Текст книги "Приключения великого герцога мекленбургского Иоганна III (СИ)"

Автор книги: Иван Оченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

– Ты говоришь, что король Сигизмунд собрал войско и идет к Москве?

– Так и есть!

– Как интересно, – удивился я и, подойдя к краю стены, нагнулся в сторону казака, – а что с порохом у короля все благополучно?

Мимолетная тень набежала на обветренное лицо казачьего атамана, потом он широко улыбнулся и заразительно рассмеялся.

– Говорят, его величество, когда взорвался его порох, упал с лошади в такую грязь, что его потом целый день отмывали! При том, что грязнее всего были его королевские шаровары!

– А его высочество королевич?

– Не знаю, но тоже обделался!

Мы посмеялись вместе с ним, но казак внезапно оборвал смех и серьезно спросил меня.

– А откуда ясновельможный князь про порох знает?

– Птичка на хвосте принесла.... Так что уходи казак, хватит кровь православную проливать латинянам на радость.

Когда парламентеры уехали, Сильвестр пристально смотря на меня задумчиво проговорил:

– Странный ты иноземец, вроде лютеранин, а о крови православной печешься. Ни наших, ни казачьих смертей не хочешь. Отчего так?

– Оттого Владыко, что войска у меня мало.

– Что?

– Было бы у меня войска довольно, преподобный, – ответил я ему задумчивым голосом, – я бы эту шайку православную по ветру развеял, а тех, кто уцелел, по деревьям бы приказал развесить. И знаете что, Владыко, в будущем крови православной от этого действительно куда меньше пролилось-бы. Вот так-то!

На следующий день казаки ушли. Мы еще три дня не выходили из города ограничиваясь лишь конными разъездами и разведкой. Наконец вернувшийся из поиска Казимир доложил:

– Ушли казаки, далеко ушли.

– Ну и славно. Мы тут тоже погостили, пора и честь знать.

Провожали нас всем городом и с колокольным звоном. Оказать честь лично вышли епископ Сильвестр и резко поправившийся князь Одоевский. Наша колонна уже вышла из города, когда к ней присоединился отец Мелентий верхом на хорошей лошади и в сопровождении пары служек.

– Отче, вы все-таки решили вступить в мой регимент? – спросил я его.

– Нет, что вы, я же говорил вам князь у меня дела в Устюжне.

– Значит нам по пути.

Осеняя распутица еще не началась, и лошади бодро меряли копытами дорожные версты. Мы ехали с отцом Мелентием рядом и развлекали друг друга беседой. Иеромонах, очевидно, происходил из какого-то знатного рода попавшего в опалу во время смуты и был насильно пострижен в монахи в Кирилло-Белозерском монастыре. Будучи человеком с живым характером и авантюрной жилкой отец Мелентий как видно сумел найти себя в служении церкви и занимался выполнением различных щекотливых поручений своего игумена. Разумеется, он не сказал мне этого прямо, но догадаться было нетрудно. Мое чутье подсказывало, что интерес иеромонаха каким-то образом связан с моим делом. Но как это может быть связано я пока не понимал, и поэтому слушал рассказы отца Мелентия со всем вниманием, усиленно прикидываясь при этом простым наемником, не интересующимся ничем кроме войны. Благо это было не трудно, мой собеседник прекрасно знал устройство русского войска, участвовал во многих сражениях и что самое ценное был умелым рассказчиком. Я в ответ рассказывал иеромонаху об устройстве европейских армий. Об Кальмарской компании участником которой был сам. Аникита и Казимир, если небыли заняты, тоже принимали участие в наших беседах, но в основном мы говорили один на один.

Однажды вечером мы остановились на ночлег в небольшой деревне чудом уцелевшей во время смуты. Устюжна была уже недалеко, и следующий раз мы будем ночевать там, а сегодня разбили бивуак вокруг убогих изб. Осмотрев эти неприхотливые жилища и отметив что топятся они по черному, я решил что крыша над головой это хорошо, а вот клопы нет, поэтому ночевать мое высочество будет под открытым небом. Благо князь Одоевский на прощание подарил мне изрядную медвежью шубу, и риска замерзнуть не было. Казимир как обычно усвистал на разведку вокруг лагеря с несколькими казаками. Вообще не представляю себе, когда он спит, я засыпаю, он где-то в засаде – просыпаюсь он уже на месте бодрый и веселый со свежими новостями. Кароль ушел обходить караулы, а мы с отцом Мелентием и Аникитой поужинав сидели у костра.

