Текст книги "Приключения великого герцога мекленбургского Иоганна III (СИ)"

Автор книги: Иван Оченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

– Там что-то не так, – настороженно проговорил Казимир прислушиваясь к звукам доносящимся из деревни.

Действительно, доносившийся лязг был явно сабельным. В деревне явно шел бой, только вот кто с кем? Хотя одна сторона понятна, казаки, а вот другая... осторожно выглянув, мы увидели что запорожцев со всех сторон атакуют какие-то вооруженные люди. Причем одни были в довольно добротных доспехах и с саблями и копьями, другие же в простых рубахах и с дубьем, но все довольно ловко нападали на казаков стаскивая или сбивая их с лошадей и убивая. Те, впрочем, легкой добычей не были и на земле валялось довольно много трупов как с одной так и с другой стороны. Однако неожиданное нападение принесло свои плоды, и воровские казаки кинулись в разные стороны. Несколько бросилось по направлению к нам. Мы с Казимиром переглянулись и, цыкнув на детей, чтобы попрятались, бросились им на встречу. Те не ожидали такого подвоха и, напоровшись на мою шпагу и саблю литвина один за другим полегли.

Между тем бой в деревне закончился, и неведомые воины обратили внимание и на нас.

– Эй, выходите, крикнул нам один из них одетый в бойдану и шлем называемый мисюркой.

– А нам и тут не дует, – тут же откликнулся я.

– Стрелами посечем, – посулил он нам в ответ.

– Дурак что ли? Детей побьете.

Тут откуда не возьмись, выскочила давешняя бабка и коршуном накинулась на ведущего переговоры воина.

– Ополоумел Сеньша! Ишь чего выдумал, стрелами! А как и вправду детей посечете ироды?

Тут другой из воинов с окладистой бородой торчавшей из под личины шлема вступил в разговор.

– А ты Никитична, какого рожна детей не схоронила как велено? Вот ужо получишь!

– Охти мне Онфимушка, да не успела, уж больно эти разбойники борзо появились, вот ей-ей если бы не эти немцы побили бы супостаты детишек.

– Эй, вы, не бойтесь, выходите, не тронем.

– А чего нам бояться, вы там еще полайтесь, пожалуй, а мы и поедем своей дорогой.

– Э, нет, боярин, тут болота кругом, места гиблые, так просто не выберешься. Да выходите не бойтесь, за то что детишек помогли уберечь, земной поклон вам.

Переглянувшись, мы с Казимиром вышли, дети побежали впереди нас и только девочка спросившая не убьём ли мы их шла подле, держа меня за руку.

– Эва, диво какое, – удивленно протянул тот кого называли Онфимом, – сколько лет живу, а такого не видывал. Немец и литвин детей спасли от душегубства.

– Что же тут дивного, – возразил ему я, – в том, что люди пусть и чужие для вас себя как люди ведут, а не как звери дикие?

– Э, мил человек, сейчас такие времена лихие, что и свои себя хуже зверей ведут!

– "Бывали хуже времена, да не было подлей", – процитировал я слова будущего классика.

– Как ты сказал немец? Твоя, правда, не было подлее времен.

– А это что дымит? – обратил внимание на столб дыма за болотом ничего не упускающий Казимир.

– Вот беда-то! – скрипнул зубами Онфим, добрались-таки супостаты до усадьбы. – Эй, воинство, на конь! Вы с нами?

– Теперь видать да.

В окружающих болотах местные для своего удобства построили гати. Неприметные чужому глазу и хорошо известные местным они делали доступными самые отдаленные участки. По одной из таких гатей и доскакали мы до спрятанной в болотах боярской усадьбы. Как выяснилось позднее Иван Сусанин, то ли тот же самый, то ли полный тезка будущего спасителя Романовых, завел, как и предполагалось людей Березовского в трясину, а сам ускользнул одному ему ведомыми тропами. Литвины, полагая, что семья проводника будет достаточной гарантией лояльности, крупно просчитались. Но будучи людьми бывалыми сгинули далеко не все. Части удалось выбраться и как на грех попасть на спрятанную в болоте усадьбу. Небольшое количество защитников там было и какое-то время они держались, но пока подоспела подмога, литвины почти всех уничтожили. Когда воины Онфима с гиканьем ворвались в усадьбу, бой уже почти кончился. Немногих остававшихся врагов изрубили, остальные снова бежали в болота.

