Текст книги "Штопор"

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Но вот Земфира распрямилась, шагнула туда, где лежал муж. Взяла у него автомат и направилась к Николаю.

Рокот вертолетов приближался.

3

Наталье снился длинный, тягостный сон, будто она с Николаем и Аленкой в Афганистане, в горах, и бегут они от преследующих их душманов. Ей очень тяжело и страшно: душманы настигают их, стреляют позади, а ноги непослушны, будто опутаны веревками. Вдруг Николай куда-то исчез – то ли сорвался в ущелье, то ли его схватили душманы. Она стала звать его: «Коля! Коля!» – и проснулась в холодном поту.

«Страшный, неприятный сон», – подумала она, и, хотя в сновидения не верила, тревога охватила ее: неужели что-то с Николаем? И как она себя ни успокаивала, заснуть больше не могла.

Она встала, включила лампу. Четвертый час. В квартире тихо и… – такого раньше она не испытывала – жутко. Снова подумала о Николае: где он, что с ним?

Беспокойство усиливалось, тяжелые мысли все неотвязнее обуревали ее, и, чтобы отогнать их, она взяла томик Зощенко. Но смешившие ранее рассказы показались легковесными и надуманными. Томик Василя Быкова, любимого писателя, тоже отложила – о войне читать не хотелось.

Неужели не все еще беды миновали ее? Столько она пережила, перетерпела. И как только у нее хватило сил, духу? И казалось, судьба смилостивилась – мучения сменились радостными, счастливыми днями: она полюбила Николая так, как и предположить не могла; он стал дороже отца и матери… А счастье оказалось немилосердно быстротечным: учеба в академии пролетела как один день, встреча здесь, в Тарбогане, и вовсе промелькнула сладким сном.

«Тебе ли жаловаться на судьбу? – сказала как-то ей жена Мальцева, когда Наталья посетовала на скучную жизнь в Кызыл-Буруне, на постоянную служебную занятость мужа. – Николай у тебя умница и душка, любит тебя; Аленка – здоровая, крепкая девочка. Чего тебе еще не хватает?»

«Человеку, наверное, всегда чего-то не хватает, – подумала теперь Наталья. – Три года были вместе – мало. К себе Николай забрал – снова нехорошо: быстро улетел. Избаловалась ты, подружка, – упрекнула она себя, – вот тебе всякие дурные мысли и лезут в голову».

Она успокоилась, сложила в стопку книги, выключила настольную лампу – уже начинало светать. Голова была тяжелая – не выспалась, – и Наталья юркнула под одеяло. «У меня все прекрасно, – сказала себе, как при аутотренинге, – замечательный муж и послушная дочурка. Живу в уютном городе, в благоустроенной квартире. Муж – летчик, я – медсестра; вот немного обживусь и пойду работать. А чего еще? Разве только птичьего молока нет. И то можно купить в магазине… Все хорошо, и все будет еще лучше…»

Мысли стали обрываться, туманиться. И вдруг – пулеметная очередь прямо в дверь. Пули свистят со звоном, не давая ей подняться и убежать.

– Мамочка, мамочка! – закричала откуда-то Аленка. – Там звонят.

Наталья с трудом проснулась и услышала, как надрывается звонок в прихожей.

– Минутку, сейчас открою, – отозвалась она, торопливо надевая халат.

Прошлепала к двери, протирая глаза ладонью. Щелкнула ключом. В дверях стоял капитан Марусин, штурман Сташенкова, с которым Николай познакомил в день приезда.

– Здравствуйте, Наталья Николаевна, – виновато произнес капитан. – Простите, что потревожил вас.

– Что-нибудь с Колей?! – вырвалось у нее.

– Ничего страшного, – стал успокаивать Марусин. – Легкое ранение. Николая отправили в госпиталь, в Ташкент. Если хотите к нему, через два часа туда летит наш самолет.

– Да, да, я сейчас. – Наталья кинулась в комнату, сама не зная зачем. Слезы заливали глаза.

4

Небо было черным, исполосованным непонятными серо-белыми и желтыми следами – то ли перистыми облаками, как называли их метеорологи, предвестниками теплого фронта, то ли трассами снарядов крупнокалиберных пулеметов, а возможно, и «Стингеров», – все это стремительно проносилось мимо, снизу вверх; ветер звенел в ушах, сдавливал все тело, особенно правую сторону, и Николай никак не мог дотянуться до вытяжного кольца парашюта.