– Все никак не надивлюсь обычаю твоему, князь, – начал разговор иеромонах, – иной раз глянешь, ведешь себя важно, куда там нашим князьям и боярам. Глядишь грозно, да речь ведешь, так что римскому кесарю впору. А иной раз прост вовсе, с казаками говоришь так, будто всю жизнь с ними знался.

– В чужой монастырь, святой отец, сам знаешь, со своим уставом не ходят. – Отвечал я ему, – а с волками жить по-волчьи выть.

– Вот-вот и поговорки наши знаешь. И речь наша для тебя будто родная.

– У меня были хорошие учителя, они научили меня многим наукам и разным языкам.

– И что все князья в немецких землях таковы?

– По-всякому бывает. Разного толка люди попадаются, бывают книжники, бывают молельщики. Иные к ратному делу склонны, а иные только жрать, спать, да девок портить. Все как у вас.

– А кесарю своему вы разве служить недолжны?

– В прежние времена должны были, а теперь только деньги даем, чтобы император мог войска нанять.

– И много ли даете?

– Согласно Вормскому матрикулу имперское войско должно быть из четырех тысяч конной и двадцати тысяч пешей рати. Мое княжество содержит почти две сотни конных и семьсот человек пешцев. Все в добром доспехе и со справным оружием.

– Немного для всей империи то! – Воскликнул внимательно слушавший нас Аникита.

– По мирному времени хватает. К тому же у императора свое войско есть, равно как и у всех курфюрстов и прочих князей. Так что случись война тысяч сорок – пятьдесят император в поле выведет.

– А в прочее время вам, значит, кесарю и служить не надо?

– Нет. И мне мои рыцари все больше не служат, а щитовые деньги платят, чтобы я наемникам платил, а их от хозяйства не отрывал.

– У нас не так, получил поместье, будь добр, в свой черед отслужи великому государю, а скажешься в нетях враз без земли останешься!

– Ну, так у вас и жизнь совсем другая, вам пока нельзя иначе. Однако со временем и у вас так будет.

– Чего это вдруг?

– Ну, сам посуди Аникита Иванович, какое войско лучше, то которое время от времени собирается, или то которое постоянно служит?

– Да если я постоянно служить буду, моя вотчина совсем в запустение придет!

– То-то и оно, но ведь с другой стороны кабы ты дома был, разве разорились бы так твои деревеньки? А если вотчина в порядке, так и щитовые деньги платить не разорительно.

– Это что же дворяне, да бояре и служить не будут?

– Да отчего же не будут? Вошел новик в возраст, так пусть послужит! Вот только не ставить молокососа во главе войска, оттого что его пращуры ратных в бой водили, а пусть послужит ратником в полку вроде польских гусар. Если покажет себя толковым – продвинется по службе, а нет, так пусть в вотчине сидит да сопли на кулак мотает. Если пользы нет, так хоть вреда не будет!

– У нас так нельзя, – задумчиво проговорил Вельяминов, – у нас если отец большим полком командовал, то и сын его должен. Иначе поруха чести и умаление роду!

– А войско погубить, оттого что во главе его царского брата поставили, который в ратном деле ни уха, ни рыла, значит можно? – С жаром воскликнул молчавший до поры отец Мелентий.

– То был не истинный царь! – упрямо набычившись, отвечал ему Аникита.

– А ты помнишь сколь раз рати на Казань ходили?

– Меня в ту пору еще матушка не родила, а что?

– А то, что ее могли еще в первый поход взять! Поганые тогда, как войско царское увидели, в замешательство пришли, а полковые воеводы нет бы ее без боя взять, все родами мерялись, да спорили, кому первому заходить в город! Татары же тем временем опамятовали, и ворота закрыли, да на стены взошли. Через эту дурь боярскую, множество людей ратных зря погибло, а уж денег и вовсе без счета на снаряжение войска, да на пушки, да на зелье и прочее потратили! А все спесь княжеская, да боярская!

