Текст книги "Штопор"

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Ему с самого начала было ясно, почему местом жительства определен кишлак Шаршариф – не потому, что «он» там родился и вырос, – и почему разрешили свободно добираться туда, предоставив возможность бежать, – его проверяли: дорога, по которой он добирался, тщательно контролировалась отрядами Народной армии, царандоев и шурави. О нем наверняка всюду оповестили, и все его контакты фиксировались, а если бы он попытался бежать, вряд ли дали возможность далеко уйти. И он ждал.

Теперь ждать становилось опасно: органы ХАД, несомненно, ищут кого-то из старожилов кишлака, чтобы окончательно убедиться, Заид ли это и какова его подлинная биография; а что из старожилов никого не осталось, Абдулахаб не был уверен.

Итак, уходить… Куда, как? Дороги перекрыты, в горах настигнут собаки шурави, хорошо натасканные искать по следу. И оставаться с каждым днем все опаснее…

Следующий день он провел в подготовке к побегу: запасся водой, сушеным тутовником, орехами – основной пищей афганцев, которая не обременяет особой тяжестью, но питательна и обладает удивительным свойством восстанавливать силы. А ему требовалось их много – преодолеть труднопроходимый перевал через Шаршу, на котором ему довелось побывать с Баширом лишь однажды, и пройти поболее десяти фарсахов, [18]18
  1 фарсахравен 6–7 км.


[Закрыть]чтобы добраться до кишлака Арсак, где есть надежные люди.

Едва стемнело, он выскользнул из чужой, пропахшей потом и еще какими-то неприятными запахами мазанки.

3

На Центральном аэродроме Николая ждали не только неприятности. Командир полка, заслушав доклад о положении дел в эскадрилье, сказал с сожалением:

– Плохо. Очень плохо. Теряем людей не в бою, а из-за глупости, из-за недисциплинированности. Предупреждал я Пылаева не раз, доигрался… А вы почему так осунулись? Болеете?

– Никак нет, – взбодрился Николай. – К жаре еще не привык.

– А к душманским пулям привык?.. Устал?

– Есть малость.

– Поначалу здесь особенно тяжело. – Помолчал. – Вот какое дело, Николай Петрович. Надо срочно в Тарбоган смотаться: туда – раненых, больных, а оттуда – продовольствие, медикаменты афганцам. И квартиру свою посмотрите: звонил Дехта, ордер выписал. Можете семью вызывать. Глядишь, и мы здесь долго не задержимся. И вот еще что: Сташенков там объявился, с молодой женой, говорят, на развод подал, в ресторанах частенько время проводит. Разберитесь, что там к чему…

Тарбоган. Несколько дней пробыл в нем Николай, рассмотреть как следует не успел, а будто домой вернулся.

Захотелось быстрее увидеть Наталью и Аленку, погулять, побродить с ними по этим тихим и уютным улочкам, порасспрашивать, как они жили без него, порассказать им про горы, про долину, где летают только горные орлы да они, летчики военной авиации.

«Завтра же дам им телеграмму, чтобы выезжали», – решил он.

Он довольно быстро нашел нужный застраивающийся микрорайон, девятиэтажный дом, в котором предстояло жить. Но подъезды были закрыты, и он с большим трудом разыскал одного из строителей, ведающего лифтами; тот объяснил, что комиссия дом пока не приняла, на устранение недостатков уйдет месяца два, не менее, и категорически отказался показывать Николаю квартиру. Пришлось ни с чем удалиться.

«И все-таки Наталью придется вызвать – нельзя Аленку дергать из одной школы в другую. Поживут на частной или даже в гарнизонной холостяцкой гостинице – два месяца потерпят…»

Сташенков жил в другом конце города, и ехать к нему очень не хотелось: лезть в чужую семью – унизительное и неблагодарное занятие. Но ничего не поделаешь, такая уж участь командира – заниматься желательными и нежелательными делами.

Начинало темнеть, а Николаю хотелось попасть еще в театр, на худой конец, посмотреть какое-нибудь кино – забыл, когда последний раз отдыхал по-человечески; поймал такси и назвал адрес.

