Текст книги "Приключения великого герцога мекленбургского Иоганна III (СИ)"

Автор книги: Иван Оченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Я тем временем торопливо заряжал винтовку, орудуя шомполом. Наконец все манипуляции закончились и я, прицелившись, снова пальнул в очередного казачьего предводителя. Увы, прицел в этот раз был взят неверно, а может меня подвела торопливость, но пуля миновала казака с ятаганом и сбила с ног его товарища несущего бунчук. Вражеский предводитель, мгновенно сунув свое оружие в ножны, подхватил упавший было эрзац-флаг и яростно заорав, погнал своих подчиненных в атаку. Очевидно, я сбил его столку своей стрельбой и он решил что раз наши пули уже достают до них надо как можно скорее преодолеть разделявшее нас расстояние и перевести бой в рукопашную. Стрельцы, меняясь у бойниц, успели дать несколько залпов по наступавшим вырывая каждый раз из их рядов бегущих впереди бойцов. Наконец до нас докатилась сильно ослабленная казачья волна и тут в самую их гущу влепила дробом наша большая пушка. Атакующие тут же отхлынули, спасаясь от губительного огня оставляя при этом раненых и убитых. Я тем временем едва удержал второго пушкаря от выстрела и рявкнул на расчет большой пушки чтобы быстрее заряжали.

Тем временем казаки возобновили, захлебнувшуюся было атаку. Теперь ее возглавили более опытные и хорошо вооруженные бойцы. Быстро преодолев усеянное трупами расстояние до острожка, они мгновенно повернули вспять бежавших было деморализованных посполитых, и с яростью обрушились на наших стрельцов. Я вжал фитиль в затравку, и восьмифунтовку выплюнула в гущу врагов свой смертоносный заряд. Однако, этих бойцов так просто было не смутить и они продолжали рваться вперед. Мгновенно преодолев наш неглубокий ров, и не обращая внимания на наткнувшихся на колья, они карабкались на вал, выставив вперед копья и размахивая саблями. Некоторые из них были с самопалами и палили по защитникам острога, другие вооруженные большими топорами достигнув частокола кинулись рубить наше немудреное укрепление.. Стрельцы, сменив мушкеты на бердыши, а иные, подхватив рогатины, с почетом встретили не званых гостей. Яростные крики с обеих сторон перемежались жалобными стонами раненых, а пальба звоном сабель. Но остервенело прущим вперед казакам, удалось кое-где преодолеть частокол и немного потеснить стрельцов, но к ним на выручки тут же пришла посоха. Пусть они были хуже вооружены и тела их не покрывали доспехи, но пики и рогатины без промаха разили своими острыми жалами вражеские тела, а дубины и кистени ломали все что попадалось на их пути. Бой шел с переменным успехом, когда двенадцатифунтовую пушку, наконец зарядили. Стрелять, однако, было уже нельзя без риска угодить по своим, яростно дерущимися с казаками на валу. Я оглянулся, и увидел, что вокруг меня никого не было, Казимир давно самозабвенно рубился саблей на валу, Анисим командовал стрельцами и посохой, отбивая атаку. Пушкари торопливо заряжали восьмифунтовку. Выстрелив напоследок из винтовки в одного из атакующих, я приказал своим подчиненным остававшимся у пушек:

– Если неприятель, не приведи бог, прорвется внутрь острожка, палите без размышлений и жалости! – И поправив на голове шлем, кинулся в гущу схватки.

– Куда ты надежа, – кричали мне в след эрзац пушкари, но я не обратил на их крик ни малейшего внимания.

