Текст книги "Приключения великого герцога мекленбургского Иоганна III (СИ)"

Автор книги: Иван Оченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Письмо из Мекленбурга было от тетушки герцогини Софии. В нем она также большей частью отчитывалась о делах в нашем совместном герцогстве. Дела, в общем и целом шли превосходно. Государство наше богатело, подданные процветали и всячески благословляли мудрое правление своих сюзеренов. Пленные поляки большей частью выздоровели, после чего выплатив положенный выкуп и увеличив, таким образом, наши доходы, покинули пределы нашего богоспасаемого герцогства. Некоторые впрочем, имели наглость умереть от ран, совершенно цинично наплевав, таким образом, на свои обязательства передо мной. По счастью самый ценный наш пленник пан Мариан Одзиевский благополучно выжил, чем крайне обрадовал господина фон Радлова ставшего канцлером и по совместительству казначеем Мекленбурга. Ну-ну, я немножко в курсе выздоровления пана Мариана, поскольку успел с ним повстречаться. То еще счастье! Впрочем, хорошо все, что хорошо кончается.

Последним я прочитал письмо матери. Герцогиня Клара Мария сообщала мне о раскладах в Священной Римской Империи. Император встретил известия о моих воинских талантах и дружбе со шведским королем без малейшего воодушевления, хотя никакого повода для неудовольствия у него нет. При католическом венском дворе, вообще, косо смотрят на лютеранский север, а юный, но чрезвычайно прыткий герцог Мекленбурга и вовсе не вызывает ничего кроме раздражения. Посему мне следует и в дальнейшем держаться как можно дальше от католического юга, хотя скоро должны состояться выборы в имперский рейхстаг и в нашем имперском округе многие полагают, что лучшей кандидатуры, чем великий герцог Иоганн Альбрехт им не найти. Разумеется, когда он вернется. Угу, похоже, что в старушке Европе начинаются события, которые, в конце концов, приведут к тридцатилетней войне. Ладно, посмотрим, что из этого всего выйдет. А это что? Известная вам особа, разрешившись от бремени прелестной девочкой, умерла от родильной горячки. Похоронили ее по лютеранскому обряду в Вольфенбютеле подле герцогской часовни. Малышку нарекли Марией Агнессой, и она будет воспитываться в семье придворного моей матушки, которая будет о ней всячески заботиться. А поскольку здоровье у герцогини уже не то, то не худо бы и отцу ребенка побеспокоиться о ее судьбе. Вот так.

В моем воображении живо воскресли воспоминания о том страшном дне, когда я едва не погиб в бою с лисовчиками. Тогда находясь в забытье я услышал голос Марты: – "Принц... мой принц... вы не можете покинуть этот мир и оставить нашу дочь совсем одну. Возвращайтесь и не беспокойтесь ни о чем, ваше время еще не пришло. Я буду ждать вас здесь". Эти слова долго еще звучали у меня в голове, пока новые заботы не сгладили их в моей памяти. Но вот теперь они зазвучали вновь и я, находясь в странном оцепенении, повторял как безумный: – "Марта, моя Марта!"

– Что вы сказали ваше королевское высочество? – обеспокоенно спросил меня зашедший в этот момент Кароль.

Я невидяще посмотрел на него, но потом способность соображать вернулась ко мне и я смог ему ответить.

– Ничего, это ничего. Скажи, а ты нашел тело брата?

Тот непонимающе посмотрел на меня, а тихо сидевший рядом Клим спросил удивленно:

– Вы, ваше высочество, полагали, что Болеслав погиб? Но, он, слава богу, жив, хотя еще и не очень здоров, а то бы был вместе с нами.

– Именно так, мой герцог, – подтвердил его слова Лёлик, – я согласно вашему приказу отходил с региментом к Пскову, когда меня догнал этот русский со странным именем Кондратий. Он сообщил, что появились какие-то непонятные всадники могущие угрожать вашему высочеству, и я рассудил за благо вернуться. Мы скоро нашли место, где они напали на вас и трупы ваших верных драбантов, а затем обнаружили и моего раненого брата. Он был очень слаб и ничего не мог сообщить о случившемся, но я обнаружил следы врагов и долго преследовал их по пятам. Я несколько раз терял след и находил его снова пока, наконец, не настиг. Увы, вашего высочества не было при них и никто из пленных не смог сказать на этот счет ничего определенного.