Он не знал, что скажет своему подчиненному, его жене, если застанет их дома, ни на что он не рассчитывал, какие аргументы будет использовать в защиту семьи, да и надо ли их использовать – все выяснится на месте, – но в том, что Сташенков нуждается в поддержке, он не сомневался. А вот примет ли эту поддержку, Николай уверен не был.

На его звонок дверь сразу же открылась, словно его ждали. Перед Николаем стояла высокая, стройная блондинка в легком мини-платьице, белолицая, большеглазая; губы и брови ярко подведены, от нее веяло дорогими духами.

Женщина несколько растерялась, видимо, ждала другого, и Николаю ничего не оставалось, как спросить, здесь ли живет Сташенков Михаил Иванович.

– Здесь, – неуверенно ответила женщина. – Но его сейчас дома нет, и не знаю, когда будет. – Она хотела еще что-то сказать, но раздумала.

– А вы его жена? – задал Николай второй вопрос.

– Да, – смутилась женщина. И спохватилась. – Да вы проходите, пожалуйста. А то стоим в дверях.

Николай вошел в небольшую прихожую. Женщина прошла вперед, включила в комнате свет.

– А вы, видимо, товарищ Михаила? – спросила приятным мягким голосом. – Проходите сюда, присаживайтесь, – указала на диван.

Комната небольшая, но уютная, обставленная скромно и со вкусом: шифоньер, сервант, круглый стол и диван; на полу недорогой ковер. Чисто и по-домашнему удобно, располагающе…

– Командир, – поправил ее Николай. И представился: – Майор Громадин Николай Петрович, командир эскадрильи.

– Михаил что-то говорил о вас. – Она протянула Николаю руку. – Лилита Айворовна. Зовите просто Лилита. – Она села на диван, приглашая и Николая. Он опустился рядом.

– А вы не подскажете, где мне найти Михаила Ивановича?

Лилита пожала плечами:

– Он иногда заходит – вещи его здесь, но дома не ночует. – И, помолчав, добавила: – Мы подали на развод.

– Так быстро? По-моему, вы недавно поженились?

– Девять месяцев назад. Да разве дело в сроке?..

– А в чем?

Лилита погрустнела, задумалась.

– Разочаровались в своем избраннике? – помог ей Николай.

Она отрицательно покачала головой:

– Наоборот. Михаил мне нравится еще больше: и умный, и сильный, и волевой, хотя… – Она снова задумалась. – В чем-то мы не понимаем друг друга, и, видимо, больше виновата я. Правда… вот скажите, как вы понимаете слово «жизнь», что под этим подразумеваете?

Николай не ожидал такого вопроса и никогда над этим не задумывался: жизнь есть жизнь, и над чем тут ломать голову?

– Жизнь – это прежде всего труд, работа, – ответил неуверенно. – Семья, друзья…

– Правильно, – согласилась Лилита и повторила: – Труд, то есть работа, семья, друзья. Когда я училась, это все у меня было, и вопроса не возникало, что такое жизнь. Но вот я вышла замуж. Приехала сюда. Мы неделю были вместе, и какая это была неделя – лучшие дни моей жизни! Потом Михаил улетел на другой аэродром. Я еще не работала, ни друзей, ни семьи. Зной, одиночество, тоска. Что было делать? Михаил прилетел на выходные и предложил уехать на самый знойный сезон к его матери. Наверное, лучшего выхода и не было. Я поехала. – Она снова помолчала, засомневавшись, видимо, правильно ли делает, рассказывая сокровенное незнакомому человеку. – Вы курите?

– Нет.

– А я с вашего позволения закурю.

Она встала, взяла с серванта сигареты и спички. Закурила и вернулась к нему. Он наблюдал, как она затягивается, как медленно выпускает дым, по-детски оттопыривая губы; она и в самом деле выглядела незрелой девчушкой, несмотря на высокий рост и сформировавшиеся груди: в больших серых глазах наивность и доверчивость, щеки пылают румянцем – она явно стесняется его, но старается выглядеть вполне взрослым, самостоятельным человеком. Затянулась несколько раз и продолжила:

– Вы жили когда-нибудь с близким, но глубоко несимпатичным вам человеком – и по взглядам, и по поступкам, и по мыслям?

– Нет.

