Текст книги "Еретик"

Автор книги: Иван Супек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

– Вы помните, сударь, – печально продолжал сплитский беглец, – на площади Святого Марка я предупреждал вас, что последовательность в осуществлении определенных принципов есть самая успешная политика и на длительный срок.

– Помилуйте, – венецианский вельможа оскорбленно выпрямился, – я всегда служил интересам Светлейшей Республики!

– А я разным хозяевам?! – теперь был оскорблен Доминис.

Контарини промолчал, сделав вид, что наблюдает за королем и лукавым испанским графом, и это умолчание, прикрытое веером учтивости, было достаточно красноречивым. Едва затянувшиеся раны Доминиса открылись. Кровь предков закипела от нанесенной обиды. Ох, эти спесивые слуги, у которых неизменный хозяин! Ведь то, в чем верные вассалы одного государя, одной державы, одной церкви усматривают склонность к служению многим хозяевам, на деле является свидетельством самой твердой последовательности!

– С тех пор как я стал думать собственной головой, сударь, во всех своих путешествиях и при всех дворах я служил лишь одной идее…

– А мы все служили осуществлению этой вашей идеи, не так ли?

Находчивость дипломата мгновенно обратила в прах неприступную крепость аргументов Доминиса. Его идея, смотри-ка. Ха, ха, ха… Это было всего лишь облако, в которое он прятал голову. Проповедовать истину представителям держав, самовлюбленным аристократам, лицемерным епископам, впавшему в детство коронованному старцу! Да ведь это равнялось попытке криком остановить ураган, налетевший на землю. По-королевски принятый в Уайтхолле, он обманывал себя надеждой, будто сможет вложить свою идею достижения мира в уста теократического государя, однако, охваченный экстазом преобразователя, вдруг увидел, что сажал-то он на месте, где ведьмы правили свой шабаш. Пытаться подсунуть, протащить мыслишку во время охоты или трапезы его величества было равносильно предательству любой мысли вообще, хуже того, это было предательством тех многих безымянных людей, которых его теории избавляли от неминуемой Голгофы.

Испанский посол вручил королю миниатюрное изображение инфанты и пустился в разглагольствования о живописи, умело пряча в клубах витиеватых речений свой подлинный умысел.

– Истинно мадридская школа! Ничуть не уступает брабантским живописцам. Правда, мы ждем своего мастера, равного Рубенсу. И он грядет. Я видел «Поклонение волхвов» некоего юноши по имени Веласкес, уверяю вас, Ваше Величество, в один прекрасный день он станет первой кистью Европы.

– Ваша инфанта, – прервал его Георг Эббот, – может вступить в брак лишь с разрешения святого отца в Риме.

Очевидное нежелание архиепископа Кеятерберийского взглянуть на подарок и особенно ирония, с какой он произнес слова «святой отец», вызвали одобрение у хмурых пресвитерианцев, однако они слишком боялись короля, чтобы это обнаружить. Тем не менее очаровательное личико Марии Анны, видимо, заинтересовало Карла, и Эббот поспешил отобрать у него портрет.

– Его Величество не желает оказаться в нелепом положении папского вассала.

Иаков поперхнулся слюной, услышав столь откровенный вызов. Дерзкий примас выразил опасения иерархии англиканской церкви, в то время как доктор Уилльямс, [64]64
  Джон Уилльямс (1582–1650) – епископ Линкольншира, декан Вестминстерский, после Ф. Бэкона – лорд-канцлер.