– Ты догнал Муху-Михальского? – с удивлением воскликнул я.

– Как вы сказали мой герцог? – переспросил фон Гершов, – да кажется, этого негодяя звали именно так. Впрочем он скоро умер хотя я нашел подтверждение того что ему удалось захватить ваше высочество.

С этими словами Кароль выложил на стол передо мной мои допельфастеры и походный несессер с туалетными принадлежностями, найденные когда-то на "Благочестивой Марте". Увидев свои пистолеты, я едва не прослезился, и, схватив их, с радостью почувствовал в руках знакомую тяжесть.

– Совсем забыл, – прервал мой восторг фон Гершов, – там пришел человек очень похожий на тех, которые захватили ваше высочество. Он утверждает, что состоит на вашей службе, однако готов поклясться, что я не видел никогда его раньше.

– Позови его, – сказал я Каролю, и дождавшись когда он вышел, приказал Климу: – подай перо и бумагу!

Вместе с Каролем в шатер вошел Казимир и поклонился мне. Я, подняв на секунду голову, кивнул ему в ответ и спросил:

– Под какой фамилией тебя записать в шляхту?

– Я родом из местечка Михалки и все мы спокон веку зовемся Михальскими.

Выслушав его, я со всей возможной аккуратностью выписал на латыни грамоту, в которой мой придворный Казимир Михальский со всем его нисходящим потомством жаловался шляхетским достоинством. Поставив размашистую подпись, я взялся за вторую грамоту, и новоиспеченный нобиль стал обладателем фольварка Нойзен с моим высочайшим позволением прибавить к своей фамилии титул фон Нойзен. Потом на свет появилась третья грамота, согласно которой владельцем фольварка Хазен стал капитан фон Гершов.

– Клим приложи печать! – велел я притихшему Рюмину.

Клим, достав принадлежности, разогрел на пламени свечи сургуч и капнул по очереди на каждый документ, после чего приложил к ним мою печать. Подав Казимиру оба касавшихся его документа, я с трудом проговорил неожиданно хриплым голосом.

– Казимир, вот все что я тебе обещал. Если хочешь, можешь уходить прямо сейчас, никто тебе и слова не скажет. Но напоследок сослужи мне еще одну службу, расскажи этим господам, как лисовчикам удалось захватить великого герцога мекленбургского.

Казимир обвел глазами всех присутствующих и понимающе кивнул головой.

– Ваше высочество, – начал он, – прежде чем я расскажу вашим людям все, что мне известно, хотел бы сказать вам, что служба у вас была честью для меня, и если вы сочтете это возможным, я не хотел бы ее терять.

– Да будет так! – ответил я ему и почти крикнул, – рассказывай!

По мере рассказа бывшего лисовчика глаза Рюмина удивленно расширялись, а лицо фон Гершова напротив темнело. Наконец Казимир закончил свое повествование и замолчал. Кароль потрясённо стоял, напоминая лицом более мертвеца нежели живого человека. Наконец он с трудом произнес:

– Я должен был догадаться.

– О чем?

– Болек вел себя очень странно, когда выздоравливал. Я полагал, что ему было стыдно, что он не смог выполнить свой долг, защищая вас. Однако теперь понимаю, что на самом деле терзало его. Когда мы получили известия, что вы живы, я предложил ему отправиться с нами, но он отказался, отговорившись нездоровьем. Он и вправду не совсем оправился от ран, и я не предал этому значения.... Я убью его! – прорычал, наконец взбешенный Кароль.

– Нет! – возразил я, – твой брат оступился, но надеюсь, не лишился рассудка. Так что он, скорее всего уже покинул Новгород и ему хватит ума не посещать более Мекленбург. Как христианин я прощаю его и хочу лишь, чтобы он не попадался мне больше на глаза. Он сам выбрал свою судьбу и пусть идет по ней. Эти два фольварка я хотел подарить вам, когда мы вернемся домой. Ты свой получил, а причитавшийся твоему брату теперь получит Казимир.