– А мне довелось. Нет, я ничего не могу сказать плохого о матери Михаила, она вполне нормальная и, возможно, даже добрая женщина. Но при ней я чувствовала себя кроликом перед удавом, она давила меня своим присутствием, и я испытывала ужасное состояние, не знала, куда деваться. А потом познакомилась с одной девушкой, очень интересным и поначалу непонятным для меня человеком. У нее был круг своих друзей, ее единомышленников, тоже новых для меня людей, интригующих сперва своими взглядами, можно даже сказать, своей философией. У меня к ним было простое любопытство, хотелось понять, что хорошего они нашли в той жизни, которую считали единственно правильной в сложившейся обстановке.

– И что же это за жизнь? – поинтересовался Николай.

– Сейчас расскажу. Итак, меня заинтриговала их жизнь, вернее, их мировоззрение, философия жизни. А заключается она примерно вот в такой формулировке: современное общество несовершенно, люди подразделяются на пять категорий – челядь, угодники, выжиги, авгуры и калифы – от первоначальных букв слово «чувак». Их девиз: «Жизнь – не труд, жизнь – наслаждение. Бери от жизни все, что можно, бери хоть каплю – все равно. Ведь жизнь на жизнь не перемножить, а дважды жить не суждено».

«Она совсем еще ребенок, – снова подумал он, – и неудивительно, что столько мякины у нее в голове: все годы – в школе, в институте – она только и слушала о превосходстве нашего строя, о высокой морали, нравственности, и вдруг на нее обрушивается совсем иная информация, раскрывающая совсем другую сторону действительности, и разве она, с ее жизненным опытом, могла разобраться в такой сложной ситуации? А он напал на нее…»

– Кому из вас принадлежит идея развода?

– Разумеется, не мне, – ответила Лилита. – Я пыталась объяснить Михаилу, но он и слушать не хочет. Еще там, во Львове, когда застал меня у друзей на вечеринке, предложил убираться из квартиры матери. Вот я и приехала сюда. Рассчитывала, устроюсь на работу, а там, возможно, все образуется. Домой, в Ригу, просто появиться не могла: что скажут родители, как в глаза буду смотреть подругам, которые не очень-то одобряли мой брак? «За русского выходишь? Что тебе, наших парней не хватает?» Я не послушалась… А как с «чуваками», теми, кто придумал такую классификацию, спорила, доказывала, что никакой кастовой круговой поруки при поступлении на работу не существует, что все это выдумали те, кто не хочет работать… А когда сунулась здесь то в одно место, то в другое, а у меня спрашивают: «Вы кто по национальности? Латышка? Нет, взять не можем, вы таджикского языка не знаете, не справитесь с документацией», тогда поняла: нет, не так уж и наивны «чуваки» и не так уж и не правы в своих суждениях о наших житейских проблемах.

– И все-таки, еще раз простите меня за категоричность, на мой взгляд, дружба с «чуваками» мало вас чем обогатила, – откровенно высказался Николай. – С трудоустройством здесь действительно трудно, и не только из-за того, что вы не знаете таджикский язык, хотя причина довольно весома, а и из-за того, что городок маленький, перенаселен людьми своей национальности.

– Возможно, и так, – без особой уверенности согласилась Лилита. – И какой же выход из этого положения?

– Думаю, что выход найдем, – пообещал Николай. – Прежде всего поговорю с Михаилом.

Лилита отрицательно покачала головой:

– Вы хотите силой заставить его жить со мной?

– Ну что вы. Я знаю – Михаил вас любит, и постараюсь объяснить ему.

– Не надо, – твердо сказала Лилита. – Он не верит мне. И чтобы всю жизнь подозревал, упрекал, упаси бог…

– Тогда разрешите помочь вам с устройством на работу. Возможно, у нас в части что-то есть или в батальоне аэродромного обслуживания.

– Спасибо, – поблагодарила Лилита. – Но это тоже неприемлемо: работать рядом с бросившим тебя мужем, сами понимаете, что значит.

Об этом он не подумал. И Михаилу будет не очень приятно. Действительно, положение незавидное. А очень хотелось ей помочь.

– Что-нибудь придумаем. Поищем другие учреждения, где таджикский язык не требуется. У вас какая профессия?