На валу в это время казакам снова удалось немного потеснить защитников. Казак командовавший наступлением ухитрился ужом поднырнуть под рогатины крестьян и вспороть ятаганом животы сразу нескольким защитникам. В образовавшую брешь ринулись другие казаки и с жаром взялись рубиться, с попытавшимися заткнуть ее стрельцами. Помимо шустрика с ятаганом среди атакующих выделялся огромного роста казак легко как пушинкой размахивающий настоящим мечом, в котором я с удивлением узнал "бастард" – полуторный меч точно такой же, как был у меня, когда я служил рейтаром. Этим мечом громила смахивал одного за другим защитника и, казалось, нашу оборону вот-вот прорвут. Петляя между сражающимися как заяц я подбежал к "меченосцу" и выстрелил ему в прямо в лоб из пистолета. На какой-то момент мне показалось, что выстрел не произвел на великана ни малейшего впечатления, и мне сейчас придет конец. Но к счастью ноги громилы стали подгибаться, и он сперва опустившись на колени, рухнул мне под ноги продолжая сжимать свое оружие. Я тут же схватился за меч и, с огромными усилиями, вырвал его из ослабевших рук своего врага. Казаки, увидев гибель своего товарища, кинулись ко мне со всех сторон, но я уже поднял "бастард" и наши роли переменились. В свое время "незабвенный" капрал Шмульке не пожалел ни ругани, ни подзатыльников, ни других "педагогических" усилий что бы научить молодых рейтар благородному умению биться полуторными мечами. Тогда мне эта наука не слишком давалась, но сегодня мой учитель мог бы мной гордиться. С какой бы стороны на меня не кидались противники, их везде встречал мой клинок. Молниеносный взмах огромного меча и очередной нападавший лишается руки с зажатой в ней саблей. Ловкий перехват и следующий получает острие в брюхо. Поворот и меч снова поднят и очерчивает вокруг меня защитную окружность, за которую не может зайти никто, как будто меня охраняет сильный оберег. Несколько особо ловких противников успевают перед смертью прорваться на расстояние удара саблей, но добротная кираса хранит меня, а второго удара, как правило, не случается. В отчаянной попытке переломить ход боя ко мне кидается давешний казак с ятаганом и начинает кружить вокруг. Я уже немного устал размахивать "бастардом", а мой противник чрезвычайно ловок и быстр. Выбрав момент, он как привидение проскальзывает мимо моего клинка и, кажется, вот-вот добьется цели, но его оружие натыкается на саблю Казимира и с жалобным звоном отлетает, не утолив своей жажды крови. С другой стороны подле меня вырастает фигура Анисима с бердышом и мы переглянувшись начинаем теснить врага с новыми силами. Такого напора казаки не выдерживают и начинают отступать. Наконец мы с пришедшими нам на помощь стрельцами и посохой сгоняем с вала всех противников в панике спрыгивающих в ров и натыкающихся на колья, вкопанные в глубине его. Оглядевшись и оценив обстановку и я приказываю всем спустится с гребня вала, а когда подчиненные не сразу понимают меня сгоняю их руганью и тумаками. Наконец мы все в укрытии и, внимательно следящие за перипетиями боя, пушкари залпом разряжают свои орудия в отступающих казаков. Это для них уже чересчур и отступление врага переходит в бегство.

Я без сил опускаюсь прямо на землю и сижу тяжело дыша. Рядом сидят Казимир и Анисим, но если литвин, слава тебе господи, молчит, то рот стрелецкого сотника не закрывается.

– Силен ты, герцог-батюшка на мечах драться. Я с тобой бок о бок еще в Кристианаполе бился, а такого тогда не видал. Али научил кто?

– Такому не научишься, – с тяжелым вздохом отвечаю я ему, – тут надобно сугубое воздержание, пост и молитва, а тебе курицыну сыну, такого ввек не превозмочь, ибо ты к блуду склонен.

– Грех тебе такое говорить, надежа, – делая обиженное лицо, отвечает мне сотник, – да и за тобой, не в обиду будь сказано, я что-то особого воздержания не упомню.

– Так, то когда было, – возражаю я ему, – вот как вы с Аникитой меня покинули, так я с тех пор ровно инок в обители живу. Не грешу, молюсь помногу и дев невинности отнюдь не лишаю, а вовсе даже, наоборот, о чем разные беспутные люди трепятся направо и налево, испытывая терпение мое ангельское.

– Герцог-батюшка, опять ты на меня напраслину возводишь, я ежели где о тебе чего и сказывал, так только с похвалою великой, дабы о тебе в народе если молва и шла, то только добрая.