[Закрыть]епископ Линкольншира, мудро промолчал, готовый потакать любому королевскому капризу. Георг Эббот, как и парламент, хотел, чтобы принц Уэльский женился на одной из протестантских принцесс. Брызгая слюной на храброго обидчика, маленький и безобразный Иаков Стюарт поспешил восстановить свой авторитет:

– В моих жилах течет кровь царей Израиля. Наше родство со Спасителем не может быть отрицаемо римским епископом. Короли – наместники бога на земле и сами богоподобны…

Зная его болтливость, охотники уже начали опасаться, как бы не пришлось им удовольствоваться «домашней охотой». Травля принадлежала к числу любимых забав короля, но с еще пущей страстностью отдавался он теологическим рассуждениям. Всякий раз, открывая заседания нового парламента, он внушал собравшимся дворянам и купцам, сколь велики прерогативы его божественной власти. Несомненно, он видел себя иным и оценивал себя по-иному, чем выглядел в глазах двора и народа, привыкших к молчаливому и сдержанному величию Тюдоров. Речь короля, вещал Иаков парламенту, подобна львиному рыку. А на самом деле небольшой человечек захлебывался слюной, сопел, приподнимался на цыпочки, стараясь казаться внушительнее и выше, чем он есть. Таким был он и сейчас, распаленный спором с римским первосвященником. «Дурень, – выругался про себя Марк Антоний, – покидать своих верных союзников, чтоб обрести якобы поборника мира в Мадриде. А может быть, он, дорогой гость, ошибся? Потупив взгляды и склонив голову, приходится внимать королевским откровениям и восхищаться! Громче! Боголюбезно, изумительно, аки лев! Неужели стоило уподобляться бесстыдным и алчным стервятникам, окружающим трон?»

– Сей испанский стрекотун очаровал старичка, – вполголоса комментировал Контарини. – Ведь это по его наговору отправили на плаху сэра Уолтера Рэли. [65]65
  Уолтер Рэли (ок. 1552–1618) – английский мореплаватель, поэт, драматург и историк; казнен по обвинению в заговоре против Иакова I.


[Закрыть]Представьте себе, король даже предлаал вздернуть английского удальца на одной из площадей Мадрида, на потеху испанцам, вы понимаете, монсеньор, он абсолютно пренебрегает достоинством британцев и их интересами!

– Мне кажется, я начинаю понимать другое: сколь опасно сервировать идеи во время королевской трапезы! А ведь я хотел примирить умеренных католиков с англиканской церковью.

– Вы слышите, король здесь более божествен, чем сам папа. И равного себе он видит лишь в Филиппе Габсбурге. А боги всегда могут между собою поладить за счет простых смертных, не так ли? Берегитесь, монсеньор! Гондомар не простит вам той шутки.

Между тем архиепископ Эббот без обиняков спросил испанца: перейдет ли инфанта после свадьбы в англиканскую церковь?

– Ни в коем случае! – последовал столь же недвусмысленный ответ.

– Следовательно, вы уповаете, что принц Карл станет католиком?

Втайне Гондомар рассчитывал именно на такой поворот событий, ведь это привело бы к немедленному изменению обстановки и в Англии и на континенте, однако сейчас он изо всех сил постарался не выдать своих замыслов суровому англиканцу. Между тем в отличие от примаса доктор Уилльямс, епископ Линкольншира, полагал, что проблема будет решена, если принц и его невеста сохранят каждый свою религию. Смешанный брак? А дети? Готовы ли габсбургские принцессы рожать сыновей-протестантов? Своим нелицеприятным вопросом Эббот поставил собеседников в тяжкое положение: Препятствия возникали с обеих сторон. Однако Иаков не обращал па них внимания. С тех пор как Гондомар недвусмысленно дал попять, что сватовство Карла к испанской инфанте избавит Англию от военных осложнений и принесет королевской семье баснословное приданое, он не расставался с этой идеей. Он стремился любой ценой избежать военного вмешательства, а это было для него чуждо и абсолютно неприемлемо. Лишенный политического кругозора и опыта, он был занят только делами, происходившими в его непосредственном окружении, все остальное, даже случавшееся в предместьях Лондона, его совершенно не трогало.

И этот младенец, думал Доминис, этот изуродованный младенец сидит на троне великой империи!