– Инженер-экономист. Но я согласна на любую работу, которая сможет прокормить меня.

– Хорошо. – Николай встал, собираясь уйти. – Рад был с вами познакомиться.

В прихожей что-то стукнуло, и в комнату вошел Михаил – они так увлеклись разговором, что не слышали, когда он открыл дверь.

– Миша?! – удивилась Лилита и встала ему навстречу.

– Садись, – требовательно сказал Николай. – Поговорим по-мужски.

Михаил тяжело опустился на стул. Он был выпивши, глаза нервно поблескивали, но, вопреки характеру и привычкам, чувствовалось, что смущен.

– Надеюсь, она все рассказала о себе? – спросил после небольшой паузы у Николая. – И мне не придется опровергать на партийном бюро обвинения, что скандалист, выпивоха и бросил молодую жену?

– О чем ты, Миша? – вступилась за Николая Лилита.

– Я думаю, что вы еще сами не разобрались, кто из вас прав, кто виноват, чтобы обсуждать этот вопрос на партийном бюро, – ответил Николай, вставая. – А зашел я по долгу службы и как товарищ: услышал, что приехал с женой, решил познакомиться. И рад за тебя – нам, летчикам, не всем выпадает счастье брать в жены таких обаятельных женщин.

– Рад, а советовал уехать, – подколол Михаил. – И помнится, кто-то поучал меня с подчиненными разговаривать на «вы».

– Мы же не на службе. А советовал уехать – правильно, следовало проучить: знай, к кому ревновать, не унижай жену. Ты же военный летчик, офицер…

– И коммунист, не забудь, – вставил с усмешкой Михаил. – Забыл о партийном долге, о своем моральном облике; позорю коллектив и все наши славные Вооруженные силы…

– Зря ты юродствуешь, Михаил, – сказал Николай с укоризной и сожалением. – Вот ты кичишься, что ты талантливый летчик. Но талант, говорят, от бога; талант быть Человеком – от самого себя, это для людей важнее. – Николай вышел из-за стола и направился к выходу.

Утром Николай разыскал «главного начальника гарнизона» капитана Дехту и, объяснив ситуацию с квартирой, попросил разрешения пожить семье в его гостиничной комнатенке до сдачи дома.

– …Не хочется дергать дочку из одной школы в другую, когда учеба начнется.

– Пожить-то не проблема. Но без вас им тоже покажется здесь не сладко. Там как-никак Россия, стены кажутся родными.

– Там у них тоже своих стен нет, живут на частной квартире. Потому и спешу забрать. Об Афганистане они пока не знают, и я прошу вас встретить их, помочь устроиться. Объясните, что я в командировке.

– Это само собой, товарищ майор. Можете не беспокоиться: и встретим, и устроим, – согласился Дехта.

На стоянке уже шла загрузка мешков с мукой, коробок с макаронами, медикаментами, тюков с одеждой. Руководил старший лейтенант Мезенцев, а прапорщик Савочка стоял рядом с лукавой улыбкой на лице и донимал своего непосредственного начальника каверзными вопросами.

Подошел, поздоровался. Поинтересовался, как дома.

– А что ночью увидишь, – отозвался Савочка, не меняя своего веселого тона. – Семен Митрофанович жену свою спросонья за душмана принял. Так заорал, что весь дом на ноги поднял.

– Вот трепач, – беззлобно усмехнулся Мезенцев. – Ему б не механиком работать!..

– А что, могем, – сделал серьезную мину Савочка. – Только званьице повыше б да окладик посолиднее.

– Карьерист ты, Савочка. Тридцати нету, а уже – прапорщик, по две звезды на погонах, третью выпрашиваешь.

– Ошибаешься, Семен Митрофанович, не выпрашиваю, к слову пришлось. Давно заслужил. А вот скромность мешает…

– Штурман не приходил? – прервал их пикировку вопросом Николай.

– В штаб за картами пошел, – ответил Мезенцев.

– А майор Сташенков?

– Сташенкова не видели. Он тоже полетит?