– Полно вам ссорится, чего доброго еще подеретесь! – Усмехнулся я, – тогда назначай вам епитимию.

– За что епитимию? – не понял иеромонах.

– Как за что? Аниките за то, что отцу своему духовному в рыло дал, а тебе за то, что худо проповедовал, и пришлось чадо не только словом, но и кулаком вразумлять.

– Да ты смеешься над нами князь, а мне и вовсе не до смеха! Сколь нестроения всякого у нас на святой Руси, а как исправить его и ума не приложу. Вот ты сказал, что и у нас со временем местничества не будет, а когда это случится, доживем ли?

– Может и недоживете, но так все равно будет, ибо так правильно.

– А когда?

– Ну, вот выберете себе царя, он будет державу крепить, потому как достанется она ему в полном нестроении, и ему не до перемен будет. При сыне его порядку больше станет и он царство свое поднимет выше прежнего. Однако же сильно менять ничего не станет, потому-как нестроение прежнее помнить будет и остережётся. А вот внуку его порядок сей невмоготу станет он его и порушит.

– Эва как! И откуда ты все это знаешь?

– А ниоткуда, знаю и все.

– Может, ты еще знаешь, кого мы царем выберем?

– Может и знаю.

– Уж не королевича ли твоего Карла-Филипа?

– Чего ты придуриваешься святой отец? Или думаешь, мне не ведомо что ты тайком рейтар Аникиты расспрашивал обо мне? Да я стою за королевича, но знаю что вы его не выберете, ибо вам всякий иноземец сейчас ничуть не лучше чёрта!

– Ну, не скажи Иван Жигимонтович, – голос иеромонаха стал вдруг вкрадчивым, – по крайней мере, одного иноземца твои люди жалуют и готовы его на престол русский кричать.

– Слава богу, никто их слушать не собирается, – спокойно отвечал ему я, – да и на собор их вряд ли позовут. И ты бы, отче, Вельяминова не слушал, это ведь он тебе напел?

– Он, – легко согласился отец Мелентий с кроткой усмешкой, – только не мне, а преподобному Сильвестру.

– О, как! – внешне беспечно, но внутренне подобравшись, удивился я, – а преподобный что же?

– Да ничего, присмотреться велел, что ты за человек.

– И что же присмотрелся?

– Присмотрелся.

– И чего скажешь?

– Как тебе сказать, князь, Михаил Романов коего ты нам в цари пророчишь очень уж хорош на троне сидеть, да богу молиться. Государством управлять он слаб, но с другой стороны каверзы от него никакой не будет. А вот если, не дай бог, конечно, тебя выберут, то прямо не знаю чего и ждать. Тебе бы не троне сидеть, а в седле, и не скипетр с державой в руках держать, а меч и эти вот твои, как их, допельфастеры, вот там ты будешь на своем месте.

– Не печалься отче, не выберут меня. Ладно, засиделись мы чего-то, пора спать.

Проговорив это, я завернулся в шубу и попытался заснуть. Сон, однако, не шел. Когда Аникита с Анисимом в первый раз завели разговор о возможном избрании меня на царство, я только посмеялся. Однако, то один, то другой нет-нет, да и возвращались к этому вопросу, и потихоньку мысль об этом перестала казаться мне еретической. Почему бы и нет, думал иной раз я, особенно после знакомства с будущим царем в кремле. Нешто я хуже этого нескладного и немного бестолкового отрока справлюсь с царством? Тем более, сколько я помнил историю, особенно похвастаться ему было нечем. Смоленскую войну проиграл. Донских казаков захвативших Азов не поддержал. Даже жениться по своему усмотрению не смог и его невеста, которую он похоже всерьез любил, отправилась в ссылку вместе со всей семьей. А тут монах пару раз поговорив со мной без обиняков заявил мне, что, пардон, задница у моего высочества не под трон, а под седло заточена. И с пушкой я куда лучше управляюсь, нежели с государством. И ведь что самое противное, прав во всем. Хотелось бы мне править, так оставался бы у себя в Мекленбурге. Правь, сколько влезет, реформируй государство, укрепляй финансы и армию. Сам ведь знаю, тридцатилетняя война на носу, готовиться надо, а меня черти унесли подальше от всех этих проблем. И сейчас, я ведь не столько хотел Ксении помочь ребенка найти, и уж конечно не Аниките с татями справиться, когда в Устюжну подался. Мне хотелось подальше от бояр, да князей быть. Чем с ними дружбу заводить, да интриги плести, уж лучше шпагой махать, да на врага скакать в яростной атаке. Эх, батюшка-батюшка, что же вы натворили, такого красивого меня да мордой в правду!