Между тем изворотливый Гондомар ловко противопоставил прямолинейности архиепископа Кентерберийского очевидное пренебрежение к конфессиональным различиям и поддержал мысль Иакова о том, что можно всего добиться с помощью прямых переговоров между государями. И, начав вовлекать Сплитянина в свою игру, энергично и громогласно продолжал:

– Высокопреосвященный де Доминис может авторитетно засвидетельствовать, сколь велико влияние философии на развитие обстоятельств! Извольте! Мы говорили о том, сударь, сдвинула ли ваша книга «О церковном государстве» хоть один пограничный камень в Европе?

– Кто прочитал эту книгу? – автор не скрывал своего огорчения. – Горсточка лютеран да цензоры Священной канцелярии.

– А чего вы ожидали? – Гондомар цинично шел напролом. – Что ваше сочинение будут цитировать, как Библию? Ведь патриархи выбрали момент, когда рушилась Великая Римская империя. А здешних господ нынче больше интересуют монополии, цены на виргинский табак, расширение торговли «Ост-Индской компании»…

Откровенная насмешка вызвала максимально допустимое в королевских покоях возмущение присутствовавших лордов. Сын божий свидетель, что на Острове никогда не торговали, как случалось на континенте, предметами религиозного культа, где папа вовсю продавал церковные должности и индульгенции. Это инсинуация, они вовсе не предпочитают торговые книги молитвеннику! Воспользовавшись тем, что в парламенте как раз шли дебаты о монополиях, лорд-хранитель печати упрекнул посла во вмешательстве во внутренние дела государства, а тем самым в подрыве устоев державы. Да и короля рассердила очевидная наглость Гондомара, который в открытую дразнил придворных.

– Достаточно того, граф, что я сам читал сочинение «О церковном государстве», я и мои епископы, – вмешался он в дискуссию.

– Ну, если так… – многозначительно заметил испанец.

– Если так? · – Эббот даже не сразу закрыл рот, а вслед за ним вспыхнул и доктор Уилльямс, епископ Линкольншира. Какова дерзость! Однако посол самым невинным образом предупредил их гнев:

– Если так, что я никоим образом не подвергаю сомнению, то вы должны определить свое отношение уже к первой главе первой книги, где римская церковь названа монархией, а папа – монархом.

Теперь архиепископ Эббот молчал. Пуританин-фанатик, он подозрительно относился к любым еретическим движениям на континенте и сумел убедить короля, что в основе их нередко – восстания горожан и недовольных крестьян: с самого начала не лежала у него душа к этому чужеземцу и к его книге.

– Папа – монарх? – смутился епископ Уилльямс.

– Правда, не наследственный, – уточнил Гондомар. – Впрочем, ведь вы сами читали. Я, будучи лицом светским, не сумел себе уяснить, похвала это или осуждение.

– Но ведь это так просто! – воскликнул король с азартом заядлого спорщика. – Коль скоро папство – монархия, то сие похвально, но ежели отсутствует наследственное право, то она угасает и, следовательно, гибнет.

– Это соответствует вашей интерпретации, автор? – Гондомар с улыбкой повернулся к Марку Антонию.

Само по себе было дерзостью после заявления короля искать объяснений у смутившегося автора, ожидавшего, что августейший теолог сам поведет беседу. Однако Иаков тоже растерялся, причем настолько, что стал подмигивать архиепископу, как бы прося подтвердить его слова. Взоры присутствовавших обратились к Доминису, и он внезапно оказался перед необходимостью разъяснить свое отношение к королевской власти, которую здесь, в Лондоне, успел возненавидеть всей душой.

– Формулируя эту свою мысль, я не предвидел, что услышу подобное толкование из уст Его Величества, – · уклоняясь от прямого ответа, произнес он.

– Весьма двусмысленно! – воскликнул Гондомар и, обращаясь вновь к Иакову, продолжал: – Но ведь унаследование престола существует и в папстве.

– Но оно – не подлинное, не по крови.

– По крови Спасителя, Ваше Величество, – изогнулся в поклоне учтивый испанец. – Впрочем, господин де Доминис может лучше растолковать вам сущность церковной иерархии. Он долго служил папе, не правда ли, монсеньор?