– Посмотрим. – Николай забрался в кабину, сел в кресло и, подложив планшет, стал писать письмо Наталье. Пусть приезжают, перебьются несколько дней в его комнатенке. Предупредил, что встретить, возможно, не удастся (не станет же он отпрашиваться в Тарбоган после того, как побывал здесь). Для Натальи такое не в новинку – в Кызыл-Буруне он тоже частенько бывал в командировках. А если что с ним случится?.. Правда, последнее время активность мятежников заметно спала, но чем это объяснить, уборочной страдой или предстоящим выводом первых советских полков, трудно сказать. Бабрак Кармаль пытается примирить оппозицию, созывает джурги, призывает моджахедов сменить автомат на мотыгу, но соседи со стороны Пакистана и Ирана делают все, чтобы посильнее разжечь огонь междоусобной войны: греют руки на продаже оружия, решают свои политические и экономические задачи.

Николай дописал письмо, запечатал конверт. Вылезая из кабины, увидел шагающих от штаба к вертолету офицеров – экипаж Сташенкова во главе с командиром.

Сташенков доложил как ни в чем не бывало:

– Товарищ майор, экипаж вернулся из отпуска без замечаний. Разрешите приступить к выполнению своих обязанностей?

– Разве у вас кончился отпуск?

– Два дня осталось. Потом догуляем. И Дехта просил: надо друзьям продуктишек подбросить.

Глаза у Сташенкова были красноватыми. Но держался он браво.

– Как себя чувствуете? – Николай посмотрел ему прямо в глаза. Сташенков выдержал взгляд.

– Превосходно чувствую. У врача был. Какие еще будут вопросы?

Сташенков начинал заводиться. Обострять отношения было не время и не место. Николай ответил как можно спокойнее:

– Вопросов нет. Готовьтесь. Через полчаса я с вами слетаю.

– А может, обойдемся без проверки? – В голосе зама звучала обида.

– Не обойдемся, – отрезал Николай…

Перерыв в летной работе на Сташенкове не сказался: он пилотировал так, словно вчера летал на задание. Николай расписался в летной книжке о допуске и пошел на свой вертолет.

Еще через полчаса взлетели и взяли курс на юг. День, как и предыдущие, был безоблачным, душным.

Вот и чужая земля. Даже горы казались другими – суровыми, неприветливыми, а из черных бездонных расщелин веяло смрадом.

На душе у Николая заныло, и так потянуло обратно, словно он улетал из родного края навсегда.

– Домой что-то захотелось, – дурашливо заблажил Савочка. – Может, повернем, командир?

«Значит, не один я тоскую по Родине, – подумал Николай. – Не один раскисаю. Да и есть ли где милее край?..»

– Семен Митрофанович, твой непосредственный начальник, не соглашается, – шуткой ответил Николай. – Говорит, в Шопше его ждет не дождется черноглазая пуштунка.

– Он у нас такой, – поддержал шутку Савочка. – Дюже до женского полу охочий. Дома троих настругал, теперь на сторону смотрит.

– А тебе завидно? – отозвался Мезенцев. – Бракодел несчастный. Одну смастерил, и ту девчонку.

– Хватит о любви, донжуаны, внимательнее следите за землей, – напомнил Николай.

Вертолеты прошли над перевалом и со снижением устремились к узенькой безымянной речушке, ведущей прямо в Шопшу. Левее речушки, километрах в двух, пролегала шоссейная дорога, соединяющая Файзабад с основной магистралью. Там курсировали наши самолеты и вертолеты, охраняя движущиеся по ней автоколонны. Николай предпочел держаться от трассы подальше, чтобы не мешать крылатым патрульным и избежать засад душманов.

И выбор оказался верным: до самой Шопшы по ним не сделали ни одного выстрела.

В кишлаке их уже ждали: на ровной площадке за дувалом собралось человек сто – женщины, старики, дети. У дувала стояли две машины с десантниками и бронетранспортер. Пятеро царандоев ходили около толпы и прогоняли с площадки вездесущих мальчишек.

Николай и Сташенков приземлили вертолеты. Не успели остановиться лопасти, как толпа окружила машины. Солдаты еле сдерживали людей. Наконец их удалось оттеснить, чтобы заняться выгрузкой. К Николаю подошел немолодой худощавый мужчина в чалме и полосатом халате, что-то стал говорить. От толпы отделился царандой и перевел на довольно сносный русский:

– Староста кишлака Зафар благодарит вас от имени дехкан за помощь и желает благополучных полетов.