Кругом слышался плачь, стоны раненых, многие обитатели усадьбы оказывается успели попрятаться, а теперь вылезали из своих убежищ. Некоторые поглядывали на нас с Казимиром недоброжелательно, но большинство просто устало скользили глазами и шли дальше к своему горю. В основном пострадали защищавшиеся с оружием в руках, но были и другие жертвы. Неожиданно из терема выскочила какая-то растрёпанная девица и бросилась к небольшому открытому водоему рядом с усадьбой, можно сказать пруду. К моему удивлению никто не попытался остановить бедную девушку, лишь проводив ее глазами. Она же пробежав по дощатым мосткам с размаха бросилась в воду.

– Боярышню ссильничали ироды, топиться побежала, – прошелестело между людей, но снова никто не сделал ни шагу.

– Э-э-э, вы что творите, мать вашу? – закричал я и тронул каблуками бока своей лошади. Простучав копытами по настилу, где только что бежала боярышня, я прямо с седла бросился в воду. Мутная вода с жадным хлюпаньем приняла меня и сразу захлопнула свою жадную пасть. Неведомо как я нащупал в воде девушку и отчаянным рывком рванулся вверх. Достигнув поверхности попытался вдохнуть, но жадное болото маскирующееся под обычный пруд не хотело отпускать свою добычу. Мне казалось что уже конец, как вдруг я почувствовал чью-то помощь. Это Казимир обвязавшийся найденными здесь же вожжами кинулся мне на помощь. Я тащил утопленницу, Казимир меня, а его в свою очередь воины Онфима. Выбравшись на берег, я бросился к девушке. Увы, она уже не дышала. Часть окружавших нас смотрели на происходящее с какой-то тупой апатией и даже немного брезгливо, другие наоборот кинулись помочь, но убедившись, что девушка не дышит, отстали. Однако я не собирался сдаваться. Припомнив занятия по охране труда, которые когда-то посещал, я, перекинув девушку через колено, выгнал воду из ее легких. Потом положив на спину, стал делать искусственное дыхание. Эти мои действия уже привлекли какое-то внимание и люди стали собираться вокруг. Я же не обращая на них внимания, продолжал попытки реанимировать боярышню. Казалось все уже кончено, когда девушка, на которую все махнули рукой будто бы поперхнулась и, выплюнув изо рта остатки воды, задышала. Я обессилено опустился рядом с ней и, прижимая ее к себе, гладил по голове приговаривая: – "Ну, все, все".

Потом подняв глаза, я с удивлением посмотрел на окружавших меня людей. В их глазах плескался ужас.

– Оживил утопленницу! Колдун! – слышалось отовсюду.

Казимир, похоже, тоже был под впечатлением от реанимации, однако встал между нами и остальными людьми, положив руку на рукоять сабли.

– Стойте! – закричал местным Онфим, – ну ка назад!

Выйдя вперед, предводитель местных настороженно посмотрел на меня и проговорил.

– Я много чего в жизни видел, но вот чтобы так утопленниц оживляли не припомню. Ты кто немец?

Объяснять что-либо в такой ситуации было делом совершенно безнадежным, поэтому я вздохнув вышел вперед и объявил.

– Всякий природный государь есть помазанник божий и тем от простых людей отличается, что его господь пометил. Французский король одним прикосновением лечит золотуху. Германский Император взглядом кровь останавливает, ну а я вот всего лишь герцог и такого не могу, однако утопленниц иной раз возвращаю к жизни, если то господу бывает угодно. Нет в этом никакого колдовства или иной ворожбы, могу на том крест целовать.

– Ты что же это природный государь? – недоверчиво переспросил Онфим.

– Я великий герцог мекленбургский Иоганн III, по вашему великий князь. Род мой ведется от ободритского князя Никлота и в своей земле я все равно, что царь. Многие короли, во многих странах со мной в родстве состоят.

– Хорошо коли так, – усмехнулся Онфим, – а то я про "природного государя" услышав, решил, что ты нам скажешь, будто ты царь Дмитрий чудесно спасшийся. А ты вот просто князь в неметчине. Как же ты к нам такой красивый попал?

