с комарами. – Старик потянулся к рюмке, едва Николай налил ее: – Ну, будем здоровы, – и одним глотком осушил рюмку. Вытер рукой губы, помотал довольно головой.

– Кстати, Дмитрий Никитович, – перешел Николай к главной теме, – а почему вы отказались в этом году сторожить на току? Работенка там не такая уж трудная и привычная вам.

Старик подумал, мотнул головой и, хитровато глянув на Николая, усмехнулся:

– Оно верно, не трудная и привычная. Только по нынешним временам платят дюже мало.

Похоже, он разгадал, куда клонит Николай, и ловко ушел от откровенного ответа. Видимо, Николай поспешил с вопросом. Пришлось искать обходный маневр.

– Говорят, у вас собираются из колхоза совхоз делать? – Николай налил еще. – Как вы считаете, к лучшему это или к худшему?

– Знамо дело, к лучшему, – понимающе заключил Кусаткин и опорожнил и эту рюмку.

– А чем? В чем тут резон?

Старик хитровато подмигнул Николаю:

– Резон есть, Николаша, – в совхозе больше платят.

– Но в колхозе хлеб дают, солому, сахар, растительное масло.

– Дають. Кому надо. А кто и так береть, бесплатно. Вот теперь и прикинь: денег в совхозе платить будут более, а хлеб и прочее по-прежнему бесплатно.

– Но ведь это воровство, и рано или поздно отвечать придется.

– Верно рассуждаешь, – похвалил старик. – Сколь веревочке ни виться, конец будет. Вот тебе и сказ на твой вопрос, почему я не пошел ныне в сторожа. – Старик просительно посмотрел на бутылку, отблагодари, мол, за откровенность.

Николай налил.

– Значит, воровали?

– Воровали, – кивнул Кусаткин. – А кому хочется в тюрьму садиться, срамиться на старости лет? То-то и оно, – заключил он грустно и отхлебнул немного.

– Но вы-то тут при чем? – не понял Николай.

Старик согласно кивнул, закусил.

– А ты у жинки своей спроси, при чем… Бригадир наш, которого ныне величают Владимиром Кузьмичом, бандит с большой дороги. Присосался к колхозу, как паук кровопивный, не отдерешь. Дружками обзавелся и из милиции, и из района, попробуй, возьми его голыми руками.

– Почему голыми? У вас же факты! – в порыве воскликнул Николай. – Стоит вам только дать показания…

– Показания? – Старик будто сразу протрезвел. Покрутил рюмку, допил. – Нет, мил-человек. Ты побыл тут да уехал, а нам с бабкой век доживать, и я не хочу, чтоб мне красного петуха под крышу пустили. – Он хрустнул малосольным огурцом, пожевал по-стариковски с шамканьем и причмокиванием, вытер ладонью губы. – Спасибо за угощеньице. Рад был поздравить Николашу с приездом. – И тяжело поднялся. – Пора итить, а то бабка заждалась небось. Приспичит – то водицы ей, то еще чего. Шестой год мается и меня мает. А куды поденешься?..

Николай понял, что большего от старика ничего не добьешься, пошел его проводить. Но ошибся. На улице старик вдруг сам заговорил о том, что его интересовало.

– Я – што, я винтик маленький, сторож, чего видел, чего нет. А вот ты, Николаша, ключик к Маняше Таковской подбери. Та, едят ее мухи с комарами, – перешел на прежний, веселый лад дед, – знает премного. Манохин, не смотри, что молод, а знал, когда воровать – ночью легче попасться. Вот и возил машинами при ясном солнышке у всех на глазах. А куда – пойди, проследи. Сказывают, частенько он наведывался к Сиволапу. А еще – до Маньки Таковской – Танька у него была, Иван Ефимыча дочка. Ту крепко, сказывают, одаривал. Помнишь ее, кажись, твоя ровесница?

Еще бы не помнить Татьяну, первую любовь Николая. Нет, она была не ровесница и Николай в одном классе с нею не учился, но в школу и из школы нередко шли вместе.