Скорость возрастала, до земли оставалось не так уж много, и если он в ближайшие секунды не раскроет парашют – конец.

Он сделал еще попытку. Ему было очень тяжело и больно, но Николай все-таки дотянулся до кольца и дернул. Его привычно тряхнуло, правда, значительно слабее, как при тренировочных прыжках с парашютом. «Неужели лопнул купол? – предположил он. – Или купол перехлестнуло стропами?» Больно и тяжело было пошевелить головой, что-то мешало – ну конечно же ЗШ – защитный шлем. Николай сдвинул его левой рукой, посмотрел вверх; ни купола, ни строп не увидел. А вот трассы – да, это были трассы крупнокалиберных снарядов, и они проносились все ближе. И ему от них не уйти. Зря он поспешил раскрыть парашют, теперь душманам легче целиться.

Только так он подумал, как пуля впилась в плечо. Боль причинила, правда, небольшую – так, комариный укус, – но он-то понимал – эта рана смертельна, у него же гемофилия, плохая свертываемость крови…

Небо посветлело, трассы исчезли. И… он уже не падал, а лежал где-то в очень удобном и тихом месте под белым пологом, на мягкой постели. Нет, это не полог, а потолок… стены, кровати рядом. На них люди…

– Вот и отлично, – склонился над ним пожилой мужчина в очках, в белом колпаке и белом халате. – Как себя чувствуем, герой?

Слово «герой» Николаю не понравилось, и тон игриво-взбадривающий, каким утешают мальчишек; он-то понимает, в каком положении находится, и сладкие пилюли не помогут. Хотел ответить: «Вы же сами сказали – отлично», но это оказалось не под силу, и он лишь выдавил:

– Прекрасно, доктор.

Но доктор иронию не понял, отечески задержал руку на плече.

– Вот и чудесно! Потерпи еще немного, герой. Потерпи. Теперь все страхи позади.

– Он много потерял крови, Евгений Петрович, дважды терял сознание, – сказала стоявшая по другую сторону кровати девушка с красным крестиком на белой косынке. – Его надо срочно на операцию.

– Занимайся своим делом, Татьяна, и не паникуй, – недовольно посоветовал девушке доктор. – Ты же видишь, мы не бездельничаем. Закончим с тяжелыми, возьмем и его.

– Он много потерял крови, – стояла на своем медицинская сестра.

– Это не самое страшное. Тем более к нему жена прилетела. Как считаешь, заставить ее ждать, пока мы операцию сделаем, или сейчас свидание разрешить?

«Наталья! – удивился и обрадовался Николай. – Как она узнала и как могла так быстро оказаться здесь? И с кем оставила Аленку?» – Он глянул на свою бледную и исхудавшую за одну ночь руку. Не хотелось, чтобы Наталья видела его слабым и беспомощным, а губы невольно прошептали:

– Пропустите ее…

Наталья… Наташа… Милая, дорогая жена! Черные глаза, несмотря на застилающие их слезы, излучают необычный свет и тепло; а на бледном лице следы бессонницы и переживаний. Значит, любит… Значит, и его муки не напрасны – испытание ревностью и знойным солнцем Кызыл-Буруна, немилосердными горами Памира и беспощадным огнем душманских снарядов; возможно, и эта боль легкой, но, как он понял со слов медицинской сестры, опасной раны – за любовь?.. Что ж, Наталья заслуживает того. И что бы с ним ни случилось, он благодарен ей и ни о чем не жалеет…

Наталья подошла к нему, хотела улыбнуться, но из глаз полились слезы, и она, наклонившись, смахнула их и стала целовать его обросшее за сутки щетиной лицо.

– Не надо, – попросил он. – Рана пустяковая, только что был врач… – То ли приход ее, то ли укол, который он сквозь забытье почувствовал комариным укусом, уняли нестерпимую боль и прибавили ему сил. Ныло только плечо, а сердце гулко и учащенно стучало. Для убедительности высвободил из-под простыни здоровую руку и ласково провел по лицу Натальи. – Успокойся, все хорошо.

– Ты очень бледный, – сказала Наталья, коснувшись пальцами его щеки. – И похудел…

– Это за неделю-то? – улыбнулся Николай. – Значит, о вас сильно скучал. Как там Аленка, с кем ты ее оставила?