Многоопытный дипломат пытался углубить антипатии к своему давнему противнику, разрушителю иезуитско-габсбургских планов, который оказался в роли пассивного наблюдателя, видя, как мадридский интриган подрывает его положение при дворе и ставит под угрозу многолетние начинания. По какой-то дьявольской логике протестантскому государю был больше по душе союз с самым консервативным крылом в католическом лагере, нежели с либеральными силами. Вновь очутившись в тупике, как случилось тогда в Сплите, архиепископ готов был буквально кусать, безжалостно грызть самого себя.

– Причина моей службы папам заключается в том, что я родился в рабстве. Λ службу королю я избрал добровольно.

– Bene, – одобрил Иаков, а вслед за ним и епископ Уилльямс, новый фактотум короля, поспешил воскликнуть:

– Bene vale, decane Vindesorii!

– Bene vixit qui bene latuit, [66]66
  – Хорошо.
  – Будь здоров, декан Виндзорский!
  – Тот хорошо прожил свою жизнь, кто хорошо прятался (лат.).


[Закрыть]– Гондомар говорил на отменной латыни, резко отличавшейся от косноязычной, с неправильными ударениями речи англиканского епископа.

– В чем дело, граф? – раздраженно спросил король, ревниво следивший за тем, чтобы при дворе избегали намеков.

– Сэр, – не без высокомерия поклонился мадридский посол, – мне кажется, из-под мантии виндзорского декана торчит хвост республиканского льва.

И вновь придворные обратили свои взоры на Доминиса, в которого бесстыдный испанец теперь выстрелил строкой из Овидия, намекая на его службу Венеции. Доминис намеревался остаться в стороне, огорченный стремительны развитием внезапной брачной интриги, однако мадридский сводник упорно делал его центром всеобщего внимания, понимая, как невыгодна для него такая позиция. Он вынужден был защищаться, не столько ради себя, сколько ради своих сторонников, ожидавших от него этого.

– Мой король! – Он обращался прямо к кривоногому монарху. – Я никогда не скрывал своего убеждения в том что сближение Великобритании с Венецией и Францией помогло бы избавить Европу от религиозных войн. С тех пор как я здесь, Ваше Величество, я содействовал примирению англиканской церкви с католической. Просвещенные христиане повсюду ныне убеждаются в необходимости взаимного согласия…

– Позвольте, декан, – недовольно прервал Иаков, – мы здесь ведем беседу с представителем мадридского двора…

– Габсбургский дом с иезуитской исповедальней, – Доминис в свою очередь повысил голос, – это ли мост от Лондона на континент? – Гул одобрения последовал за его словами.

– Да! – Плюгавый карлик старался перекричать своих придворных.

– После суждения короля, – поспешил подольститься епископ Уилльямс, – было бы изменой полагать иначе.

Доминис умолк, в молчании пребывал и раздосадованный Эббот, оттесненный доктором Уилльямсом от августейшего повелителя. Теперь уже было бесполезно отговаривать упрямого старика от задуманной свадьбы, сулившей ему спокойствие и поток золота из Америки. Упорствуя, Доминис поставил бы под угрозу дальнейшее свое пребывание в этой стране, где, в конце концов, несмотря на все его отвращение, ему жилось вполне сносно. А тем временем, пока Эббот перешептывался с недовольными лордами, сценой завладел щеголеватый герцог Бэкингемский. Сей легкомысленный юноша пропел гимн мудрости королю, завершив свою речь латинской цитатой, вполне в духе его легковесной храбрости. Коль скоро все другое оказывается безуспешным, остается ultima ratio regis. [67]67
  Последний довод короля (лат.).


[Закрыть]

– Да, да, именно так, мой герцог, – воскликнул повеселевший король. – Остаются пушки! Итак, сеньор дон Диего ежели мадридский двор искренне желает длительного союза с нашим домом, то я обсужу эту возможность с наследником престола.