Николай понимал, что старик в свидетели не пойдет, но и то, что он рассказал, ценность для суда имело немалую. Надо было выведать еще кое-что у любовниц Манохина. Маняша Таковская вряд ли что расскажет – зачем ей портить свою репутацию перед мужем, – а вот Татьяна…

Отцу полегчало – уколы, массаж, растирание мазью подняли его на ноги, – он мог ходить по комнате, обедал за общим столом, порывался поехать в город, в суд и «дать там разгону», но Николай сдерживал его, уверяя, что отец только испортит дело, он разберется сам и тогда с убедительными фактами, а не с голыми руками явится к прокурору. Отец с трудом поддался уговорам.

Целыми днями Николай расхаживал по селу, бывал в поле, разговаривал то с одним, то с другим, собирая по крупицам компрометирующий бригадира Манохина материал: один видел, как в прошлом году он кутил с кладовщиком маслозавода, а потом отправлял туда машинами подсолнечные семечки, зачастую не привозя на них приемные накладные; второй оказался невольным свидетелем незаконной сделки с инженером Сельхозтехники: твои – мясо и мед, наши – запчасти, третий слышал от соседки, что «Владимир Кузьмич своей полюбовнице Маньке Таковской дубленку подарил».

И хотя не всему можно было верить, вернее, не все можно было доказать, Николай не сомневался – во всем виноват Манохин, и есть все основания привлекать его к судебной ответственности.

Пытался Николай вызвать на откровенную беседу и Марию Таковскую, но, как и предполагал, она при первом же слове о бригадире шарахнулась в сторону, бросив злое и оскорбительное:

– У своей жены порасспрашивай о нем, она тоже с ним пшеничкой распоряжалась.

– Куда ей до тебя. Ты из молодых, да ранняя, – только и сумел ответить Николай.

Он еще раздумывал, стоит ли встречаться с Татьяной, и что это дополнит к уже имеющимся сведениям, как однажды вечером, возвращаясь домой от очередного собеседника, увидел ее у кусаткинского двора. Она разговаривала со старухой и следила за приближающимся Николаем – не иначе, поджидала его. И когда он поравнялся, ласково пропела:

– Здравствуй, Николаша. Тут о тебе на селе только и разговору, а я никак увидеть не могу моего школьного товарища. А сам не догадался зайти. – Она говорила с улыбочкой и прежней привычкой кокетливо поводить плечами. Она, как и прежде, была красива, загорелая до шоколадного цвета, но начала уже полнеть и терять былую стать. Оставила старуху и направилась к нему. Протянула руку. – А тебя и впрямь не узнать. И куда глядели мои глаза, – захохотала она, бесцеремонно беря его под руку. – Я как раз к вам собралась. – Еще раз окинула его с ног до головы и, когда отошли от осуждающе покачавшей головой старухи, подтвердила: – Да, к вам. И знаешь зачем? Чтобы посмотреть на тебя. Кралю твою видела. Ничего. Но… Огонька, что ли, в ней маловато? – Внезапно остановилась. – А чего теперь к вам идти? Тебя я увидела. Пойдем лучше ко мне, ведь нам есть о чем поговорить?

– Поговорить есть о чем, ты права, – согласился Николай. – Но давай лучше поговорим на улице.

– Испугался? – усмехнулась Татьяна. – Ну мужики нынче пошли… А еще летчик. Неужто и ты у своей под каблучком?

Николай покачал головой.

– Помнишь, в школе учили Грибоедова: «Чужие языки страшнее пистолета».

– А у нас в селе по-другому говорят: «На чужой роток не накинешь платок». И плевать нам на чужие языки… Так пойдем? – более требовательно спросила она.

– Подожди, Таня. Мне действительно надо с тобой поговорить. Только не будем усложнять это. Давай поговорим здесь.

– Ну что ж, раз боишься, тогда спрашивай. Хотя я догадываюсь. Пошли бы ко мне, я тебе воочию показала бы, какие подарки мне даривал этот подонок. Да, он вор и сволочь, на каждую новую юбку бросался, как пес. А твоя устояла, вот он и ославил ее. А сколько Маняше передарил? Колхозное, оно не жалко…

– А ты можешь подтвердить это на суде? – ласково взял ее за руку Николай.