– Да ладно! А какая вражина девице Вельяминовой наклепала на меня, что я в немецких землях ни одной юбки не пропустил, скажешь не ты?

– Вот тебе истинный крест, герцог-батюшка не вел я с молодой боярышней таковых разговоров!

– С ней может и не вел, а кому-то врал про сие, а она и подслушала ненароком.

– Поклеп, батюшка, как есть поклеп!

– Ну, поклеп, так поклеп, а язык все же попридержи, добром прошу! Слушай Анисим, а у тебя вроде как жена была, нашел ли? – Перевел я разговор на другую тему.

– Была, как не быть. – Тяжело вздохнул стрелец, – и жена была и дочка. Сгинули все, пока я на чужбине был. От терема и то одно пепелище осталось.

– Беда, – протянул я, – однако господь не без милости, может еще и сыщутся. А если и впрямь сгинули, то ты еще не стар, будет у тебя и семья и дети.

– Дай-то бог, – вздыхает опять Анисим, но тут же оживляется, – а как ты батюшка на такое великое расстояние, так метко стреляешь?

– Говорю же тебе, оглашенный, воздержание, пост и молитва!

– Тьфу ты, прости меня господи!

– И главное никакого богохульства!

Наши противники не дали нам долгого перерыва. Не успели мы перевести дух как против нас снова стала строится венгерская пехота. Мы тем временем убирали трупы павших товарищей и перевязывали раны, да пытались наскоро заделать многочисленные повреждения. Выглянув за стены острожка, я обнаружил, что ров почти завален трупами атакующих и перестал быть серьезным препятствием. Во всяком случае, колья почти не торчали. Однако сделать было ничего нельзя, а к нам снова приближались стройные ряды вражеских пехотинцев. Если бы у Ходкевича была артиллерия нам пришлось бы совсем худо, но по счастью пушек у него не было, и два наших орудия, несмотря на все их несовершенство давали нам изрядное преимущество. Пока вражеские мушкетеры вели обстрел, мы дали по ним несколько залпов сильно расстроив их ряды. Потом в атаку снова двинулись пикинеры. Как ни губителен был для них огонь стрельцов, они упорно продвигались вперед и скоро были под нашими стенами. Стрельцам и посохе пришлось опять взяться за бердыши и пики, но на этот раз неприятелю не удалось взойти на вал. Пока венгры шли в атаку, я еще несколько раз стрелял из своей винтовки. Конечно, одним единственным нарезным стволом битвы не выиграть, однако солдаты сами по себе не воюют, их должны вести в бой офицеры, а их количество я и стремился максимально сократить. Может поэтому, может еще по какой причине, но атака венгров снова захлебнулась и они, потеряв от картечи, выпущенной в упор немало людей откатились назад. На этот раз врагу не удалось даже на короткое время ворваться на стены и мое участие в отражении их атаки свелось к стрельбе.

Едва вражеская пехота отошла, у стен заиграл рожок. Звук этот показался настолько неуместным что все находящиеся рядом стали выглядывать пытаясь рассмотреть происходящее. Как оказалось, к острожку подъехал какой-то расфуфыренный пан в сопровождении горниста и знаменосца с белой тряпкой, привязанной к довольно длинному обломку кавалерийской пики.

– Я хочу видеть иноземного офицера! – закричал парламентер на языке еще не родившегося Гете.

– Мой друг, с чего вы взяли, что тут есть иноземный офицер? – отвечал я ему из-за частокола.

– О, это нетрудно понять, глядя как грамотно устроено это укрепление и как стойко оно обороняется. Эти дикари московиты никогда бы не смогли соорудить ничего подобного.

– Что вам угодно? – сухо отвечал я, поскольку слова его, меня разозлили.

– Пан гетман, предлагает вам почетную капитуляцию! Если вы сдадите нам это укрепление, то он обещает вам на выбор прием на службу или свободный проход куда пожелаете. Кроме того, вам в любом случае гарантирована награда в пять тысяч злотых.