– Я недостоин этой награды, – пробормотал удрученный Лёлик.

– Вздор! – возразил ему я, – здесь только один герцог и только он будет решать, кто достоин награды, а кто нет! И еще, послушай меня парень, я потерял почти всех, кто был со мной с самого начала. Нет уже Марты, где-то пропал Фридрих, погиб бедолага Манфред. Теперь у меня не стало твоего брата. Я скорблю о них всех, и не хочу потерять еще и тебя. Не хочу и не могу!

Кароль поднял глаза и попытался что-то сказать, но я не дал ему.

– Помолчи друг мой, иногда слова ничего не могут передать из того что мы чувствуем. Сегодня ты потерял брата и боль твоя еще слишком сильна. Если бы он погиб тогда, я бы ничего тебе не сказал и запретил бы говорить Казимиру. Я сам думал, что он погиб и искренне горевал по тому отчаянному мальчишке, что поступил когда-то ко мне на службу в Дарлове. Я не хотел помнить его другим, но господь зачем-то сохранил ему жизнь. Кто мы такие чтобы осуждать его замысел? Сейчас у меня дела, а вечером приходи. У меня родился сын, а я об этом и не знал. С кем мне еще разделить свою радость, если не с вами?

Растроганный моими словами фон Гершов вышел, следом за ним последовал и Казимир. Со мной остался только Клим, и я вопросительно посмотрел на него.

– А что с Мартой? – спросил он помявшись.

– Родильная горячка, – вздохнул я.

– А дите?

– Дочка, у матери пока побудет.

– Ну да, не чужая ведь, внучка... жалко Марту, хорошая была девка.

– Тебе-то откуда знать? Ты ее раз всего и видел.

– Ага, – согласился Клим, – всего раз, а девка все одно хорошая. Помянем?

– А есть?

– Обижаете, – грустно усмехнулся Рюмин и, достав поставец с серебряными стопками, налил какой-то прозрачной жидкости.

Мы, не чокаясь, выпили, и я закашлялся от неожиданности.

– Аквавит, откуда?

– Да Петерсон привез на "Марте" когда я из Стокгольма возвращался.

– Погоди, а что же ты пройдоха эдакий мне не рассказал сразу про сына?

– Так я подумал, что принцесса Катарина вашему высочеству и так отписала, так чего я лезть буду?

– Вот всегда бы вы так помалкивали!

– Дозволь войти княже, – раздался певучий голос за пологом.

– Входи Настенька, – ответил я, узнав голос своей ключницы.

Пока Настя входила, почуявший неприятный разговор Клим испарился за пологом, прежде чем я успел добавить что-нибудь к уже сказанному. Но я не обратил на его уход никакого внимания, поскольку во все глаза смотрел на вошедшую.

– Заходи Настенька, – повторил я еще раз, – мы с тобой и не поговорили толком, как вы приехали. Рассказывай, как добрались, не надо ли чего?

– Чудной ты человек князь, – проговорила она серьезно, – я к тебе пришла спросить, не надо ли чего, а ты холопку о том спрашиваешь, заботу проявляешь.

– Не говори так, знаешь ведь что ты для меня не холопка. Ты мне жизнь спасла, служишь верно, как же мне о тебе не заботиться?

– Ты князь мне больше чем жизнь спас, ты мне не дал в грехе пропасть, душегубством занимаясь. Да и на том дворе тогда, я чаю, и без моей помощи справился бы. Ну да, не будем о том, скажи, не надо ли тебе чего, может помыться после трудов?

– Что и баня уже готова?

– Ну, баня покуда не построена, однако слуг у тебя много, воды они дармоеды нагрели, лохань, какую ты ванной называешь, Клим вместе со всем припасом привез. Прикажи только, и все сделаем.

– И то верно, вели приготовить.

Не прошло и четверти часа, как Настя доложила мне, что ванна готова. Поставили ее в большом приделе моего шатра. Я быстро зашел за ширму загораживавшую здоровую бадью игравшую роль ванны и быстро раздевшись с наслаждением погрузился в воду. Настя тем временем подобрала мою одежду и, посетовав на ее заскорузлость кинула ее в чан.

Совсем запамятовал, – подал я голос из бадьи, – как гостья наша?