– На суде? – Татьяна выдернула руку. – Ты что, за дурочку меня считаешь? Тебе я сказала и показать могу его подарки. Но чтобы по судам таскаться, извини, Николаша. И с какой стати лишаться мне нужных вещей? Нет уж, как ты и чем хочешь прижать ворюгу – дело твое. Меня не впутывай: скажу, что ничего не знаю.

– А я думал, в тебе совесть заговорила, – укорил ее Николай.

– Совесть? – усмехнулась Татьяна. – Ты вначале объясни, что это такое и где ты ее видел?

– Разве мы не в одной школе учились и нам не говорили?

– Когда это было? – перебила Татьяна. – Ну, может, ты по совести живешь, вам, военным, по-другому нельзя. А кто у нас, здесь, в селе и в районе, живет по совести? Тот же суд, думаешь, там не понимают, что твоя жена не виновата? А почему арестовывали, таскают на допросы? То-то. А ты: «Подтвердить на суде».

И он понял. Да и как не понять: уж если само правосудие сошло на кривую дорожку, о какой совести можно говорить! И все-таки верить в то, что всюду вот так – воровство, взяточничество, молчание и непротивление злу, – не хотелось. Есть, есть честные люди, и справедливый закон, и карающий меч, иначе давно наступил бы хаос. И он, Николай, найдет этих честных людей с карающим мечом и разворошит паучье гнездо…

– И на том спасибо, Таня, – поблагодарил Николай. – Я всегда полагал, что сильная любовь присуща только сильным людям.

– Откуда ты знаешь про мою любовь? – засмеялась Татьяна. – Вот приходи как-нибудь вечерком, узнаешь.

– Нет, – вздохнул Николай. – Любовь вредительством не покупают.

9

Николай искал компрометирующие данные против бригадира Манохина, а нашел против самого… судьи.

Однажды вечером к Громадиным зашел дальний родственник из соседнего села: был на базаре в Бутурлиновке, узнал, что к шурину сын на побывку приехал, вот и решил заглянуть. За столом, как бывает в таких случаях, разговор зашел о своих «болячках», и отец Николая поведал двоюродному брату жены о постигшем их несчастье.

Выслушал Алексей Петрович – так звали родственника – «ситуацию», покрутил головой, почмокал губами:

– Н-да, ситуация… хуже не придумаешь. Оно ведь как: хоть и не виноват, а поди докажи им, разбойникам. С богатым не судись, с дураком не рядись… А коль у них зацепка, тут, наверное, и полтыщей не обойдешься. Готовь кругленькую.

– Да ты что, Алексей Петров? За что? И чтобы мы, Громадины, взятку давали?..

– Взятка не взятка, а расходы понесть придется – человека убили.

– Но Наталья-то при чем?! – взъярился отец.

Алексей Петрович не обратил внимания на его эмоции, спокойно возразил:

– Как при чем? Убили по пьяной лавочке? По пьяной. Водочку где взяли? На ворованную пшеничку купили. А кто пшеничку отпустил? То-то. Вот и получается ситуация: крути не крути, а откупную плати. Может, и не тыщу, эт я так, по прикидке, но если хочешь, я провентилирую.

– Ты? – удивился отец. – А ты какое отношение к суду имеешь?