Наутро злой и не выспавшийся я спозаранку поднял отряд и, поспешая, повел его к Устюжне. Мои приближенные, очевидно, почуяли перемену в моем настроении и старались держаться на расстоянии. И только перед самым городом передо мной выскочил как черт из табакерки Казимир и коротко произнес с встревоженным лицом.

– Неладно в городе!

Я, ни слова не говоря в ответ, прибавил аллюр и вскоре увидел раскинувшийся передо мной городок, над которым беспокойно метался колокольный набат. В той его части, где мы стояли, перед тем как уйти на Вологду густо валил дым.

– Аниктита! Обойди Устюжну со своими рейтарами и запри западные ворота. Никого не выпускай, покуда не разберемся что к чему, а я с драбантами отсюда пойду. Сдается мне мышеловка которую мы на татей ставили сработала, а кошки рядом не оказалось. Ну да это ненадолго. Vorwarts!

Я не ошибся, действительно дым шел из усадьбы занятой нами в прошлый раз. Впрочем, пожар был не велик и уже почти потушен. Когда мы доскакали до нее гулко стуча копытами коней, тати уже покинули двор, убедившись что никаких богатств в амбарах нет, а местные жители сноровисто растаскивали бревна из которых был сложен терем не давая огню распространится. Перед амбаром лежал окровавленный однорукий Лука, над которым рыдала его дочь. Впрочем, наш сторож, кажется, был еще жив. Как потом выяснилось, он вообще мог не пострадать, если бы по природной вредности характера не вздумал ругаться с татями. Получив удар ослопом по голове, упрямый старик замолк, слава богу, не навеки. Дочка его впрочем, голосила от этого не менее отчаянно. Устав слушать бабские вопли я спросил, подойдя к ним:

– Дочки хоть целы?

Женщина, как видно, не поняв что ее спрашивают, продолжала рыдать, а вот лежавший трупом старик к немалому моему удивлению ответил:

– Чего орешь дура? Тебя человек спрашивает, а ты голосишь, будто по мертвому.

– Батюшка ты живой, – пролепетала она, – а я уж думала... на кого ты нас покинул... как же мы без тебя будем...

– Что-то когда замуж за жидовина своего выскакивала, за меня не больно переживала! А тут гляди, на кого покинул!

– За кого, за кого выскакивала? – заинтересовано переспросил я.

– Известно за кого, за лавочника – Жидовина по прозванию. Купчихой, видишь ли, захотелось ей стать, будто в слободе кузнецов мало было, тьфу! – Стал подниматься, не переставая ворчать, непривычно словоохотливый старик.

– А что же ты, старый хрен, мне о том раньше не рассказал?

– А кто ты такой, князь заморский, чтобы я тебе о том рассказывал!

– И то верно... Казимир! Ты где литвинская твоя морда! Скажи мне, сделай милость, это все как понимать?

Бывший все это время рядом и все слышавший Казимир находился в состоянии крайнего обалдения.

– Ваше высочество, но это совершенно не возможно, – бормотал он, – вы полагаете, это могут быть те самые Жидовины?

– Ну, посуди сам, мой дорогой, старик – кузнец, стало быть, жили они в кузнечной слободе. Дочь его была замужем за торговцем по прозванию Жидовин. Старшая дочь ее чернява, а младшая, напротив, отчего-то белокура и примерно шести лет от роду! И зовут ее Маша-Мария-Марьюшка чтобы меня черти взяли! Так тихо, раб божий Корнилий, сюда зачем-то нечистая сила несет отца Мелентия, и я вовсе не хочу, чтобы он был в курсе наших дел. Если ты, конечно, не успел разболтать ему все на исповеди.