– Судьба, как видно, такая. Видать господь решил тебе жизнь сохранить воин. Боярин поди не похвалил бы тебя за то что дочь его не уберег?

– Не трави душу, немец. И так не уберег, ты хоть и оживил девку, а только с порушенной честью ей одна дорога в монастырь.

– С чего бы это, неужто она вам живая меньше мила, чем утоплая?

– Живая то живая, да кто ее замуж то теперь возьмет? Вот и выходит поруха чести боярской, а боярышне одна дорога в монастырь!

– Да что ты заладил, в монастырь, да в монастырь! Может там и нет никакого урона? После болота ляхи, прямо скажем, квелые были, а девку чести лишить еще постараться нужно.

– Чего? Как это нет урона, а чего же она топиться побежала?

– Чего побежала, а мало ли, перепугалась поди, на то она и девка. Вы вот что, найдите женщину бывалую, да вон хоть Никитичну. Она боярышню обмоет после болота, успокоит, да и поглядит чего и как. Вполне может быть, что и без монастыря дело обойдется и ты без опалы останешься.

Онфим, бывший как оказалось приказчиком у местного боярина, ухватился за возможность реабилитироваться. Послали за Никитичной, истопили баню. Боярышня ждала приговора судьбы тихонько плача. Когда появилась Сусанина, мы с Онфимом объяснили ей ее задачу. Старуха поохала, попричитала и резво взялась за дело. Но прежде чем она скрылась с боярышней в бане, я, улучшив момент, тихонько спросил есть ли в здешних лесах муравейники.

– Есть, милостивец, как ни быть.

– Ну, а раз есть, то сразу тебе говорю старая, что ежели ты какой урон у боярышни сыщешь, то я тебя сам на этот муравейник голым задом пристрою.

– Ты что же такое говоришь батюшка, как же можно то?

– А девку молодую заживо в монастыре сгноить значит можно? А в чем она виновата, разве в том, что ее защитить не смогли, те кому это положено.

– Твоя правда, милостивец, а только обман то вскроется, тогда как?

– А вот ты и научишь ее, что делать, чтобы не вскрылся. Вот ни в жизнь не поверю, что ты своему деду девушкой досталась.

От моих слов старуха сначала выпучила глаза, а потом, усмехнувшись, ушла заниматься экспертизой. По моему ощущению прошло минут сорок, когда Никитична вывела закутанную в рядно боярышню и передала ее на руки прислужницам. На немой вопрос застывший в глазах Онфима она коротко перекрестившись ответила:

– Спас господь, не дал злому делу свершиться!

Онфим истово перекрестившись обрадовано прогудел:

– Спаси тебя Христос, князь.

– А что, баня то хорошо топлена? – поинтересовался я в ответ, – а то вот я тоже в болоте изгваздался и ни кому до того и дела нет.

– Да протопили на славу, и то, правда, чего жару то пропадать. Попарься князь с дороги, да дела ратного.

– Ладно, пойду помоюсь, а то так есть хочется, что и переночевать негде.

Онфим понял намек правильно и когда мы с Казимиром напарившись вышли нас с почетом проводили в горницу и с почетом усадили за накрытый стол.

– Эх, после бани, портки продай, а чарку выпей! – вспомнил я суворовскую поговорку.

– Твоя правда княже, – прогудел Онфим подавая нам с Казимиром кубки. – Не побрезгуйте гости дорогие.

Гости не побрезговали и, выпив, не чинясь, взялись за ложки. Стол обилием не поражал, но как говорила моя покойная бабушка много чего пережившая в своей жизни "жрите что дают". Потчевали нас кашей и, ради постного дня, печеной рыбой. Рыбка явно была местная, поскольку припахивала болотцем. Запивали все это дело квасом. Пока гости не насытились, говорить о делах верх неприличия. Поэтому боярский приказчик лишь подкладывал, да подливал нам. Лишь когда мы, наконец, наелись, наступило время для серьезного разговора. Не дожидаясь расспросов, я сам рассказал Онфиму версию своих злоключений. По моим словам к полякам мы попали случайно, а увидев жестокости, какие они творят с невинными людьми, решили оставить их и перейти к воюющим за правое дело при первом же удобном случае. Вот в окрестных болотах такой случай и подвернулся. Не понятно было поверил ли нам наш собеседник, но вида не показал и сочувственно покивав, сказал.