– Имею, – кивнул родственник. – Помнишь, в прошлом годе, по весне, моего Витьку тоже чуть не засудили? Тоже с убийством. – Повернулся к Николаю: – Свадьбу у кума Васьки гуляли. А молодежь, она ныне какая? Надрались до чертиков, плясали, плясали во дворе, а потом – в кулаки. Витьке моему Петька Насонов по роже съездил. Тот в обратную. Петька – за кол. Мой – тоже. С той и другой стороны еще навалились. В общем, как там было, трудно сказать, а Петьку убили. Родители – в суд, и все улики против моего Витьки. Поди докажи, что не он. Я к Петькиным родителям, и так и сяк – ни в какую. Доказываю, зачем же еще одного человека губить, Петьку теперь все равно не вернешь. Ни в какую. Я предлагаю им тыщу. Покрутил Насон носом, говорит: три. «Побойся бога, – говорю, – Трофим. Откуда мне три тыщи взять? И эту тыщу занимать придется». – «А эт, – отвечает, – твое дело. На меньше не согласен». Вот вить, ядрен корень, какая ситуация. Закручинились мы с бабкой – жалко ведь шалопая. Наскребли девятьсот рублей, нету боле, хоть хату продавай. Дай, думаю, схожу к Сан Санычу, судье нашему, как-никак корешались в детстве, может, что присоветует. Пошел. Доложил нашу ситуацию. Смеется Сан Саныч. «Не соглашается на тыщу?» – спрашивает. «Не соглашается», – отвечаю. «Ну и дурак, – говорит Сан Саныч. – Девятьсот, говоришь, набрал? Принеси их сюда, и делу конец». Так я и сделал. Сунулся было Насон снова в суд, а Сан Саныч спрашивает у него: «Ты был на свадьбе?» – «Был», – отвечает. «Почему же за сыном не смотрел, коль он драчун такой? Он затеял драку, кинулся на людей с колом… Да за такое и тебя, старого черта, к суду надо привлекать, что разбойника воспитал». Вот ведь как дело повернул. – И снова к отцу: – Так-то, дорогой шурин. Теперь кумекай, судиться вам или рядиться…

Алексей Петрович открыл такое, отчего у Николая скулы свело от злости: вот почему не арестовывают Манохина! Он давно откупился, а с Натальи надеются выжать «тыщу»…

– Ну и дела! – в негодовании воскликнул отец. – Да как же их земля держит? Их самих надо судить! Я завтра же!..

– Не горячись, – успокоил его Алексей Петрович. – Ничего ты им не сделаешь. Сан Саныч не один.

– Понятно, не один! – пристукнул отец по столу. – Но если все будем молчать, у нас, как в Италии, мафия получится.

«И правда, – подумал Николай. – Здесь, в районе, она уже существует, и надо ехать либо в Москву, либо в Воронеж. Но прежде я должен встретиться с судьей, прощупать его, посмотреть в глаза, каков он, наш, советский мафиози, кто и что его породило и какова его жизненная философия».

– Успокойся, отец, – сказал Николай, вставая из-за стола. – Мы подумаем над вашим предложением, дядя Алексей. И я сам постараюсь встретиться с товарищем, а вернее, с гражданином судьей.

– Ну, ну, – согласно кивнул родственник. – Только гляди, не испорть дела.

– Постараюсь.

10

Наталья и не подозревала, что муж обладает такой силой, которая способна развеять все страхи, сводившие ее с ума; после обыска и ареста ее мучили стыд и унижение, злость и бессилие; решение было одно – повидаться с дочуркой, сказать свекру и свекрови, что она перед Николаем очень виновата, но только не в сговоре с бригадиром, и уйти из этой проклятой жизни навсегда.

Но вот появился Николай, спокойный, рассудительный, добрый и в то же время решительный, умный и смелый; он несколько похудел, а нещадное солнце и пески пустыни сделали его лицо бронзовым; резче обозначились скулы, выгорели до цвета соломы брови, и – удивительно! – это придало чертам приятную выразительность и симпатию, которые раньше Наталья не замечала.

«Муж» – это слово прозвучало для нее по-новому – защитник, самый родной и близкий человек, на которого можно положиться во всем. А Николай ее – особенный муж, благородный, любящий, сильный… И не только потому, что простил ее, сумел забыть боль и обиду, причиненную ею; его не напугали россказни о всесилии местных органов правосудия, на компромисс он не пошел, решил один вступить с ними в бой. И Наталья верила – он не отступится ни при каких обстоятельствах…

Если бы можно было все вытравить из памяти и начать все сначала! Она плотнее прижалась к Николаю, но он не проснулся, почмокал, как ребенок, во сне губами, повернулся на другой бок и вдруг застонал, протяжно, жалостно, будто от нестерпимой боли, лишившей его сил.