– Как можно, ваше высочество! – ответил мне бывший лисовчик и, подозвав пару драбантов, организовал эвакуацию старика и его дочери с поля боя.

– И вы здесь честной отче, – поприветствовал я иеромонаха, – как любезно с вашей стороны навестить меня. Успели соскучиться?

– Я хотел только узнать все ли благополучно у вас, – отвечал он мне.

– О, благодарю вас, отче, со мною все в порядке. Старик привратник немного пострадал, а амбары немного сгорели вместе с теремом. Но в основном все в порядке! Кстати, вы не знаете, удалось ли схватить татей устроивших этот погром?

– Кажется, рейтарам боярина Вельяминова удалось схватить каких-то людей, но я не ведаю, тати ли они.

– Что же, это необходимо выяснить как можно скорее. Знаете что, святой отец, мне совершенно необходима ваша помощь. Я чужестранец в вашей земле, к тому же несколько взвинчен. Сейчас будет допрос и я боюсь, что я или боярин Вельяминов можем наказать невиновного. Надеюсь, святая церковь в вашем лице поможет нам избежать несправедливости.

С этими словами я подхватил отца Мелентия под руку и буквально поволок его со двора, так что ему ничего не оставалось кроме как подчиниться.

Схваченные рейтарами Аникиты шестеро жителей Устюжны стояли на коленях со связанными за спиной руками и в один голос вопили о своей невиновности. Собственно, никаких улик против них не было, за исключением того что они очень не вовремя пытались покинуть город и делали это очень быстро. Оружия при них не нашли, если не считать таковым ножи. У одного, правда, в кушаке оказалось что-то вроде гирьки на бечеве, но времена кругом беспокойные и без кистеня или хотя бы ножа на улицу выходить страшно, так что это не показатель. Я предоставил вести следствие Вельяминову и отцу Мелентию, а сам отошел в сторонку и внимательно наблюдал за происходящим.

– Вы почто из города бежали, – грозно вопросил у схваченных Аникита, – уж ни с места ли татьбы вашей скрыться хотели?

– Не ведаем за собой татьбы или какого иного греха! – Хором как по написанному заявили в ответ кандидаты на дыбу.

– А за какой надобностью бежали? – почти ласково вопросил иеромонах.

На физиономиях схваченных отразились происходящие внутри мыслительные процессы и, наконец, очевидно, самый сообразительный выдал:

– Лыка надрать, лапти то совсем прохудились!

К слову сказать, лапти у сказавшего это были действительно не хороши, чем, очевидно, и натолкнули своего обладателя на мысль. Однако отговорка эта совершенно не устроила отца Мелентия, и он из доброго следователя мгновенно переквалифицировался в злого.

– Да где же это видано, чтобы лыко на лапти поздней осенью драли, – воскликнул он своим трубным голосом, – всякому разумному человеку известно, что делается это по весне! Зачем же ты, шиш лесной, лжешь отцу своему духовному столь премерзко, или бога совсем не боишься?

Мужик с дранных лаптях сконфужено замолчал, а иеромонах продолжил допрос.

– Тебя чадо, за каким нечистым за околицу понесло? – спросил он молодого парня рядом.

Тот шмыгнув носом покосился на посох в руках допрашивающего и жалобно промямлил:

– По ягоды пошел...

– А где твой туес? – Голос отца Мелентия вновь стал вкрадчивым.

– Потерял, – почти заплакал парнишка.

– Точно, был у него туес, – вступился за плачущего Аникита, – как увидал нас перепугался, да и обронил. Видать не врет, да и мал он для татьбы!

– Туес может и был, – не согласился с Вельяминовым иеромонах, – а почто он его скинул, может там награбленное было, и отрок сей хотел от уличающего избавиться?

Тем временем ко мне протиснулся Казимир и показал измазанный землей рогожный сверток.

– Ваше высочество, вот что в канаве нашлось. Весьма искусно спрятано было, вроде и на виду и если не приглядываться ни в жизнь не заметишь.