– С соседями. Не волнуйся, все будет хорошо. Как чувствуешь себя?

Он предпочел обойти вопрос молчанием: если Наталья узнает, что у него гемофилия, панически перепугается. Вот врачу или сестре надо было открыться: крови действительно потеряно много, самочувствие отвратительное, перед глазами все плывет и кружится, словно он потерял в полете пространственное положение и падает беспорядочно… Нет, не надо: еще подумают, что он заботится только о себе. И он спросил об Аленке:

– Как ей школа? Не обижают?

– Нет. Она довольна. Я привезла тебе фруктов, меда, соков. Может, покушаешь?

– Только попить.

Жажда мучила его еще там, в горах, вскоре после ранения, но он терпел, понимая, что ту воду, которая рядом, даже из речки пить нельзя, можно подхватить гепатит, а в его положении незначительная инфекция приведет к самому худшему.

Он выпил стакан виноградного сока, но сладость только усилила жажду, и он попросил простой воды.

Медицинская сестра, которая спорила с врачом, принесла несладкого чая и предупредила, что больше пить нельзя.

– И на том спасибо, – пошутил Николай и похвалил: – Не чай, а живительная вода. Вы воскресили меня, сестричка. Теперь можно и обождать с операцией.

– Ему будут делать операцию? – всполошилась Наталья, вопросительно уставившись на сестру.

– Обязательно. Рану только обработали.

– Когда тебя ранили? – Тревога не исчезла из голоса Натальи.

– Когда? – переспросил Николай, прикидывая, сколько же он был без сознания. Той ночью или прошлой? – А где я, в Тарбогане?

– Вы в Ташкенте, в хорошем госпитале, – охотно пояснила сестра. – И заминка с вашей операцией – ненадолго.

Значит, ранило прошлой ночью, где-то около двенадцати. Не прошло еще и суток, а он уже в Ташкенте, и жена успела прилететь… Ему казалось, прошла вечность.

– Сегодня ночью, – попытался он успокоить жену. – Ты не волнуйся, все будет хорошо.

– Еще ночью? – встревожилась Наталья. – Почему же до сих пор? У него же плохая свертываемость крови, возможно, гемофилия.

– Что же вы молчали раньше? – посмотрела сестра на Николая с укором и встала. – Я сейчас.

– Не надо, – остановил ее Николай. – Пусть занимаются тяжелоранеными, я потерплю. Только сделай, сестричка, еще укол, чтобы я заснул.

Действия живительного сока и чая оказались непродолжительными, плечо снова стало гореть, будто жгли его раскаленным железом; и кровь, закипая, разливается по жилам, ошпаривая всю сторону, доставая до сердца. Наталья вытерла ему лоб платком и спросила у сестры:

– А кто у вас начальник хирургического отделения?

– Полковник Воронцов Анатолий Сергеевич.

– А где он сейчас?

– Здесь, в госпитале.

– Можно его попросить?

– Если он не на операции. – И сестра ушла. Николай не переносил женских слез, видеть же муки и страдание жены было и вовсе нестерпимо. Он попросил:

– Тебе надо отдохнуть. А я пока посплю.

– Нет, нет, – категорично запротестовала Наталья. – Спи, я просто посижу. Я нисколько не устала.

Ему не хотелось огорчать ее. А боль жгла все сильнее, добралась и до головы – трудно было говорить, в глазах снова замелькали огненные бабочки, сознание начало туманиться; если сестра не сделает обезболивающий укол, он потеряет сознание в третий раз. Нет, Наталья не должна видеть его в таком состоянии. И он повторил через силу:

– Я тебя очень прошу.

У Натальи снова побежали из глаз слезы.

– Почему ты… отсылаешь меня? – спросила тихо, сквозь всхлипывания. – Ты не можешь простить и потому напросился?..

Как ему было тяжело и нежелательно говорить на эту тему. Объяснять то, что он любит ее больше прежнего, было неуместным и противоестественным – кто говорит в его положении о любви? Об Афганистане она тоже не поймет, он и сам толком не мог объяснить, что позвало его туда: чувство интернационального долга – слишком выспренне и банально, желание испытать себя, на что способен – нескромно, жажда славы – и вовсе неубедительно. И все-таки надо было как-то объяснить Наталье, успокоить ее.

– А я больше вспоминаю нашу жизнь в Москве, отпуск на юге, – сказал он с укором. – Разве я дал повод усомниться в моей искренности?