– Ксения-то? Все как ты велел, княже, место ей отвели, одежду подобрали, бог даст, никто ее не признает.

– А почто не спрашиваешь кто она да откуда, неужели не интересно?

– Так я тебе не жена князь, чтобы расспрашивать, захочешь сам расскажешь, не захочешь от тебя ведь не допытаешься. Или ты желаешь чтобы она тебе чистое белье как помоешься принесла?

Я, услышав нотку ревности в ее голосе, обернулся и увидел, что она уже в одной рубашке стоит рядом с моей импровизированной ванной, приготовившись очевидно мыть мне волосы.

– Еще чего придумаешь? Да и не собираюсь я до того как помоюсь терпеть, ну ка иди сюда глупая, я тебя кой месяц не видел.

– Ой, князь, срам то какой, а услышит кто...

– Не кричи и срама никакого!

– Ага, не кричи, с тобой эдак не получается...

– Господи, да замолчишь ты!

Вечером, когда Настя уже ушла ко мне заявились мои приближенные. Походный раскладной стол ломился от наваленной на него снеди, а посреди его стоял изрядный кувшин вина. Жестом я указал пришедшим садиться и, дождавшись, когда они займут свои места, поднялся, и налив каждому в кубок вина провозгласил.

– Друзья мои, так уж случилось, что я только сейчас узнал о том, что у меня родился сын и наследник. Я нахожусь далеко от своей семьи, но это единственное что меня огорчает. Я рад, что я нахожусь в кругу своих друзей, с которыми могу разделить свою радость, и ни за какие сокровища мира не променял бы сейчас вашу компанию, на королевский дворец. Мой мальчик еще очень мал, но он уже сейчас сын герцога, внук и племянник королей. Но, знайте, когда он подрастет и спросит меня, чем я особенно дорожу в жизни, я покажу ему не свою корону и не свое княжество, я покажу ему вас и скажу, сын мой, если я чего и добился в жизни, то это, потому что рядом были эти люди!

Клим, Кароль и Казимир дружно вскочили и подняли вслед за мной свои кубки. Мы осушили их, чтобы тут же наполнить. Мои ближники были явно растроганы моими словами, и каждый хотел высказать мне свою благодарность в ответ. Я улыбался им в ответ и пытался представить себе, каково это быть отцом. Когда благодарность улеглась, и мы смогли отдать должное усилиям повара, ко мне подвинулся Клим и, пользуясь тем, что Казимир и Кароль заняты едой, шепнул:

– Совсем запамятовал ваше королевское высочество, когда мы шли в Стокгольм был сильный встречный ветер, отнесший нас к берегам Померании.

– Эко вас закружило, – хмыкнул я, вцепившись зубами в куриную ножку. – Ты это к чему?

– Да, в Дарлов мы заходили.

– И что? – мгновенно бросил я жевать.

– Да ничего, ваше высочество, просто узнали мы, что тетя ваша княгиня Агнесса-Магдалена, с которой вы в тогда Данциге повстречались, от бремени разрешилась.

– Вот как? – напряженно спросил я, – и кто же родился?

– Мальчик, ваше высочество, Иоганном Альбрехтом Посмертным назвали.

– Ты видел его?

– Скажете тоже, кто же нам княжича то покажет. Придворная дама приходила, как ее, госпожа Катарина фон...

– Нойбек?

– Ага, она самая. Просила обрадовать, дескать, брат двоюродный у вас появился.

Я пристально посмотрел Рюмину в глаза пытаясь определить, знает ли он кто на самом деле отец моего полного тезки, но глаза Клима были настолько наивными, что я сразу понял, даже если и не знает, то догадывается.

– А знаешь Клим, – сказал я Рюмину, немного подумав, – чего это мы сами празднуем? Надо русских бояр на пир позвать, все же это не только королю племянник, но и их будущему царю, если они Карла-Филипа выберут. И чтобы стол не хуже этого был!

– Ваше высочество, тяжко это будет...

– Особенно тебе друг мой, потому как кроме тебя это поручить и вовсе некому.

– Почему это?

– Ну как тебе сказать, докладываешь не вовремя, языком, бывает, много болтаешь. Слово-то оно серебро, а молчание – золото! Внял ли? Да и некому больше, сам посуди, Кароль прост больно для таких дел, а Казимира попы в оборот взяли.