– Спасибо, – сказал Николай и пожал старосте руку.

Тот заговорил снова.

– Староста предлагает помощь, – пояснил царандой.

– Хорошо, – согласился Николай. – Наши солдаты будут выносить из отсека, а дехкане укладывать мешки и коробки вон там, в стороне.

Мезенцев и Савочка расставили десантников цепочкой у вертолетов. К ним присоединились дехкане. Мальчишки лет десяти-двенадцати тоже лезли в помощники, но их отгоняли.

Не успел Савочка выйти из вертолета, как Николай был уже в кольце мальчишек и девчонок. Неожиданно среди них появилась симпатичная молодая женщина с большими черными глазами и сердито прикрикнула на них. Пацаны разбежались.

– Зря вы, – укорил Николай женщину. – Они голодны.

Женщина чуть прищурила свои большущие глаза, гордо вскинула голову и, круто повернувшись, ушла, не удостоив его словом.

«Она совсем не похожа на соотечественниц, – отметил Николай. – И одета опрятнее, можно даже сказать, модно – в легкой кремовой блузке, узкой серой юбке с большим разрезом сбоку, непокрытая – густые черные волосы спадали на плечи, в ушах красивые серьги. И вид не как у других, не отягченный заботами, а независимый, гордый, вызывающий».

Женщина вошла в толпу, остановилась и обернулась. Николай обратил внимание, что присутствующие тоже следили за ней с любопытством, будто видели впервые. Кто она и почему вмешалась, в общем-то, несвойственное женщинам дело: в присутствии мужчин здесь не принято командовать даже ребятишками?

Симпатичная незнакомка заметила, что за нею наблюдают, и углубилась в толпу.

Разгрузка подходила к концу, лица дехкан светлели, в толпе нарастало оживление. Пацанов уже трудно было удержать, и они то носились вокруг, то, юркнув под вертолеты, трогали руками стойки колес, створки люка, обшивку. Николай поискал глазами женщину в кремовой блузке – чем-то она заинтересовала его – и, не найдя, собрался лезть в кабину, когда увидел мальчугана.

Пацан покрутился у вертолета Николая и перешел к группе Сташенкова. Он прополз под хвостом, приблизился к подвесному баку и что-то прилепил снизу.

И бегом в толпу.

Николай бросился к вертолету Сташенкова. Нагнулся и оторвал от бака магнитную прицепку – металлическую коробку с часовым механизмом.

К Николаю подбежал царандой, выполнявший роль переводчика. Поцокал языком и выругался по-своему. Пояснил:

– Душманы, покарай их Аллах.

– Очень уж юные душманы, – грустно усмехнулся Николай.

– Мы его поймаем и накажем.

Подошел староста с капитаном ХАД. Капитан сказал что-то царандою, и тот устремился в толпу. Пацанов от вертолета словно ветром сдуло. Николай отдал мину капитану.

– А ты спрашивал, какой навар мы будем иметь, – услышал Николай ироничный голос Савочки. – Мы им пироги и пышки, а они нам мины да шишки.

– Как волка ни корми, он все равно в лес глядит, – констатировал Мезенцев.

«Да, – подумал Николай, – что бы мы для них ни делали, все равно они будут считать нас оккупантами. И попробуй переубеди их».

Минут через пять царандой притащил за руку упирающегося, в слезах, «диверсанта».

– Вот он, – и встряхнул перед Николаем пацана. – Что прикажете с ним сделать?

– Задавить, как клопа вонючего, – подошел Сташенков. – Его от голода спасают, а он – мины…

Сквозь толпу к ним снова пробилась женщина в кремовой блузке. Остановилась, горя глазами, как у разъяренной волчицы, готовой кинуться на тех, кто забрал ее волчонка.

– Ваш? – спросил Николай.

Женщина вздрогнула, мотнула головой и что-то сказала.

– Говорит, нет, – перевел царандой. – Но требует отпустить, он, мол, ничего еще не понимает.