– Передайте ясновельможному пану гетману мою благодарность за щедрое предложение, однако сумма, которую он мне предлагает, попросту смехотворна! И если он не проявит настоящую щедрость, то боюсь, мы не договоримся.

– Пять тысяч это совсем немаленькие деньги, – возразил мне парламентер.

– Только не для меня! – отвечал я ему, – я на шлюх трачу больше!

– Как ваше имя, господин офицер? – спросил меня озадаченный поляк.

– Барон Мюнхгаузен! Карл Фридрих Иероним к вашим услугам! А вас как зовут любезнейший?

– Матей Шепетовский, шляхтич герба Увага.

– Очень приятно, пан Шепетовский, передайте пану гетману мое глубочайшее почтение.

Парламентер ускакал, и мы вернулись к своим занятиям. Защитники острожка пока шли переговоры напряженно к ним прислушивались, не поняв, разумеется, ни слова. Первым не выдержал Анисим.

– Герцог батюшка, а что лях у тебя спрашивал?

– Да заблудился, болезный, спрашивал где тут дорога на Кострому.

– А ты ему что же?

– Да я отвечаю, дескать, я сам не местный и не то что дорогу не знаю, а и о самой Костроме слыхом не слыхивал.

– Эва как, – озадачено протянул сотник.

Парламентер про отсутствовав около получаса, вернулся и под нашими стенами снова раздался противный звук рожка.

– Господин барон, – закричал он, – господин гетман согласен увеличить ваше вознаграждение до десяти тысяч злотых!

– О, это замечательно! – отвечал я ему, – передайте пану гетману, что я весьма впечатлен его щедростью! Однако есть еще кое-какие детали, которые мне хотелось бы обсудить.

– Какие, господин барон?

– Видите ли, мой друг, хотя в ополчении платят не так много денег, тут очень хорошо снабжают овсом и сеном. Представляете мне дают и того и другого по десяти пудов в неделю на каждую лошадь, а у меня их три. Не будете ли вы столь любезны узнать у пана гетмана, сколько мне будут давать овса и сена на каждую лошадь?

– Вы хотите узнать, сколько будут вам давать корма для ваших лошадей? – потрясенно переспросил меня Шепетовский.

– Конечно мой друг, должен же я обсудить все условия, чтобы потом не возникало никаких разногласий.

– Воля ваша, господин барон, но если я поеду к пану гетману с таким вопросом, то меня засмеют в его свите!

– Но я решительно настаиваю на уточнении этого вопроса! К тому же обязательно поинтересуйтесь мой добрый пан Шепетовский, какого качества будет поставляемое мне сено. Мне было бы крайне желательно, что бы это был клевер. Потому что в противном случае у моих лошадей случается несварение, и они совершенно ужасно портят воздух вокруг.

Шляхтичу стало доходить, что над ним просто издеваются и он, покраснев от гнева, разразился отборными ругательствами.

– Ну что вы так ругаетесь, мой добрый пан Шепетовский? Это вредно для кармы! Если вам не хочется спрашивать о сене у ясновельможного пана гетмана, может быть, вы спросите его об овсе? Он, знаете ли, тоже бывает разного качества и мне не хотелось бы...

Древнее индийское учение не проникло еще в погрязшую в варварстве Европу, и шляхтич не понял точного значения слова "карма", но вполне догадался, что это очередное издевательство.

– Черт бы вас побрал с вашим сеном и вашим овсом! – кричал мне взбешенный шляхтич, – какого черта вы мне все это время морочили голову?

– Ну как вам сказать, мой добрый пан, пока вы битый час как последний дурак мотаетесь туда-сюда выясняя разные глупости мои люди отдыхают вместо того чтобы сражаться. А ваши соратники стоят в полном снаряжении гадая пошлют их еще в бой или нет и, вместо того чтобы отдыхать, тратят свои силы. Как видите все просто.

– Matka boska! – схватился за голову Шепетовский и погнал коня прочь.

– Заезжайте еще, пан, – кричал я ему в след, – нам тут без дураков скучно!

Когда парламентер гетмана скрылся из вида, а я довольно улыбаясь, повернулся к своему войску, меня встретили настороженные взгляды ратников. "Блин, они же ничего не поняли, и бог знает, что теперь думают" – запоздало понял я.