Через два дня в моем лагере состоялся торжественный пир в честь рождения сына и наследника, на который были приглашены все мало-мальски значимые лица из лагеря ополченцев. На площадке перед моим шатром стояли наскоро-сколоченные столы и лавки для приглашенных. Посредине располагался отдельный стол для меня и самых важных персон, нему примыкали, образуя букву "П" еще два для прочих бояр. Обладающих этим высоким званием как, оказалось, было почти полтора десятка. Вокруг стояли столы для менее родовитых дворян и прочих персон вроде казачьих атаманов. Угостить такую ораву в разоренной Москве было задачей нетривиальной, но мы справились. Кое-чем помог Минин, но главным организатором был Клим, откуда-то пригнавший целую отару овец, которые и пошли на угощение. Пришлось вспомнить все известные мне способы приготовления мяса и мобилизовать всех кашеваров моего регимента. Так или иначе, праздник удался. Бояре оценили выправку и единообразное обмундирование и вооружение моих солдат, а также то, что рассадили их согласно местническому обычаю. К слову сказать, князь Пожарский, бывший довольно худородным на фоне Куракиных, Шереметьевых, Долгоруких и Бутурлиных сидел в самом конце стола для ВИП персон. Недавно вернувшемуся Вельяминову и вовсе светило сидеть вместе с прочими дворянами практически рядом с казаками, но он ловко вывернулся став распорядителем за столом, командуя разносящими слугами и подливая вино за главным столом. К моему удивлению это было куда почетнее, нежели сидеть где-нибудь в конце стола. Как мне потом пояснил Клим, Аникита, таким образом, сам себя произвел в кравчие, а эта должность куда выше стольника. Вопрос, а у кого будет кравчим Вельяминов, повис в воздухе.

Когда гости, наконец, расселись я вышел к ним в сиянии своего парадного костюма привезенного сообразительным Рюминым. Возможно, приглашенным боярам не слишком понравились пышные брабантские кружева и ленты, но блеск драгоценных камней на камзоле золотые орденские цепи на груди и герцогская корона ясно показывала всем присутствующим, что перед ним князь Священной Римской Империи, и они дружно встали. Важно наклонив голову в сторону приглашенных, я через стоящего подле Клима пригласил всех садиться и отобедать чем бог послал.

– Князь просит гостей не побрезговать его скудным угощением! – провозгласил Рюмин.

Гости не заставили себя ждать и, провозгласив здравицу новорожденному принцу, дружно выпили из поданных им чар и принялись за запеченную баранину. Где Клим взял столько посуды даже не представляю, но едва гости смолотили первую перемену, последовала вторая, та же баранина, но уже вареная. После мясных перемен гостям подали уху. Ухой в это время назывался почти любой суп, но в нашем случае она действительно была рыбной. Рыбкой как потом выяснилось, с Климом поделились монахи. Все это сопровождалось здравицами в честь всех присутствующих, но в пьянку не переросло, не смотря на обязательную чарку при каждой перемене.

– Уважил ты нас князь, – прогудел мне сидящий рядом Трубецкой, – и обычай соблюл и себя показал. Я по первости, уж прости, думал, что ты что-то вроде юродивого. И то посмотреть, ну какой с тебя был князь? То из пушек палишь, то рубишься в первых рядах, то еще чего учудишь. А у тебя и войско справное и корона не хуже чем у любого короля!

– Что до обычая, то в чужой монастырь со своим уставом не ходят, Дмитрий Тимофеевич. А так, твоя правда, я больше к войне привычен чем к каким другим делам. Оттого король Густав Адольф и послал меня на войну, а не назначил, к примеру, в риксроде, это дума у них так боярская называется, сидеть. Ну, а уж коли здесь оказался, так попросил меня помочь, чтобы брата его вы себе царем выбрали.

– А какая нам корысть с того что мы шведского королевича своим царем сделаем?

– А ты князь, Дмитрий Тимофеевич, про какую корысть спрашиваешь, ту которая для всего царства или для тебя лично?