– Нет, нет, прости. – Наталья взяла его почти беспомощную исхудало-жесткую руку. – Но не гони меня. – Слезы капнули на кисть, и она быстрым движением вытерла пальцы платком.

– Хорошо, – согласился Николай. – И об Афганистане. Да, я попросился туда. Почему? Считай это профессиональным долгом… И не казни себя, я тоже во многом виноват перед тобой…

Он очень устал. Голова тяжелела, туманилась, нить мыслей рвалась, и трудно было собрать слова во фразы; боль жгла теперь все тело – ни пошевелиться, ни кашлянуть. В горле начало точить, воздух будто с силой рвался наружу, а что-то его не пускало. И сестра куда-то пропала…

Воздух все-таки нашел щелку – Николай кашлянул, и все тело словно пронизало электрическим разрядом, из глаз посыпались искры.

– Ты еще и простыл, – Наталья растерянно и беспомощно стала шарить взглядом по тумбочке, по своей сумке, видимо, отыскивая лекарства.

– Пить, – еле выговорил Николай, борясь с очередным комком, застрявшим в горле.

Она открыла бутылку, но не решалась налить в стакан.

– Надо бы теплой…

– Ничего. – Он протянул руку, и она не в силах была отказать ему, хотя опасалась, что прохладный напиток может вызвать новый приступ кашля.

Николай выпил с жадностью, чувствуя, как спадает внутри жар. Но лишь на мгновение, словно на костер плеснули малой толикой воды, которая только раздразнила пламя, дала трещину в обуглившейся поверхности, и огонь забушевал еще остервенелее.

– Еще, – попросил Николай.

На лице Натальи было такое сострадание, словно ей больнее, чем ему, и вместе с жалостью к Николаю вернулись досада и злость – ее упрямство только усиливает боль и причиняет обоим душевные муки.

Наконец вернулась сестра.

– Сейчас Анатолий Сергеевич придет.

А пламя внутри разгоралось все сильнее, легкие вздымались, как мехи, плохо подающие воздух. И едва Николай делал вдох, тело сотрясал кашель.

Сестра побежала за чаем, а Наталья, налив в стакан соку, грела его руками, ожидая, когда кончится приступ и можно напоить мужа.

Вошел врач.

– Анестезин, быстро! – крикнул он вошедшей сестре. – И каталку!

«Значит, плохи твои дела, – подумал о себе Николай. – Неужели конец? Из-за такой пустяковой раны… Не паникуй, ты в хорошем госпитале, у хороших врачей. Наталью только зря вызвали…»

Куда они везут его?.. Эка, непонятливый – конечно же, в операционную… Но зачем давят на сердце – ранен-то он в плечо?..

А это совсем лишнее – на глаза разноцветные повязки… Теперь на рот… Ему и без того дышать трудно. «Что вы делаете?!» – хотел возмутиться он, но язык не повиновался.

Наталья сорвала повязку с глаз – он отчетливо увидел ее заплаканное лицо, – потом со рта. Он жадно глотнул воздух, но пожилой мужчина с большими, страшными руками снова накинул повязку. Где-то заиграла музыка. Что, реквием Моцарта или похоронный марш Шопена? Заснул он или начал бредить?.. Вот теперь музыки нет, только приглушенные мужские и женские голоса… Ну да, доктора и сестры. И еще чьи-то… Они знают свое дело, боли же почти не чувствуется. Вот только сердце зря они так сдавили и дышать ему почти не дают… Почему Наталья плачет?.. И Аленку, Аленку зря сюда привели – она напугаться может… Все-таки он бредит… Боли-то почти нет. И сердце успокаивается, затихает. Кажется, остановилось совсем… И пусть отдохнет. Главное, чтоб не болело…

– Кислород! Кислород! – кричит доктор. – Крови… Еще… Кодеин…

И пусть кричат себе. А ему спокойно, хорошо. Боль отпустила, голова прояснилась. Вот только волны тумана набегают… Но это не страшно… Ах, какое голубое небо! Просто прелесть! И солнце, большое, огненно-красное… Откуда туман?.. Или дым?.. И снова музыка, то звенящая, то траурная… Непонятные голоса: «Массаж…», «Шприц…». Где-то что-то жужжит, кусает в самое сердце, слабо, еле слышно. А сердце молчит. Трепыхается и затихает, как заглохший в небе двигатель…

Не чувствуется ни рук, ни ног. И вообще… Только голова… Туман сгущается, плотнеет, куда-то все плывет, подхватывает его и несет, несет…

5

Николая похоронили в Тарбогане, на краю аэродрома, на небольшом кладбище летчиков в одной могиле с Мальцевым – вместе летали, вместе погибли и вместе спать им вечным, непробудным сном. Ранними утрами их могила оглушается громовыми раскатами. Железные птицы, взмывая ввысь, делают здесь первый разворот, словно приветствуют героев поклоном.