Наталья решила было разбудить его, но Николай замолчал, затих, и дыхание стало, как прежде, ровным, спокойным. А ей сделалось страшно: вспомнилась вчерашняя повестка в суд, который должен состояться через неделю, гневное лицо Николая и его угроза: «Дорого заплатят они мне за это представление». Часа два он сочинял письмо Генеральному прокурору СССР, а сегодня решил пойти в Бутурлиновку к самому судье, и хотя Наталья редко видела мужа возбужденным до неистовства – он умел сдерживать эмоции, – она понимала: если выдержки не хватит, Николай может совершить непоправимое…

Утром она попыталась отговорить его:

– Может, не надо, не ходи; выступишь на суде – все равно теперь его не отменят.

– На суде меня никто слушать не станет: свидетелем я не могу быть – твой муж, полномочия общественного обвинителя никто не даст. Да ты не волнуйся, все будет в порядке. Я просто хочу взглянуть в лицо этому гангстеру в судейском кресле и сказать ему пару слов, чтоб хоть по ночам будили его здравые мысли и холодили душу за содеянное.

11

Воображение нарисовало Николаю бандитскую рожу судьи: наглые глаза, узкий, непробиваемый никакими словами лоб, а перед ним оказался маленький, худосочный старичок с лысой головой, на которой, как на облетевшем одуванчике, осталось несколько перышек-волосинок, поднятых хохолком над довольно крупным, иссеченным морщинами лбом. И голос был довольно мягким, приветливым, обезоружившим Николая: он не ответил на приветствие и стоял истуканом, не зная, что делать и как вести себя дальше.

– Присаживайтесь, – пригласил старичок, указывая в кресло у стола напротив, и, когда Николай сел, продолжил все тем же располагающим голосом: – Слушаю вас, товарищ капитан.

– Моя фамилия Громадин, – сказал Николай осипшим голосом и, достав из кармана повестку, положил перед судьей. – Я вот по этому вопросу.

– Я догадался, – мило улыбнулся старичок, не заглядывая в бумажку. – Так что вы хотели сказать по этому вопросу?

– Разве вам не ясно, что жена ни в чем не виновата?

Милая улыбка изменилась в наивную, потом в насмешливую.

– Приятно слышать слова любящего мужа, – после некоторого молчания проговорил старичок. – Это ныне – не частое явление. Хотя, как не порадеть родному человеку? Разрешите в таком случае вам задать вопрос?

– Пожалуйста, – пожал плечами Николай, все еще никак не соберясь с мыслями, разрушенными добрыми словами и отношением этого старичка-колдуна в судейском кресле.

– Надеюсь, вам известно, что на машине, на которой увезли ворованное, – он увидел сверкнувшие негодованием глаза Николая и поправился, – скажем мягче, незаконно полученное зерно, погиб Рогатнев? Погиб из-за того, что напился на вырученные за ворованную, приобретенную незаконно, пшеницу до одурения и то ли вывалился на ходу из кузова, то ли дружки выбросили.

– Но при чем тут жена?! – Колдовской дурман наконец-то начал спадать. – Пшеницу она отпустила по распоряжению бригадира Манохина. Разве трудно это доказать!

– Не горячитесь, молодой человек, – снова мило улыбнулся старичок. – Я понимаю вас, но и вы поймите меня, взгляните на происшедшее глазами правосудия: разворовывается государственное добро. Надо пресечь это? Надо. Вы спрашиваете, трудно ли доказать, что распоряжение дал бригадир? А вы сами порасспрашивайте тех, кто был на току, послушайте, что они вам скажут. Кстати, на Манохина тоже заведено уголовное дело. И будьте уверены, суд разберется, кто прав, кто виноват. – Он полистал бумаги, словно отыскивая оправдательные или обвинительные факты, пробежал по строчкам глазами и посмотрел на Николая с полным сочувствием. – А ваша супруга в данной ситуации вела себя, прямо скажем, не лучшим образом. Грамотный, образованный человек, а не понять, где беззаконие, воровство, – трудно в это поверить, – причмокнул губами. – Да еще убийство произошло. Положение, сами понимаете, хуже губернаторского. Скажите спасибо вашему родственнику Алексею Петровичу.