– Ну, что же люди добрые, дело к ночи, а утро вечера мудренее. Ступайте спать, а там видно будет.

Вот уж неделю я во главе небольшого отряда ушедших со мной жителей болот кружил вокруг польского лагеря. Попытка подбить на поход дворянскую дружину с треском провалилась. Онфим сразу заявил мне, что они люди дворян Шерстовых, сам хозяин с сыновьями и боевыми холопами ушел в ополчение, а ему строго настрого велел блюсти поместье и единственную дочь. И если господь один раз попустил, то он вдругорядь божье милосердие испытывать не намерен. Однако когда со мной ушли несколько молодых парней возражать не стал. И вот мы как тати лесные кружим вокруг войска Ходкевича. Гетман скоро двинется в путь, а я никак не могу придумать план диверсии. Даже просто пощипать ляхов не получается, что они, что казаки меньше чем полусотней не ходят, а у меня и десятка нет. Причем толковые бойцы только я и Казимир, у остальных ни доспехов, ни сабель, ни коней. Безоружными их, впрочем, тоже не назовешь, у каждого самострел и кистень. Стреляют ребята без промаха, идут по лесу бесшумно и маскироваться умеют ни хуже леших. Так что разведчики из них образцовые, а вот остальное... и самострелы охотничьи, броню из них, только если в упор! Короче, куда ни кинь – везде клин. Не, зря я это затеял, надо уходить!

Пропустив очередной разъезд вражеской кавалерии, мы потихонечку-полегонечку выбираемся подальше в сторону спасительных болот. Прятаться довольно легко, поскольку вокруг много валежника оставшегося от бушевавшего некогда урагана. Мы уже почти ушли, когда мой взгляд очередной раз натыкается глазами на валежник. В голове крутится какая-то мысль, и я делаю знак рукой чтобы все замерли и не спугнули эту мысль ненароком. Подхожу к валежнику и щупаю рукой, потом строгаю кинжалом. Сухой.

– А что ребятушки, деготь в ваших местах гонят? – спрашиваю у своих подчиненных почти певучим голосом.

Те переглядываются и хором отвечают:

– Как же не гнать княже, конечно гонят.

– Вот и славно, вот и хорошо, еще бы ветер в нужную сторону, так и вовсе благодать.

Охотники удивленно переглядываются, но ничего не переспрашивают, дескать, чудит князь и пусть его, наше дело телячье.

Щедро политая дегтем куча валежника отвратительно воняет. Как не пытались беречься все одно изгваздались в темноте по самое не могу. Проклятый запах въелся кажется в каждую пору кожи и в каждую нитку одежды и будет преследовать меня вечно но замысел, кажется вполне удался. Казимир высекает кресалом искру и, подув на фитилек, раздувает огонь. Сначала подпаливаем приготовленную загодя бересту, и уже этой берестой зажигаем валежник. Огонь сначала нехотя, а потом все живее и живее и наконец разгорается начинает жадно пожирать сушняк. Остальные проделывают тоже самое дальше и поэтому весь лес скоро наполняется сначала дымом, а потом и жарким огнем. Почуявшие опасность звери и птицы пытаются выбраться из огненной ловушки. Одним это удается, другие попав в западню пламени гибнут или задыхаются в дыму.

У людей нет инстинктов животных и они замечают опасность гораздо позже, когда начинает светать. Но у них есть разум, дисциплина и железная воля гетмана. Хотя какая-то часть войска, поддавшись панике прыгает на коней и пытается вырваться из огненного окружения. Но остальные стойко и мужественно рубят деревья, пытаясь задержать огонь, запрягают возы и пытаются спасти драгоценный груз. Увы, огонь приближается, кажется со всех сторон и уходить некуда. Все большее количество жолнежей и казаков поддавшись панике бросают все и пытаются спастись положившись на быстрые ноги своих коней. Но благородные животные сами в панике и громко ржа поднимаются на дыбы и сбрасывают своих седоков. Наконец посланным на разведку удается найти более менее безопасный путь и воинство теряя возы и людей устремляются в спасительный проход в огне.