– Хитер ты герцог заморский хоть и любишь простецом прикинуться, – усмехнулся, глава первого ополчения, – а я тебе так скажу, мы князья да бояре – соль земли! Мы хребет государству и если нам хорошо, то и всему царству хорошо будет.

– Я тогда тебе так отвечу, князь, кого-бы вы не выбрали, он ваших привилегий не тронет и вотчин ваших отнимать не станет, неважно древних или тех, что вам в смуту пожаловали. И королевичу Карлу Филипу за малолетством его понадобятся верные слуги и опытные помощники, а из Швеции он их много не привезет, поскольку они здешних дел не ведают, да и силы здесь не имеют. Так что кто-кто, а вы точно не пострадаете. Но польза будет не только вам, сам ведаешь, не малая часть земли русской захвачена шведами, но если вы брата шведского короля выберете своим царем, то он со своим братом воевать не станет и отдаст все что занял миром.

– Так король Жигимонт, пожирнее кусок занял, чем Корелла с Новгородом... – заметил было Трубецкой, но я перебил его.

– Король Сигизмунд такая жадная сволочь, что не вернет вам ни Смоленска, ни каких других земель, а чего доброго еще что-нибудь захватит. Дескать, сын его все равно станет королем Речи Посполитой и все будет под одной рукой.

– Это верно, что Жигимонту в руки попало, то обратно непросто воротить будет, а что если королевича Карла мы выберем, брат его пособит войском?

– Пособит, отчего же не пособить, ему Сигизмунд тоже враг не из последних, потому как на престол его зарится.

– Ну, дай бог!

– А чего, дай бог? – пьяно спросил сидящий с другого края Долгорукий.

– Князь говорит, дай бог чтобы поляки скорее сдались, да можно было бы делом заняться. Земский собор созвать, да царя выбрать. – Тут же ответил ему я.

– А как Жигимонт пожалует? – не отстал Долгорукий, – сказывают король великую силу собирает под смоленском, да хочет сюда идти!

– Да пусть идет, – пожал плечами я, – без пороху он много не навоюет, а одними саблями нас теперь не одолеть. Хотя поторопиться не помешало бы.

– А ты почем знаешь, что у Жигимонта пороха нет, ты что колдун?

Услышав последнюю фразу все за ближними столами притихли, я не поворачивая головы, махнул Аниките, и он стал подливать Долгорукому в чашу. Тот, услышав журчание обрадовано обернулся и подхватив чашу попытался прокричать здравицу, но у него плохо получилось.

– Устал князь-боярин, от дум тяжких, да забот ратных! – сказал я негромко, но вполне отчетливо. – Еще чего доброго перепутает, да "горько" крикнет, а я с князем Дмитрием Тимофеевичем целоваться не хочу!

Первыми засмеялись сидевшие рядом, затем к ним присоединились остальные и скоро хохот гремел по всей площадке занятой пирующими. Я, улыбнувшись, встал и, кивнув собравшимся, вышел из-за стола. Во время пира я лишь пригубливал из своего кубка, да отщипывал понемногу от каждого блюда и потому был бодр и почти не хмелен. Твердым шагом я прошел к себе в шатер и, пройдя его насквозь, вышел к палатке, где жила Настя с Ксенией и служанки. Девушки сидели у огня и что-то рукодельничали беседуя. Так уж получилось что возможности поговорить с царевной после того как я с Климом привез ее в лагерь не было. Днем я всегда был на виду, а ночью и вовсе было не до того. Когда я вошел, они замолчали на полуслове и попытались встать, но я, помахав рукой чтобы не беспокоились, присел рядом. Они обе были одеты в немецкие платья, Настя в серое, а Ксения в голубое. Короткие ее волосы были убраны в чепец, вырез открывал полностью шею и немного плечи и грудь, отчего царевна явно смущалась. Внимательно приглядевшись, я понял, что Настя пожертвовала Ксении свою праздничную одежду оставшись в повседневной.

– Царевна, – обратился я к Ксении на немецком, – удобно ли вы расположись, всего ли вам довольно?

– Благодарю вас, герцог, вы очень добры к своей пленнице, – отвечала она мне.