Когда развернули рогожу перед нами предстало довольно изрядное ружье-самопал с пороховницей и прочими принадлежностями. Очевидно, когда поднялась тревога, один из налетчиков поспешил избавиться от оружия с тем, однако, чтобы при удаче оно не пропало. Хозяйственный тать, однако! Из ствола пахло сгоревшим порохом, как видно злоумышленник стрелял. Калибр ружья был довольно крупный, так что отдача по моим прикидкам тоже не маленькая.

– Молодец, хвалю! – Громко заявил я бывшему лисовчику и добавил чуть тише, – а девочку нашел?

– Нашел и уже отослал из города с четырьмя драбантами, будут нас за околицей ждать.

– Полагаешь нам пора?

– Это уж какая будет ваша воля, а только того и гляди пан Струсь капитулирует со всем гарнизоном и московиты начнут собор собирать. Еще чего доброго царя без участия вашего высочества выберут.

– И то верно!

Между тем, место где происходило действо стали окружать местные жители. Причем смотрели они на происходящее без всякой приязни. Когда, наконец, к месту событий подтянулся местный староста, некоторые уже недвусмысленно выкрикивали угрозы в наш адрес, а иные выламывали колья из ближайший изгородей. Староста, подталкиваемый своими согражданами вышел вперед, и степенно поклонившись нам громко спросил:

– Почто расправу жителями града сего творите?

– Сии тати, пользуясь отсутствием князя Ивана Жигимонтовича, его двор пограбили и пожгли, да пойманы на горячем! – тут же ответил ему Вельяминов.

– Что, ты шутишь разве воевода, – переспросил староста, подходя к плачущему парню, потерявшему туес, – это Парамошка что ли тать? Да вы на него посмотрите, ну какой из него душегуб? У него же еще молоко на губах не обсохло!

Окружающие нас местные жители одобрительно зашумели, а староста воодушевленный их поддержкой продолжал:

– Или Кирюха татем стал? – указал он на мужичка собиравшегося драть лыко, – оно конечно, уронила его мамка в детстве, так от этого татями не становятся!

– Как уронила? – опешил от напора отец Мелентий.

– Да кто же его знает как она это сделала, – охотно пояснил ему самодеятельный адвокат, – я того не видал, а баба была, чего там говорить, бестолковая. И от того Кирюха иной раз и по снегу бывает за лыком ходит, чего с него взять?

Услышав эти слова, толпа радостно заражала, а вместе с ними заулыбались и некоторые из рейтар Аникиты.

– Да и Ивана Жигимонтовича мы чтим за то, что он нам пособил от казаков воровских отбиться, однако, что-то я не упомню, чтобы он у нас двор где поставил или купил!

Толпа снова одобрительно зашумела и угрожающе сомкнулась. Отец Мелентий нахмурился, а Вельяминов и его люди положили руки на рукояти сабель. Ситуация в любой момент могла измениться к худшему и я вышел вперед.

– Здрав будь Еремей Силыч, – припомнил я имя старосты, – правда твоя, не было у меня двора своего в граде вашем, только что-то я не пойму тебя. Если двор не княжеский так его что же и подпалить можно? Если так, то давайте я вон тот запалю с журавлями над маховкой. – И указал на двор самого старосты.

– А ежели дворы палить почем зря не можно, так давайте разберемся, кто двор-то подпалил? И кто человека, с которым у меня ряд заключен, чуть до смерти не убил со всем семейством?

– Так может двор однорукий сам и поджег? – закричал кто-то из толпы.

– Ага, а еще сам себя ослопом по голове ударил! – С готовностью согласился я, и тут же добавил, – а что вы люди добрые про сие скажите? – и показал всем присутствующим найденное ружье.

– Не ругайся князь, – примирительно заговорил староста, – оно конечно грех случился, а только найти кто из этой пищали стрелял мудрено будет, не Парамошка же в самом деле.

– Может и не Парамошка, – не стал перечить я, однако стрелявшего найти можно и приказал рейтарам, – Ну-ка, служивые заголите ка их так чтобы плечи видно было!