– О чем ты с ляхом толковал, княже? – насупившись вопросил меня звероватого вида мужик из посохи. – Не в обиду будь сказано, а только столь много от князей и бояр наших было всякой измены, что опасаемся мы!

Остановив взмахом руки Анисима уже тянувшегося к плети, я отвечал ему глядя в глаза:

– Этот посланник передал мне предложение гетмана пропустить их мимо острожка за десять тысяч золотых монет.

– А ты чего же, князь, ему ответил? – еще более сурово спросил меня мужик под всеобщие ахи.

– А я ему отвечал, что у меня своих денег без счета, а честь только одна. И пока я тут стою – не пройти ляхам в Москву!

Смотря как хмурые лица окружавших меня ратников и крестьян, начали светлеть, я добавил с самым серьезным видом.

– А еще я ему сказал, что если ясновельможный гетман хочет здесь пройти, то пусть не злато нам предлагает, не жемчуг скатный и узорочье какое, а путь поцелует в зад пушкаря Сидорку при всем честном народе, тогда мы глядишь и подумаем. Так что вы теперь Сидорку берегите, а то вдруг гетман надумает.

Ошарашенные слушатели сначала обратились к Сидорке – донельзя плюгавому парню в замызганном армяке с совершенно идиотским выражением на некрасивом безбородом лице, непонятно как приставшем к ополчению и вечно трущемуся возле пушек. Потом сообразив, наконец, что именно я сказал, начали неудержимо смеяться.

– Ох, герцог батюшка, умеешь ты людей насмешить, – не-то хваля, не-то осуждая, проговорил Анисим. – А я уж думал плетей ему, чтобы не подобного себе не позволяли!

– Если бы я каждый раз за плеть хватался когда мои люди себе неподобное позволят, на тебе бы живого места не было, – усмехнулся я, – скажи лучше гостинец мой готов ли?

– Готов, – отозвался сразу помрачневший Анисим, – думаешь, надежа, прорвутся ляхи в острожек?

– Коли не прорвутся, выкопаем, дело недолгое. Однако сам видишь, рвы почитай под завязку трупами завалены. Частокол во многих местах сильно поврежден. Есть правда малая надежда, что гетману надоест тут людей терять, и он с другой стороны попробует, но я думаю, что еще как минимум один штурм на нас будет.

– Может тебе лучше, того, отойти? – осторожно спросил меня стрелецкий сотник, – мало ли за подмогой пошел. Мы то что, нас на Руси много, а ты бы поберег себя, может еще и поцарствуешь?

– Анисим! Христом богом тебя молю прекрати эти разговоры, а то меня ваши бояре безо всякого Ходкевича удавят! Тут биться надобно, а у тебя одно, да потому. И, это, не могу я уйти сам, а вас бросить. Если уж придется уйти, то всем вместе.

На нас снова надвигалась венгерская пехота, но следом за лесом пик весело там и сям сверкали бликами на ласковом солнышке латы литовских шляхтичей. Поняв, что гетман решил усилить атакующих своим главным, если не считать крылатых гусар, резервом я принялся отдавать распоряжения.

– Анисим, расставляй стрельцов и посоха пусть рядом будет, я у пушек сколько ядер хватит буду палить, а как в упор подадут ударю дробом. Если перелезут через частокол, то отступай в порядке дабы под гостинец подвести. Ну, все, прости, если что не так было.

– И ты герцог-батюшка не поминай лихом!

Тем временем под стенами острожка занялась жаркая перестрелка. Вражеские мушкетеры несли значительные потери, но вели максимально возможный огонь по его защитникам, а те не менее ожесточенно отвечали. Я в это время старательно бил из пушек максимально увеличив, забитым под лафет клином, угол возвышения, стремясь накрыть гарцующую за спинами венгров латную конницу. Полуразрушенный острожек все одно придется оставить, рассудил я, а каждый убитый или покалеченный шляхтич это плюс нам в завтрашнем сражении. Увы, моя любимая подзорная труба была как никогда далека от меня, но даже невооруженным глазом было видно, как вздымаются на дыбы кони, и падают с них разряженные в пух и прах всадники. Наконец им это надоело, и быстро преодолев разделяющие нас расстояние, латники спешились и полезли на вал, вместе с пикинерами.