Король удалился, π разъяренные пуритане, воспользовавшись его уходом, затеяли жаркую перебранку с коварным испанским посланником о случившемся недавно оскоплении. По глубочайшему убеждению англичан, католические монахи согрешили против божественного промысла да и против законов государства и естества, употребляя созданные природой органы только для освобождения от мочи, а благочестивые евангелисты лишь понесли следуемое за то наказание. Впрочем, все это были детские шалости в сравнении с выдумками герцога Валленштейна, истинного Вельзевула в облике человеческом, который поджаривал на вертелах гуситов и лютеран, приказывая вонзать копья в лона их жен, после того как несчастные женщины подвергались надругательству. Тезис о том, что противная сторона творила то же самое или даже похуже, оправдывал любое собственное действие, и соответственно этой логике отмщения борьба могла продолжаться до полного взаимного истребления.

Доминис рассеянно внимал неистовым спорщикам, сидя в кожаном кресле у камина, который только и мог еще согревать его застывшие члены. Пять лет тщетно стремился он привыкнуть к холодному и туманному Острову. Люди здесь казались ему ограниченными π хмурыми, полная противоположность широким и великодушным венецианцам. Купцы и ремесленники, заседавшие в парламенте, были религиозными и национальными фанатиками, подобно большинству лордов, и как бы ни ссорились они между собой, дебатируя о праве на привилегии π прибыли, которое небогатый Иаков сделал источником своих доходов, в главном они оставались единодушны: они не верили, что на континенте существуют силы, способные объединиться. Развитие «Ост-Индской компании» и заокеанских колонии куда больше волновало воображение британцев, нежели все европейские споры и альянсы, вместе взятые. Да и англиканская церковь, привыкнув к независимости, принимала лишь одну сторону концепции Доминиса, ту, что носила ярко выраженный антиримский характер, оставаясь при этом инертной к проблемам всеобщего единства. Реформа Унклифа, как и Лютера, разбивала на куски величественное здание средневековых верований, питаемая все более очевидной тенденцией к национальному сепаратизму и усилению единоличной власти монарха. Жизнь при английском дворе должна была неминуемо разочаровать противника церковного государства, который лишал власти церковь, дабы отдать ее в руки земных владык. Теперь он воочию убеждался, что Иаков Стюарт был таким же обожествляемым и абсолютным повелителем, как и римский напа. Приобретал ли папа светскую власть или король получал церковную, на деле различия оказывались ничтожными. Марк Антоний слишком рано выступил со своей проповедью против пирамиды власти со святым отцом на вершине, церковь и ее иерархия полностью овладели человеком, его имуществом, его творчеством, его душой; однако и светская власть была столь же догматической, насильственной, апеллирующей к идее таинства. Его книга «О церковном государстве», теперь он с ужасом начинал это осознавать, по существу означала отрицание и проклятие любой власти. Автору подобного сочинения не было места под солнцем. Состоять в приживалах у английского короля было ничуть не почетнее, чем служить римской церкви в Сплите. Напротив, в Далмации, пожалуй, сохранялось больше чистоты и изначальной цельности, да и окаменевшие сакральные церемонии, пожалуй, сильнее ограничивали римского первосвященника, чем британские традиции – болтливого и упрямого Стюарта.

Между тем к Доминису приблизился граф Гондомар; застигнутый врасплох, ничего не замечающий вокруг, архиепископ растерянно смотрел па пестро одетого испанского дипломата, на его пышные штаны в полоску, подхваченные под коленями подвязками и продолжавшиеся полосатыми же трико. На плетеном ремешке у пояса висел турецкий ятаган в золотых ножнах, которым он наверняка никогда не пользовался, нанося губительные раны своим ядовитым языком. На расшитом кружевами камзоле сверкали высшие ордена Ватикана, испанской и английской корон. Посланник учтиво поклонился.

– Надеюсь, вы не поняли меня превратно, монсеньор? – В тоне Гондомара как будто звучало желание оправдаться.