Вельяминов кивком подтвердил мое распоряжение, и его подчиненные тут же выполнили приказ. Заморачиваться развязыванием рук и сохранением одежды рейтары и не подумали, а потому просто рванули каждого за ворот, обнажив, таким образом, требуемую часть тела. Как и следовало ожидать, на плече у одного из них был изрядный начинающий синеть кровоподтек.

– К стрельбе, как и ко всякому иному делу, навык нужен, – наставительно проговорил я, – откуда у тебя сие, раб божий?

– Лошадь лягнула! – ответил он мне дерзко глядя в глаза.

– Это бывает, – сочувственно ответил я ему, – да только вот в чем закавыка. Лошади, мил человек, твари божьи и хорошего человека вряд ли когда лягнут без дела. Так что если ты оправдаться хотел, то не получилось у тебя, не взыщи.

– Это откуда у тебя Акиньша, лошадь взялась, чтобы лягнуть? – вступил в разговор староста Еремей. – Помниться ты ее еще о прошлом годе барышнику свел.

– Что знакомец? – спросил я у старосты.

– Да уж, наказал господь, родитель у сего "знакомца" справный мастер был, а он уж и не знаю в кого такой уродился. Ни к ремеслу, ни к торговле, ни к какому иному делу. Было дело, возчиком был, так лошадь пропил!

– Ну, вот видишь Еремей Силыч, и нашелся тать. Знаешь что, а забирай его себе! Проводи дознание, спытай кто у него в сообщниках, да кто атаман. А как дознаешься, решайте всем миром. Хотите – жить оставьте, хотите – повесьте, а хотите в скоромный день с кашей съешьте! А мне недосуг.

– Экий ты добрый князь, жить оставьте, – а оно нам нужно, чтобы тать с нами в одном граде жил?

– Так ты же его только что защищал?

– Я жителей сего города защищал от суда скорого и может быть что неправого, а уж коли его вина доказана, так какая ему защита?

Пока мы разговаривали, Акиньша стоял, понурив голову, и слушал увещевавшего его отца Мелентия. Потом в какой-то момент ухитрился вывернуть, как видно, не слишком хорошо связанные руки выхватил из-за кушака какой-то острый предмет и, пырнув им монаха, кинулся бежать, надеясь как видно, затеряться в окружающей нас толпе. Однако люди готовые только что драться за него с рейтарами сомкнули ряды и вытолкнули беглеца обратно наградив попутно парой увесистых тумаков.

Староста от произошедшего впал в ступор, а я поначалу выхватил пистолет, однако увидев, что Акиньшу уже вяжут, подошел к пострадавшему иеромонаху. Тот лежал на земле, и из раны в боку сочилась кровь. Оружием, поразившим отца Мелентия, был довольно длинный кованый гвоздь, заточенный как шило и превращенный таким образом в заточку. Разорвав на нем подрясник я недолго думая полил рану аквавитом из фляги и наложив чистую тряпицу постарался перевязать потуже. После оказания первой помощи иеромонаха понесли на руках к ближайшему дому, а на площади тем временем решилась судьба Акиньши. Рейтары по команде Аникиты перекинули через сук ближайшего дерева веревку с петлей и через несколько секунд тать уже болтал ногами в воздухе разевая при этом рот в отчаянной попытке вдохнуть хоть глоток воздуха. При обычном повешенье человек как правило умирает не от удушья, а от того что ломаются шейные позвонки захлестнутые петлей когда выбивают скамью из под ног. Однако Акиньшу поднимали на сук медленно и ему предстояло умереть куда более долгой и от того мучительной смертью. Я сначала хотел остановить казнь, полагая важным прежде допросить татя на предмет выявления сообщников. Но потом поглядев на озлобленные лица рейтар и местных жителей не стал вмешиваться. С их точки зрения разбойник подняв руку на священника, сам вычеркнул себя из числа людей, а собаке – собачья смерть.

– Что с отцом Мелентием? – спросил меня встревожено Аникита, едва казнь закончилась. Надо сказать, что иеромонах пользовался большим авторитетом среди его ратников. Да и сам Вельяминов относился к нему с большим почтением, особенно после стычки с казаками в Вологде и посещения преподобного Сильвестра.

– Все в руце божией, – отвечал ему я, – ты же знаешь я не лекарь, что смог сделал, надеюсь, что этого достаточно.