Мы всего этого не видим, ибо как только огонь начал разгораться я приказал уходить. Перепачканная дегтем одежда не лучший наряд во время пожара, так что ноги в руки и деру! Покинув опасный район остановились. Теперь остается только ждать.

– Ваше высочество, – тихонько окликает меня Казимир, – вы полагаете пожар заставит гетмана отступить?

– Как получится, – устало откликаюсь я, – ветер хоть и не силен но в их сторону, к тому же мы окружили лагерь Ходкевича огнем оставив только один выход в болота, если все пойдет как задумывалось они растеряют большую часть припасов и идти к Москве не будет никакого смысла. Если гетман решит возвращаться, то дорога на Новгород станет свободной и мы сможем вернуться.

Вдалеке послышался взрыв, Казимир и охотники вскочили озираясь и только я равнодушно посмотрев в ту сторону остался лежать на попоне.

– Что это было? – встревожено проговорил литвин, – не из пушек же палят?

– Пороховой обоз взорвался, – отозвался я, – правда не весь, скорее какой-то воз потеряли, иначе ударило бы сильнее.

– Княже, – позвал меня Никишка, один из ушедших со мной парней, – мнится мне скачет кто-то.

– Где, откуда?

– Так, вестимо откуда, с пожарища.

Подхватив оружие мы, где бегом, где ползком направились в сторону пожара и вскоре увидели нескольких изможденных человек с обмотанными мокрыми тряпками лицами, на таких же измученных лошадях. Одежда на них несла следы огня и дыма, коней они провели и вовсе чудом, но так или иначе им почти удалось спастись. Почти, потому что на этот счет у нас было другое мнение. Знаками показав своим архаровцам, "заходите справа" я двинулся вперед. По моему сигналу охотники пустили болты из своих самострелов и подхватив кистени и дубины кинулись в атаку. Опыта парным не хватало, и потому вместо того что бы распределить цели они утыкали ближайших к себе врагов как ежиков и кинулись на остальных. Те, впрочем, оказались неспособны к сопротивлению и сдались практически без боя. Лишь двое попытались удрать, вскочив на своих измученных коней, но одного ссадил Казимир из подаренного мною пистолета, а по второму я выстрелил из своего нарезного карамультука, после чего пытавшийся бежать кулем упал из седла.

– Ну, вот вам, ребятушки и сабли и брони и кони, – проговорил я, мельком оглядев трофеи. Коней, правда, лечить надо, а сабле учиться, ну да это дело наживное, не боги горшки обжигают.

Говорят счастье покровительствует смелым. Наверное так оно и есть, ибо уже к вечеру ветер гнавший огонь в сторону наших врагов притащил тучи и зарядил дождь. Начнись он несколько ранее из моей затеи ничего не вышло бы, но он начался вечером и только усугубил положение польско-литовского войска, поскольку немногие спасенные возы прочно завязли в болотистой почве. Крепко измучавшись и потеряв в болотах еще более припасов нежели в огне войско гетмана отступило. Конечно, Ходкевич не тот человек чтобы сдаться так просто, но я серьезно испортил ему планы.

Мы еще три дня мародерничали на пожарище, отыскивая труппы задохнувшихся в дыму и снимая с них оружие, доспехи и все что найдем ценного. У каждого из ушедших со мной охотников были теперь и сабли и доспехи и много чего еще. Мы с Казимиром разжились целой батареей разнообразного огнестрела, большей частью нуждавшегося в ремонте, хотя попадались и вполне исправные образцы. Прячущиеся на болотах люди, тоже прознали о бесхозных ценностях, оказавшихся без присмотра, и потянулись на промысел. Их впрочем, больше интересовали припасы в брошенных возах, что вполне понятно. Все-таки смута круто подкосила хозяйство и кругом если не голод, то очень крепкий пост.

Наконец, подсобрав самое ценное мы двинулись восвояси. Две раздобытые моими архаровцами телеги были под завязку набиты всяческим хабаром. Лошади так же были навьючены паче всякой меры, так что шли мы пешком ведя коней под уздцы. Я, честно говоря, предполагал что увидев трофеи местные нам обрадуются и крупно просчитался. Все встречные как один отворачивались и старались не смотреть в нашу сторону и только Никитична высунулась из-за угла когда мы проходили мимо и торопливо зашептала:

– Бежать тебе надо светлый князь, Онфим чтобы ему пусто было, послал людей оповестить о твоем появлении. Так что прибыли по твою душу господин наш Шерстов с сыновьями и боярин какой-то важный с воинами.