– Вы были слишком резки, – ответил равнодушно Марк Антонин. – Вы пытаетесь оклеветать меня при дворе.

– Боже упаси! – воскликнул испанец, точно защищаясь от удара сабли. – Я во многом полагаюсь на ваше посредничество.

– Мое посредничество?

– Разве вы не пользуетесь особой милостью английского суверена? И разве вас не почитают в курии?

– Да, мое имя стоит первым в Индексе.

– Вы слишком поглощены теологическими проблемами.

– Нет, не слишком.

– Не слишком?

Ловкого графа, казалось, обрадовало это открытие. Лицо его словно озарилось восторгом от того, что он видел перед собой не яростного фанатика, но протрезвевшего скептика, с которым можно вести дипломатический поединок. Дабы полнее убедиться в своей догадке, он осведомился с наигранным пониманием:

– Не правда ли, высокопреосвященный, чем дальше мы находимся от отечества, тем дороже становится оно нам?

– Особенно при этом дворе, – вырвалось у Доминиса, но он тут же поправился, – при этом тумане.

– Нигде не увидишь такого голубого неба, как на нашей Адриатике, хотя бы наверху находился и сам святой отец.

– Это верно! С тех пор как я переправился через Канал, мне ни разу не удалось отогреться.

– Я тоже промерз до костей в этих склепах.

Уроженцы солнечного юга нашли общий язык под угрюмым и холодным северным небосводом. Проклятая влага! Она пропитывает одежду. Она сопутствует нам в постели. И даже любовницы здесь, сетовал мадридский кавалер, подобны холодным компрессам.

– Увидеть бы еще раз наше солнце, прежде чем нас сокрушат эти камни, – вздыхал сплитский беглец.

– Да, возвращайтесь, архиепископ, – поймал егона слове испанец, – в солнечный Рим!

– Вы шутите, дон Диего!

– Ничуть!

Поединок завязался, и угрюмое настроение Доминиса стало рассеиваться. Испанский щеголь сделался вдруг серьезным, суждения его как бы приобретали материальную весомость, точно он выступал теперь глашатаем некой таинственной силы. Исчезла свойственная ему легкость в движениях и словах, мгновенно и неожиданно он превратился в дальновидного и целеустремленного дельна. Неподвижное и спокойное выражение лица графа, его проницательный взгляд убеждали собеседника в том, что слова свои он тщательно взвешивал. Но вернуться в Рим, после всего? Непостижимо!

– Поймите, святой престол уполномочил меня всячески содействовать вашему возвращению…

– После моего бегства, приказа об аресте на границе, после торжественного приема в Вестминстере…

– Архиепископ, вы отправились в путь, чтобы поглубже изучить движение реформации…

– Вовсе не для этого, – смятенно бормотал ученый, – просто я…

– Будьте дипломатом, прошу вас! В этом качестве вы скорее добьетесь своего. Новый папа, ваш старый товарищ, был бы вам благодарен, если б нашлась причина как-то оправдать ваш отъезд, чтобы не смущать низший клир.

Неожиданно установившиеся контакты между английским двором и габсбургским Мадридом почти лишали всякого смысла миссию Доминиса, а теперь вдруг возникала ослепительная возможность стать посредником между папой и королем в деле примирения враждующих церквей. В качестве автора книги «О церковном государстве», как точно отметил, посмеявшись над ним, Гондомар, он не сдвинул ни одного пограничного камня в Европе. Послания апостолов творили чудеса во времена распада Римской империи; при нынешнем положении вещей они могли лишь кружить наподобие голубей возле неприступных каменных башен, открытые стрелам придворных охотников. То, чего не удалось осуществить с помощью книги, могло быть достигнуто посредством договора между папой и королем. Стать дипломатом, как подсказывает представитель курии? Может быть, в роли посредника он сумеет найти выход из окружающей его изоляции. Королю Иакову крайне необходимо согласие папы на брак инфанты Марии Анны, так пусть этого добивается он, Доминис! Да, король Иаков желает оказать поддержку попавшему в переплет зятю, так, так, король Иаков нуждается в религиозном мире. Так, так, все это он, Доминис, достаточно аргументировано сможет изложить перед папой Георгием XV и конклавом, исполненный святого христианского усердия. Если с этой точки зрения взглянуть на его пребывание при английском дворе, то окажется, что он непрерывно действовал в качестве беспристрастного миротворца. И, окинув мысленным взором прошлое, он смог ответить испанскому посланнику:

– Воистину, я никогда не порывал с католической церковью.