– В десять лет не понимает, что такое мина и что такое жизнь и смерть? – И обратился к мальчишке: – Кто дал тебе эту «игрушку»? И за что ты хотел убить меня? Разве я чем-то тебя обидел?

Царандой заговорил с пацаном, и тот снова захныкал. Потом сквозь слезы рассказал: его заставил моджахед. Обещал много афгани. А если не сделает, то убьет его мать, братьев и сестер.

– Где у него отец?

– Погиб в восемьдесят втором.

«Вот и ответ, почему они нам „мины да шишки“, – мысленно возразил Николай Савочке. – Их заставляют. Даже малышей не щадят. И тут ничего не поделаешь».

– Отпустите его, – сказал Николай царандою. Тот непонимающе уставился на майора.

– Его надо расстрелять.

– Отпустите, – повторил Николай и помог освободить руку мальчика.

4

Когда Абдулахаб вернулся из недельного отпуска, разрешенного Масудом – чтобы нашел жену, и сообщил, что ее нигде не обнаружил, сардар не поверил – видно было по испытующему взгляду, которым он пронзал сарбаза, – но сочувственно кивнул и обнадеживающе пообещал: «Еще найдешь, никуда жена не запропастится. И оценишь мою благосклонность: я разрешил ей уйти, подвергая отряд опасности – слишком много знала она». «Земфира не из тех, кто продает единоверцев», – возразил Абдулахаб. «Кто знает, – усомнился Масуд. – Будем надеяться. Во всяком случае, женщина не должна стоять между сарбазами, когда решается судьба родины». – «Так, мой господин», – согласился Абдулахаб.

Но Масуд и этому не поверил, приставил тайных соглядатаев, которые днем и ночью не спускают с него глаз. Знает кошка, чье мясо съела, как говорят русские, боится мести. И как ни оберегается, Абдулахаб дождется своего часа, расплатится за поруганную честь жены…

Земфиру он разыскал на второй день – у них заранее была договоренность, в каком кишлаке осесть на случай потери друг друга, – и пожалел, что сразу не заглянул в Шаршариф, считал, что жена в отряде. Моджахеддины же на его вопрос пожимали плечами: спроси у сардара; Масуд ответил, что жена его пропитана духом шурави, своенравная и непочтительная, подавала плохой пример не только женщинам, но и моджахеддинам, потому он не стал держать ее в отряде, разрешил уйти на все четыре стороны.

– Знаю, что ты ее любишь, и в знак нашей дружбы не покарал ее, хотя она заслуживала того, – говорил он потом не раз. – Нам, слугам Аллаха, нужны другие жены, и ты еще найдешь усладу у настоящей мусульманки…

После первого же набега, когда было расстреляно двадцать семь представителей и активистов народной власти, в доме начальника царандоя Масуд со своими телохранителями застал жену слуги закона, женщину лет тридцати, и дочь лет двенадцати. Забрав все вещи, Масуд дал знак телохранителям выйти.

– Останься, Абдулахаб, – остановил казначея. И кивнул на девочку: – Она твоя. А я с мамашей разговеюсь…

Он хотел девочкой откупиться от мести. Абдулахаб принял подарок господина, но слишком это была дешевая плата за надругательство над женой – мало того, что сам насильно держал ее в наложницах, так в завершение, устав от ее сопротивлений и открытых оскорблений, отдал на ночь самому страшному и жестокому телохранителю – Азизу.

Такое не прощают.

Масуд, несмотря на то что оставил Абдулахаба в прежней должности казначея, обласкивал и доверял многие тайны, держал с ним ухо востро и не раз подвергал проверке: посылал в Пакистан к Себгатулле Моджаддеди с истязателем жены Азизом, в другие отряды, как связников и координаторов боевых действий. Предоставлял отличные возможности свести с ним счеты, если задумана месть. Но Абдулахаб не так глуп, чтобы клюнуть на столь дешевую приманку. С Азизом у него будут другие возможности расквитаться, а вот с Масудом, главным обидчиком, нелегко найти подходящий момент и условия, чтобы остаться в живых самому: сардар наверняка предусмотрел разные варианты, в том числе и тот, который задумал Абдулахаб – уйти с Земфирой за кордон, – не случайно Масуд выставлял Абдулахаба на показ своим соратникам – в случае чего, они из-под земли его достанут.