На похороны приезжали родители Николая, и Наталью поразило, как мгновенно состарило и согнуло их горе. Они почти не плакали, видно, выплакали слезы, когда получили телеграмму и пока ехали; отец все время сморкался в платочек, словно простуженный, а мать, придерживаясь за его руку, постанывала и беззвучно шевелила губами. Прилетели из Кызыл-Буруна и Валентин с Мариной, летчики из отряда, служившие с Николаем, и те, которых он учил. Многие не сдерживали слез. А Наталья словно задеревенела. Поначалу она не верила в происшедшее, успокаивала себя, что это кошмарный сон и она скоро проснется. Но сон не проходил, и Николай к ней не возвращался.

Потом был панический страх: как быть без Николая, что делать, мысли о своей вине перед ним; потом сетования на судьбу, на людей, пославших мужа на смерть, не защитивших его, не спасших от пустяковой раны. И наконец, ею овладело безразличие ко всему, словно нет никого и ничего вокруг живого. И сама она не живая, одна видимость, непонятно зачем существующая. И движения людей, их действия, разговоры – все это мираж, воображение, нереальное бытие, которое должно вот-вот кончиться. Она слушала всех, отвечала, тоже что-то делала; ела, пила, когда принуждали ее к этому, у самой же ни желаний, ни аппетита не было.

Аленку забрали дед с бабкой, уговаривали и ее поехать с ними; наверное, она согласилась бы, если бы не Марина.

– Надо оформить пенсию на Аленку, – напомнила подруга, – и самой решить, как дальше жить…

Марина осталась на несколько дней и ухаживала за ней, как за ребенком: кормила, возила в военкомат, к нотариусу, а вечером втолковывала, что жизнь есть жизнь и опускать руки нельзя, что надо подумать об Аленке, решить, где жить и работать.

Да, жизнь есть жизнь. Деньги стали быстро иссякать – их было немного, ни Николай, ни она особенно экономить не умели, вперед не заглядывали, – и надо было подумать о хлебе насущном.

Марина через две недели уехала, пришлось за все браться самой. Постепенно Наталья стала отходить. Правда, временами наваливалась такая тоска, что руки опускались. Хорошо, что у Николая было много друзей. Они словно чувствовали, когда ей тяжело, и приходили, рассказывали о делах в полку – летчики вернулись в Тарбоган, – о том, что делается для увековечения памяти Николая.

Однажды Марусин принес ей окружную газету, где был напечатан очерк о подвиге Николая, с портретом и отзывами о нем сослуживцев. Наталью до слез тронула забота однополчан. Но окончательно к жизни ее вернул приезд Тамары Воронцовой, с которой она познакомилась, когда они отдыхали с Николаем на юге. В Ташкенте после смерти Николая они виделись мельком и почти не разговаривали – было не до разговоров, – а теперь подруга приехала сюда по настоянию мужа Анатолия и с предложением перебраться в Ташкент и поступить на работу в госпиталь.

Наталья заколебалась.

– Анатолий уже и место тебе зарезервировал, – убеждала Тамара. – И Ташкент, согласись, не Тарбоган – столица Узбекистана. Николай одобрил бы такое решение.

«Одобрил ли бы?..» Ему после окончания академии дано было право выбора места службы, а он выбрал… Афганистан… «Считай это профессиональным долгом»… А ее долг? И ее озарило.

– Я хочу попроситься в Афганистан.

– Ты с ума сошла! – воскликнула Тамара. – Зачем?

– Медицинские сестры там очень нужны.

– У нас они тоже нужны. И не забывай – у тебя дочь.

– Я была плохой матерью и… женой.

– Не мели чепухи. Поедем к нам. Анатолий поможет с квартирой.

– Нет, я решила.

– Там – война! Кому нужно твое самопожертвование?!

– Людям… Считай это профессиональным долгом, – повторила она слова Николая.