– Тем более, – оживленно поддакнул граф, – вы и здесь продолжали служить церкви, по-своему…

– Может быть, наиболее полезным образом…

– Увенчайте же теперь эту службу! Сближение папы и короля, ликвидация последствий раскола, длительный мир – это стало бы блестящим деянием, о чем, впрочем, и идет речь в десяти книгах вашего сочинения.

В самом деле, таков был его девиз. Он всегда желал воплотить абстрактные теории в конкретных политических акциях. Два с половиной десятилетия назад состоялась его дипломатическая миссия к императору, дожу и папе, затем все свои надежды он возложил на далеких, незнакомых читателей, чтобы теперь, разочаровавшись, вернуться к более результативной роли посредника в переговорах между правительствами. Посланец папы был, очевидно, взволнован его колебаниями и раздумьями, однако выглядело это как-то слишком нарочито, и в душе Доминиса ожили подозрения. Граф суетился, хватал его за пуговицы и пряжки, улыбался, заманивая глубже в ловушку.

– Император Фердинанд – фанатичный крестоносец, свихнувшийся на этой почве еще в иезуитской школе. Если Мадрид поддержит его походы против еретиков, то это ввергнет Европу в пучину кровавых бедствий. Единственное спасение – в соглашении между Испанией и Англией о прекращении религиозных войн. Без лишней скромности, вдвоем мы сумеем воспрепятствовать самой страшной катастрофе в истории христианства, сумеем сообща!

– Если бы в курии поняли… – безнадежно вздохнул гонимый отступник.

– Я уполномочен сообщить, что в Риме вам будут выплачивать двенадцать тысяч скудо ежегодно, помимо обычных доходов с вашего нового, более крупного диоцеза. Вам предлагают кафедру в Салерно, высокопреосвященный, а также красную шляпу. Неплохо, да? Когда вы окончательно решите, мы договоримся о путешествии. Положитесь на меня, дорогой монсеньор! А сейчас я спешу на королевскую охоту. Охота за инфантой! До свидания, будущий кардинал! Надеюсь, английские джентльмены не станут стрелять мне в спину!

Болтливый кавалер сгинул, точно провалился в адское пекло, но слова его упали на вспаханную ниву, мысль о возвращении часто посещала Марка Антония, раз возникнув, она уже не. оставляла его. Мимолетные настроения как бы обрели плоть, сконцентрировались, сгустились, питаемые тоской по родине. Находиться в Англии, когда Иаков кокетничает с иезуитским Мадридом, означало смириться со своей политической, моральной и даже физической гибелью. В создавшемся положении, в круговороте династических комбинаций и пуританских конфликтов обратный путь в Рим казался Доминису меньшим злом и был для него, вероятно, последней возможностью уцелеть. И король, и римская курия хотят использовать его, но он достаточно искушен, чтобы в этой их игре не утратить свою собственную первоначальную цель. Умеренный католический центр возмущен злодеяниями императорских полководцев, но, с другой стороны, и бюргеры – сторонники реформации стремятся поскорее вернуться к своим мирным занятиям. Копыта бешеной конницы безжалостно топчут поля Европы, повсюду дым пепелищ, повешенные на деревьях, запустение и нищета. Пылают чешские села, горит Мангейм, в огне древние оплоты культуры, а воспитанники иезуитов, граф Тилли и Валленштейн, соперничают между собой в грабежах и убийствах. Разгул религиозного фанатизма породил банды озверевших разбойников, вот он – эпилог церковного раскола. Посреди повсеместного уничтожения пророк миротворческого единства не мог оставаться безучастным. Он должен сказать свое слово, он должен найти тот единственный путь, который выведет раздираемый противоречиями мир тиранов на стезю спокойствия. Взывая к Священному писанию, уповая на милость государей, пользуясь поддержкой веротерпимых бюргеров, он будет латать изодранную ткань и накинет белую тунику на изувеченное тело Европы…