– А он при чем здесь? – удивился Николай.

Старичок пожевал губами, улыбнулся прямо-таки ангельски:

– Если бы не он, мы, наверное, не беседовали бы вот так. Алексей Петрович хотя и простоватый на вид мужичок, без высшего образования, а ума палата, повидал он на своем веку немало, и дружбой его я дорожу, к советам прислушиваюсь.

Это был явный намек на то, на что уговаривал родственник. И как хитро ввернул: «дружбой его дорожу, к советам прислушиваюсь». Мол, не я прошу взятку, а дядя твой предлагал. И у Николая мгновенно, как в аварийной ситуации, созрел план.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Постараюсь и я воспользоваться советами дяди.

– Еще какие-нибудь будут вопросы? – мило улыбнулся судья.

Вопросы, разумеется, имелись, но Николай прибережет их для другого раза, и задавать их будет, наверное, не он…

– Нет.

– Вот и хорошо.

Они пожали друг другу руки, как добрые приятели.

На улице Николай вздохнул полной грудью, будто очищая легкие от смрадного чада, которым надышался в судейской келье. Вот гнида! Из-за стола не видно, на голове три волосинки остались, а все хапает. Чего ему не хватает и зачем ему деньги? Пьянствует? Не похоже. На молодых девиц тратит? Способен ли он еще на любовь?.. Для детей, внуков копит?.. Вряд ли – такие скопидомы за копейку удавятся…

Итак – к прокурору! Лучшего момента схватить старичка-паучка за лапы не придумаешь… А если прокурор с ним заодно?.. Стоп, Николай Петрович, не торопись. Можно не только испортить дело, а и самому попасть в прескверную ситуацию. Эти подонки на все способны. В ОБХСС? По зубам ли им этот орешек и захотят ли связываться они с судом?.. И от Генерального прокурора ждать быстрого ответа, тем более реагирования, не приходится. Как же быть? Есть же кто-то, кому подотчетен суд и кто может пресечь мздоимство?.. Есть! Партийные органы. Секретарь горкома… Нет, лучше председатель горисполкома, он знает отца, и отец о нем отзывался как о порядочном человеке…

Его принял рыжебровый полноватый мужчина лет сорока, озабоченный чем-то и не очень довольный неурочным визитом, но, узнав, что это сын Громадина, предисполкома подобрел и внимательно выслушал Николая.

– Помощник рассказывал мне об этой истории, – сказал председатель, – но несколько в другой интерпретации, и я не знал, что это ваша жена. – Подумал. – Хорошо, что вы зашли ко мне. Давайте вот как договоримся: вы ступайте домой, успокойте жену и родителей, а я посоветуюсь с компетентными людьми, как поступить лучше и что предпринять. О нашем разговоре ни слова, даже родным.

– Хорошо. Но надо схватить судью с поличным.

– Правильно. А как?

– Я вручу ему деньги с переписанными номерами и…

Председатель грустно усмехнулся:

– Сан Саныч не такой простак, чтобы попасться на голый крючок. От вас он взятку не возьмет.

– От дяди взял же!

– От дяди возьмет… В общем, идите, отдыхайте. Что-нибудь придумаем.

На третий день после визита к судье и председателю горисполкома к Громадиным зашел молодой, симпатичный мужчина, отрекомендовался работником горвоенкомата и попросил Николая проехать в город для переговора по телефону с командиром части.

– Неужели отзывают из отпуска? – всполошилась Наталья.

– Не думаю, – возразил работник военкомата. – Ему прислали бы телеграмму. Скорее всего, по какому-либо служебному вопросу.

В машине он показал Николаю удостоверение следователя областной прокуратуры.