– Вы несправедливы ко мне ваше царское высочество, вы вовсе не пленница, а гостья моя. Если хотите то вы всегда можете уйти, однако в сложившейся ситуации я бы этого вам не рекомендовал. Я узнавал, вас ищут, однако здесь вам ничего не угрожает, поскольку вы находитесь под моей защитой. Кроме того вас никто не узнает в таком наряде если вы конечно сохраните известное благоразумие. Военная опасность стала теперь гораздо меньше, и я вполне могу заняться вашим делом. Сообщите мне все, что вам известно, и я немедленно займусь поисками.

– Зачем вам это?

– Не зачем. Я просто хочу помочь вам вот и все. Считайте это моим капризом.

– Княже, ты где? – раздался голос Аникиты снаружи.

– Кто это? – перепугалась Ксения.

– Не бойтесь царевна это мой человек, впрочем, не надо, чтобы он вас видел, так что я вас покину, а вы пока подумайте над тем, что я вам сказал.

– Как зовут этого вашего человека? – почти простонала царевна.

– Зачем вам это знать? Впрочем, извольте, его зовут Аникита Вельяминов, он командовал моими рейтарами в Швеции.

– Боже мой, я пропала! Опять этот предатель!

– Что, вы знакомы?

– Он и его семья с нами были в родстве не малом, но когда появился самозванец он один из первых перешел на его сторону. Даже родная мать прокляла его за эту измену, но он не отступился.

– Чудны дела твои господи! – Сказал я и вышел навстречу Аниките.

– Князь, бояре расходиться собираются, хотят поклониться за хлеб, за соль..

– За брагу, за аквавит... – продолжил я, – ну пошли, чего там, дело хорошее.

– А кто там князь, – полюбопытствовал Вельяминов, пытаясь заглянуть за полог.

– Много будешь знать, скоро состаришься!

– Девки поди?

– Ага, и все справные, как Анисим любит.

– Анисим сказывал, что ты надежа едва ли не схимником заделался.

– А с чего ты взял, что я с ними блуд творю? Они там за меня угодникам святым молятся, и акафисты поют, правда, тихо совсем.

– Да ну тебя.

Осада, тем временем, продолжалась. К ополчению все время подходили новые отряды, иногда небольшие в несколько человек, а иногда и довольно крупные в две – три сотни. Так что силы, изрядно поредевшие в сражении с Ходкевичем, скоро были восстановлены. Однако, князь Пожарский, постоянно получавший известия с разных концов страны, о различных бесчинствах творимых разного рода разбойниками, нередко формировал отряды ополченцев, которые и посылал для борьбы с ними. Одно поручение такого рода было дано Аниките Вельяминову, посланного очистить от воровских казаков небольшой городок Устюг-Железный. Основой его отряда должны были стать рейтары усиленные казаками, причем последних было раза в два больше чем подчиненных Вельяминова. Посмотрев на его кислую физиономию, я вызвался сходить вместе с ним. С собой я взял сотню драбантов и Кароля с Казимиром. Клим же с двумя сотнями остался в Москве охранять наш лагерь.

Копыта коней бьют мягкую землю, на ветру развеваются наши стяги и казачьи бунчуки. Вокруг то, что называется золотой осенью, летняя жара уже спала, а осенние дожди еще не наступили. Одно только портило окружавшую нас красоту. Земля была совершенно пустой. Брошенные поля зарастали молодыми деревцами, на месте деревень пепелища и лишь кое-где белел омытый дождями череп указывающий что когда-то и здесь жили люди. Рожали детей, сеяли хлеб и надеялись на лучшее.

– Хорошо идем, – говорит мне скачущий рядом Аникита, – даст бог, к вечеру прибудем в Устюг.

– Не кажи гоп, – усмехаюсь я в ответ, – что от Казимира нет вестей?

Казимир с небольшим отрядом рейтар и казаков ушел вперед на разведку. Время от времени от него приходят посыльные, если таковых долго нет, то это повод насторожиться. Однако до сих пор все спокойно, и мы беспрепятственно движемся к нашей цели.

– Всегда бы ты князь такой осторожный был, – говорит мне Вельяминов. – А то тебя иной раз за шиворот из драки не вытащить, далеко ли до греха.

– Греха бояться детей не родить, – отвечаю я ему, – а ты чего такой заботливый?