– Надежа, ядра кончились, – доложили мне пушкари.

– Заряжайте дробом, – отвечал я им и принялся выбивать клин из под ствола.

Мы поспели как раз вовремя, и одновременный залп обоих наших пушек смел атакующих готовых уже ворваться в острожек. Однако, передышка была недолгой и враги, немного оправившись снова полезли с прежним ожесточением. Развороченный еще при прежних атаках частокол был не слишком надежной преградой для атакующих. Поэтому то одному, то другому противнику удавалось проникнуть внутрь укрепления. Одних сразу поднимали на рогатины крестьяне или рубили бердышами стрельцы. Других удалось подстрелить мне из пистолетов. Винтовку я давно отставил, ибо расстояние сократилось до минимума, а заряжать пистолеты было быстрее. Увы, врагов было слишком много и они, преодолев, наконец, частокол стали шаг за шагом теснить ополченцев. Как раз на этот случай и был мной придуман "гостинец". Еще когда в острожек чуть не ворвались казаки, я решил сделать нечто вроде оружия последнего шанса. В возвышении на котором стояли наши пушки была выкопана конусообразная яма на дно которой помещен бочонок пороха. Поверх него был установлен щит из крепких жердей или точнее небольших бревен, а уже на него насыпаны камни, обломки оружия и прочий хлам, которому предстояло стать поражающими элементами импровизированного фугаса. Конус расширялся в сторону наших фасов и по моим прикидкам должен был снести нападавших ко всем чертям, буде им удастся прорваться. Мысль о необходимости подобного приспособления пришла мне в голову, когда казаки едва не ворвались в острожек, а устроено оно было, пока старательный, но не слишком сообразительный пан Шепетовский развлекал меня и гетмана переговорами. Минусом было то, что врыв безо всякого сомнения разворотил бы насыпь под нашими пушками и сделал бы невозможной дальнейшую стрельбу. Но тут уж выбора не было, или так или никак.

Враги тесной толпой теснившие моих людей уже торжествовали победу, когда я, выстрелив в последний раз из пушки, отправил поверх их голов заряд каменной картечи по подходящим им на помощь. Сразу после этого подпалив фитиль "гостинца" я спрыгнул вниз. Огонек весело побежал по заботливо приготовленной для него пороховой дорожке, и земля вздрогнула у нас под ногами. Поднятое взрывом каменное облако с головой накрыло ворвавшихся пехотинцев и шляхтичей и грохот, еще звучавший в ушах после взрыва, сменился протяжным воем умиравших и покалеченных врагов. Немногие не попавшие под смертоносный шквал противники и даже защитники острожка остановились в крайнем ужасе от случившегося и прекратили сражаться. Но, бой еще не закончился и я, подняв трофейный "бастард" заорал что было силы: – "Бей"! и кинулся на оторопевшего противника. Стрельцы тут же вышли из оцепенения и с новыми силами принялись рубить деморализованного врага. В какие-то секунды все было кончено, так и не пришедшие в себя пехотинцы и шляхтичи не смогли оказать серьезного сопротивления, и были изрублены один за другим. Вскочив на оставленный было нами вал, и готовые снова рубиться до последнего вздоха с врагом мы с изумлением увидели, что венгры и литвины в панике отступают. Ничего не понимая, я крутил головой пока Анисим не схватил меня за руку и закричал на ухо: – "Наши!" показывая при этом рукой на скачущих на врага кавалеристов. Оказывается, Пожарский ввел в дело дворянскую конницу и та, ударив в самый напряженный момент, погнала противника прочь, решив исход сегодняшней битвы.