– Я по поводу вашего письма и устного заявления председателю горисполкома, – пояснил Табратов, как значилось в удостоверении. – Вы говорили, что дядя предлагал дать судье взятку. Он согласится сделать это?

– Если узнает, для какой цели, вряд ли – они старые приятели.

– Не будем посвящать его во все детали?

Играть с дядей в прятки, тем более подвести его, Николай не мог.

– А по-другому никак нельзя?

– Можно. Но это наиболее надежный вариант. Да и какой судья друг дяде, если не постеснялся содрать с него последнее? И скольких вот таких доверчивых он «облагодетельствовал»? Какую откупную сумму он предлагал приготовить?

– Тысячу рублей.

Табратов достал из кармана пачку двадцатипятирублевок, упакованную накрест полосками бумаги, сорвал обертку.

– Если уговорите дядю, пусть пойдет к судье и поторгуется о сумме. Объяснит, что вы, молодые люди, любите пожить на широкую ногу и запасов никаких не имели. А чтобы разговор зафиксировать, дайте дяде вот эту хозяйственную сумку, в ней магнитофон. Деньги пусть пообещает в день суда…

Табратов привез Николая к дому дяди и, пожелав успеха, неторопливо выбрался из машины.

– Я подожду вас здесь, в поселке…

Алексей Петрович обрадовался племяннику, а услышав, что он согласился отдать судье тысячу отступных и просит дядю быть посредником, оживился и суетливо стал переодеваться в праздничный наряд.

– Они ить, лихоимцы проклятые, всяк могут повернуть, – говорил он одобрительно. – Вишь, как с Витькой моим повернули. А деньги – навоз, сегодня нет, а завтра, глядишь, воз.

– Неужто и у вас так бывало? – спросил Николай.

– У меня-то? – засмеялся дядя. – Нет. Ни в жисть.

– А скажите, судья настоящий ваш друг?

Алексей Петрович хитро прищурился, подумал:

– Знамо дело, коль балбеса моего пожалел.

– А вас? Говорили, еле наскребли девятьсот рублей.

– Знамо дело. А откель у нас деньги водятся? Пензия – у меня шестьдесят два рубля да у старухи сорок шесть, вот и весь наш капитал.

– А если бы вы оказались на месте судьи, взяли бы с него взятку?

– Бог с тобой, Николаша. Нашел, с кем меня сравнить. Он ить и в детстве такой хапуга был, страсть, как деньги любил, то в шабаи играл, то безделушки продавал.

– Зачем ему теперь-то деньги? Одной ногой в могиле стоит.

– Черт его знает. Можа, в карты играет – дюже он к этому делу пристрастие имел, – можа, еще на што. А скорее всего, от жадности копит.

– Честных людей обирает, – вставил Николай.

– Дык куда ж денешься?

– Как – куда? Неужто все у нас бесчестные? Да и мы с вами не такие уж беспомощные, чтоб за себя не постоять. Перед кем мы спину должны гнуть? Перед этой нечистью? Не стыдно нам? И если вы мне не поможете, знаться с вами перестану. А этому пауку все равно конец пришел, я не отступлюсь.

– Разве я против помочь… Но как?

Николай объяснил, что от него требуется.

– А Витьку моего не засудят апосля?

– При чем тут ваш Витька? Если бы он был виноват, дружок три шкуры содрал бы с вас.

– Знамо дело, – согласился дядя. – А меня за взятку?

– Если вы сами во всем признаетесь и поможете правосудию…

– Ну, коли так…

Все остальное прошло как по сценарию. У судьи дядя пробыл более получаса – долго ждал в приемной – и вышел оттуда довольный, улыбающийся. Вытер платком лицо, протянул Николаю авоську.

– Забирай свою бандуру, дюже тяжелая она. – Поманежил немного племянника, лукаво подмигнул: – Все в порядке, Николаша, торговался долго, не уступил, лихоимец. Говорит, менее тыщи никак нельзя – тому надо дать, другому. Настаивал, чтоб завтра я объяснил, что деньги тебе пришлют не ранее воскресенья.