– Сестра наказала.

– Алена? Я-то думал, ты по службе отлучался, а ты и вотчину заглянуть успел.

– Ну, а чего не заглянуть когда по пути? Тетушку проведать да сестрицу, сам ведаешь одни они у меня.

– Тоже верно.

– То-то и оно что верно, ну, а там, соседи собрались, начались, стало быть, расспросы, что да как. Ну, я и рассказал, как с гетманом воевали, как он на приступ шел, как ты с пушек палил.

– Понятно, наплел поди с три короба небылиц?

– Да нет, все честь по чести рассказывал без враков, а как уезжал так мне Алена и наказала чтобы я тебя берег и в бой одного не пускал.

– Это почему так?

– А суженый ты ее!

– Чего это вдруг?

– Так ей гадалка нагадала, что суженым ей тот будет, кто ее первым поцелует. А тебя ведь тогда на крыльце никто силой в спину не толкал. Такие вот дела.

– Ты бы сестрице своей объяснил, что я женат, да не на ком-нибудь, а на королевской дочке, чтобы девка себе глупостями голову не забывала.

– Да я говорил ей, дурочке что не по себе сук рубит, но тут разве поспоришь. Так что Христом богом тебя молю не лезь ты в пекло, и без тебя найдется, кому мечом махать. Тебе смешно, а она мне чуть плешь не проела.

– Ладно-ладно, уговорил, раз Алена твоя просит, значит, не буду. Ты мне лучше вот что расскажи, вы ведь Вельяминовы Годуновым родня. Каким тебя нечистым к Дмитрию занесло?

– Эх, князь, то дела давние.

– А ты расскажи, а я послушаю. Может, чего интересного узнаю.

– Ну, слушай, если интересно. Скажу тебе сразу, князь, что Борис как царем стал, родню свою не забыл. Батюшка мой в окольничие вышел и уже шапку боярскую примерял, каковую бы ему при Федоре Ивановиче как ушей не видать. Я тогда еще новиком был, и мне по отечеству в жильцах начинать службу выходило, ан нет, меня в стряпчие пожаловали. Да отцу намекнули, что коли я не дурак буду, то стоять мне в рындах подле его царского величества, а там и до стольника рукою подать.

– И чего тебе в рындах не понравилось, или не взяли?

– Ты не перебивай меня, князь, дослушай. Как раз в то время царевич Дмитрий и объявился в литовских землях. Времена тогда тяжкие были, недород, голод, а ту еще это. Стали некоторые земли, да города откладываться от Бориса да присягать Дмитрию. Царю Борису, понятное дело, это не по нраву пришлось, и стал он войска посылать, чтобы измену выкорчевывать. Вот в одно такое войско и я попал. Да чего я вру то сам себе! Не попал, а сам напросился. Хотел службу царю послужить, ну и выслужиться, конечно, как без этого. Приехали мы в одну такую слободку, выгнали людей из домов их на улицу перед церковью и спрашиваем, – "кому вы собачьи дети веруете"? А они нам кротко так, но твердо, – "царевичу Димитрию, сыну Ивана Васильевича". Мы им понятно дело плетей, а под плети пытаемся вразумить, дескать, царевич-то в Угличе сам себя зарезал и умер давно.

– И что вразумили?

– Да как тебе сказать, кто-то тверд в своей вере остался, а какие и покаялись, да только никому и покаяние нужным не оказалось.

– Это как?

– Да так, князь, одним хотелось царю послужить, а другим пограбить, да поозоровать. Так что, сперва плетей, потом дубьем, а потом разошлись и саблями. Бабы закричали, детишки заплакали, наши кто грабить, кто избы поджигать, кто баб сильничать кинулись. А жители местные кто бежать, а кто ровно мученики христианские перед нами, только плачут и богу молятся. Тут смотрю, воевода наш младенчика у бабы какой-то отнял, за ноги раскрутил, да и об угол. Да так что кровь до меня долетела. Тут у меня будто пелена с глаз упала, понял что творю вместе со всеми неподобное и того греха мне век не отмолить. Ну, и когда мы назад возвращались, отстал от своих и подался к Дмитрию посмотреть каков он. Точно ли государь природный?