Полуразрушенный острожек был непригоден для дальнейшей обороны. По крайней мере, без основательного ремонта, на который не было времени. Надо было уходить, и я как раз командовал своими горе пушкарями пытавшимися выкатить большую пушку из получившейся в результате взрыва ямы, когда в острожек на всем скаку ворвался Аникита со своими рейтарами. Посмотрев на наши сборы, Вельяминов передал мне что князь Пожарский сердечно благодарит меня за стойкую оборону, но просит отступить чтобы сберечь людей.

– А я, по твоему, чем занимаюсь? – огрызнулся я, – чаю не дурнее Дмитрия Михайловича, дай ему бог здоровья, и понимаю что держаться тут дальше только людей погубить, однако пушки не брошу. Ты бы, чем умничать лучше бы помог людьми, али лошадей дал.

– И то верно, пушки бросать не след. – Согласился со мной Вельяминов и дал необходимые распоряжения.

Работа сразу пошла веселее, а я, переведя дух, стал допытываться, как обстоят дела на других участках.

– Тяжко, – отвечал мне Аникита, – из острожков только ваш устоял, а прочие ляхи взяли. Кабы князь не послал нас в бой, то того гляди и прорвались бы латиняне.

– Так за стены белого города они не прошли?

– Господь миловал!

Совместными усилиями работа пошла веселее и вскоре мы были готовы выступать. Впереди нашего бравого воинства лошадиные упряжки с трудом тащили так хорошо послужившие нам пушки. Мы почти расстреляли в дневном бою порох и ядра, но я предполагал, что в завтрашнем деле пушки лишними не будут, а припас найдется. Следом на телегах везли раненых и убитых. Аникита и Анисим согласились со мной, что бросать побитых последнее дело и нам предстояли еще похороны павших. Следом за "санитарным" обозом шла наша посоха тяжело груженая собранными на поле боя трофеями. Впрочем, крестьян лишенных какого-либо защитного снаряжения невредимыми осталось немного. Хорошо экипированных стрельцов уцелело гораздо больше, и они замыкали наше шествие. Конные рейтары Аникиты прикрывали наш отход, гарцуя по обеим сторонам.

Придя в Москву, я первым делом передал боярину ведавшему артиллерией наши пушки вместе с обслугой и чудом уцелевшим Сидоркой. Наши эрзац пушкари в схватке почти не участвовали и потому не пострадали. Единственному пострадавшему Сидорке при взрыве камнем угодило в лоб и он некоторое время валялся без памяти, но потом как ни в чем не бывало, встал. Бегло осмотрев его, я авторитетно заявил что "были бы мозги – было бы сотрясение" и счел первую помощь оказанной.

Вернувшись, я застал отпевание павших ново мучеников за православную веру. Большая братская могила была уже выкопана, где скоро и нашли упокоение погибшие в бою крестьяне и стрельцы без различия чина. Имя же их, ты господи веси.

Следующим делом был дележ добычи или как его называли казаки дуван. Я пользуясь правами командира заявил что в бою были все, стало быть и доля в добыче всем должна быть одинаковая. От захваченного на поле боя сразу отделили оружие и прочее военное имущество. Их мы с Анисимом объявили собственностью отряда и потому неделимыми. Прочее же решено было поделить. На поляне большой кучей лежала одежда и обувь содранная с трупов противника. Делили по жребию, для чего выбрали по два человека от стрельцов и от посохи. Одни выборные подошли к куче, и наобум вытаскивая из нее вещи, спрашивали вторых кому она будет принадлежать. Те, повернувшись спиной, чтобы не видеть чем именно они наделяют, называли имя счастливчика. После чего тот подходил и, забрав ему причитающееся, кланялся и благодарил за щедрость. Поскольку вещей было довольно много прошлись по списку не один раз. Кому-то в результате дележа досталась казачья свитка и украшенная страусовым пером шляпа, кому-то богатый жупан прорубленный в нескольких местах и перепачканный кровью . Кто-то обулся в щегольские сапоги из козлиной кожи, а кому-то достались башмаки с пряжками снятые с какого-то пикинера.