Необходимость выбора – оставаться в Лондоне или возвратиться в Рим – сломила его внешне как будто обретенную умиротворенность, с установившимися привычками, которые, подобно уютному дормезу, приближали его к смертному часу. Оставшиеся годы жизни он собирался посвятить изучению таинственной силы притяжения, с помощью которой уроженец Задара Грисогоно [68]68
  . Фридрик Грисогоно (вторая половина XV – первая половина XVI в.) – доктор философии и медицины Падуанского университета, астролог и математик, автор трактата о теории приливов и отливов, напечатанного в Венеции (1528), а также комментариев к геометрии Евклида (1507). После возвращения из Италии служил врачом в Задаре, был членом городского магистрата.


[Закрыть]объяснял приливы и отливы; об этой силе смутно догадывался его земляк с соседнего острова Црес Франьо Петришевич, выделяя ее особо среди прочих, пока непонятных, явлений Вселенной. Трезвые и практичные англичане выказывали больше интереса к его научным работам, чем к теологии, где король и епископы считались непогрешимыми авторитетами.

Распространение новой науки шло быстрее, чем борьба со схоластическими и евангелистскими догматами и менее угрожало неприятностями. И вот теперь, когда хорватский примас и дипломат уже примирился с тем, что окончит свои дни в тиши кабинета, мадридский интриган разворошил его честолюбивые мечты. Тихий Виндзорский замок снова заполнили образы родины. Да, выходило, что его отъезд из родного края ничего не решил и ни к чему не привел. Пять лет убеждал он себя, что солнечные берега навсегда потеряны для него, и вот по первому зову он выскакивает из своего укромного уголка. Научные трактаты и хитроумно сконструированные приборы не удерживали его здесь; предвкушаемое вторжение в космос не состоялось. Давление, многие годы ощущаемое изнутри, прорвалось в страдальческом вопле об утраченной родине.

Он шел вдоль стены Виндзорского замка и смотрел на Темзу. Холм, на котором стоял замок, окружали угрюмые леса. Мерцающая река устремлялась вдаль, спеша к морю. Мысли его уносились к теплым заливам, где благоухали сосны и лимонные деревья. Там его ждала дочь… Он знал ее лишь по рассказам, в которых она так походила на свою мать. Теперь, когда пришла старость, ему до боли хотелось отдаться неге и заботам своих детей. Одиночество в неприступных суровых камнях становилось все более невыносимым.

С грустью провожал он вдаль тихие воды Темзы. Прошло столько лет, а голоса с того далекого берега доносятся сильнее колоколов святого Георгия, заглушая звуки охотничьих рогов Иакова Стюарта и его присных. Работая над книгой, он готовил себя к казни, к отлучению, ссылке, пусть к пожизненному заточению. Однако принимать почести английского двора в качестве бунтовщика оказалось куда более жестоким испытанием! Нет, он предпочитает рискнуть, даже имея в виду встречу с Замком святого Ангела… Он вернется. Что ему еще терять, кроме последних иллюзий, кувшина тошнотворного эля и милостивой улыбки короля? То, что в Сплите наполняло гордостью сердце, здесь заставляло Доминиса краснеть; понурив голову, точно преступник, он спешил отойти в сторону, когда вслух начинали хвалить его книгу. Он вернется. Слишком высокой ценой заплатил он своему августейшему издателю. Его призыв не проник за железные ворота церковного государства. Надо начинать по-другому, без гордого вызова, неспешно и неслышно; надо взмыть в высоту на крыльях архангелов.