– Бегите, ваше высочество, – горячо отозвался услышав старуху Казимир, – я их задержу.

– Бежать в этих болотах без проводников? – отозвался я, – весьма светлая мысль, но давай немного подождем, может еще и сговоримся.

Тем временем наш импровизированный обоз окружили невесть откуда взявшиеся воины в добротных доспехах и выставили в нашу сторону копья. Увидев командовавшего воинами человека, мои партизаны как по команде сняли шапки и низко поклонились. Так вот он какой дворянин Шерстов, подумалось мне. Высокий крепкий мужчина с сединой в ухоженной бороде сердито посмотрел в мою сторону и громко вопросил:

– Это ли самозванец и колдун?

– От самозванца слышу! – немедленно ответил я ему в стиле незабвенного Ивана Васильевича Бунши.

– Стало быть, от колдовства не отпираешься? – почти обрадовано подхватил дворянин.

Тут из-за спин боевых холопов дворянина появились новые действующие лица. Старший из них еще более крупный чем Шерстов боярин одетый в полный доспех оглядел нас и провозгласил:

– Согласно повелению Земского собора земли Русской и князя Пожарского, всякого человека вздумавшего назваться царем, царевичем или природным государем с тем дабы сеять смуту, надлежит немедленно взять в железа и отправлять в Ярославль для суда. Ежели же отправить возможности нет, то повесить на месте!

Пока боярин нараспев читал по памяти указ Пожарского, я вышел вперед и подойдя как можно ближе к нему почти уперся грудью в копья ратников. Боярин тем временем дочитал и обратился ко мне:

– Что скажешь чужеземец?

– Али не признал, Аникита Иванович?

Важный боярин уставился на меня с видом полнейшего изумления, видимо тяжело было признать в перепачканном дегтем немце прежнего великого герцога мекленбургского. Но тут из-за его спины вышел мой бывший полусотник Анисим и бесцеремонно ткнул боярского сына кулаком в бок.

– Аникита, пропади я пропадом если это не наш князь!

– Ну, хоть один признал, – усмехнулся я, – иди полусотник обнимемся, я чай почти год не видались.

При полном обалдении всех присутствующих мы с Анисимом обнялись и троекратно расцеловались, да так что незабвенный Леонид Ильич обзавидовался бы.

– Бери выше герцог-батюшка, – сказал мне с усмешкой бывший пушкарь, теперича я сотник, князь Пожарский меня пожаловал. Да что я, вон Аникита почитай полковник.

– Иди ты, неужто цельный полковник?

– Вот тебе крест!

– Аникитушка, выйдешь в генералы не забудь про нас с Анисимом сирых и убогих, не погнушайся!

– Скажешь тоже пресветлый князь! – прогудел вышедший из ступора Аникита. – Век за тебя буду бога молить, что не дал пропасть на чужбине, и родным всем завещаю.

Мы проделали с боярским сыном тот же ритуал, после чего он провозгласил всем присутствующим:

– Вот что люди! Сие есть действительно великий князь мекленбургский его королевское высочество Иван Жигимонтович. В своих землях он природный государь и потому никакой крамолы в его словах нет.

– Чего вылупился господин Шерстов? – обратился я к местному помещику, – ладно, я добрый сегодня, не стану припоминать, как ты меня самозванцем лаял, но другой раз не спущу! Внял ли?

– Это у себя в землях ты может и природный государь, а здесь просто иноземец без роду и племени! Опозорил дочь басурманин, а еще местничаешь!

– Снова здорова! Окстись болезный, я твою дочку от гибели спас, а ты на меня таковые слова говоришь!

– А как мне еще говорить, когда ты девку ровно кобылу на торгу при всех щупал? Тебе что, а ей одна дорога в монастырь, кому теперь она надобна?

– Не троньте ее, она ни в чем не виновата! – вступил в разговор Казимир, мрачно смотря на дворянина и его сыновей и положив при этом руку на сабельный эфес.