Я на дележ не обращал особого внимания, поскольку осматривал в это время захваченное оружие. Коллекция подобралась достаточно пестрая. Были тут и добротные мушкеты и простецкие самопалы. Богато изукрашенные турецкие пистолеты соседствовали с простыми кавалерийскими карабинами. Сабли же были просто на любой вкус: турецкие ятаганы и польские карабелы, немецкие шпаги и черкесские шашки. Разнообразные кинжалы всех размеров и фасонов. Одни были самого простого вида, другие радовали глаз прихотливой отделкой. Увы, того что я искал в груде оружия не оказалось. Что я искал? Ну, разумеется допельфастеры, уж больно привык я к таким пистолетам за время странствий и их потеря стала для меня настоящей утратой.

Пока я в компании Анисима предавался своему горю, причем стрелецкий сотник разумеется никакого горя не чувствовал, к нам подошли выборные занимавшиеся дележом. Оказывается, наши подчиненные при разделе нажитого непосильным трудом не забыли и про нас. Мне с поклоном была поднесена искусно расшитая драгоценным шитьем перевязь для шпаги и яркий плащ, на котором отсутствовала выдранная с "мясом" застежка – фибула. Анисим же стал обладателем ярко красного венгерского доломана с почти оторванным рукавом и коротких штанов из прекрасного голубого лионского бархата. Я, с интересом осмотрев доставшееся ему имущество, немедленно посоветовал носить получившийся комплект вместе и никак иначе.

В этот момент прискакал нарочный от Пожарского и попросил прибыть великого князя мекленбургского в его ставку, так что я так и не узнал что Анисим думает по поводу моего совета.

Вскочив на коня, к которому верный Казимир уже приторочил приватизированный мною "бастард" я отправился к князю. Уже собираясь войти в шатер я обернулся и глядя на оставшегося наружи литвина спросил, а что ему досталось при дележке трофеев. Тот в ответ только улыбнулся и поднял к небу глаза, дескать, вам ваше высочество лучше не знать.

В шатре князя собралось все командование ополчения, то есть народу было много. Одни как сам Пожарский были в полном боевом доспехе с головами покрытыми шлемами, другие в долгополых ферязях и высоких боярских шапках. Сразу было видно, кто побывал в бою, а кто смотрел издали. На мой перепачканный кровью и пороховой гарью камзол и помятую кирасу никто особого внимания не обратил. А сам Дмитрий Михайлович горячо меня поприветствовал и, обратившись к собравшимся сказал:

– Вот посмотрите, други мои, князь из немецких земель, а бьется за наше дело лучше многих православных. Если бы не он, не удержали бы, я чаю, ни арбатских ворот, ни чертольских.

– Благодарствую на добром слове, князь, а только не один я там был. Все вместе мы стояли и все вместе победили.

– Знаю что скромен ты, князь мекленбургский, не как иные иноземцы только и знающие как похваляться перед другими храбростью своей и хитростями военными. Однако, ведомо нам и то что ты из пушек сам стрелял весьма преискусно и с мечом бился на валах и иные хитрости придумывал, отчего многие вражеские воинские люди живота лишились. Но теперь скажи нам, как полагаешь, что гетман будет дальше делать.

– Ходкевич военачальник опытный, – задумчиво протянул я, – и больше в одну точку ломиться не будет. Полагаю, он атакует с другой стороны, а вот с какой ему атаковать способнее, то вам лучше знать, все же это ваша земля.

– Вот и я так думаю, – согласился Пожарский, – потому завтра мы все биться будем в Замоскворечье. Там гетман прорваться попробует.

– Ой ли, там князь Трубецкой с казаками стоит, вряд ли туда Ходкевич пойдет. Не больно то ему хочется меж двух огней оказаться! – возразил грузный бородатый боярин, подметающий пол рукавами ферязи.

– Не знаю, что там Трубецкой делает, а я пока ни одного его казака на поле боя не видел. – Возразил ему Пожарский.

Я, пока военачальники препирались, отошел назад к скромно стоящему в сторонке Минину и наклонившись к уху прошептал.

– Ко мне Ходкевич человека присылал, сулил, если я его пропущу в Москву, десять тысяч злотых. Я его послал, конечно, а только не предложит ли он кому еще эти деньги? Беда может быть.