– Крови, поди, много потерял...

– Хуже было бы если бы кровь внутрь текла, так что это еще не самое страшное. Мелентий человек крепкий, а господь не без милости. Впрочем, пойдем – посмотрим как его староста устроил.

– Пойдем, заодно Еремке плетей велю дать.

– О как! А за что?

– А чтобы себя не забывал, сукин сын! Ишь чего удумал, с ним целый князь со всем вежеством, да с вичем разговаривает, а он холопья морда грубит, да смердов подстрекает за колья браться. И не спорь княже, ты наших порядков и обычаев не ведаешь, а я тебе точно говорю, нельзя такое спустить!

– Ну, надо – так надо, раз по обычаю, стало быть, дело богоугодное. Только смотри, без лютости.

Жилище земского старосты, где и расположили раненого иеромонаха, было хотя и не велико, но и не сказать, чтобы совсем мало. Еще не терем, но уже и не изба. Во дворе нас никто как положено не встретил, что дало повод Аниките еще больше рассвирепеть, и схватится-таки за плеть. Пока он искал, куда бы приложить свой инструмент я скользнул внутрь и тихо, насколько это позволяли ботфорты подошел к горнице, где лежал страждущий. Внутри с ним кто-то был, и до меня донеслись обрывки разговора.

– Не пойму я тебя батюшка, что за дело тебе до однорукого и его внучек.

– А тебе не надо ничего понимать, делай то, что тебе велено, да помалкивай!

– Да я-то сделаю, только какое такое воровство от них может случиться? Старик калека, да вдова с двумя дочками. Никакой шкоды от них николи не бывало, разве муж ее покойный кого в лавке обвесит, так то...

Некстати скрипнувшая под ногой половица заставила говоривших замолчать, а я, чертыхнувшись про себя, нарочито громко топая зашел в горницу и обратился к лежащему в постели иеромонаху и стоящему рядом старосте.

– Как ты себя чувствуешь святой отец?

– Благодарствую князь на добром слове, слава господу, немного лучше.

– Аминь! Ну, что же, хорошо коли так. Вот тебе фляга моя, пусть тебе из нее рану моют, да чистыми тряпицами перевязывают. Бог даст, затянутся твои раны, может еще и встретимся.

– А ты князь уезжаешь разве?

Да. Нечего мне тут делать, двор где я останавливался, сгорел совсем, да и дела у меня...

– Совсем сгорел?

– Почти, только однорукий да дочка его и остались, да и те вроде ума лишились из-за своих.

– Из-за своих?

– Так, девочки их не-то в дыму угорели, не-то в том амбаре от татей прятались, что дотла сгорел.

– Горе-то какое, господи...

– Вот-вот. Ой, Еремей Силыч, забыл совсем, тебя там боярин Вельяминов чего-то ищет.

– А зачем я ему, – спросил староста подозрительно глядя на меня.

– Так, а я почем знаю? – Удивился я с самым искренним видом, – дело говорит у него до тебя.

Староста с озабоченным видом вышел вон, а я тем временем прощался с иеромонахом, давая ему последние наставления по поводу его раны. С наружи послышался истошный крик: – "Помилуй боярин!" и засвистели плети. Отец Мелентий прислушался и спросил:

– За непочтительность?

Я в ответ лишь развел руки, дескать, что я могу, порядок такой. На что иеромонах только вздохнул.

– За непочтительность надо!

Выйдя во двор, я нашел экзекуцию уже законченной, а Аникиту строго выговаривающего охающему старосте:

– Будешь знать, как князьям перечить! Теперь проси у князя прощения за невежество свое, да благодари за науку!

– Что поговорили? – Спросил я, усмехнувшись, у Аникиты, – тогда собирай своих и, не мешкая в путь, пора нам.

Вскочив на коней наше воинство, тронулось прочь из Железного Устюга. Местные жители нам в след не махали, впрочем, не осыпали и проклятьями. И лишь городские мальчишки какое-то время бежали следом, провожая нас. Когда город совсем скрылся из виду к нам из леса выехали трое моих драбантов сопровождавшие телегу в которой сидел однорукий Лука со всем семейством.