– А это еще что за защитник выискался, да еще с литовским говором? – вызверился в ответ Шерстов, – ты, что ли к ней посватаешься, собака?

– Эй, полегче, любезнейший! – осадил я расходившегося дворянина, – сей муж старинного и честного рода и состоит у меня на службе. А кто на моих людей хвост поднимет, тому я этот хвост и выдеру!

– А раз старинного, то пусть посватается.

– Я готов! – отвечал Казимир, – только веры я не вашей.

– Стоп, стоп, стоп! – Прервал я намечающееся сватовство. – Казимир у меня на службе и венчаться ему недосуг, и вера опять же. Однако сговор не венчание, и коли невеста не против, то отчего бы и нет. Вот война кончится, а там глядишь, и решим, кто какой веры держится.

– Ты чего творишь, – продолжил я, обернувшись к нему, – ополоумел?

– Жалко ее, – вздохнул бывший лисовчик.

– Нет, ты посмотри, жалко ему! – возмутился я, – пол России со своим паном Мухой ограбил, было не жалко, а тут, на тебе, пожалел волк кобылу! Ладно, то-то я смотрю, ты последнее время как мешком ударенный ходишь. Будь по твоему, но помни, если заставят в православие перейти, не взыщи, и на меня не смотри, я тебя сам к попу отволоку. Тьфу ты, пропасть, все зло от баб!

Как видно дворянин Шерстов и впрямь полагал приключившеюся с дочкой беду большим позором и оттого был рад сбагрить ее первому подвернувшемуся. Не прошло и получаса как мы сидели в красной горнице дворянского терема на самом настоящем сватовстве. Самое почетное место по знатности досталось мне, рядом сидел Аникита, дальше сели прочие дворяне и дети боярские из моего бывшего рейтарского регимента. Я с ними всеми тепло поздоровался, называя по именам, кого сам припомнил, кого Аникита подсказал, и они отвечали мне с искренней приязнью. Видать и вправду поминали меня добром.

Чин сватовства тем временем шел своим чередом, а я улучшив минуту спросил у своего бывшего рейтара:

– А вот скажи мне, сокол ясный, ты у нас вроде как сын боярский, а ведешь себя перед Шерстовым точно маркграф перед бароном. Чего я про тебя не знаю, друг ситный?

– Ничего от тебя не утаишь княже, – усмехнулся Аникита, – обманул я тебя, был грех. Роду я старинного и знатного, хотя и обедневшего. Только родню мою всю побили в смуту, а как в полон попал, так и назвался простым сыном боярским. Выкупа за меня все одно платить родне не чем, да и родни той осталось в гулькин нос, тетка, да сестра. Так бы и пропал на галерах, кабы ты нас на службу не позвал.

– Ишь ты, и как ты прозываешься Аникита Иванович?

– Вельяминовы мы.

Как и многие мои сверстники в детстве я зачитывался книгами Балашова, так что нет ничего удивительного, что фамилия эта показалась мне знакомой.

– Ишь ты, от тысяцкого Ивана Калиты, получается, род ведешь?

– Нет княже, – ответил крутнувший головой от моей осведомленности Аникита, – то другие Вельяминовы, а мы Вельяминовы-Хлебовы, от князя Чика ведёмся.

– А чего же сам не князь? Или пращур твой зимой в Москву приехал и вместо титула шубу получил?

– Все-то ты, пресветлый князь знаешь, а простой вещи не понимаешь, – усмехнулся Аникита, – князей на Москве как собак нерезаных, хоть Рюриковичей, хоть Гедиминовичей, хоть Чингизидов, а вот шубой великокняжеской далеко не каждого жаловали.

– Так ты значит у нас боярин?

– Боярин не боярин, а твоей милостью почти две сотни ратных в ополчение привел, да каких ратных! В доспехах, да на хороших конях, да с огненным боем! Мало у кого и из старых бояр таковая дружина, так что и тут я тебя князь благословлять должен денно и нощно. Ты сам-то как здесь оказался?

– Не поверишь, в плен попал к лисовчикам.

– Эва как, а кто же с тобой сладил? Ты княже, не в обиду будь сказано, хоть и худосочный. а биться здоров, хоть на шпагах, хоть еще как. С тобой так просто и не совладаешь.