– Подождет. Заплатим ему сполна. – Николай еле сдерживал закипевшее снова в груди негодование.

12

Как судят, Наталья видела только в кино: большой зал, заполненный людьми, постамент, напоминающий сцену в театре, на котором за длинным столом сидят люди в черных сутанах и колпаках – члены суда, – справа, за загородкой, подсудимый, охраняемый солдатами с винтовками. И ей становилось страшно. Эта картина часто всплывала в воображении, и она отгоняла ее вопросами к мужу. Но чем ближе подъезжали к Бутурлиновке, тем задумчивее и сосредоточеннее становился Николай.

Зал суда располагался на втором этаже небольшого трехэтажного здания. Он был еще закрыт, в коридоре прохаживалось несколько человек.

Минут через десять их впустили в зал, и страх ее окончательно улетучился: да и никакой это не зал, просто большая комната, похожая на школьный класс, где вместо парт стоят стулья. И народу собралось человек пять, не считая свидетелей: два молодых парня да три пожилые женщины.

Но когда в зал ввели Владимира Кузьмича в сопровождении двух милиционеров и посадили за перегородку, ее охватил страх. Сердце тревожно заколотилось, в горле стало сухо и горько, и она незаметно достала из сумочки валидол. Но лекарство не помогло: в ушах зазвенели разнозвучные колокольчики, голова закружилась, и что сказал Николаю подошедший к нему дядя Алексей Петрович, она не расслышала. Ее начало тошнить, перед глазами все поплыло от страшной боли в животе…

Очнулась она на кожаном диване, рядом сидела женщина в белом халате, от нее пахло лекарствами. На стене висел портрет Дзержинского.

– Все в порядке, – сказала кому-то женщина. – Ничего страшного, у нее будет ребенок.

– Спасибо, доктор, – услышала Наталья голос Николая и увидела, как он приближается к ней. Нагнулся и поцеловал.

– Надо было сказать раньше, – пожурил он с легкой укоризной. – И не волнуйся, все в порядке: суд отложен, судью арестовали за взятки.

– Уедем отсюда, – попросила Наталья. – Только поскорее.

– Разумеется. Полежи еще немного, я поймаю такси.

Ей было страшно его отпускать. Тем более что женщина-врач собралась уходить.

– Подожди, я с тобой. – Она попыталась встать, но тело не подчинялось, даже трудно было пошевелить рукой, глаза слипались.

– Я ввела жене успокоительное, – сказала Николаю врач. – Ей неплохо бы поспать, хотя бы с полчасика.

– Уедем отсюда поскорее, – повторила Наталья просьбу заплетающимся языком – ее уже обволакивало туманным покрывалом.

13

Остаток отпуска Николай решил провести в Москве и Ленинграде, поводить жену и дочь по музеям, по выставкам, показать им достопримечательности русских столиц – отвлечь Наталью от пережитого и самому развеять невеселые мысли о служебных неурядицах, преследовавших его последнее время.

В Москве остановились в Центральной гостинице Дома Советской Армии в отдельном номере, хотя и не очень уютном, но тихом. Буфет и столовая на втором этаже. Можно было не ломать голову с питанием. А главное, им никто не мешал, и Наталья стала забывать о недавних невзгодах, даже проявила интерес к нарядам.

Неделя пролетела незаметно.

– А теперь – в Ленинград, смотреть Эрмитаж, – сказал утром Николай. – Попробую достать билеты на «Стрелу», а ты рассчитайся за гостиницу, – попросил он Наталью.

Николай ушел. Наталья накормила Аленку и спустилась вниз к дежурному администратору. У стойки выстроилась очередь, человек двадцать, а ей так не хотелось попусту терять время. Но надо было расплатиться, и она встала за старшим лейтенантом в авиационной форме. Постояла немного и вдруг увидела, как к ним, вернее к ней, направился… Артем, удивленный и обрадованный, как будто расстались они добрыми друзьями. Раскинул в стороны руки для объятий, улыбающийся, довольный. А у нее ноги подкосились от стыда и страха, она хотела уйти, но не смогла сделать и шага.