Да, Масуд не Башир: предусмотрителен, коварен, хитер, и все-таки, как говорят русские, на всякого мудреца довольно простоты. Не зря Абдулахаб учился в Ташкенте, не зря во время каникул лазил по горам с геологоразведчиками: хорошую идею родили те походы – уйти через Дарвазский хребет; трудно будет, места там почти непроходимые, но они с Земфирой постараются. Спрячут золотишко и драгоценности где-нибудь по ту сторону у подножия, а года через два, когда все успокоится и шурави признают их своими – русские доверчивы и примут их, в этом он не сомневался, – можно будет извлечь сокровища…

Двухмесячное пребывание в отряде, строгое повиновение и исполнительность сделали свое дело: Масуд успокоился, доволен им и постоянно держит при себе как переводчика. В конце сентября отряд провел три нападения на советские заслоны – один на перевале и два у дороги. Во всех трех случаях удалось захватить пленных. Масуд не церемонился с ними, и главным методом допроса были пытки, которые с удивительным изобретательством и изощренностью вел Азиз, этот гиббонообразный ублюдок, одним своим видом заставляющий трепетать людей. Худой и сутулый, с крючковатым носом, похожим больше на клюв хищной птицы, с длинными руками и тонкими пальцами, он, как гриф-стервятник, терзал свою добычу, упиваясь муками жертвы: сажал обнаженного пленника на стул, привязывал руки к спинке и двумя пальцами-клешнями правой руки начинал давить на самые болевые места, доводя человека до исступления. Пальцы у него были сухие и сильные: он протыкал ими тело, как гвоздем, вырывал из груди соски, отрывал уши, выдавливал глаза, раздирал рот…

Нет, наверное, страшнее и болезненнее мук, чем муки от пыток, и редко кто выдерживал их, чтобы не выдать тайны.

Из допросов Масуд выяснил: 1 октября шурави начнут выводить свои полки из Афганистана, о чем Советское правительство заявило по радио еще раньше. А 27 сентября из Пакистана в отряд прибыл полномочный представитель Себгатуллы Моджаддеди и передал приказ выдвинуться отряду к дороге, по которой намечено движение полка, и совместно с другими отрядами моджахеддинов не дать уйти ни одному неверному на свою землю.

Масуд построил отряд.

– Да сбудется воля Аллаха всемилостивого, милосердного! Да ниспошлет он смерть и проклятие кафирам! Страна наша, земля и люди стонут от насилия и осквернения нашей веры, попрания нашей свободы и надругательства над нашими обычаями. Небо и горы, солнце и звезды взывают к мести. Те, кто пролил нашу кровь, не могут, не должны уйти с нашей земли безнаказанно. И мы должны сделать все, чтоб их кровью смыть позор и унижение. Время мести настало! За оружие, мои верные моджахеддины!..

Они шли ночами малохожеными горными тропами и, соединившись с тремя такими же отрядами, вышли к 1 октября в намеченный район к большой дороге, соединяющей Афганистан с Советским Союзом. Два отряда заняли кишлаки, Масуд со своими моджахеддинами оседлал высотку, откуда далеко просматривалось все вокруг.

Еще два года назад на этой дороге ежедневно грохотали взрывы, взлетали на воздух подрывавшиеся на минах бензовозы, грузовики, бронетранспортеры и всякая другая техника; в удобных местах колонны поджидала засада, и небо затягивало смрадом пожаров. Теперь стало труднее: дорогу охраняют сарбазы Народной армии, советские солдаты; почти все тропы, ведущие к ней из-за горы, перекрыты; над горами и дорогой постоянно курсируют самолеты и вертолеты, от зоркого глаза которых трудно укрыться. И все-таки на этот раз им удалось пройти почти сто километров без единого выстрела: у них были опытные караванбаши, [19]19
  Караванбаши– проводники каравана.


[Закрыть]надежные осведомители, которые предупреждали о малейшей опасности. Да, у Масуда и его соратников информация была поставлена на высшем уровне: в каждом кишлаке имелся осведомитель, и оплачивал их услуги сардар щедро…