– Кто сладил? А вон он жених стоит, глазами лупает паразит.

– Бывает же! А дальше что?

– Что что, не видишь утек.

– А..

– А лисовчик теперь мне служит.

– Княже, а чего ты в лесу перед тем как мы пришли делал? И откуда таковая добыча взялась?

– Да так, ничего особенного, лес перед войском Ходкевича подпалил, отчего тот назад повернул и обоза своего немалую часть растерял. Так что если вы ушами хлопать не будете, то немалую конфузию ляхам учините.

– Эй, честной дворянин! – Обратился я к отцу невесты, пока Аникита обдумывал мои слова. – Я своему офицеру за верную службу пожалую не малый фольварк, по вашему деревню, да не в поместье, а в вотчину. А ты нешто свою кровиночку без приданного оставишь?

– Как это без приданного! – возмутился дворянин, – чай не девку чернавку сватаете?

– Княже, а ты чего дальше думаешь делать? – зашептал мне на ухо Аникита, как только я закончил защищать интересы Казимира.

– Да, надо бы мне возвращаться в Новгород, а оттуда в Стокгольм. Сам ведаешь жена у меня молодая на сносях, ждет поди. О плене-то моем весточка я думаю, дошла, а вот о том, что я сбежал вряд ли.

– Князь, а поехали с нами к князю Пожарскому, а? Дороги на Новгород сам, поди, знаешь, не спокойны. А как ополчение ляхов из Москвы выгонит, так я сам тебя до Новгорода провожу, чин чином. Князь же и иные начальные люди в ополчении вельми тебе благодарны, за то, что ты псковского вора побил и ополчению без всякого выкупа или условий каких выдал. Так что встретят тебя как дорогого гостя.

– То, что ты говоришь, Аникита свет Иванович, весьма разумно, только помнишь ли ты что я шведскому королю зять и стою за то чтобы на престол московский выбрали королевича Карла Филипа?

– Помню, чего же не помнить, только я еще помню, что ты говорил, что для свейского короля главное, чтобы Жигимонт польский или сын его Владислав в цари не попали. А еще я помню, что ты предрекал, что выберем мы природного государя из своих. И даже сказал, что это будет сын боярина Федора Никитича Романова, который сейчас в плену у поляков.

– Кто в плену, митрополит тушинский Филарет, или сын его?

– Да оба, только один у Жигимонта, а другой у гетмана Гонсевского в Москве.

– Ну, ладно, уговорил черт языкатый! Только мне, как ни крути, надо хоть весточку отослать.

– Надо так надо, это сделаем.

– Эй, господин Шерстов, – снова встрял в сватовство я, – ну покажи честным людям невесту, чтобы не думали, что ты худой товар сбагриваешь.

На лице дворянина было явственно написано – "чего ты там ирод заморский не видел", но теме не менее он сдержано поклонился и велел слугам привести дочь. При этом он просил "дорогих гостей" не судить ее строго ибо "мала и неразумна". Обычай такой что ли? Тем временем в горницу ввели невесту в сопровождении мамок. Как то так случилось что разглядеть ее раньше у меня не получилось. Из воды я тащил мокрую с перепачканной физиономией девчонку, лица которой толком и не разглядел. Не до того было. Теперь перед моим взором предстала довольно статная девица, с правильными чертами лица. Голова покрыта богато изукрашенным кокошником, так что волос и не видно, однако коса – девичья краса на виду. Вообще, косы у русских девушек в этом времени это что-то с чем-то. Если в моем прошлом времени длинными у прекрасной половины человечества волосы считались, если опускались чуть ниже плеч, то в семнадцатом веке нормой была коса до пояса. У дворянской дочери коса соответствовала самым высоким стандартам, толстая чуть не в руку толщиной и длиною, ну не до пола, но существенно ниже того места на котором невесте сидеть не полагалось в присутствии столь высоких гостей. Глаза, как и положено воспитанной девушке, опущены долу, во всю щеку румянец и что-то подсказывало мне, что это не косметика. Поклонившись гостям, она на мгновение подняла взор, и я чуть не ахнул. Из воды я, как в сказке, тащил лягушку, а сейчас в горницу вплыла белая лебедь.